дорога для экипажей. Сейчас эта дорога, упирающаяся в массивные
железные ворота, была занесена снегом. Направо от нее — густые
заросли кустарника, за ними — узкая тропинка, по обе стороны
которой живая изгородь; тропинка ведет к кухне, и ею пользуются
главным образом поставщики продуктов. Налево — дорожка к
конюшне. Она, собственно говоря, не входит во владения Фэрбенка
и является общественной собственностью. Впрочем, там очень
редко можно встретить посторонних.
Холмс не вошел в дом вместе с нами; он медленно двинулся
вдоль фасада, по дорожке, ведущей на кухню и дальше через сад,
в сторону конюшни. Мистер Холдер и я так и не дождались Холмса;
войдя в дом, мы молча расположились в столовой около камина.
Внезапно дверь отворилась, и в комнату тихо вошла молодая
девушка. Она была немного выше среднего роста, стройная, с
темными волосами и глазами. Эти глаза казались еще темнее
оттого, что в лице ее не было ни кровинки. Мне никогда еще не
приходилось видеть такой мертвенной бледности. Губы тоже были
совсем белые, глаза заплаканы. Казалось, что она сильнее
потрясена горем, чем даже мистер Холдер. В то же время черты ее
лица говорили о сильной воле и огромном самообладании.
Не обращая на меня внимания, она подошла к дяде и нежно
провела рукой по его волосам.
— Вы распорядились, чтобы Артура освободили, папа? —
спросила она.
— Нет, моя девочка, дело надо расследовать до конца.
— Я глубоко убеждена, что он не виновен. Мне сердце
подсказывает это. Он не мог сделать ничего дурного. Вы потом
сами пожалеете, что обошлись с ним так сурово.
— Но почему же он молчит, если не виновен?
— Возможно, он обиделся, что вы подозреваете его в краже.
— Как же не подозревать, если я застал его с диадемой в
руках?
— Он взял диадему в руки, чтобы посмотреть. Поверьте,
папа, он не виновен. Пожалуйста, прекратите это дело. Как
ужасно, что наш дорогой Артур в тюрьме!
— Я не прекращу дела, пока не будут найдены бериллы. Ты
настолько привязана к Артуру, что забываешь об ужасных
последствиях. Нет, Мэри, я не отступлюсь, напротив, я пригласил
джентльмена из Лондона для самого тщательного расследования.
— Это вы? — Мэри повернулась ко мне.
— Нет, это его друг. Тот джентльмен попросил, чтобы мы
оставили его одного. Он хотел пройти по дорожке, которая ведет
к конюшне.
— К конюшне? — Ее темные брови удивленно поднялись. —
Что он думает там найти? А вот, очевидно, и он сам. Я надеюсь,
сэр, что вам удастся доказать непричастность моего кузена к
этому преступлению. Я убеждена в этом.
— Я полностью разделяю ваше мнение, — сказал Холмс,
стряхивая у половика снег с ботинок. — Полагаю, я имею честь
говорить с мисс Холдер? Вы позволите задать вам несколько
вопросов?
— Ради Бога, сэр! Если б только мои ответы помогли
распутать это ужасное дело!
— Вы ничего не слышали сегодня ночью?
— Ничего, пока до меня не донесся громкий голос дяди, и
тогда я спустилась вниз.
— Накануне вечером вы закрывали окна и двери. Хорошо ли
вы их заперли?
— Да.
— И они были заперты сегодня утром?
— Да.
— У вашей горничной есть поклонник. Вчера вечером вы
говорили дяде, что она выходила к нему?
— Да, она подавала нам вчера кофе. Она могла слышать, как
дядя рассказывал о диадеме.
— Понимаю. Отсюда вы делаете вывод, что она могла что-то
сообщить своему поклоннику и они вместе замыслили кражу.
— Ну какой прок от всех этих туманных предположений? —
нетерпеливо воскликнул мистер Холдер. — Ведь я же сказал, что
застал Артура с диадемой в руках.
