- И что это дает для дела? Судя по результатам - ничего.
- Как знать... Сколько вы пробудете в Старорецке?
- До конца, - поднялся Тюнен.
- Устроились с жильем?
- Да.
- Оставьте свои координаты.
- Гостиница "Украина", четыреста тридцать первый номер.
Левин записал на календаре.
- Если что, звоните, - уже стоя у двери, сказал Тюнен.
- Разумеется...
Было без четверти пять, когда в комнату к Левину ввалился веселый
Михальченко и с порога выпалил:
- Шестнадцатого апреля на квартиру гражданина Иегупова по адресу
улица Комсомольская, пять диспетчер станции скорой помощи принял вызов.
- Ты был там, на "скорой"? - Левин встал из-за стола.
- Только что оттуда. Правда, врача из бригады не видел. Выезжала
двадцать четвертая бригада. Фамилия больного Тюнен Георг Францевич, 1917
года рождения. Диабетическая кома. Укололи инсулин. От госпитализации
больной отказался. Посидели, покуда он пришел в себя. Вы как в воду
глядели.
- Никуда я не глядел, Иван. Просто много лет занимаюсь всем этим
дерьмом. Что же товарищ Иегупов так нас морочил? Старый человек, а
неприлично соврал. С чего бы? Ладно, я с ним разберусь... Да, кстати, был
Александр Тюнен. Недоволен нашими результатами.
- Недоволен?
- А чего ты удивляешься? Он заказчик. Его право.
- Да пошел он!
- Никуда он не пойдет, а нас послать может...
Разговор их прервал стук в дверь.
- Войдите! - сказал Левин.
В комнату вошел коренастый плотный человек в берете, в коричневой
сильно потертой кожаной куртке.
- Моя фамилия Касперский, - сказал он. - Просили заехать сюда, был
рядом, вот подскочил.
- Зиновий Данилович? Вот хорошо! Садитесь, - шагнул навстречу
Михальченко. - Зиновий Данилович, нам кое-что надо уточнить.
- Уточняйте, - Касперский сел, снял берет, пригладил седые волосы.
- Дело такое, Зиновий Данилович: 17 апреля вы или кто-то по вашему
паспорту сдал в аэропорту билет до Алма-Аты. Верно я говорю? - спросил
Михальченко.
- Верно. Что это вы вспомнили? Сколько времени прошло!
- Расскажите, пожалуйста, подробней, - попросил Левин.
- Достался он мне от пассажира. Я ехал по Березовскому тракту. Возле
рощи голосует мужик. Сумка его еще мне показалась, больно красивая -
зеленая с черным. Сел, назвал адрес.
- Не помните какой? - спросил Левин.
- Помню, что на Сербской. Но я остановился за углом возле кафе
"Каштан", там удобней парковаться. Подъехали. Он говорит: "Подожди, шеф,
пятнадцать минут, поедем дальше". Я не хотел, горел план, стоять не
выгодно. Конец дня, самый час пик, наше время. Но он уломал. Вышел он с
той же сумкой. "Куда?" - спрашиваю. - "На Солнечную, возле конного
завода".
- Как выглядел пассажир? - спросил Михальченко.
- Молодой, может чуть за тридцать. Крепкий, одет заметно, модно, в
спортивное. Телом на спортсмена и похож. Блондинистый.
- В котором часу вы взяли пассажира? - спросил Левин.
- Я ж говорю, конец рабочего дня, час пик, значит где-то около пяти
или чуть после... Ну, подъехали. Из машины он не вышел, полез в карман,
вынул деньги, а меж ними авиабилет. Повертел он его и говорит: "Слушай,
шеф, возьми билет, дуй в аэропорт, сдай. До регистрации еще часа полтора.
