ее крепко-накрепко к креслу, потер ножом конец шнура, чтобы
выглядело естественно и никто не удивлялся, как это вор мог
залезть так высоко. Оставалось только взять несколько
серебряных приборов, чтобы не было сомнений, что здесь были
грабители. Перед уходом я наказал им поднять тревогу не раньше
чем через четверть часа. Бросив в пруд серебро, я вернулся в
Сайденхэм, первый раз в жизни чувствуя себя настоящим
преступником. Все, что я рассказал вам, мистер Холмс, —
истинная правда, хотя бы мне пришлось поплатиться за нее
головой...
Некоторое время Холмс молча курил. Затем он встал,
прошелся по комнате из угла в угол, так же молча пожал нашему
гостю руку.
— Вот что, — сказал он затем. — Я знаю, что каждое ваше
слово — правда. Вы не рассказали мне почти ничего нового.
Только акробат или моряк мог дотянуться с карниза до шнура, и
только моряк мог завязать такие узлы, какими Мэри Фрейзер была
привязана к креслу. Но она только один раз в своей жизни
сталкивалась с моряками, когда ехала в Англию. Кроме того, этот
моряк принадлежал, бесспорно, к ее кругу, раз она так стойко
защищала его. Из этого следует, между прочим, что она полюбила
этого моряка. Так что мне не трудно было найти вас.
— Я думал, что полиция никогда не разгадает нашу
хитрость.
— Хопкинс и не разгадал ее. И не разгадает, сколько бы ни
бился. Теперь вот что, капитан Кроукер, дело это очень
серьезное, хотя я охотно признаю, что вы действовали под
давлением исключительных обстоятельств. Я не могу сказать,
превысили вы меру необходимой обороны или нет. Это решит
английский суд присяжных. Но если вы сумеете исчезнуть в
ближайшие двадцать четыре часа, обещаю вам, вы сделаете это
беспрепятственно.
— А потом вы поставите в известность полицию?
— Конечно.
Лицо моряка вспыхнуло от гнева.
— Как вы могли предложить мне это? Я знаю законы и
понимаю, что Мэри будет признана сообщницей. И вы думаете, я
позволю, чтобы она одна прошла через этот ад? Ну нет, сэр!
Пусть мне грозит самое худшее, я никуда не уеду. Прошу вас об
одном, подумайте, как спасти Мэри от суда.
Холмс еще раз протянул моряку руку.
— Не волнуйтесь, это я проверял вас. Ни одной фальшивой
ноты! Я беру на себя большую ответственность. Но я дал Хопкинсу
нить, и, если он не сумеет за нее ухватиться, не моя вина.
Знаете, что мы сейчас сделаем? Мы будем судить вас, как того
требует закон. Вы, капитан Кроукер, — подсудимый. Вы, Уотсон,
— английский суд присяжных, — я не знаю человека, который был
бы более достоин этой роли. Я судья. Итак, джентльмены, вы
слышали показания? Признаете ли вы подсудимого виновным?
— Невиновен, господин судья! — сказал я.
— Vox populi — vox dei1. Вы оправданы, капитан Кроукер.
И пока правосудие не найдет другого виновника, вы свободны.
Возвращайтесь через год к своей избраннице, и пусть ваша жизнь
докажет справедливость вынесенного сегодня приговора.
Перевод Л. Борового
Примечания
1 Глас народа — глас божий (лаг.).
Артур Конан-Дойль. Палец инженера
Из всех задач, какие приходилось решать моему другу
мистеру Шерлоку Холмсу, мною его вниманию было предложено лишь
две, а именно: случай, когда мистер Хэдерли лишился большого
пальца, и происшествие с обезумевшим полковником Уорбэртоном.
Последняя представляла собой обширное поле деятельности для
тонкого и самобытного наблюдателя, зато первая оказалась столь
своеобразной и столь драматичной по своим подробностям, что
скорее заслуживает изложения в моих записках, хотя и не
позволила моему приятелю применить те дедуктивные методы
мышления, благодаря которым он неоднократно добивался таких
примечательных результатов. Об этой истории, мне помнится, не
раз писали газеты, но, как и все подобные события, втиснутая в
газетный столбец, она казалась значительно менее увлекательной,
нежели тогда, когда ее рассказывал участник событий, и действие
как бы медленно развертывалось перед нашими глазами, и мы шаг
за шагом проникали в тайну и приближались к истине. В свое
время обстоятельства этого дела произвели на меня глубокое
впечатление, и прошедшие с тех пор два года ничуть не ослабили
этот эффект.