— Не надо спешить, мистер Холдер. К этому мы еще
вернемся. Теперь относительно вашей прислуги. Мисс Холдер, она
вошла в дом через кухню?
— Да. Я спустилась посмотреть, заперта ли дверь, и
увидела Люси у порога. Заметила в темноте и ее поклонника.
— Вы знаете его?
— Да, он зеленщик, приносит нам овощи. Его зовут Фрэнсис
Проспер.
— И он стоял немного в стороне, не у самой двери?
— Да.
— И у него деревянная нога?
Что-то вроде испуга промелькнуло в выразительных черных
глазах девушки.
— Вы волшебник, — сказала она. — Как вы это узнали? —
Она улыбнулась, но на худощавом энергичном лице Холмса не
появилось ответной улыбки.
— Я хотел бы подняться наверх, — сказал он. — Впрочем,
сначала я посмотрю окна.
Он быстро обошел первый этаж, переходя от одного окна к
другому, затем остановился у большого окна, которое выходило на
дорожку, ведущую к конюшне. Он открыл окно и тщательно, с
помощью сильной лупы осмотрел подоконник. — Что ж, теперь
пойдемте наверх, — сказал он наконец.
Комната, расположенная рядом со спальней банкира,
выглядела очень скромно: серый ковер, большое бюро и высокое
зеркало. Холмс первым делом подошел к бюро и тщательно осмотрел
замочную скважину.
— Каким ключом отперли его? — спросил он.
— Тем самым, о котором говорил мой сын, — от буфета в
чулане.
— Где ключ?
— Вон он, на туалетном столике.
Холмс взял ключ и открыл бюро.
— Замок бесшумный, — сказал он. — Не удивительно, что
вы не проснулись. В этом футляре, я полагаю, и находится
диадема? Посмотрим... — Он открыл футляр, извлек диадему и
положил на стол. Это было чудесное произведение ювелирного
искусства. Таких изумительных камней мне никогда не приходилось
видеть. Один зубец диадемы был отломан.
— Вот этот зубец соответствует отломанному, — сказал
Холмс. — Будьте любезны, мистер Холдер, попробуйте отломить
его.
— Боже меня сохрани! — воскликнул банкир, в ужасе
отшатнувшись от Холмса.
— Ну, так попробую я. — Холмс напряг все силы, но
попытка оказалась безуспешной. — Немного поддается, но мне,
пожалуй, пришлось бы долго повозиться, чтоб отломить зубец,
хотя руки у меня очень сильные. Человеку с обычным физическим
развитием это вообще не под силу. Но допустим, что я все же
сломал диадему. Раздался бы треск, как выстрел из пистолета.
Неужели вы полагаете, мистер Холдер, что это произошло чуть ли
не над вашим ухом и вы ничего не услышали?
— Уж не знаю, что и думать. Мне все это совершенно
непонятно.
— Как знать, может быть все разъяснится. А что вы
думаете, мисс Холдер?
— Признаюсь, я разделяю недоумение моего дяди.
— Скажите, мистер Холдер, были ли в тот момент на ногах
вашего сына ботинки или туфли?
— Нет, он был босой, на нем были только брюки и рубашка.
— Благодарю вас. Ну что ж, нам просто везет, и если мы не
раскроем тайну, то только по нашей собственной вине. С вашего
разрешения, мистер Холдер, я еще раз обойду вокруг дома.
Холмс вышел один: лишние следы, по его словам, только
затрудняют работу.
Он пропадал около часу, а когда вернулся, ноги у него были
все в снегу, а лицо непроницаемо, как обычно.
— Мне кажется, я осмотрел все, что нужно, — сказал он,
— и могу отправиться домой.
— Ну, а как же камни, мистер Холмс, где они? —
воскликнул банкир.
— Этого я сказать не могу.
Банкир в отчаянии заломил руки.
— Неужели они безвозвратно пропали? — простонал он. — А
как же Артур? Дайте хоть самую маленькую надежду!