Приятель в Алма-Ату должен был лететь, да заболел. Все, что получишь -
твое. - "А почему сам не сдаешь?" - спрашиваю. - "Некогда мне, срочная
работа, не поспеваю", - отвечает. Нет, думаю, гонит он мне стартер
вхолостую. Я и говорю ему: "Плати-ка наличными, так оно надежней и - будь
здоров". - "Как хочешь", - говорит. Дает деньги, я ему сдачу. Взял, не
отказался, вышел из машины, пошелестел в пальцах этим билетом, вроде как
раздумывал, сунул его в окно: "На, бери. Мне он все равно уже не нужен". И
ушел. Я подумал: а что, если правду говорил про приятеля? Мотнусь в
аэропорт, чего добру пропадать? Обратно пустым не поеду - оттуда всегда
пассажиры есть. Паспорт у меня, я документы всегда вожу с собой: у нас,
таксистов, жизнь с приключениями бывает. Вот и сдал я билет.
- Сколько вы получили? - спросил Левин.
Касперский назвал сумму.
- Почему так мало? - вскинул глаза Михальченко.
- Кассирша предупредила: "Сдаете за два часа до вылета. Удерживаем
двадцать пять процентов"... А что случилось? Может, я чего не так сделал?
- Все так, Зиновий Данилович, все так. Спасибо вам. Извините, что
отняли время, - сказал Михальченко. - У вас телефон дома есть?
- Есть.
- Оставьте нам, вдруг еще понадобитесь.
Назвав номер, таксист вышел, держа берет в руке...
- Ну что, Ефим Захарович, как байка? - спросил Михальченко.
- Думаешь, таксист изложил заготовленное сочинение?
- Нет, Касперский, по-моему, не врал. А вот пассажир гнал ему липу о
приятеле, который не смог улететь, заболел. Старик Тюнен, что ли, его
приятель?
- Едва ли.
- Достать бы нам этого пассажира, - мечтательно сказал Михальченко.
- Мы, Иван, живем в эпоху сплошного дефицита, - хмыкнул Левин. - Но
подумать надо...
23
Журнал "Я - жокей", который Шоор подарил Левину в первое свое
посещение бюро, Левин ни разу не открыл. Сунул его тогда в кожаную папку с
бумагами, а папку, как обычно, в кейс. Так и таскал с собой, забывая
выложить журнал дома. Сделал это только сегодня, когда полез в папку,
чтобы отдать жене талоны на сахар, полученные по дороге на работу в
домоуправлении.
Сейчас журнал разглядывали сын и невестка. Жена на кухне беседовала с
внуком, а Левин сидел у окна в кресле и читал газету. Иногда до него
долетали восклицания сына и невестки:
- Вот это полиграфия! Какие краски! А бумага!
- И парень хорош. Как сложен!
- А костюмчики на нем! А лошадки! Пап, посмотри! - сын повернулся к
Левину, протягивая ему раскрытый журнал.
На левой странице крупно была снята шея и голова лошади, под уздцы ее
держал так же крупно до пояса сфотографированный красивый молодой человек
с сильным, обнаженным торсом. Видно был ветерок. Светлые длинные волосы
отброшены за ухо, голубые глаза смотрели прямо в объектив. Выражение его
лица, - крупных губ и глаз - излучали гордость и довольство. На правой
странице тот же парень сидел верхом на иссине черной лошади. Красиво
контрастировал с нею его яркооранжевый спортивный костюм.
- Реклама, - сказал Левин, возвращая сыну журнал. - Так сказать, наше
сырье, их технология, - он вспомнил слова Шоора: "Мы делаем с вашим конным
заводом бизнес". - На работе у меня есть еще один номер, как-нибудь
принесу... Рая! - крикнул он жене. - Я пойду на полчаса прогуляюсь. Что-то
голова болит. - И не дождавшись ответа, вышел в прихожую...
Левин спускался по лестнице в своем подъезде и думал: "Георг Тюнен
получил наследство, которое ему и не снилось. Теперь оно достанется его
сыну Александру. Уедет он в Германию или нет, но первое, что сделает - там
или здесь, - наверное купит видеомагнитофон, джинсовый костюм и машину...
Завтра с утра надо будет пойти к Иегупову. Почему он соврал? Чего
испугался?.. Надо, чтоб Михальченко вышел с радиоспортсменом на место, где
тот нашел паспорт. Хорошо бы, чтоб Михальченко уговорил Остапчука пойти с
ним туда".
24
Та же убогая квартира на Комсомольской, дом пять, тот же мрачный
неприветливый хозяин, в глазах которого мелькнул испуг, едва он увидел
Левина в дверном проеме.
