поудобнее.
- Откуда вам это известно? - спросил Махов. Он все еще стоял у своего
стола.
- Слухом земля полнится, - пошлым трюизмом ответствовал Смирнов и,
решив усадить Махова, спросил: - Ты что, очень торопишься?
- Тороплюсь. Но не очень, - ответил Махов и под требовательным
смирновским взглядом уселся за стол. - Это вы их мне подставили, Александр
Иванович?
- Скорее сложившиеся обстоятельства, - поскромничал Смирнов.
- Все персонажи вашей приватной картотеки у нас в предвариловке, -
сообщил Махов.
- Сколько было групп?
- Две.
- А сколько совершено попыток вымогательства?
- Пять, Александр Иванович, пять. Так что все заявления
подвергавшихся шантажу, соответствовали действительности.
- Привлекаешь их только по фактам рэкета?
- А другого у меня нет ничего, Александр Иванович.
- Ой ли, Леня! А если копнуть?
- Куда?
- Вглубь, голубок ты мой, вглубь!
- Вглубь копают метростроевцы, а мы ведем расследование.
- Понял тебя. - Смирнов расслабился, положив уставшую хромую ногу на
выдвинутую палку. - Нас не спрашивают, мы не сплясываем. Один из двух,
которых ты определил как потенциальных, мордатый такой, в усах, - у вас.
- У нас. Его сейчас Сырцов треплет.
- Посмотреть на него можно?
- Посмотреть - можно, - осторожно сказал Махов.
- А поговорить?
- Это уж, если Сырцов разрешит. - Махов быстренько устроил себе
позицию - "я не я, и лошадь не моя".
- Сырцов мне разрешит, - Смирнов снял ногу с палки, палку установил
перпендикулярно к полу, оперся на нее и поднялся. - Он - парень простой, в
полковники не рвется.
- Не надо сердиться, Александр Иванович, - посоветовал Махов и
улыбнулся.
- Я не сержусь. Я огорчаюсь. Какая комната у Сырцова?
Комната Сырцова была, как и положено старшему оперуполномоченному,
комнатой на двоих. Смирнов просунул личико в дверь, увидел Сырцова, увидел
допрашиваемого амбала, увидел еще одного оперативника, сидящего за
соседним столом, поздоровался, не входя:
- Здорово, Сырцов.
Сырцов недовольно обернулся, узнал Смирнова и по-детски обрадовался:
- Александр Иванович! Сколько лет, сколько зим! - И, поняв, что
Смирнов входить не собирается, встал из-за стола, вышел в коридор, прикрыл
за собой дверь. - Вы ведь просто так в нашу контору не заходите.
Что-нибудь срочное?
- Не столько срочное, сколько необходимое. Дай мне на десять минут
твоего клиента. Мне с ним один на один поговорить надо.
- Не положено, Александр Иванович, - огорчился Сырцов. - Мне за это
Леонид голову оторвет.
- Он сказал, что на твое усмотрение.
- Ну, если так, действуйте!
Сырцов с напарником вышли. Смирнов, сидя за сырцовским столом,
рассматривал клиента. Рожа поперек себя шире, сонные наглые глаза, богатые
усы - таких в Москве навалом, гривенник за пучок.
- Чего уставился, козел гнилой? - не выдержал клиент.
Не отреагировал на козла Смирнов, не посчитал это обидным. Сам
спросил:
- Настоящий срок еще ни разу не мотал, зайчик?
- А тебе какое дело?
- О деле, которое у меня к тебе, немного позже. Сначала для сведения:
Алексей Борзов был законник. Правда, бывший. Но из закона вышел по всем
правилам.
- Зачем мне это знать? - спросил амбал. Посерьезнел он, собрался.
- Я же сказал: для сведения. Потому что ты его убил, скот.
- Ты кто такой?! Ты кто такой?! - завопил амбал.
- Я - друг Алексея. И мне сейчас очень хочется раздавить тебя, как
клопа, сучонок. Но я пока этого делать не буду, потому что еще больше мне
хочется стереть в порошок твоего шефа.
- Ты кто такой, чтобы меня допрашивать?! - вопил амбал. - Ты кто
такой?!!