— Мое мнение о вашем сыне не изменилось.
— Ради всего святого, что же произошло в моем доме?
— Если вы посетите меня на Бейкер-стрит завтра утром
между девятью и десятью, я думаю, что смогу дать более
подробные объяснения. Надеюсь, вы предоставите мне свободу
действий при условии, разумеется, что камни будут возвращены, и
не постоите за расходами?
— Я отдал бы все свое состояние!
— Прекрасно. Я подумаю над этой историей. До свидания.
Возможно, я еще загляну сегодня сюда.
Было совершенно ясно, что Холмс уже что-то надумал, но я
даже приблизительно не мог представить себе, к каким выводам он
пришел. По дороге в Лондон я несколько раз пытался навести
беседу на эту тему, но Холмс всякий раз уходил от ответа.
Наконец, отчаявшись, я прекратил свои попытки. Не было еще и
трех часов, когда мы возвратились домой. Холмс поспешно ушел в
свою комнату и через несколько минут снова появился. Он успел
переодеться. Потрепанное пальто с поднятым воротником, небрежно
повязанный красный шарф и стоптанные башмаки придавали ему вид
типичного бродяги.
— Ну, так, я думаю, сойдет, — сказал он, взглянув в
зеркало над камином. — Хотелось бы взять с собою и вас,
Уотсон, но это невозможно. На верном пути я или нет, скоро
узнаем. Думаю, что вернусь через несколько часов. — Он открыл
буфет, отрезал кусок говядины, положил его между двумя кусками
хлеба и, засунув сверток в карман, ушел.
Я только что закончил пить чай, когда Холмс возвратился в
прекрасном настроении, размахивая каким-то старым ботинком. Он
швырнул его в угол и налил себе чашку.
— Я заглянул на минутку, сейчас отправлюсь дальше.
— Куда же?
— На другой конец Вест-Энда. Вернусь, возможно, не скоро.
Не ждите меня, если я запоздаю.
— Как успехи?
— Ничего, пожаловаться не могу. Я был в Стритеме, но в
дом не заходил. Интересное дельце, не хотелось бы упустить его.
Хватит, однако, болтать, надо сбросить это тряпье и снова стать
приличным человеком.
По поведению моего друга я видел, что он доволен
результатами. Глаза у него блестели, на бледных щеках, даже
появился слабый румянец. Он поднялся к себе в комнату, и через
несколько минут я услышал, как стукнула входная дверь. Холмс
снова отправился на "охоту".
Я ждал до полуночи, но, видя, что его все нет и нет,
отправился спать. Холмс имел обыкновение исчезать на долгое
время, когда нападал на след, так что меня ничуть не удивило
его опоздание. Не знаю, в котором часу он вернулся, но, когда
на следующее утро я вышел к завтраку, Холмс сидел за столом с
чашкой кофе в одной руке и газетой в другой. Как всегда, он был
бодр и подтянут.
— Простите, Уотсон, что я начал завтрак без вас, —
сказал он. — Но вот-вот явится наш клиент.
— Да, уже десятый час, — ответил я. — Кажется, звонят?
Наверное, это он.
И в самом деле это был мистер Холдер. Меня поразила
перемена, происшедшая в нем. Обычно массивное и энергичное лицо
его осунулось и как-то сморщилось, волосы, казалось, побелели
еще больше. Он вошел усталой походкой, вялый, измученный, что
представляло еще более тягостное зрелище, чем его бурное
отчаяние вчерашним утром. Тяжело опустившись в придвинутое мною
кресло, он проговорил:
— Не знаю, за что такая кара! Два дня назад я был
счастливым, процветающим человеком, а сейчас опозорен и обречен
на одинокую старость. Беда не приходит одна. Исчезла Мэри.
— Исчезла?