События, о которых я хочу рассказать, произошли летом 1889
года, вскоре после моей женитьбы. Я снова занялся врачебной
практикой и навсегда распрощался с квартирой на Бейкер-стрит,
хотя часто навещал Холмса и время от времени даже убеждал
отказаться от богемных привычек и почаще приходить к нам.
Практика моя неуклонно росла, а поскольку я жил неподалеку от
Паддингтона, то среди пациентов у меня было несколько служащих
этого вокзала. Один из них, которого мне удалось вылечить от
тяжелой, изнурительной болезни, без устали рекламировал мои
достоинства и посылал ко мне каждого страждущего, кого он был
способен уговорить обратиться к врачу.
Однажды утром, часов около семи, меня разбудила, постучав
в дверь, наша служанка. Она сказала, что с Паддингтона пришли
двое мужчин и ждут меня в кабинете. Я быстро оделся, зная по
опыту, что несчастные случаи на железной дороге редко бывают
пустячными, и сбежал вниз. Из приемной, плотно прикрыв за собой
дверь, вышел мой старый пациент — кондуктор.
— Он здесь, — прошептал он, указывая на дверь. — Все в
порядке.
— Кто? — не понял я. По его шепоту можно было подумать,
что он запер у меня в кабинете какое-то необыкновенное
существо.
— Новый пациент, — так же шепотом продолжал он. — Я
решил, что лучше сам приведу его, тогда ему не сбежать. Он там,
все в порядке. А мне пора. У меня, доктор, как и у вас, свои
обязанности.
И он ушел, мой верный поклонник, не дав мне даже
возможности поблагодарить его.
Я вошел в приемную; возле стола сидел человек. Он был одет
в недорогой костюм из пестротканого твида; кепка его лежала на
моих книгах. Одна рука у него была обвязана носовым платком
сплошь в пятнах крови. Он был молод, лет двадцати пяти, не
больше, с выразительным мужественным лицом, но страшно бледен и
словно чем-то потрясен — он был совершенно не в силах овладеть
собою.
— Извините, что так рано потревожил вас, доктор, —
сказал он, — но со мной нынче ночью произошло нечто серьезное.
Я приехал в Лондон утренним поездом, и, когда начал узнавать в
Паддингтоне, где найти врача, этот добрый человек любезно
проводил меня к вам. Я дал служанке свою карточку, но, вижу,
она оставила ее на столе.
Я взял карточку и прочел имя, род занятий и адрес моего
посетителя: "Мистер Виктор Хэдерли, инженер-гидравлик.
Виктория-стрит, 16-а (4-й этаж)".
— Очень сожалею, что заставил вас ждать, — сказал я,
усаживаясь в кресло у письменного стола. — Вы ведь всю ночь
ехали — занятие само по себе не из веселых.
— О, эту ночь скучной я никак не могу назвать, — ответил
он и расхохотался.
Откинувшись на спинку стула, он весь трясся от смеха, и в
его смехе звучала какая-то высокая, звенящая нота. Мне, как
медику, его смех не понравился.
— Прекратите! Возьмите себя в руки! — крикнул я и налил
ему воды из графина.
Но и это не помогло. Им овладел один из тех истерических
припадков, которые случаются у сильных натур, когда переживания
уже позади. Наконец смех утомил его, и он несколько успокоился.
— Я веду себя крайне глупо, — задыхаясь, вымолвил он.
— Вовсе нет. Выпейте это! — Я плеснул в воду немного
коньяку, и его бледные щеки порозовели.
— Спасибо, — поблагодарил он. — А теперь, доктор,
будьте добры посмотреть мой палец, или, лучше сказать, то
место, где он когда-то был.
Он снял платок и протянул руку. Даже я, привычный к такого
рода зрелищам, содрогнулся. На руке торчало только четыре
пальца, а на месте большого было страшное красное вздутие.
Палец был оторван или отрублен у самого основания.
— Боже мой! — воскликнул я. — Какая ужасная рана!
Крови, наверное, вытекло предостаточно.
— Да. После удара я упал в обморок и, наверное, был без
сознания очень долго. Очнувшись, я увидел, что кровь все еще
идет, тогда я туго завязал платок вокруг запястья и закрутил
узел щепкой.