- Не ори, - поморщившись, попросил Смирнов. - И слушай меня
внимательно. Кое-какие косвенные по факту твоего участия в убийстве у меня
имеются. Их, я допускаю, может не хватить для обвинительного вердикта в
суде, но мне-то ясно, что ты убивал. Даже если тебя оправдают по делу об
убийстве, ты все равно пойдешь в лагеря за вымогательство. Мне стоит
шепнуть словечко кому надо, и тебя в зоне ждет разборка за убийство
законника. Надеюсь, ты понимаешь, чем кончится эта разборка.
- Чего вам от меня надо? - хрипло спросил амбал. Он сломался.
- Мне надо знать, кто приказал тебе убить Борзова. Удоев? Голубев?
- Голубев, - признался амбал. - Он лично сам эту операцию
разрабатывал.
- А ты убивал.
- Я не убивал, я технику для подслушивания готовил, а стрелял Жека...
- Молодец, - с отвращением похвалил амбала Смирнов. - Всех заложил.
- Мои показания вам не имеют юридической силы, - вдруг сказал амбал.
- Да ну? - удивился Смирнов, встал, вышел из-за стола, приказал. -
Поднимись-ка.
Амбал на всякий случай оторвал задницу от стула. Смирнов увидел
братское чувырло совсем рядом, не выдержал, ударил. Ударил самшитовой
палкой по амбаловым ребрам. Больно стало амбалу, очень больно, и он,
жалобно и тихо взвизгнув, опять присел на стул. Словесно, без слез
заплакал:
- Безоружного бьешь, старье, да? Безоружного?
Смирнов, не говоря ни слова, вышел в коридор. Привалившись спиной к
косяку, у двери стоял Сырцов. Увидел Смирнова, сказал горестно:
- Заделали вы меня, Александр Иванович, ох, как заделали...
- А ты ничего не слышал и раскручивай свой рэкет спокойненько.
- Себе-то, к сожалению, не скажешь: я не слышал. Я слышал. - Сырцов
пожал протянутую Смирновым руку и решительно шагнул в свою комнату.
Смирнов устроился передохнуть в закутке для незадачливых посетителей
этого замечательного учреждения. Он сидел, положив подбородок на рукоять
палки и закрыв глаза. Отвратительно он себя чувствовал, так отвратительно,
что хотелось блевать. Не открывая глаз, не открывая рта, он тихо-тихо
стонал. Не помогало. Тогда он открыл глаза, поднялся и постарался вслух
себя убедить в том, что:
- Это все оттого, Смирнов, что ты не жрамши и не спамши.
Он проснулся в двадцать один ноль-ноль, потому что на него смотрели.
Он открыл глаза и осознал, что спал одетым на гостинном диване в доме
Алика Спиридонова. Осознав это, увидел терпеливо сидевших рядом с диваном
Алика, Романа и Виктора. Они сидели и молчали в ожидании, когда он
проснется сам. Он проснулся окончательно и зевнул. Очень не хотелось
вставать.
- На твоем примере убеждаюсь, что старость - не радость, - объявил
Казарян.
- Да иди ты... - послал его куда-то Смирнов, спустил ноги, помотал
мутной головой и решил: - Пойду умоюсь.
Он пустил холодную струю себе на затылок и так, согнувшись, терпел
долго. Замерз до дрожи, прекратил издевательство над собой, жестким
полотенцем беспощадно вытер волосы. Глядя в зеркало, бережно расчесал
жидкую свою шевелюру и, причесываясь, понял, что настроение у него
неплохое, рабочее настроение.
Сначала рассматривали казаряновские фотографии. Фотографии были
доброкачественны и убедительны. Потом Смирнов распорядился:
- Читай, Алик.
Алик читал минут пятнадцать. Слушали внимательно, потому что по
порядку изложенная, по пунктам осмысленная, в перспективе рассмотренная
история эта оказалась страшненькой и таила в себе смертельную опасность.
После затяжной паузы Смирнов уважительно признал:
- Хорошо поработал, Алик.
- Общевато несколько. Конкретики бы прибавить, - не мог не
покритиковать Виктор.