— Да. Постель ее не тронута, комната пуста, а на столе
вот эта записка. Вчера я сказал ей, что, выйди она замуж за
Артура, с ним ничего не случилось бы. Я говорил без тени гнева,
просто был убит горем. Вероятно, так не нужно было говорить. В
записке она немекает на эти слова.
"Дорогой дядя!
Я знаю, что причинила вам много горя и что поступи я
иначе, не произошло бы это ужасное несчастье. С этой мыслью я
не смогу быть счастливой под вашей крышей и покидаю вас
навсегда. Не беспокойтесь о моем будущем и, самое главное, не
ищите меня, потому что это бесцельно и может только повредить
мне. Всю жизнь до самой смерти
любящая вас Мэри".
— Что означает эта записка, мистер Холмс? Уж не хочет ли
она покончить самоубийством?
— О нет, ничего подобного. Может быть, это наилучшим
образом решает все проблемы. Я уверен, мистер Холдер, что ваши
испытания близятся к концу.
— Да, вы так думаете? Вы узнали что-нибудь новое, мистер
Холмс? Узнали, где бериллы?
— Тысячу фунтов за каждый камень вы не сочтете чересчур
высокой платой?
— Я заплатил бы все десять!
— В этом нет необходимости. Трех тысяч вполне достаточно,
если не считать некоторого вознаграждения мне. Чековая книжка
при вас? Вот перо. Выпишите чек на четыре тысячи фунтов.
Банкир в изумлении подписал чек. Холмс подошел к
письменному столу, достал маленький треугольный кусок золота с
тремя бериллами и положил на стол. Мистер Холдер с радостным
криком схватил свое сокровище.
— Я спасен, спасен! — повторял он, задыхаясь. — Вы
нашли их!
Радость его была столь же бурной, как и вчерашнее
отчаяние. Он крепко прижимал к груди найденное сокровище.
— За вами еще один долг, мистер Холдер, — сказал Холмс
сурово.
— Долг? — Банкир схватил перо. — Назовите сумму, и я
выплачу вам ее немедленно.
— Нет, не мне. Вы должны попросить прощения у вашего
сына. Он держал себя мужественно и благородно. Имей я такого
сына, я гордился бы им.
— Значит, не Артур взял камни?
— Да, не он. Я говорил это вчера и повторяю сегодня.
— В таком случае поспешим к нему и сообщим, что правда
восторжествовала.
— Он все знает. Я беседовал с ним, когда распутал дело.
Поняв, что он не хочет говорить, я сам изложил ему всю историю,
и он признал, что я прав, и, в свою очередь, рассказал о
некоторых подробностях, которые были неясны мне. Новость,
которую вы нам только что сообщили, возможно, заставит его быть
вполне откровенным.
— Так раскройте же, ради Бога, эту невероятную тайну!
— Сейчас я расскажу, каким путем мне удалось добраться до
истины. Но сначала разрешите сообщить вам тяжелую весть: ваша
племянница Мэри была в сговоре с сэром Джорджем Бэрнвеллом.
Сейчас они оба скрылись.
— Мэри? Это невозможно!
— К сожалению, это факт! Принимая в своем доме сэра
Джорджа Бэрнвелла, ни вы, ни ваш сын не знали его как следует.
А между тем он один из опаснейших субъектов, игрок, отъявленный
негодяй, человек без сердца и совести. Ваша племянница и
понятия не имела, что бывают такие люди. Слушая его признания и
клятвы, она думала, что завоевала его любовь. А он говорил то
же самое многим до нее. Одному дьяволу известно, как он сумел
поработить волю Мэри, но так или иначе она сделалась послушным
орудием в его руках. Они виделись почти каждый вечер.
— Я не верю, не могу этому верить! — вскричал банкир.
Его лицо стало пепельно-серым.