— Превосходно! Из вас вышел бы хороший хирург.
— Да нет, просто я разбираюсь в том, что имеет отношение
к гидравлике.
— Рана нанесена тяжелым и острым инструментом, — сказал
я, осматривая руку.
— Похожим на нож мясника, — добавил он.
— Надеюсь, случайно?
— Никоим образом.
— Неужели покушение?
— Вот именно.
— Не пугайте меня.
Я промыл и обработал рану, а затем укутал руку ватой и
перевязал пропитанными корболкой бинтами. Он сидел, откинувшись
на спинку стула, и ни разу не поморщился, хотя время от времени
закусывал губы.
— Ну, как? — закончив, спросил я.
— Превосходно! После вашего коньяка и перевязки я словно
заново родился. Я очень ослабел, ведь мне пришлось немало
испытать.
— Может, лучше не говорить о случившемся? Вы будете
волноваться.
— О нет. Сейчас уже нет. Все равно придется выкладывать
всю историю в полиции. Но, между нами говоря, только моя рана
может заставить их поверить моему заявлению. История эта
совершенно необычная, а я ничем подтвердить ее не могу. Даже
если мне поверят, доводы, которые я способен представить в
доказательство ее, настолько неопределенны, что вряд ли здесь
восторжествует правосудие.
— Значит, это загадка, которую нужно разрешить, —
воскликнул я. — Тогда я настоятельно рекомендую вам, прежде
чем обращаться в полицию, пойти к моему другу мистеру Шерлоку
Холмсу.
— Я слышал об этом человеке, — ответил мой пациент, — и
был бы очень рад, если бы он взял это дело на себя, хотя,
разумеется, все равно придется заявить в полицию. Может, вы
порекомендуете меня ему?
— Больше того, я сам отвезу вас к нему.
— Премного буду вам обязан.
— Давайте вызовем экипаж и поедем. Мы как раз поспеем к
завтраку. Вы в состоянии ехать?
— Да. На душе у меня будет неспокойно до тех пор, пока я
не расскажу мою историю.
— Тогда я попрошу служанку вызвать кэб и через минуту
буду готов.
Я побежал наверх, в нескольких словах рассказал о
случившемся жене и через пять минут вместе с моим новым
знакомым уже ехал по направлению к Бейкер-стрит.
Как я и предполагал, Шерлок Холмс — еще в халате — сидел
в гостиной, читал ту колонку из "Таймса", в которой публикуются
сведения о розыске различных лиц, и курил трубку. Эту трубку он
обычно выкуривал до завтрака, набивая всякими остатками всех
табаков — они с особой тщательностью собирались и сушились на
каминной доске. Он принял нас с присущим ему спокойствием и
радушием, заказал для нас яичницу с ветчиной, и мы на славу
позавтракали. Когда с едой было покончено, он усадил нашего
нового знакомого на диван, подложил ему под спину подушку, а
рядом поставил стакан воды с коньяком.
— Вам, видно, пришлось пережить нечто необычное, мистер
Хэдерли, — сказал он. — Прошу вас прилечь на диван и
чувствовать себя как дома. Рассказывайте, пока сможете, но,
если почувствуете себя плохо, помолчите и попробуйте
восстановить силы при помощи вот этого легкого средства.
— Благодарю вас, — ответил мой пациент, — но я чувствую
себя другим человеком после того, как доктор перевязал мне
руку, а ваш завтрак, по-видимому, завершил курс лечения. Я
постараюсь недолго занимать у вас драгоценное время и поэтому
тотчас же приступаю к рассказу о моих удивительных
приключениях.
Опустив тяжелые веки, будто от усталости — что на самом
деле лишь скрывало присущее ему жадное любопытство, — Холмс
поудобнее уселся в кресло, я пристроился напротив, и мы
принялись слушать действительно невероятную историю, которую
наш посетитель изложил во всех подробностях.
— Должен сказать вам, — начал он, — что родители мои
умерли, я не женат и потому живу совершенно один в своей
лондонской квартире. По профессии я инженер-гидравлик и
приобрел немалый опыт в течение тех семи лет, что пробыл в
подручных в известной гринвичской фирме "Веннер и Мейтсон". Два
года назад, унаследовав солидную сумму денег после смерти отца,
я решил завести собственное дело и открыл контору на
Виктория-стрит.