- А я опять к вам, Антон Сергеевич, - Левин не стал дожидаться
приглашения, а направился в глубину комнаты.
- Что еще? - спросил Иегупов. - Я сказал тогда все, что знал.
- Да нет, Антон Сергеевич. Ведь Тюнен был у вас.
- С чего вы взяли? - тяжелые сильные руки старика начали суетливо
перекладывать на столе предметы.
- На станции скорой помощи документально зафиксирован вызов,
сделанный пятнадцатого апреля по вашему адресу. Сделан он, как записано
там, Иегуповым к больному Тюнену.
- Да, и Георг был у меня, и скорую я вызывал. Худо ему стало,
сознание потерял.
- Почему же вы скрыли от меня?
- Испугался.
- Чего?
- Вы сказали, что он пропал. А в таких делах в свидетели лучше не
попадать. Кроме меня в Старорецке у него нет никого. Вот по-вашему и
выйдет, что кругом я виноват. Да еще если его убили, не дай Бог.
- Я ищу не виновника чего-то, а Георга Тюнена.
- Как же я докажу свою невиновность?
- Давайте попробуем вместе.
- Пробуйте, - пожал плечами Иегупов, как бы не веря в искренность
намерения Левина.
- Когда и в котором часу Тюнен ушел от вас совсем?
- В день отъезда, семнадцатого. Мы вместе из дому вышли.
- Вы хорошо помните число?
- Да. В этот день я ходил в амбулаторию закрывать бюллетень.
- Давайте вспомним этот день подробней. Итак, самолет Тюнена в
девятнадцать пятьдесят. Вещей у него много было?
- Нет, легкий чемоданишко.
- Он поехал в центр к агентству, чтоб оттуда рейсовым отправиться в
аэропорт. Так?
- Нет. Мы вышли вместе, я поднес ему чемодан до рощи, растолковал,
как идти дальше. От меня так ближе в аэропорт. За рощей шоссе, там часто
ходит автобус. Дальше я его провожать не мог, у меня на пять был талон к
врачу.
- В котором часу вы вышли из дому?
- В десять или пятнадцать минут пятого.
- К врачу не опоздали?
- Нет. Мне от рощи до амбулатории двадцать минут хода.
- Тюнен был одет в плащ?
- Натянул только шляпу. Было тепло. Плащ он нес в руке.
- Вы не знаете, денег с собой у него много было?
- Не спрашивал. К чему мне знать про чужие деньги.
- А какая у вас пенсия, Антон Сергеевич?
- Восемьдесят семь рублей.
- Значит у входа в рощу вы попрощались и больше не виделись?
- Больше не виделись.
- Он не оставлял вам для передачи кому-нибудь письма, записки, просто
устной просьбы. Может быть, забыл какую-нибудь вещицу у вас?
- Ничего такого не было... Разве что бутерброд. Приготовил в дорогу,
я еще покупал ему диабетический хлеб. Сказал, что всегда в кармане носит
кусочек такого хлеба. В тот день завернул он его в бумажную салфетку, а
взять с собой забыл. Я, когда вернулся, гляжу, лежит этот бутерброд на
столе.
- Когда "скорая" прибыла, что делал врач?
- Два укола. Потом сидели долго ждали, пока Георг придет в себя.
- Госпитализировать не предлагали?
- Предлагали. Отказался Георг.
- Антон Сергеевич, а вы бы смогли узнать плащ Тюнена?
- Наверное.
- Если мы найдем этот плащ, обратимся к вам. Не возражаете?
- Лучше вы найдите Георга.
- Этим мы и занимаемся.
- Антон Сергеевич, а почему вы так испугались моего прихода, нашего
разговора?
- Пуганный я. Жизнь эту вдоль и поперек знаю.
- С сыном Тюнена, Александром, вы не знакомы?
- Нет.
- Антон Сергеевич, а вы где работаете?
- Садовником на конном заводе... Что у вас еще? Я спешу.
- Пожалуй, все.
- Куда мне зайти, чтоб узнать, как у вас дальше с Георгом пойдет,
отыскали или нет? - спросил Иегупов.