— А теперь я расскажу, что произошло в вашем доме вчера
ночью. Когда ваша племянница убедилась, что вы ушли к себе, она
спустилась вниз и, приоткрыв окно над дорожкой, которая ведет в
конюшню, сообщила своему возлюбленному о диадеме. Следы сэра
Джорджа ясно отпечатались на снегу под окном. Жажда наживы
охватила сэра Джорджа, он буквально подчинил Мэри своей воле. Я
не сомневаюсь, что Мэри любит вас, но есть категория женщин, у
которых любовь к мужчине преодолевает все другие чувства. Мэри
из их числа. Едва она успела договориться с ним о похищении
драгоценности, как услышала, что вы спускаетесь по лестнице.
Тогда, быстро закрыв окно, она сказала вам, что к горничной
приходил ее зеленщик. И он в самом деле приходил...
В ту ночь Артуру не спалось: его тревожили клубные долги.
Вдруг он услышал, как мимо его комнаты прошуршали осторожные
шаги. Он встал, выглянул за дверь и с изумлением увидел
двоюродную сестру — та крадучись пробиралась по коридору и
исчезла в вашей комнате. Ошеломленный Артур наскоро оделся и
стал ждать, что произойдет дальше. Скоро Мэри вышла; при свете
лампы в коридоре ваш сын заметил у нее в руках драгоценную
диадему. Мэри спустилась вниз по лестнице. Трепеща от ужаса,
Артур проскользнул за портьеру около вашей двери: оттуда видно
все, что происходит в гостиной. Мэри потихоньку открыла окно,
передала кому-то в темноте диадему, а затем, закрыв окно,
поспешила в свою комнату, пройдя совсем близко от Артура,
застывшего за портьерой.
Боясь разоблачить любимую девушку, Артур ничего не мог
предпринять, хотя понимал, каким ударом будет для вас пропажа
диадемы и как важно вернуть драгоценность. Но едва Мэри
скрылась за дверью своей комнаты, он бросился вниз полуодетый и
босой, распахнул окно, выскочил в сад и помчался по дорожке;
там, вдали, виднелся при свете луны чей-то темный силуэт.
Сэр Джордж Бэрнвелл попытался бежать, но Артур догнал его.
Между ними завязалась борьба. Ваш сын тянул диадему за один
конец, его противник — за другой. Ваш сын ударил сэра Джорджа
и повредил ему бровь. Затем что-то неожиданно хрустнуло, и
Артур почувствовал, что диадема у него в руках; он кинулся
назад, закрыл окно и поднялся в вашу комнату. Только тут он
заметил, что диадема погнута, и попытался распрямить ее. В это
время вошли вы.
— Боже мой! Боже мой! — задыхаясь, повторял банкир.
— Артур был потрясен вашим несправедливым обвинением.
Ведь, напротив, вы должны были бы благодарить его. Он не мог
рассказать вам правду, не предав Мэри, хотя она и не
заслуживала снисхождения. Он вел себя как рыцарь и сохранил
тайну.
— Так вот почему она упала в обморок, когда увидела
диадему! — воскликнул мистер Холдер. — Бог мой, какой же я
безумец! Ведь Артур просил отпустить его хотя бы на пять минут!
Бедный мальчик думал отыскать отломанный кусок диадемы на месте
схватки. Как я ошибался!
— Приехав к вам, — продолжал Холмс, — я в первую
очередь внимательно осмотрел участок возле дома, надеясь
что-нибудь обнаружить. Снега со вчерашнего вечера не выпадало,
а сильный мороз должен был хорошо сохранить следы на снегу. Я
прошел по дорожке, которой подвозят продукты, но она была
утоптана. Но неподалеку от двери в кухню я заметил следы
женских ботинок; рядом с женщиной стоял мужчина. Круглые
отпечатки показывали, что одна нога у него деревянная.
По-видимому, кто-то помешал их разговору, так как женщина
побежала к двери: носки женских ботинок отпечатались глубже,
чем каблуки. Человек с деревянной ногой подождал немного, а
затем ушел. Я тут же подумал, что это должно быть, горничная и
ее поклонник, о которых вы говорили. Так оно, и оказалось. Я
обошел сад, но больше ничего не заметил, кроме беспорядочных
следов, разбегавшихся во всех направлениях. Это ходили
полицейские. Но когда я дошел до дорожки, которая вела к
конюшне, вся сложная история этой ночи открылась мне, будто
написанная на снегу.