- Нам нужен предупреждающий об опасности документ, который завтра
должен быть официально передан в соответствующую комиссию республиканского
парламента известным журналистом Александром Спиридоновым. Этот документ
имеется. А конкретику... Конкретику, если она понадобится, предоставим
комиссии после веселых приватных бесед с некоторыми фигурантами этого
дела. - Смирнов, сам того не ощущая, вновь стал действующим милицейским
полковником, разрабатывающим серьезную операцию. - Беседы эти будут
проведены в параллели со спиридоновским визитом в комиссию. Фигуранты, я
думаю, после нашего посещения базы сегодня же поспешно вернулись в Москву.
- И самого главного трясти будем? - спросил Казарян.
- Если бы он был самым главным! Он всего только главный над этим
спецназом. - Смирнов поднял глаза на Казаряна, поморгал ими, размышляя. -
Нет, Рома, подождем его реакции на наши завтрашние действия.
- А если уйдет? - Казарян был деловит. К нему тоже вернулась сыщицкая
молодость.
- Некуда ему уйти. Да и не будет он даже пытаться. Не дурак - твердо
знает, что жизнь уже прожита. Итак, завтра мы нагло - чем раньше, тем
лучше - посещаем дорогих наших друзей. Я трясу Голубева, Виктор, Федоров
за тобой, а ты, Рома, займешься Бартеневым.
- Каким Бартеневым? - не спросил - ахнул Виктор.
- Режиссером твоим, Виктор, - объяснил Казарян. - Дурачком-всадником
на белом коне.
Ровно в девять утра, игнорируя вопросы привратницы, Смирнов миновал
вестибюль-оранжерею, поднялся в лифте на шестой этаж и позвонил у нужной
ему двери.
Открыл сам Семен Афанасьевич. Был от в стеганом шелковом халате, и
пахло от него яичницей: недавно проснулся, завтракал сейчас.
- Чем могу быть полезен? - сказал он строго.
- Многим, - приветливо откликнулся Смирнов и представился, будто не
ведая, что собеседнику все известно о нем: - Полковник МУРа в отставке
Смирнов.
Руки он Голубеву, правда, не подал. Не желал ручкаться и тот, ответно
представляясь:
- Полковник государственной безопасности в отставке Голубев. Слушаю
вас.
- В дверях? - поинтересовался Смирнов.
- Прошу, - вынужденно пригласил Голубев и царственным жестом указал
на кресла в холле. Уселись, по стариковски усаживаясь надолго. И повторно:
- Слушаю вас.
- Запалил я тебя, Сема, с двух концов запалил, - ласково сказал
Смирнов.
...Виктор, развалясь, сидел в привычном уже для себя кресле и
рассматривал квартирку-бонбоньерку. На Диму он не глядел, неинтересно ему
было на него глядеть. Дима, устроившись напротив, был тих и потерян:
ничего хорошего он не ждал от Виктора и от жизни. Виктор наконец остановил
блуждающий свой взор. На фотографии остановил.
- Зря ты эту фотографию в открытую на стену повесил, - сказал он
Диме.
- Это почему же?
- Мужичок-то, который лошадку под уздцы держит, исчез бесследно.
- А я здесь причем?
- Я как раз и хочу узнать в подробностях: причем здесь ты.
...Казарян вошел в битком набитую холуями режиссерскую комнату
съемочной группы и - патриарху все позволено - невежливо распорядился:
- А ну, все отсюда! Мне с вашим режиссером один на один поговорить
надо!
Холуи разом посмотрели на своего режиссера - как, мол, быть? - но
режиссер на них не обращал внимания. Он улыбался Казаряну. Холуи вымелись.
- Излагай, Суреныч, что надо, - предложил режиссер.
Казарян уселся за его стол (режиссер, как большой художник, валялся в
кресле), смел со столешницы тыльной стороной ладони только ему видимые
крошки и спросил грустно:
- Дрюня, ты - дурак?
- Хорошо начинаем разговор, - отметил режиссер.
- Закончим его еще лучше, - пообещал Казарян.