- Я вам сообщу, обещаю. К тому же письмо его к вам, которое вы не
получили, у меня. Хотите прочитать?
- Да что мне теперь? Он мне его пересказал. И поболе того.
- Про наследство?
- Да. Брать он его не хотел, наследство это. А зря.
- Почему?
- "Ни к чему оно мне, - сказал. - И дом этот, и деньги. Помирать
скоро. И не хочу, чтоб Сашку сманило оно". Так и сказал, - Иегупов взял
свою тяжелую палку с отполированной ручкой...
Вышли вместе, у подъезда попрощались и разошлись в разные стороны.
- Некогда мне, Иван, еще и в ваши дела встревать. Ты посмотри, -
Остапчук показал на письменный стол, заваленный бумагами. - Без продыху
сижу. Возьми вон сводку за сутки, прочитай: два угона за минувшую ночь, в
дискотеке подрезали какую-то девку, три квартирные кражи залепили. А ты
мне еще своего немца подвешиваешь.
- Как бы он не стал твоим, - подмигнул Михальченко.
- Не каркай, не цыганка. Да и транспорта у меня нет сейчас, забрали,
погнали куда-то склад опечатывать, там недостача миллионов на двадцать.
- Я на колесах, это у нас час займет, не больше, обещаю. Спортсмен
уже в машине сидит.
- Ну зачем я тебе там? - взмолился Остапчук.
- Как-никак, это уже следственное действие. А при тебе мы вроде
ничего не нарушаем, все в рамках закона, мы как бы не сами по себе, а при
власти, при тебе, значит. Так Левин научил.
- Этот еврей тебя законам обучит.
- А ты как хотел? - засмеялся Михальченко. - Он прокурорский.
- Смотри, какой ты законник стал, как ушел от нас, - Остапчук сгреб
бумаги, запер в сейф. - Пошли, что ли? Зараза ты, Иван, липучая.
- Отслужу, Федорович, ей-богу за мной не пропадет.
- Отслужишь! Как бы ни так! Живым немца отыщешь - бабки огребешь, а
мертвым - мне его спихнешь: заводи дело, Остапчук, труп - это по твоей
части...
Они спускались по лестнице, вышли из подъезда. У бровки тротуара
стоял "уазик", за рулем сидел Стасик, а на заднем сидении -
спортсмен-радист, нашедший паспорт Тюнена...
Подъехали к роще со стороны, которую указал спортсмен, пошли по
просеке. Роща была старая, березы толстые, с посеревшей корой, с
отслоившейся на многих стволах берестой и шелухой тонкой пленки. Спортсмен
вел их уверенно, ни разу не сбился с маршрута, углубившись в березняк, то
и дело подсказывал:
- Налево, прямо, опять налево. Вон ту башню видите? Держите на нее.
Они продирались сквозь заросли. Иногда в просветах меж деревьями
проглядывали кирпичи далекого здания. Это была высокая круглая
водонапорная башня, возведенная еще в конце прошлого века. Она пережила
революцию и войны, отслужила свое: сложенная из крепкого красновато-сизого
кирпича, заброшенная, так и осталась она торчать в роще недалеко от
просеки ничейным строением, - никому не приходило в голову рушить ее,
бесхозную, пустую, или выдалбливать кирпичи для какой-нибудь стройки,
намертво слитые в блоки могучим цементом...
Прошло минут двадцать, прежде чем спортсмен вывел их на едва
приметную тропинку, а затем свернув с нее метров на десять в сторону,
остановился и указал на куст:
- Вот здесь. Паспорт лежал не под кустом на земле, а на нижних
ветках.
- Похоже, его не положили, а швырнули. Он за ветки и зацепился, -
заметил Михальченко.
- Тот, кто это сделал, не пришел сюда специально. Паспорт можно было
выбросить и в мусорную урну, и в решетку водосточного люка, и куда угодно,
чтобы сразу от него избавиться, - сказал Остапчук.
- Что ты имеешь в виду? - спросил Михальченко.
- А то, что он попал в руки этому человеку где-то здесь, и по дороге
отсюда он его и зашвырнул в кусты.