Я увидел две линии следов: одна из них принадлежала
человеку в ботинках, другая, как я с удовлетворением заметил,
— человеку, бежавшему босиком. Я был уверен, что эта вторая
линия — следы вашего сына. Впоследствии ваши слова подтвердили
правильность моего предположения.
Первый человек спокойно шагал туда и обратно, второй
бежал. Следы бежавшего отпечатались там же, где шел человек в
ботинках. Из этого можно было сделать вывод, что второй человек
преследовал первого. Я пошел по следам человека в ботинках. Они
привели меня к окну вашей гостиной; здесь снег был весь
истоптан, очевидно, этот человек кого-то долго поджидал. Тогда
я направился по его следам в противоположную сторону. Они
тянулись по дорожке примерно на сотню ярдов. Потом человек в
ботинках обернулся — в этом месте снег был сильно истоптан,
словно шла борьба. Капли крови на снегу свидетельствовали о
том, что это так и было. Затем человек в ботинках бросился
бежать. На некотором расстоянии я снова заметил кровь; значит,
ранен был именно он. Я пошел по тропинке до самой дороги; там
снег был счищен и следы обрывались.
Вы помните, что, войдя в дом, я осмотрел через лупу
подоконник и раму окна гостиной и обнаружил, что кто-то вылезал
из окна. Я заметил также очертание следа мокрой ноги, то есть
человек залезал и обратно. После этого я уже был в состоянии
представить себе все, что произошло. Кто-то стоял под окном, и
кто-то подал ему диадему. Ваш сын видел это, бросился
преследовать неизвестного, вступил с ним в борьбу. Каждый из
них тянул сокровище к себе. Тогда-то и был отломан кусок
диадемы. Артур поспешил с диадемой домой, не заметив, что у
противника остался обломок. Пока все понятно. Но возникал
вопрос: кто этот человек, боровшийся с вашим сыном, и кто подал
ему диадему?
Мой старый принцип расследования состоит в том, чтобы
исключить все явно невозможные предположения. Тогда то, что
остается, является истиной, какой бы неправдоподобной она ни
казалась.
Рассуждал я примерно так: естественно, не вы отдали
диадему. Значит, оставались только ваша племянница или
горничные. Но если в похищении замешаны горничные, то ради чего
ваш сын согласился принять вину на себя? Для такого
предположения нет оснований. Вы говорили, что Артур любит свою
двоюродную сестру. И мне стала понятна причина его молчания: он
не хотел выдавать Мэри. Тогда я вспомнил, что вы застали ее у
окна и что она упала в обморок, увидав диадему в руках Артура.
Мои предположения превратились в уверенность.
Но кто ее сообщник? Разумеется, это мог быть только ее
возлюбленный. Лишь под его влиянием она могла так легко забыть,
чем обязана вам. Я знал, что вы редко бываете в обществе и круг
ваших знакомых ограничен. Но в их числе сэр Джордж Бэрнвелл. Я
и прежде слышал о нем как о человеке крайне легкомысленном по
отношению к женщинам. Очевидно, это он стоял под окном и только
у него должны находиться пропавшие бериллы. Артур узнал его, и
все же сэр Джордж считал себя в безопасности, ибо был уверен,
что ваш сын не скажет ни слова, чтобы не скомпрометировать свою
собственную семью.
Ну, а теперь элементарная логика подскажет вам, что я
предпринял. Переодевшись бродягой, я отправился к сэру Джорджу.
Мне удалось познакомиться с его лакеем, который сообщил, что
его хозяин накануне где-то расшиб до крови голову. Мне удалось
раздобыть у него за шесть шиллингов старые ботинки сэра
Джорджа, с которыми я отправился в Стритем и убедился, что
ботинки точно соответствуют следам на снегу.
