— Раз еды не было, значит, он все еще там.
— Да как будто так, сэр, если только ее не взял тот,
другой человек.
Моя рука с чашкой замерла на полдороге, и я во все глаза
уставился на Бэрримора:
— Так вы знаете, что там есть кто-то другой?
— Да, сэр, на болотах прячется еще один человек.
— Вы его видели?
— Нет, сэр.
— Откуда же вы о нем знаете?
— Мне говорил про него Селден недели полторы назад. Этот
человек тоже скрывается, но, по-моему, он не из каторжников...
Не нравится мне это, доктор Уотсон, совсем не нравится! — с
неожиданной силой вырвалось вдруг у Бэрримора.
— Слушайте, друг мой! Я здесь действую исключительно в
интересах вашего хозяина. Я только затем и приехал, чтобы
помочь ему. Скажите мне прямо: что, собственно, вам не
нравится?
Минуту Бэрримор колебался, точно сожалея о своей вспышке
или же не находя подходящих слов для выражения обуревающих его
чувств.
— Да все, что там делается, сэр! — воскликнул он
наконец, показав на залитое дождевыми потоками окно, которое
выходит на болота. — Не к добру это. Там замышляют черное
дело, поверьте моему слову! Мне теперь хочется только одного:
чтобы сэр Генри поскорее уехал отсюда в Лондон.
— Да что вас так напугало?
— А вы вспомните смерть сэра Чарльза! Мало ли что там
следователь наговорил! Прислушайтесь ночью, что делается на
болотах. Ведь люди ни за какие деньги не согласятся выйти туда
после захода солнца... А этот человек, который там прячется и
кого-то выслеживает, — кого он выслеживает? Что все это
значит? Нет, для тех, кто носит имя Баскервилей, это добром не
кончится, и я не дождусь того дня, когда новые слуги сэра Генри
заступят на мое место и мне можно будет уехать отсюда!
— Расскажите мне про этого человека, — сказал я. — Что
вы о нем знаете? Что говорил Селден? Ему известно, где тот
прячется и зачем?
— Селден видел его раза два, но он осторожный, хитрый.
Сначала Селден принял его за полицейского, а потом убедился,
что тут нечто совсем другое. По виду он джентльмен, но что ему
там нужно, никак не поймешь.
— А где он прячется?
— Селден говорит, что в старых пещерах на склонах холма
— знаете, там есть каменные пещеры, где в древности жили люди.
— А чем он питается?
— Селден подглядел, что к нему ходит какой-то мальчишка.
Он, наверно, носит ему еду и все прочее из Кумби-Треси.
— Хорошо, Бэрримор. Мы еще с вами поговорим об этом
как-нибудь в другой раз.
Когда дворецкий вышел, я остановился у окна и посмотрел
сквозь мутное стекло на бегущие по небу облака и на деревья,
которые трепал ветер. Если в такую погоду неуютно даже в доме,
то каково же в каменной пещере на болотах! Какой ненавистью
надо пылать, чтобы устроить засаду в таком месте и в такое
время! И что побудило этого человека пойти на столь тяжкое
испытание?
В одной из этих пещер таится самая суть той задачи,
которая так мучит меня. Клянусь, не пройдет и дня, как я сделаю
все, что в человеческих силах, и доберусь до разгадки этой
тайны!
Глава XI. ЧЕЛОВЕК НА ГРАНИТНОМ СТОЛБЕ
Отрывки из моего дневника, составившие последнюю главу,
подвели нас вплотную к 18 октября, то есть к тому числу,
начиная с которого все эти невероятные события быстро двинулись
к своей страшной развязке. Происшествия последних дней
настолько врезались мне в память, что я могу рассказывать о
них, не прибегая к своим записям.
Итак, начнем с того дня, в канун которого я выяснил два
обстоятельства первостепенной важности. Первое: что миссис
Лаура Лайонс из Кумби-Треси писала сэру Чарльзу Баскервилю и
назначила ему свидание в том самом месте, где он встретил свою
смерть (причем в тот же условленный час), и второе: что
человека, скрывающегося на болотах, следует искать в каменных
пещерах на склоне холма. Я чувствовал, что теперь только
недостаток мужества и сообразительности может помешать мне
разгадать эти две загадки.
В тот вечер мне не удалось рассказать баронету о миссис
Лайонс, так как доктор Мортимер допоздна засиделся с ним за
картами. Но на другой день во время завтрака я поделился с ним
своим открытием и предложил съездить со мной в Кумби-Треси.
Сначала он охотно согласился на это, но, поразмыслив, мы
решили, что лучше мне поехать одному. Чем официальнее будет
обставлен этот визит, тем меньших результатов мы добьемся. И я
не без угрызений совести оставил сэра Генри дома, а сам
отправился на эти новые розыски.