Семен Афанасьевич Голубев, слушая Смирнова, то собирал свой роток в
куриную гузку, то, не раскрывая губ, раздвигал его в идиотское подобие
улыбки.
- Ты же профессионал, Сема, зачем же надо было так следить на
квартире Олега? - горестным вопросом определил главную промашку своего
собеседника Смирнов.
- Не было никакого журналиста, и, следовательно, моей ошибки не было,
- раскрыл свой нервический рот Голубев. - Разговор ни о чем, милиционер.
- Ошибаешься, Сема. Журналист был потому, что в редакции газеты
имеется вариант его статьи, в которой, как гипотеза, рассматривается
существование организации, сильно смахивающей на вашу. Ну да, Олег -
перекати-поле, человек без корней. Но не бомж, столь любимый вами
человеческий тип, Сема. Так что был журналист Олег, и есть его статья.
Стоит только всерьез начать разматывать гнусную историю его ликвидации, и
эта история вкупе со статьей станет сенсацией для демократической прессы.
- А ты еще спрашиваешь, зачем я наследил, - усмехнулся Голубев.
- Лично самому идти надо было?
- Нет у меня людей, которые могли бы квалифицированно с бумагами
разобраться.
- А у тебя большой опыт, приобретенный во времена борьбы с
диссидентами, - догадался Смирнов. Что собираешься делать, Сема?
Хозяйка-то квартиры опознает тебя на раз, два, три.
- Будешь шить мне убийство этого журналиста?
- И убийство Алексея Борзова. И убийство Сергея Воропаева, и убийство
подручного твоего конюха-мальчишки...
- Алиби у меня, милиционер. По всем перечисленным тобою случаям.
- Ну, естественно, на кой ляд самому стрелять! Но ведь есть и такой
вид преступления, как организация убийства. И здесь ты не отвертишься.
Взятый за рэкет Вячеслав Калинов уже рассказал мне, что операцию с
Алексеем Борзовым разрабатывал ты, - не сдержался Смирнов, рявкнул: - Ты,
паскуда!
- Рассказал, а не показал, - спокойно разобрался в нюансах Голубев. -
Большая разница.
Виктор утомился, обрабатывая Федора так, чтобы ни на лице, ни на теле
известного эссеиста не было следов насилия. Последний раз врезал - как
точку поставил - ребром ладони по почкам, кинул тряпичного Диму в кресло и
сам устроился напротив. Отдыхать. Быстренько отдохнул и спросил:
- Будешь давать показания?
Не мог сейчас отвечать на вопросы Дмитрий Федоров. Он плакал от боли,
размазывая слабой рукой по искаженному лицу слезы и сопли. Брезгливый
Виктор не в силах был наблюдать эту постыдную и отвратительную картину. Он
поднялся, прошел к окну и стал смотреть, как существуют на улице простые
советские люди. Люди существовали нормально. Отметив это, Виктор вернулся
на место, по пути яростно отфутболив изящный низенький китайский стульчик,
о который больно ударился. Стульчик взлетел и упал, сломав себе ножку.
- Зачем же вещи портить? - подал голос Дима.
- Вещи - это что! Я тебя так испорчу, что кинематографическая
общественность не узнает! - пообещал Виктор. - Ну, будешь давать
показания?
- О чем конкретно? - тихим голосом спросил Дима.
- Как вы Серегу Воропаева убивали...
- Я не убивал, - быстро возразил Дима, перебивая. Но Виктор
продолжал:
- Как вы мину убрали, узнав, что Серега не будет делать подсечку, как
его у болота подстерегли, как в топь скинули.
- Не был я у болота! Я в машине сидел. Славка один все сделал!
- Вот об этом собственноручно и напиши. Где у тебя бумага и ручка?
- А можно, я на машинке печатать буду? Мне так удобнее.
- Валяй на машинке, раз удобнее...
- Знаешь, Дрюня, когда я понял, что ты бездарный режиссер? - задал
вопрос Казарян, не ожидая ответа, продолжил: - Лет пятнадцать тому назад
мы с тобой случайно встретились в универмаге в парфюмерном отделе. И ты, и
я приобретали дефицитную зубную пасту "Колинос". Ты тогда только что
вернулся из заграничной командировки и гордился очень, что познал Европу.