Наверное, каждому, кто открывает собственное дело, сначала
приходится туго. Во всяком случае, так было со мной. В течение
двух лет мне довелось дать всего три консультации и выполнить
одну небольшую работу — вот и все, что дала мне моя
специальность. Весь мой доход составляет на сегодняшний день
двадцать семь фунтов десять шиллингов. Ежедневно с девяти утра
до четырех я сидел в своей захудалой конторе и наконец о
тяжелым сердцем начал понимать, что у меня не будет настоящей
работы.
Но вот вчера, когда я собрался было уходить, вошел мой
клерк, доложил, что меня желает видеть по делу какой-то
джентльмен, и подал мне визитную карточку: "Полковник Лизандер
Старк". А следом в комнату вошел и сам полковник, человек роста
выше среднего, но чрезвычайно худой. До сих пор мне не
доводилось встречать таких худых людей. Кожа так обтягивала
выпирающие скулы, что лицо его, казалось, состояло лишь из носа
и подбородка. Тем не менее худым он был по природе, а не от
какой-либо болезни, ибо взгляд у него сверкал, двигался он
проворно и держался уверенно. Он был просто, но аккуратно одет,
а по возрасту, решил я, ему под сорок.
— Мистер Хэдерли? — спросил он с немецким акцентом. —
Вас порекомендовали мне как человека не только опытного, но и
скромного, умеющего хранить тайну.
Я поклонился, чувствуя себя польщенным, как и всякий
молодой человек при обращении подобного рода.
— Разрешите узнать, кто дал мне такую лестную
характеристику? — полюбопытствовал я.
— Я предпочитаю пока умолчать об этом. Из того же
источника мне стало известно, что родители ваши умерли, вы
холосты и живете в Лондоне один.
— Совершенно правильно, — ответил я, — но простите, я
не совсем понимаю, какое это имеет отношение к моей
деятельности. Вы ведь желали увидеть меня по делу?
— Именно так. Вы сейчас убедитесь, что все, о чем я
говорю, имеет непосредственное отношение к делу. Я хочу
поручить вам одну работу, но при этом должна сохраняться полная
тайна, полная тайна, понятно? Чего, разумеется, можно скорее
ожидать от человека одинокого, нежели от человека, который
живет в кругу семьи.
— Если я дам слово хранить тайну, — сказал я, — можете
быть уверены, я его не нарушу.
Он пристально посмотрел на меня, и я подумал, что ни разу
не видел столь подозрительного и недоверчивого взгляда.
— Итак, вы обещаете? — спросил он.
— Да, обещаю.
— Обещаете хранить полное молчание до, во время и после
работы? Никогда не упоминать об этом деле ни устно, ни
письменно?
— Я уже дал вам слово.
— Очень хорошо.
Вдруг он вскочил и, молнией метнувшись по комнате,
распахнул дверь настежь. За дверью никого не было.
— Все в порядке, — заметил он, возвращаясь на место. —
Известно, как клерки порой интересуются делами своих хозяев.
Теперь можем поговорить спокойно.
Он подвинул свой стул вплотную к моему и уставился на меня
тем же недоверчиво-пронзительным взглядом.
Чувство отвращения и что-то похожее на страх начало расти
во мне при столь странном поведении этого чересчур худого
человека. Даже боязнь потерять клиента не могла заставить меня
терпеливо ждать, пока он заговорит.
— Прошу вас, сэр, изложить дело, я дорожу своим временем.
Да простит мне небо эти слова, но они сами сорвались с
моих уст.
— Вас устроят пятьдесят гиней за одну ночь работы? —
спросил он.
— Вполне.
— Я сказал — за ночь работы, но правильнее сказать — за
час. Мне просто нужно ваше мнение по поводу гидравлического
пресса, который вышел из строя. Если вы подскажете, в чем дело,
мы сумеем сами устранить неисправность. Что скажете?
— Дело несложное, плата хороша.
— Именно так. Нам хотелось бы, чтобы вы приехали сегодня
вечером последним поездом.
— Куда?
— В Айфорд. Это небольшая деревушка в Брекшире, на
границе с Оксфордширом, в семи милях от Рединга. От Паддингтона
есть поезд, который прибывает туда примерно в одиннадцать
пятнадцать.
— Превосходно.
— Я приеду в экипаже встретить вас.
— Значит, придется добираться на лошадях?
— Да, наш дом находится в стороне от железной дороги. От
Айфорд до него добрых семь миль.