- Куда ведет эта тропинка? - спросил Михальченко и у спортсмена.
- Она соединяет шоссе с просекой.
- А просека?
- С одной стороны начинается у сквера, пересекает всю рощу и другим
концом тоже выходит к шоссе.
- Которое ведет к аэропорту? - спросил Остапчук.
- Да.
- Ну и что? - Остапчук посмотрел на Михальченко.
- Покумекаем, - ответил тот. - Поехали.
Тем же путем возвращались к машине.
- Что у тебя с этим делом? С Басиком? - тихо спросил Михальченко
Остапчука.
- Вроде видели его в Боровичах.
- Далеченько. Чего он туда махнул?
- Разберемся...
- Остапчук прав, - сказал Левин. - Если не соврал мне Иегупов, что
проводил Тюнена до начала просеки, значит Тюнена кто-то настиг на ней
где-то посередине, по пути к шоссе. Вряд ли этот "кто-то" пришел бы в рощу
из города специально, чтоб избавиться от паспорта Тюнена. Это можно было
сделать в городе в любом месте. Паспорт попал к неизвестному нам человеку
в руки там, в роще. Там он его и выбросил, возможно, забрав из него
авиабилет. Да, Остапчук прав. Когда ломбард откроют?
- Я справлялся. Сказали "на днях". Наша точность! Простой у нас
получается, - огорченно сказал Михальченко.
- Не будет простоя, Иван Иванович. Звонил отставной полковник Кукин.
Откликнулся на объявление в газете. Из "Комиссионторга" его переадресовали
к нам. Плащ купил он. Надо выяснить, тот ли этот плащ. Вот так.
- Смотри-ка! А я ведь на этом поставил крест! - оживился Михальченко.
- Ты уж забери этот крест, нам с тобой его еще нести и нести. А пока
что связывайся с Кукиным. Вот координаты, - Левин протянул Михальченко
листок бумаги...
После полудня Михальченко отправился в санчасть на процедуры: массаж
и озокеритные ванночки для руки. Постепенно рука оживала, контрактура все
меньше и меньше сковывала пальцы. Может все шло бы быстрей, если б ходил
на процедуры ежедневно, как и положено. Но случалось, из-за занятости
пропускал два-три дня в неделю. Он понимал, что в итоге придется идти за
третьей группой на ВТЭК...
В коридое санчасти он увидел сидевшего на стуле Остапчука.
- Ты чего здесь? - удивился Михальченко, опускаясь на пустой стул
рядом.
- Зуб. Всю ночь не спал, хоть на стену лезь.
- А чего ждешь?
- Там есть больной, - кивнул Остапчук на дверь, за которой выла
бормашинка. - Мне, наверное, тоже сверлить будут? - словно ожидая
утешения, спросил Остапчук. - Боюсь, зараза. Больно, говорят.
- Ты что, первый раз к зубному?
- Первый.
- Слышь, Максим, ты мне сказал, что Басика засекли в Боровичах, не
идет у меня одна думка из головы. Басик, как я понял, добывает оружие для
этого кавказца. В Боровичах в 1941 был УР [укрепрайон]. Там шли сильные
бои с немцами. По сей день пацаны находят винтовки, гранаты, немецкие
автоматы. Живы еще люди, которые знают в лесах места, где этого добра
погуще. За хорошие бабки, а тут Басик скупиться не станет, сводят его в
лес, подскажут, где искать.
- Кишка у него тонка, у Басика, допереть до этого. Да и не так уж
мало он взял в школе ДОСААФ.
- Не скажи. На параше посидишь - до чего хочешь додумаешься. А разве
ты не читал в газете, что на Смоленщине и еще где-то, где бои с немцами
большие шли, пацаны оружие и боеприпасы находили, а потом туда уголовный
элемент потянулся?
Из кабинета стоматолога вышел больной, держась за щеку.
- Входите! - раздался голос из кабинета.
- По мою душу, - вздохнул Остапчук, поднимаясь. - Ты про то, что
говорил, пока помалкивай. Тут крепко подумать надо, а потом можно и
руководству доложить...
Михальченко пошел в конец коридора в процедурную.