— Вчера вечером я видел какого-то бродягу на тропинке, —
сказал мистер Холдер.
— Совершенно верно, это был я. Я понял, что сэр Джордж в
моих руках. Нужен был большой такт, чтобы успешно завершить
дело и избежать огласки. Этот хитрый негодяй понимал, как
связаны у нас руки.
Вернувшись домой, я переоделся и отправился к сэру
Джорджу. Вначале он, разумеется, все отрицал, но когда я
рассказал в подробностях, что произошло той ночью, он стал
угрожать мне и даже схватил висевшую на стене трость. Я знал, с
кем имею дело, и мигом приставил револьвер к его виску. Тогда
он образумился. Я объявил ему, что мы согласны выкупить камни
по тысяче фунтов за каждый. Тогда-то он впервые обнаружил
признаки огорчения.
— Черт побери! Я уже отдал все три камня за шестьсот
фунтов! — воскликнул он.
Пообещав сэру Джорджу, что против него не будет возбуждено
судебное расследование, я узнал адрес скупщика, поехал туда и
после долгого торга выкупил у него камни по тысяче фунтов
каждый. Затем я отправился к вашему сыну, объяснил ему, что все
в порядке, и к двум часам ночи после тяжкого трудового дня
добрался домой.
— Благодаря вам в Англии не разразился огромный скандал,
— сказал банкир, поднимаясь с кресла. — Сэр, у меня нет слов,
чтобы выразить свою признательность. Но вы убедитесь, что я не
забуду того, что вы сделали для меня. Ваше искусство
превосходит всякую фантазию. А сейчас я поспешу к моему
дорогому мальчику и буду просить у него прощения за то, что так
с ним обошелся. Что же касается бедняжки Мэри, то ее поступок
глубоко поразил меня. Боюсь, что даже вы с вашим богатым опытом
не сможете разыскать ее.
— Можно с уверенностью сказать, — возразил Холмс, — что
она сейчас там же, где сэр Джордж Бэрнвелл. Несомненно также и
то, что, как бы ни расценивать поступок вашей племянницы, она
будет скоро наказана.
Перевод В. Штангеля
Артур Конан-Дойль. Скандал в Богемии
I
Для Шерлока Холмса она всегда оставалась "Этой Женщиной".
Я редко слышал, чтобы он называл ее каким-либо другим именем. В
его глазах она затмевала всех представительниц своего пола. Не
то чтобы он испытывал к Ирэн Адлер какое-либо чувство, близкое
к любви. Все чувства, и особенно любовь, были ненавистны его
холодному, точному, но удивительно уравновешенному уму.
По-моему, он был самой совершенной мыслящей и наблюдающей
машиной, какую когда-либо видел мир; но в качестве влюбленного
он оказался бы не на своем месте. Он всегда говорил о нежных
чувствах не иначе, как с презрительной насмешкой, с издевкой.
Нежные чувства были в его глазах великолепным объектом для
наблюдения, превосходным средством сорвать покров с
человеческих побуждений и дел. Но для изощренного мыслителя
допустить такое вторжение чувства в свой утонченный и
великолепно налаженный внутренний мир означало бы внести туда
смятение, которое свело бы на нет все завоевания его мысли.
Песчинка, попавшая в чувствительный инструмент, или трещина в
одной из его могучих линз — вот что такое была бы любовь для
такого человека, как Холмс. И все же для него существовала одна
женщина, и этой женщиной была покойная Иран Адлер, особа весьма
и весьма сомнительной репутации.
За последнее время я редко виделся с Холмсом — моя
женитьба отдалила нас друг от друга. Моего личного безоблачного
счастья и чисто семейных интересов, которые возникают у
человека, когда он впервые становится господином собственного
домашнего очага, было достаточно, чтобы поглотить все мое
внимание. Между тем Холмс, ненавидевший своей цыганской душой
всякую форму светской жизни, оставался жить в нашей квартире на
Бейкер-стрит, окруженный грудами своих старых книг, чередуя
недели увлечения кокаином с приступами честолюбия, дремотное
состояние наркомана — с дикой энергией, присущей его натуре.