В связи с этим, не отходя от стойки, ты авторитетно сказал мне: "Теперь
весь мир чистит зубы этой пастой". Ты сказал это, совсем не ощущая, не
представляя себе ужасающего и величественного зрелища: четыре миллиарда
жителей Земли одновременно выдавливают из четырех миллиардов тюбиков пасту
на четыре миллиарда зубных щеток, и все четыре миллиарда землян
одновременно начинают чистить зубы. Ты сказал просто слова, которые все
говорят. Ты - не режиссер, Дрюня.
- А ты - бывший мент, Суреныч. И только, - режиссер Андрей Бартенев
(он уже сидел на стуле напротив Казаряна) ощерился. - И я тебя не боюсь.
- Ты и презрения без фальши сыграть не можешь. Ты бездарен во всем. Я
же тебя вычислил с первого захода, конспиратор вшивый! Нельзя же было так
напрямую директору картины вместо Никифорова эту команду Голубева
подсовывать! И кто же на студию пропуск рэкетиру Вячеславу Калинову лично
заказывает? Дурак только!
- Этим ни черта не доказано, Суреныч.
- Хочешь фотографии покажу? - вдруг предложил Казарян.
- Какие еще фотографии?
- Ты - среди спутников в лагере спецназа. Хочешь?
- Покажи, - упавшим голосом сказал режиссер.
Председатель парламентской комиссии, ознакомившись с фотографиями,
сложил их в пачечку и вновь вернулся к справке. Он не перечитывал ее, он
ее перелистывал, останавливаясь на отдельных, видимо, особо
заинтересовавших его деталях. Алик сидел напротив и рассматривал своего
давнего приятеля, ставшего совсем недавно государственным деятелем, от
которого зависела судьба страны, судьба россиян, его, Алика, судьба.
Действуй, деятель, действуй!
- Действуй, деятель, действуй! - повторил Алик вслух.
- О чем ты? - рассеянно спросил председатель, отложив справку в
сторону.
- Я о том, что ты сейчас в растерянности и не знаешь, как тебе быть.
Нужен поступок, Игорь. Сейчас, сию минуту. Их надо опередить, им нельзя
давать прятать концы. Они скользкие, они могут уйти.
- Сегодня же я собираю комиссию на экстренное заседание.
- Да не заседать надо, надо на место с экспертами выезжать!
- Мы примем решение и сделаем официальный запрос в соответствующие
ведомства. Мы ведь постоянно требуем соблюдения законности и поэтому сами
должны поступать по закону.
- Только бы не опоздать, Игорек!
- Будем стараться, Александр. Вот и все, что я могу сейчас тебе
сказать.
Смирнов вылез из "олдсмобиля", отошел метров на десять, обернувшись,
полюбовался в последний раз удобным этим средством передвижения, вздохнул
сожалеючи и, поднявшись на три ступени, проник в щеголеватый особнячок на
Ордынке.
Секретарша, по-сестрински улыбаясь, кивала-здоровалась и разрешала
пройти в кабинет.
Он положил ключи от "олдсмобиля" на стол, через стол же поручкался с
Александром Петровичем и, опустившись в замысловатое кресло, отчитался:
- Возвращаю в целости и сохранности со всем добром.
- Пригодилось? - поинтересовался Александр Петрович.
- Еще как, - не вдаваясь в подробности, подтвердил Смирнов.
- Вот и славненько, - тихо порадовался Александр Петрович и ласково
поглядел на Смирнова - ждал-таки сообщений с вдохновляющими его
подробностями.
- Ты в порядке, Саша, - успокоил его Смирнов. - Ты и твои содельцы.
Можете спокойно жить и размножаться. В рамках приличия, естественно. Дань
выплачивать больше не надо.
- Спасибо, - душевно сказал Александр Петрович. - Вероятно,
понадобятся свидетели? Я предварительно подготовил тех, что попристойнее.
Валерия и Джона.
- Валерий - основная жертва рэкета, а Джон - запуганный и
завербованный ими? - догадался об амплуа названных Смирнов. -
Предусмотрителен ты, Саша. А Джон согласился?