Через час Остапчук шел из санчасти домой. Хотелось скорее добраться
до постели и заснуть. Болела губа, надавленная рукояткой зеркальца, ныла
десна, в голове гудело от мучений минувшей бесонной ночи и от визга
бормашины во рту. Но прежней - дергавшей, бившей в висок и в железу под
челюстью боли уже не чувствовал. Остальное можно было терпеть,
"переспать", как сказал он себе.
Остапчук шел и думал о том, о чем говорил ему час назад Михальченко,
и постепенно соглашался, что в рассуждениях приятеля имелся резон. К концу
дороги он уже вовсе увлекся версией Михальченко, она заслонила все
остальные возможные поводы, вдруг погнавшие Басика в Боровичи...
Человек совершает роковые ошибки по многим причинам: по глупости,
из-за упрямства, из-за неспособности мыслить логически, из-за неумения
обуздать эмоции, из-за отсутствия профессионализма при решении какой-то
задачи. Перечень можно продолжить. Капитан Максим Федорович Остапчук
совершил свою роковую ошибку сейчас. Его мотивацию нельзя объяснить ничем
из вышеперечисленного. Просто он очень устал вообще, издергала
каждодневная работа по двенадцать-четырнадцать часов, измучил быт самой
службы: постоянное отсутствие машины в самый нужный момент, незащищенность
своя и подчиненных, вечная оглядка на несовершенные законы, примитивное
техническое оснащение, которое надо беспрерывно чинить, низкая
квалификация иных коллег. Трактор и тот от такой жизни развалится или
потянет не в ту борозду. А нынче Остапчук был к тому же в разобранном
состоянии из-за корчившей всю ночь зубной боли. Все вместе взятое сейчас
как бы достигло критической массы и потянуло грузом на дно усталости и
неосознанного безвольного желания уцепиться за что-нибудь, что казалось
складным, очевидным, простым и потому может быть надежным. И таким
надежным увиделась версия Михальченко, поскольку иного ясного объяснения
появлению Басика в Боровичах Остапчук не имел. Так и была зачата в
сознании Максима Федоровича ошибка, ставшая роковой...
25
- Это квартира Кукиных? - спросил Михальченко, прижав трубку к уху
плечом и распрямляя запутавшийся шнур.
- Да. Кто изволит интересоваться?
- Мне бы Павла Никифоровича, - попросил Михальченко.
- Я у телефона, - ответил густой шершавый баритон.
- Павел Никифорович, вас беспокоит директор оперативно-сыскного бюро
"След" Михальченко.
- Что за бюро такое?
- Это я вам расскажу при встрече. А повидать мне вас необходимо.
- По поводу чего?
- Вы откликнулись на объявление "Комиссионторга". Это связано с
плащом, который вы купили.
- Был такой эпизод. - Наступила пауза. - Хорошо, приезжайте. Улица
Листопадная, шесть, квартира сто двенадцать. Это на Колпаковке.
- Буду через полчаса...
Кукин оказался высоким стройным человеком лет шестидесяти пяти с
совершенно седой пышной шевелюрой. Идя за ним по коридору, Михальченко
обратил внимание на его легкую походку и на ровную спину. Весь он был
какой-то свежий, сияющий в куртке из тонкого коричневого сукна с широким
шалевым воротником из серой ткани. Ступал по ковровой дорожке, обутыми не
в домашние шлепанцы, а в черные, глянцево блестевшие туфли. И в комнате,
куда он завел Михальченко, тоже все светилось чистотой - покрытый лаком
паркет, чистые окна, ни пылинки на простой полированной мебели местного
изготовления.
- Садитесь, - Кукин указал на кресло, подождал, пока Михальченко сел,
и сам опустился в такое же. - Так что же это у вас за бюро?
Михальченко рассказал.
- Неплохо придумано, неплохо. Милиция не справляется.
- Что поделать, - сказал Михальченко. - Я мог бы взглянуть на плащ,
Павел Никифорович?
- Это несложно, - Кукин вышел в другую комнату и вернулся с плащом,
надетым на вешалку.