Подъехав к Кумби-Треси, я велел Перкинсу придержать
лошадей и навел справки о леди, которую мне предстояло
допросить. Отыскать ее дом оказалось нетрудно — он стоял в
самом центре деревни. Служанка, открывшая дверь, без дальнейших
церемоний ввела меня в гостиную, где за пишущей машинкой сидела
женщина. Она с приятной улыбкой поднялась мне навстречу, но,
увидев перед собой незнакомца, нахмурилась, снова села к столу
и осведомилась о цели моего посещения.
С первого взгляда миссис Лайонс поразила меня своей
красотой. Светло-карие глаза, каштановые волосы, нежный румянец
на щеках, правда усыпанных веснушками, — румянец того
восхитительного оттенка, что таится в самом сердце белой розы.
Повторяю, первое впечатление было очень сильное. Однако,
присмотревшись, я настроился на критический лад. В этом лице
было что-то неприятное, грубое — его совершенную красоту
портили то ли безвольные складки у рта, то ли жесткость
взгляда. Но все эти мысли пришли мне в голову задним числом. В
первую же минуту я просто почувствовал, что передо мной сидит
очень красивая женщина и эта женщина спрашивает меня, зачем я
пришел. И мне только тогда стало ясно, насколько щекотлива цель
моего визита.
— Я имею удовольствие знать вашего батюшку, — сказал я.
Начало было довольно неудачное, и леди сразу же дала мне
понять это.
— У меня нет ничего общего с моим отцом, — сказала она.
— Я ничем ему не обязана и не могу считать его друзей своими
друзьями. Он не обременяет себя отцовскими заботами. Если б не
покойный сэр Чарльз Баскервиль и некоторые другие сердобольные
люди, мне пришлось бы голодать.
— А я как раз хочу поговорить с вами о покойном сэре
Чарльзе Баскервиле.
Веснушки ярко выступили на ее побледневшем лице.
— Что именно вас интересует? — спросила она, и ее пальцы
нервно потрогали клавиши машинки.
— Вы были знакомы с ним?
— Я же говорю, что я многим ему обязана. Если мне удалось
стать на ноги, то это объясняется главным образом тем участием,
которое он проявлял к моей судьбе.
— Вы с ним переписывались?
Леди метнула на меня быстрый взгляд, и в ее светло-карих
глазах вспыхнул злой огонек.
— Объясните мне цель этих расспросов, — резко сказала
она.
— Цель их может быть только одна: избежать неприятной для
вас огласки. Давайте поговорим здесь иначе это уже будет не в
нашей власти, а тогда выйдет хуже.
Она побледнела еще больше и долго молчала. Потом вдруг
посмотрела на меня и сказала дерзким, вызывающим тоном:
— Хорошо, я согласна. Что вы хотите знать?
— Вы переписывались с сэром Чарльзом?
— Да, я писала ему раза два, благодарила его за
великодушие и деликатность.
— Даты этих писем вы помните?
— Нет.
— А вы встречались с ним лично?
— Считанное число раз, во время его приездов в
Кумби-Треси. Сэр Чарльз был очень скромный человек он не любил
выставлять напоказ свои добрые дела.
— Вы редко с ним переписывались, редко встречались, тем
не менее он был настолько посвящен в ваши дела, что даже
оказывал вам помощь! Как же это так?
Она ответила на мой каверзный вопрос не задумываясь :
— Мне помогали общими силами и другие джентльмены,
которые знали мою печальную историю. Один из них был мистер
Стэплтон, сосед и близкий друг сэра Чарльза. Он проявил ко мне
исключительную доброту, и сэр Чарльз через него познакомился со
мной.
Я уже знал, что сэр Чарльз Баскервиль не раз поручал
Стэплтону вести свои благотворительные дела, и поэтому счел
такое объяснение вполне правдоподобным.
— Теперь скажите: в своих письмах к сэру Чарльзу вы не
настаивали на личном свидании?
Она гневно вспыхнула:
— Я считаю такой вопрос неуместным, сэр!
— Простите, сударыня, но я вынужден повторить его.
— Хорошо, я отвечу: конечно, нет!
— Даже в день смерти сэра Чарльза?
Румянец в мгновение ока схлынул с ее щек; лицо, смотревшее
на меня, покрылось мертвенной бледностью. Пересохшие губы
дрогнули, и я скорее увидел, чем услышал еще одно "нет".
— Вам явно изменяет память. Я могу даже процитировать
одну фразу из вашего письма. Там было сказано: "Умоляю вас, как
джентльмена, сожгите это письмо и будьте у калитки в десять
часов вечера".
Мне показалось, что еще секунда — и миссис Лайонс
потеряет сознание, но она поборола себя огромным усилием воли.