- Куда ему деваться? - Александр Петрович оскалился, как гиена, и
вдруг спохватился, понял, что не проявил деликатного внимания к
собеседнику. - А ваши-то дела как, Александр Иванович? - Наши-то? -
Смирнов на мгновение затуманился и ответил бородатой шуткой. - У
прокурора.
К вечеру все четверо опять собрались у Спиридонова. Собрались к семи
часам почти одновременно, как на службу пришли. Смирнов сурово оглядел
свою команду и спросил строго:
- Водки купили?
- Купил. Десять бутылок, - гордясь тем, что угадал, звонко
отрапортовал Виктор.
- Саня, может, сначала о деле? Я же обещал представить к завтрашнему
дню подробное и доказательное изложение событий, - осторожно запротестовал
Алик.
- Не хочу о деле. Хочу водки, - прервал его Смирнов и приказал: -
Готовь стол, Витя!
Когда выпили по четвертой, Смирнов понюхал ладонь, откинулся на
диване, затылком оперся о спинку и запел ни с того, ни с сего:
- Выстрел грянет,
Ворон кружит.
Мой дружок в бурьяне
Неживой лежит.
Призадумавшиеся поначалу Алик и Казарян рванули припев вместе с ним:
- А дорога дальше мчится,
Кружится, клубится,
А кругом земля дымится,
Родная земля.
Эх, дороги.
Пыль да туман.
Холода, тревоги,
Да степной бурьян.
Виктор, не знавший древней песни, хоть и с опозданием (подхватывал
слова, вдруг выскакивающие в зыбкой памяти), но подпевал. Прикончили
песню. В полном молчании смотрели, как старательный Виктор разливал по
пятой. Не чокаясь, выпили. Алик изучил пустую семидесятипятиграммовую
рюмку на просвет, повертел ее за ножку и с сожалением поставил на стол.
- Вместо тоста, - сказал он. - Почему вы, фронтовики, вернувшиеся
победителями с великой войны, не были допущены к власти? За все сорок пять
лет ни один из вас не был в числе тех, кто правил страной.
- Просто нас слишком мало вернулось. И не самых лучших, Алик. Лучшие
- полегли.
- Не скажи, не скажи. В науке, литературе, искусстве, кинематографе
твое поколение определило целую эпоху.
- Пока мы воевали, наши шустрые тыловые одногодки заняли все места.
Вот и все.
- Если бы. Места были, но вас на эти места не пускали. Все боялись,
боялись вашей жажды немедленной справедливости, боялись вашего твердого
понимания, что такое хорошо и что такое плохо, боялись вашей ярости и
вашей неуправляемости. Виктор, сдавай по следующей. Выпьем за
неуправляемость Александра Смирнова.
Но выпить не успели. Зазвенел непривычным своим звоном ручной дверной
звонок - непреходящая гордость барахольщика Спиридонова. Алик встал было.
- Обожди, - остановил его Смирнов. - Хотите скажу, кто там, за
дверью?
- Думаешь, он? - спросил Казарян.
- Он, - уверенно подтвердил Смирнов. - Иди, Алик, впускай генерала
Ларионова.
Генерал Ларионов (в штатском) вошел в гостиную, увидел стол, спросил,
не здороваясь:
- Выпить поднесете?
- Поднесем, - пообещал Смирнов, а Казарян поинтересовался:
- Что ж не поздоровался с нами, Сережа?
- Так ведь вы руки не подадите, - свободно ответил Ларионов.
- Это уж точно, - подтвердил Смирнов. И Виктор: - Налей-ка ему.
Стакан.
Алик подставил к журнальному столу еще одно кресло, и Ларионов
уверенно уселся. Придвинул к себе стакан, подобрал закусь. Четверо
внимательно наблюдали за его действиями.
- Что ж не спрашиваете, зачем я к вам пришел? - спросил, прерывая
раздражавшее его молчание, Ларионов. Хотел, чтобы к нему относились
серьезно.
- А чего спрашивать? - ответил Смирнов. - Выпьешь, и сам расскажешь.