— Значит, вряд ли мы доберемся до места к полуночи. И
обратного поезда уже не будет. Мне придется провести у вас всю
ночь.
— Что же, это не проблема.
— Но не очень-то удобно. А не мог бы я приехать в
какое-нибудь другое, более подходящее время?
— Самое лучшее, считаем мы, если вы приедете поздно
вечером. Именно за неудобства мы и платим вам, никому не
известному молодому человеку, сумму, за которую можем получить
совет самых крупных специалистов по вашей профессии. Конечно,
если предложение вам не по душе, еще есть время от него
отказаться.
Я подумал, как мне пригодятся пятьдесят гиней.
— Нет, нет, — заспешил я, — я готов сделать так, как вы
считаете нужным. Однако мне хотелось бы более четко представить
себе, что именно от меня требуется.
— Совершенно справедливо. Обещание хранить тайну; которое
мы взяли с вас, вполне естественно, возбудило ваше любопытство.
Я отнюдь не хочу, чтобы вы брали какие-то обязательства, не
ознакомившись предварительно со всеми деталями. Надеюсь, нас
никто не подслушивает?
— Никто.
— Дело обстоит следующим образом. Вам, вероятно известно,
что сукновальная глина — довольно ценное сыры и что залежи ее
в Англии встречаются в одном-двух местах.
— Я слышал об этом.
— Некоторое время назад я купил маленький участок земли,
совсем крохотный, в десяти милях от Рединга. И вдруг оказалось,
что мне повезло: я обнаружил на одном поле пласт сукновальной
глины. Я исследовал его и выяснил, что он составляет лишь
небольшую перемычку, соединяющую два очень мощных пласта слева
и справа, расположенных на участках моих соседей. В их земле
хранится сырье не менее ценное, чем золото, а эти добрые люди
пребывают в полном неведении. Мне, естественно, было бы выгодно
купить у них землю, прежде чем они узнают ее истинную
стоимость, но, к сожалению, я не располагаю для этого
достаточным капиталом. Поэтому я посвятил в тайну нескольких
своих приятелей, и они предложили потихоньку, не говоря никому
ни слова, разрабатывать наш собственный небольшой пласт, чтобы
заработать деньги, а впоследствии купить землю у соседей. Этим
мы и заняты вот уже некоторое время и в помощь установили
гидравлический пресс. Но пресс, как я уже сказал, вышел из
строя, и нам нужен ваш совет. Мы ревностно храним наш секрет, и
если станет известно, что к нам приезжал гидравлик, то тотчас
же начнутся расспросы, факты выплывут наружу, и тогда прощай
соседские поля, а с ними и наши планы. Вот почему я взял с вас
слово никому не рассказывать, что вы сегодня вечером едете в
Айфорд. Надеюсь, теперь все ясно?
— Единственное, что мне не совсем ясно, — ответил я, —
это зачем вам гидравлический пресс. Сукновальную глину,
насколько я знаю, вычерпывают, как песок из карьера.
— А, — небрежно махнул он рукой, — у нас свои методы
работы. Чтобы соседи ничего не заметили, мы прессуем глину в
кирпичи. Но это деталь. Я доверяю вам, мистер Хэдерли, и
рассказал все. — Он встал. — Итак, жду вас в Айфорде в 23.15.
— Я обязательно приеду.
— И помните: никому ни слова.
Он еще раз посмотрел на меня долгим вопросительным
взглядом и, пожав мне руку своей холодной, влажной рукой,
поспешно вышел.
Хладнокровно поразмыслив, я, как вы представляете, не мог
все-таки отделаться от удивления по поводу этого странного
поручения. С одной стороны, я, разумеется, был рад, ибо плату
мне предложили в десять раз большую, чем та, которую запросил
бы я сам. Кроме того, есть надежда, что за этим поручением
последуют и другие. С другой стороны, облик и манеры моего
клиента произвели на меня такое гнетущее впечатление, что я не
мог отвязаться от мысли, что вся эта история с сукновальной
глиной не вполне объясняет необходимость приехать непременно в
полночь и избежать огласки. Однако я отбросил от себя страхи,
на славу поужинал, доехал до Паддингтона и отправился в путь.