Как и прежде, он был глубоко увлечен расследованием
преступлений. Он отдавал свои огромные способности и
необычайный дар наблюдательности поискам нитей к выяснению тех
тайн, которые официальной полицией были признаны непостижимыми.
Время от времени до меня доходили смутные слухи о его делах: о
том, что его вызывали в Одессу в связи с убийством Трепова, о
том, что ему удалось пролить свет на загадочную трагедию
братьев Аткинсон в Тринкомали, и, наконец, о поручении
голландского королевского дома, выполненном им исключительно
тонко и удачно.
Однако, помимо этих сведений о его деятельности, которые я
так же, как и все читатели, черпал из газет, я мало знал о моем
прежнем друге и товарище.
Однажды ночью — это было 20 марта 1888 года — я
возвращался от пациента (так как теперь я вновь занялся частной
практикой), и мой путь привел меня на Бейкер-стрит. Когда я
проходил мимо хорошо знакомой двери, которая в моем уме
навсегда связана с воспоминанием о времени моего сватовства и с
мрачными событиями "Этюда в багровых тонах", меня охватило
острое желание вновь увидеть Холмса и узнать, над какими
проблемами нынче работает его замечательный ум. Его окна были
ярко освещены, и, посмотрев вверх, я увидел его высокую,
худощавую фигуру, которая дважды темным силуэтом промелькнула
на опущенной шторе. Он быстро, стремительно ходил по комнате,
низко опустив голову и заложив за спину руки. Мне, знавшему все
его настроения и привычки, его ходьба из угла в угол и весь его
внешний облик говорили о многом. Он вновь принялся за работу.
Он стряхнул с себя навеянные наркотиками туманные грезы и
распутывал нити какой-то новой загадки. Я позвонил, и меня
проводили в комнату, которая когда-то была отчасти и моей.
Он встретил меня без восторженных излияний. Таким
излияниям он предавался чрезвычайно редко, но, мне кажется, был
рад моему приходу. Почти без слов, он приветливым жестом
пригласил меня сесть, подвинул ко мне коробку сигар и указал на
погребец, где хранилось вино. Затем он встал перед камином и
оглядел меня своим особым, проницательным взглядом.
— Семейная жизнь вам на пользу, — заметил он. — Я
думаю, Уотсон, что с тех пор, как я вас видел, вы пополнели на
семь с половиной фунтов.
— На семь.
— Правда? Нет, нет, немного больше. Чуточку больше,
уверяю вас. И снова практикуете, как я вижу. Вы мне не
говорили, что собираетесь впрячься в работу.
— Так откуда же вы это знаете?
— Я вижу это, я делаю выводы. Например, откуда я знаю,
что вы недавно сильно промокли и что ваша горничная большая
неряха?
— Дорогой Холмс, — сказал я, — это уж чересчур. Вас
несомненно сожгли бы на костре, если бы вы жили несколько веков
назад. Правда, что в четверг мне пришлось быть за городом и я
вернулся домой весь испачканный, но ведь я переменил костюм,
так что от дождя не осталось следов. Что касается Мэри Джен,
она и в самом деле неисправима, и жена уже предупредила, что
хочет уволить ее. И все же я не понимаю, как вы догадались об
этом.
Холмс тихо рассмеялся и потер свои длинные нервные руки.
— Проще простого! — сказал он. — Мои глаза уведомляют
меня, что с внутренней стороны вашего левого башмака, как раз
там, куда падает свет, на коже видны шесть почти параллельных
царапин. Очевидно, царапины были сделаны кем-то, кто очень
небрежно обтирал края подошвы, чтобы удалить засохшую грязь.
Отсюда я, как видите, делаю двойной вывод, что вы выходили в