- Ты как всегда прав, - подтвердил Ларионов. - Расскажу.
Питух он был никакой. Для форсу опрокинул стакан одним махом, но не
сумел как следует придержать дыхание, и оттого, закашлявшись, допустил
водку гулять по пищеводу сюда-туда. От нечеловеческих усилий загнать дозу
сорокаградусной в желудок слезы выступили на его страдальческих глазах. Но
загнал-таки, вздохнул освобожденно, откусил огурец и, жуя, смахнул
ладошкой набежавшую слезу.
- А еще генерал, - осудил его неумелость Казарян. - Разве генералы
так пьют?
- Генералы так не пьют, - согласился Ларионов. - Генералы пьют из
деликатной посуды.
- А за что тебя в отставку, Сережа? - поинтересовался вдруг Алик.
- Мавр сделал свое дело, мавр может уходить. - За Ларионова ответил
Смирнов. - Спустил на тормозах дело Грекова, обрубил концы и гуляй, Вася.
Так, генерал в отставке?
- Так, да не так, - не то подтвердил, не то отверг предположение
Смирнова генерал в отставке, одновременно закусывая. - Может, перестанем в
кошки-мышки играть, Саня? Может, все-таки спросишь, зачем я пришел?
- Ты пришел, чтобы узнать, насколько серьезно мы за тебя взялись и до
какого дна докопались. И еще. Больше тебе некуда идти.
- Так уж и некуда! - обиделся Ларионов.
- Некуда, - еще раз уверенно заявил Смирнов. - Дело-то ваше
секретное, и о том, что оно провалилось, ты можешь поговорить с тем, кто
знает о нем. С работодателями своими ты говоришь только тогда, когда они
тебя вызывают. Ну, а к нам, влезшим в эти вонючие тайны помимо твоего
желания, по старой памяти можно припереться и без спроса.
- Когда вы с Ромкой окончательно поняли, что в этом деле задействован
я?
- В принципе мы не собираемся отвечать на твои вопросы, - вместо
Смирнова ответил Казарян. - Но на этот ответим. Окончательно поняли, когда
ты пятнадцать минут тому назад заявился сюда. А догадались после того, как
узнали подробности операции по укрощению группировок. Почерк-то знакомый.
- А чистенько я их накрыл, а? - погордился Ларионов.
- Хвастаться нечем, - осадил его Казарян. - Методика-то Саней была
разработана еще лет двадцать-тридцать тому назад. Правда, коварство,
подлость и вранье - твои. Этого не отнять.
- Подлость! Коварство! - приличная доза сделала свое дело, и
Ларионова безудержно повело на монолог. - Если вам еще не надоело жить в
бардаке, именуемом перестройкой с демократическим образом жизни, то мне
надоело до блевотины. Мне надоело, что моя Москва разлагается, как
тифозный труп. Мне надоели разбитые мостовые, вонючие подворотни,
засранные и зассанные дворы, мне надоели кооперативные палатки с
немыслимыми ценами, пустые государственные магазины и очереди, очереди,
очереди. Мне надоели гнусные молодчики, вдруг ставшие хозяевами жизни, мне
надоели старые начальники, обтяпывавшие только свои делишки, мне надоели
новые начальники, считающие, что все происходящее сегодня - в порядке
вещей.
- Больная совесть Москвы, - оценил ларионовские переживания Казарян.
- И что же ты сделал, чтобы защитить нас от этого безобразия?
- Мне предложили навести порядок в нашем городе, и я согласился.
- Кто предложил? - спросил Алик.
- Главное, не кто, а что. Катастрофически ухудшающееся положение в
городе и стране.
- Ну, а не главное? Кто? - настаивал Казарян.
- Не мой секрет, Рома. Поэтому ответить не могу.
- Можешь не отвечать, - сказал Смирнов. - Догадываемся. Я спрошу тебя
о другом: какой порядок предложили тебе навести в городе? Новый?
- Ты же не собирался задавать мне вопросы, - напомнил Ларионов. - Но
я отвечу, Саня. Не новый. Твердый.
- И для этого создали этот идиотический комитет общественной защиты.