В Рединге мне пришлось сделать пересадку. Но я успел на
последний поезд в Айфорд и в начале двенадцатого прибыл на
маленькую, тускло освещенную станцию. Я оказался единственным,
кто там сошел, на платформе не было ни души, кроме заспанного
носильщика с фонарем в руках. За станционной оградой я увидел
моего утреннего знакомого — он стоял в тени на противоположной
стороне. Не сказав ни слова, он схватил меня за руку и втащил в
экипаж, дверца которого предусмотрительно оказалась открытой.
Опустив с обеих сторон окошки, полковник постучал кучеру, и
лошадь рванулась вперед.
— Одна лошадь? — перебил Холмс.
— Да одна.
— Вы не заметили масть?
— Заметил при свете фонаря, когда садился в экипаж.
Лошадь рыжей масти.
— Усталая или свежая?
— Свежая, шерсть у нее лоснилась.
— Благодарю. Извините, что перебил. Прошу продолжать ваше
весьма интересное повествование.
— Итак, мы тронулись в путь и ехали по меньшей мере с
час. Полковник Лизандер Старк сказал, что до места всего семь
миль, но, если принять во внимание скорость, с какой мы
мчались, и время, что нам потребовалось, мне показалось, что
расстояние там, должно быть, миль в двенадцать. Он молча сидел
рядом, и я чувствовал, когда поглядывал на него, что он не
спускает с меня глаз. Проселочные дороги в тех местах,
по-видимому, в неважном состоянии, и нас ужасно кидало из
стороны в сторону. Я попытался было в окошко разглядеть, где мы
едем, но сквозь матовое стекло мог различить только мелькавшие
кое-где световые пятна. Несколько раз я хотел завести разговор
— уж очень монотонным было наше путешествие, но полковник
отвечал односложно, и разговор быстро затухал. Наконец ямы и
ухабы закончились, колеса захрустели по посыпанной гравием
дорожке, и экипаж остановился. Полковник Лизандер Старк
спрыгнул на землю, я последовал за ним, и он тут же потащил
меня на крыльцо, где зияла отворенная дверь. Таким образом,
прямо из экипажа я очутился в прихожей и не сумел даже краем
глаза разглядеть фасад дома. Едва я переступил порог, дверь
тяжело захлопнулась за нами, и я услышал слабый стук
отъезжающего экипажа.
В доме царил полный мрак, и полковник, что-то бормоча себе
под нос, принялся шарить по карманам в поисках спичек. Внезапно
в дальнем конце коридора дверь отворилась, и в коридор упал
длинный луч золотистого света. Луч становился шире и шире, и в
дверях, держа высоко над головой лампу, появилась женщина;
вытянув шею, она вглядывалась в нас. Я заметил, что она очень
красивая, а блеск, которым отливало ее темное платье,
свидетельствовал о том, что оно из дорогого материала. Она
произнесла несколько слов на каком-то языке, и по тону я
догадался, что она о чем-то спросила моего попутчика, но тот
лишь сердито буркнул в ответ, и она так вздрогнула, что чуть не
выронила лампу. Полковник Старк подошел к ней, шепнул что-то на
ухо и, проводив обратно в комнату, вернулся ко мне с лампой в
руках.
— Будьте добры подождать несколько минут здесь, — сказал
он, отворяя другую дверь в незатейливо убранную комнатку с
круглым столом посредине, на котором лежало несколько немецких
книг. Полковник Старк поставил лампу на крышку фисгармонии
рядом с дверью. — Я постараюсь не задержать вас, — добавил он
и исчез в темноте.
Я посмотрел книги на столе и, хотя не знаю немецкого, все
же понял, что две из них были научные, а остальные — сборники
поэзии. Затем я подошел к окну в надежде разглядеть, где
нахожусь, но оно было плотно прикрыто дубовыми ставнями.
Удивительно молчаливый дом! Кругом царила мертвая тишина, лишь
где-то в коридоре громко тикали часы.
Смутное чувство тревоги овладевало мною. Кто эти немцы и
что они делают в этом странном, уединенном доме? И где
находится сам дом? Милях в десяти от Айфорда — вот и все, что
мне было известно, но к северу, югу, востоку или западу от
него, я и представления не имел. Однако неподалеку от Айфорда
находится и Рединг и, наверное, другие города, так что место
это не может быть очень уж уединенным. Все же царившая вокруг
полная тишина ясно давала понять, что мы в деревне. Я ходил
взад и вперед по комнате, мурлыкая что-то себе под нос, чтобы
окончательно не упасть духом, и размышляя, что недаром получу
обещанные пятьдесят гиней.