Повертев плащ, Михальченко подумал, что по описанию он совпадает с
тем, которое дал сын Тюнена. Но это еще ничего не значило, таких импортных
плащей могло быть тысячи.
- А в чем, собственно, дело? - спросил Кукин, аккуратно опуская плащ
на диван.
- Мы ищем пропавшего человека. Он мог быть одет в этот или в такой же
плащ. Павел Никифорович, в каком комиссионном вы купили плащ?
- Напротив главпочтамта, через скверик, знаете?
- Знаю. А у вас не сохранился ярлык, который комиссионщики прищивают
к принятым вещам?
- Должен быть, - он открыл бар в серванте, взял деревянную шкатулку с
резной крышкой и стал рыться в бумажках.
"Я бы этот ярлык давно выбросил, - подумал Михальченко, глядя как
Кукин перебирает какие-то листки. - Господи, ну зачем он ему? Нет же,
хранит! Вроде Остапчука".
- Вот, - протянул Кукин.
К ярлыку скрепкой была приколота какая-то белая картонка размером с
два спичечных коробка, обернутая в прозрачный целлофан, на обороте он был
прихвачен полосками лейкопластыря. На картонке красивым каллиграфическим
почерком было выведено: "А(II) Rh + положительная. Каз.ССР, Энбекталды,
ул. Жолдасбая Иманова, 26".
"Это же адрес Тюнена! - вспомнил Михальченко. - Но что за формула?"
- Что это? - спросил он Кукина.
- Видите прорезь в подстежке? Это карман. Видно владелец плаща сунул
картонку туда, но промахнулся. А когда я отстегнул подстежку, она и
выпала.
"Отставничок ты мой дорогой! - Михальченко готов был расцеловать
Кукина. - А я, сукин сын, еще посмеялся над тобой, что бумажки собираешь!"
- Я могу взять это на некоторое время?
- Разумеется. Видите, хорошо, что я сохранил. Штабная работа приучила
к бумагам относиться уважительно.
- Конечно!.. И еще один вопрос, Павел Никифорович: если нам
понадобится, вы сможете приехать к нам с плащом? Для опознания.
- Позвоните. Я приеду.
- Большое вам спасибо. Извините, что побеспокоил.
- Ничего. Дело серьезное, рад помочь. Во всем должен быть порядок.
26
Левин сидел в кабинете заведующей поликлиническим отделением седьмой
городской больницы. Входили и выходили сотрудники, звонил телефон, пришла
старшая медсестра, потом бухгалтер объединенной бухгалтерии. Никак не
удавалось начать разговор. Был понедельник. Только что окончилась
"пятиминутка", длившаяся около часа, а Левин по неопытности пришел к
девяти и проторчав все это время в коридоре под дверью, попав, наконец, в
кабинет, все еще не мог приступить к делу. Но вот заведующая заперла дверь
и усаживаясь, вытянула сигарету из кармана халата, закурила и, выпустив
сложенными трубочкой большими губами долгую струю дыма, произнесла:
- Приходится запираться, иначе поговорить не дадут. Я вас слушаю...
А, знаете, мне ваше лицо знакомо! Вы у Панчишиных на дне рождения не были?
- Нет, - Левин не знал, кто такие Панчишины.
- Но где-то мы с вами встречались! У меня на лица память хорошая.
- Встречались. И не раз. По делу о криминальном аборте. Гинеколог
Барабаш. Восемнадцатилетняя девочка умерла.
- Совершенно верно! Неужели опять что-нибудь?!
- Слава Богу, нет. Все проще, - и он сказал: - Семнадцатого апреля
больной Иегупов Антон Сергеевич, 1918 года рождения, проходил ВКК,
закрывал бюллетень. Талон у него на семнадцать часов. Хотелось бы
уточнить, был ли он действительно в этот день на ВКК и, если возможно,
время. У вас в отчетности это как-то может быть отражено?
- Чего-чего, а бумаг хватает. Как вы говорите фамилия?
- Иегупов Антон Сергеевич.
Она записала.
- А чем он болел? - спросила.
- Он хромает, ходит с палкой. Полагаю, хроник и лечился у хирурга.
- Постараюсь выяснить. Дату его посещения проверить несложно. Тяжелее
уточнить время визита. Все-таки прошло столько месяцев.