Затейка-то пованивает, - отметил Смирнов. - Ничьи спецназы и
самообразовавшийся комитет! Забавно, забавно. Комитет из лучших
представителей всех слоев общества призывает к защите отечества, и ничьи
спецназы по их призыву устанавливают твердый порядок, столь необходимый
замордованному обывателю. Приводится в рабочее состояние проржавевшая
машина управления, все становится на свои места и Комитет, как фиговый
листок, прикрывая неприличные органы, до открытого осуществления
диктатуры, делает вид, что он - власть. Это при удачном для определенных
кругов раскладе. А при неудачном - дурацкий этот комитет делается козлом
отпущения и отдается на растерзание демократической общественности, как
организатор антиконституционного заговора. Умозрительно все вроде
продумано безукоризненно. Но... - Смирнов запаузил, чтобы выпить водички,
выпил и продолжил: - Но присутствие в таком раскладе непрофессионалов
всегда чревато неожиданностями, Сережа. Шило в мешке, оно и есть шило,
чтобы вдруг ни с того, ни с сего высунуться на белый свет. Дурачки из
комитета страстно хотели властвовать уже сейчас, в тайном и, как им
казалось, всесильном состоянии. Вот и высунулись, вот и погубили всю вашу
затею.
- Считаешь, что дело проиграно? - спросил Ларионов, и сам себе налил
еще полстакана.
- Я не считаю, я знаю. - И Смирнов налил в свою рюмку. - За наш
успех, Сережа.
- Ты ведь, наверное, хорошо помнишь, что сказал тебе на прощание
Греков? - Ларионов поднял стакан. - Он сказал, что, в конечном счете,
всегда проигрываете вы. Он был прав, Саня. Будь.
Казарян, Виктор и Алик с глубоким вниманием следили за тем, как
выпивали эти двое. Смирнов выпил, понюхал ладошку и сказал:
- Ты забыл одну малосущественную деталь, Сережа. Греков - мертвый, а
мы - живые.
- Все условно, Саня. Я бы мог очень легко и непринужденно раздавить
ваш игрушечный заграничный автомобильчик бэтээром. Вместе с вами.
- Не ври нам. И себе не ври. Ты не мог.
- Это почему же?
- Потому что ты до судорог боялся сделать это.
- Я боялся, а ты нет?
- Именно. Вы боялись меня, а я вас не боялся. Поэтому вы прятались, и
мы играли почти в открытую. Вы и ваше предприятие, Сережа, беззаконны.
- Так же, как и твои действия, Саня, между нами разницы нет.
- Колоссальная. Вы убивали.
- По необходимости. Если бы тебе понадобилось, и ты бы убивал. Я тебя
знаю.
- Господи, какая ты скотина! - удивился Казарян.
- Хотите знать, что я о вас думаю? - спросил Ларионов и встал.
- Нет, - сказал Смирнов и предложил свой вопрос: - Хочешь знать,
почему вы проиграли?
- Мы еще не проиграли.
- Вы проиграли, потому что ждали. Ждали смуты, беспорядков, ужаса
обывателя, чтобы явиться спасителями. А смуты-то - нет и нет!
- В нужное время возникнет.
- Спровоцируете? Не получится!
- Почему же? Два-три взрыва, пять-шесть трупов...
- Пошел отсюда вон! - вдруг заорал Алик.
ИЗ ГАЗЕТ (хроника)
..."Москва, 29 августа. Вчера в следственном изоляторе подозреваемый
в убийстве предпринимателя Алексея Борзова рэкетир Вячеслав Калинов
повесился в камере при помощи веревки, сделанной из разорванной рубашки.
Дежурный надзиратель обнаружил труп в пять тридцать утра..."
..."Москва, 30 августа. Розыск. Разыскивается подозреваемый в
совершении особо опасных преступлений Удоев Эдвард Гурамович, 1952 года
рождения. Рост 187 см, телосложение атлетическое. Особые приметы: на
запястье правой руки татуировка, изображающая спасательный круг с
надписью: "Спасаюсь сам. Эдик", на левой щеке малозаметный шрам от уха к
углу рта, на передних зубах нижней челюсти коронки из желтого металла.