И вдруг беззвучно и медленно отворилась дверь, и в темном
проеме появилась та женщина. Желтый свет от моей лампы упал на
ее красивое лицо. Я понял, что она чего-то боится, и мне самому
стало страшно. Дрожащим пальцем она подала мне знак хранить
молчание и прошептала что-то на ломаном английском языке, то и
дело косясь назад во мрак, словно напуганная лошадь.
— Я уйду, — сказала она, очевидно, изо всех сил стараясь
говорить спокойно. — Я уйду. Я не могу оставаться здесь. И вам
здесь тоже нечего делать.
— Сударыня, — возразил я, — я ведь еще не выполнил
того, ради чего приехал. Я не могу уехать, пока не осмотрю
пресс.
— Не нужно медлить, — настаивала она. — Уходите в эту
дверь. Там никого нет. — Видя, что я лишь улыбаюсь и качаю
головой, она вдруг отбросила всю свою сдержанность и, стиснув
руки, шагнула ко мне. — Во имя неба, — прошептала она, —
уходите отсюда, пока не поздно.
Но я довольно упрям по характеру, и, когда на пути у меня
возникает какое-нибудь препятствие, я загораюсь еще больше и
хочу довести дело до конца. Я подумал об обещанных пятидесяти
гинеях, об утомительном путешествии и о тех неудобствах, что
меня ожидают, если мне придется провести ночь на станции.
Значит, все впустую? Почему я должен уехать, не выполнив работы
и не получив тех денег, которые мне должны? Может, эта женщина
— ведь я ничего о ней не знаю — помешанная? С самым
независимым видом, хотя, признаться, ее поведение напугало меня
больше, чем хотелось бы показать, я снова покачал головой и
заявил о своем намерении остаться. Она было принялась
уговаривать меня, но где-то наверху стукнула дверь, и
послышались шаги на лестнице. На мгновение она прислушалась, а
потом, заломив в отчаянии руки, исчезла так же внезапно и
бесшумно, как и появилась.
В комнату вошли полковник Лизандер Старк и маленький
толстый человек с седой бородой, торчащей из складок его
двойного подбородка. Его представили мне как мистера Фергюсона.
— Это мой секретарь и управляющий, — сказал полковник.
— Между прочим, мне казалось, что, уходя, я закрыл эту дверь.
Вас не просквозило?
— Наоборот, — возразил я, — это я приоткрыл дверь, в
комнате душновато.
Полковник вновь нацелился на меня подозрительным взглядом.
— Пора перейти к делу, — сказал он. — Мы с мистером
Фергюсоном покажем вам, где стоит пресс.
— Я, пожалуй, надену шляпу.
— Зачем? Пресс находится в доме.
— Что? Разве залежи сукновальной глины здесь в доме?
— Нет-нет! Мы только прессуем здесь. Да, собственно,
какая разница? Нам нужно, чтобы вы посмотрели машину и сказали,
в чем неисправность.
Мы поднялись наверх, впереди полковник с лампой, за ним
толстяк-управляющий, а потом я. Это был не дом, а настоящий
лабиринт — с бесчисленными коридорами, галереями, узкими
винтовыми лестницами и низкими дверцами, пороги которых были
истоптаны ногами многих поколений. На первом этаже не было ни
ковров, ни мебели, со стен сыпалась штукатурка, и зелеными
пятнами проступала сырость. Я старался сделать вид, что все это
меня мало трогает, но отнюдь не забывал предостережения женщины
— хоть и пренебрег им — и зорко следил за своими спутниками.
Фергюсон был угрюм и молчалив, но по тем нескольким словам, что
он произнес, я понял, что он по крайней мере уроженец Англии.
Наконец полковник Лизандер Старк остановился и отпер
какую-то дверь. Она вела в маленькую квадратную комнату, в
которой мы трое вряд ли могли поместиться. Фергюсон остался в
коридоре, а мы с полковником вошли в комнату.
— Мы находимся сейчас, — сказал он, — внутри
гидравлического пресса, и если бы кто-нибудь включил его, нам
не сдобровать. Потолок этой камеры в действительности —
плоскость рабочего поршня, который с силой, равной весу
нескольких тонн, опускается на металлический пол. Снаружи
установлены боковые цилиндры, в которые поступает вода, она
действует на поршень... Впрочем, с механикой вы знакомы. Пресс
работает, но что-то заедает, и он не развивает полную мощность.