- Я понимаю.
- Как мне с вами потом связаться?
- По телефону, - и Левин назвал номер. - Фамилия моя Левин.
Она прикурила погасшую сигарету, два раза сильно затянулась и вмяла
красивыми пальцами окурок в пепельницу...
В кабинете у Михальченко долго звонил телефон. Отложив газету, Левин
направился туда, но пока шел по коридору, звонок умолк и теперь уже звонил
его, Левина, телефон. Он вернулся, схватил трубку, однако уже раздавались
короткие гудки. Выглянув в окно, Левин увидел, что их "уазика" на месте
нет. Значит, Михальченко куда-то укатил...
Он развернул следующую газету. Из нее выпал конверт.
"Что за дурацкая манера вкладывать письма в газеты, - посетовал он
мысленно. - А если я не стану читать эту газету, выброшу? И это уже не в
первый раз!"
Письмо было от секретаря Анерта.
"Уважаемый господин Левин!
До отъезда в Канаду господин Анерт приготовил для Вас документы.
Несколько задержались с ними, поскольку переводчик был в отпуске. Посылаю
Вам их ксерокопии.
С уважением К. Больц"...
Те же цветные красивые пластмассовые скрепки, та же прекрасная бумага
и четкий шрифт компьютерного печатающего устройства...
Из дневника Кизе за 24 марта 1928 г.
"...Советник доктор Клеффер, уехавший в Вену несколько лет назад, как
в воду канул. Два или три раза я заходил к нему в бюро, но там какие-то
новые люди, они ничего о нем сообщить не могли. В квартире, которую он
занимал, тоже живут другие, домовладелец сообщил, что контракт с
господином Клеффером истек. Все эти годы у меня было много работы, новое
время, новые люди, и о советнике Клеффере я постепенно забыл.
Однако вчера он вдруг объявился. Позвонили из больницы Громберга,
попросили, чтоб я приехал: меня срочно хочет видеть советник, доктор
Клеффер. Я поехал. Пока я шел с лечащим врачом по длинному коридору, он
сообщил, что Клеффер смертельно болен, у него рак легкого, протянет в
лучшем случае месяц. Мы вошли в палату и врач оставил нас вдвоем. Палата
одноместная. Клеффер лежал у окна. Он показался невероятно исхудавшим,
почти древним стариком, кости лица, казалось, вот-вот прорвут истонченную
серовато-восковую натянувшуюся кожу, выпирал огромный лоб костяного
желтого цвета. И только живые умные глаза следили за моим лицом, как бы
улавливая, какое впечатление произвел на меня его вид. Я присел на стул
рядом с кроватью. Клеффер взял мою руку в сухую холодную ладонь, и я
ощутил прикосновение мертвеца.
"Ты удивлен, как я тебя разыскал? По моей просьбе позвонили старшему
лейтенанту Каммериху... Ты ведь с ним когда-то дружил... У него я узнал
твой телефон... Слушай, Алоиз... Жить мне осталось месяц... Я должен
выполнить обещание, которое когда-то дал тебе. Тем самым очистить и свою
совесть... Мне тяжело говорить, задыхаюсь... - он выпустил мою руку,
прикрыл глаза и какое-то время лежал, провалившись в беспамятство или
заснув. Я даже испугался, не умер ли он. Но он пришел в себя и повторил: -
Мне тяжело говорить... Поэтому хочу успеть сказать тебе главное: Иегупов
негодяй... Обыкновенный бандит... Не имей с ним никаких дел... Берегись
его... Он и меня обманывал... Всех нас... Вот здесь в тумбочке книга...
Прочитай... Остальное узнаешь из моего письма. Тебе перешлют его после
моей смерти... Такова моя воля... Теперь уходи..." - И он снова впал в
долгое забытье...
Я достал книгу из тумбочки. Называлась она "Расследование убийств.
Методика. Рекомендации. Истории". Издана в "Рютте-Ферлаг" в 1927 году. В
аннотации сказано: "Книга эта переведена с русского. Первое издание было
осуществлено в Советской России издательством "Знамя труда". Затем автор,