— Значит, нет на свете порядочных джентльменов? —
вырвалось у нее.
— Вы несправедливы к сэру Чарльзу: он исполнил вашу
просьбу. Но иной раз можно прочесть даже сожженное письмо.
Теперь вы призна°тесь, что писали ему в тот день?
— Да, писала. Я не стану отказываться! — воскликнула
она, вкладывая всю душу в свои слова. — Мне нечего стыдиться
этого письма. Я просила его о помощи. Я была уверена, что, если
мне удастся поговорить с ним, он не откажется поддержать меня.
— Но почему вы назначили такой час для встречи?
— Я узнала, что он уезжает на другой день в Лондон,
возможно на несколько месяцев. А раньше я не могла прийти, на
это у меня были свои причины.
— Зачем же вы назначили свидание в парке? Разве нельзя
было устроить его в доме?
— По-вашему, женщина может явиться одна в такой поздний
час в дом холостяка?
— Хорошо. Что же было, когда вы пришли на свидание?
— Я никуда не ходила.
— Миссис Лайонс!
— Клянусь вам всем, что для меня свято, я не ходила туда!
Мне помешали.
— Что же вам помешало?
— Это мое личное дело, я не могу говорить о нем.
— Следовательно, вы назначили свидание сэру Чарльзу в том
самом месте, где его постигла смерть, и даже в тот же самый
час, но сами туда не пошли?
— Это святая правда.
Все мои дальнейшие ухищрения ни к чему не привели, она
продолжала стоять на своем.
— Миссис Лайонс, — сказал я, заканчивая этот длинный и
безрезультатный допрос, — вы не хотите говорить начистоту и
тем самым берете на себя большую ответственность. Ваше
положение весьма щекотливое. Если я обращусь к помощи полиции,
вы убедитесь, насколько все это скомпрометирует вас. Допустим,
что вы ни в чем не виноваты, но тогда зачем вам понадобилось с
первых же слов отказываться от своего письма, которое было
послано сэру Чарльзу в день его смерти?
— Я боялась, что из этого будут сделаны ложные выводы и
меня вовлекут в неприятную историю.
— А почему вы так настаивали, чтобы сэр Чарльз уничтожил
ваше письмо?
— Если вы читали его, вам это должно быть ясно самому.
— Я не говорил, что читал все письмо.
— Вы привели на память целую фразу.
— Только постскриптум. Я уже сказал вам, что письмо было
сожжено, мне не удалось прочитать его целиком. Повторяю свой
вопрос еще раз: почему вы так настаивали, чтобы сэр Чарльз
уничтожил ваше письмо?
— Это касается только меня.
— Тогда вы тем более должны остерегаться публичного
расследования.
— Хорошо, я расскажу вам все. Если слухи о моей горькой
судьбе дошли и до вас, то вы должны знать, что я вышла замуж
опрометчиво и имею все основания сожалеть об этом.
— Да, я кое-что слышал.
— С тех пор муж, которого я ненавижу, не перестает
преследовать меня своими домогательствами. Закон на его
стороне, и мне каждый день грозит опасность, что он принудит
меня к совместной жизни. Перед тем как написать письмо сэру
Чарльзу, я узнала, что могу получить свободу, но для этого
требовались деньги. Свобода даст мне все: душевное спокойствие,
счастье, самоуважение — решительно все! Великодушие сэра
Чарльза было хорошо известно, и я думала: если рассказать ему о
своем горе, он не откажется помочь.
— Так почему же вы не пришли на свидание?
— Потому что за это время я успела получить помощь из
других рук.
— Тогда надо было написать вторично и объяснить, почему
вы не можете прийти!
— Я так бы и сделала, если б не прочла на следующее утро
в газетах о его смерти.
Рассказ получался довольно связный, и мои вопросы не могли
поколебать его правдоподобие. Проверить все это можно было бы
только одним способом: узнать, начала ли миссис Лайонс
бракоразводное дело вскоре после трагической смерти сэра
Чарльза.
Она вряд ли осмелилась бы солгать, что не была на
свидании, так как ей пришлось бы поехать в Баскервиль-холл в
шарабане и вернуться в Кумби-Треси только к рассвету. Такую
поездку не сохранишь в тайне. Следовательно, она говорит правду
или по крайней мере часть правды.
Я ушел от нее, сбитый с толку и удрученный своей неудачей.
Опять передо мной та глухая стена, которая вырастает на всех
моих путях к намеченной цели. И все же, вспоминая лицо этой
женщины и ее поведение во время нашего разговора, я все больше
и больше убеждался, что она многое утаила от меня. Почему она
вдруг так побледнела? Почему мне приходилось силой вырывать у
нее каждое слово? Почему она не поехала на свидание,
назначенное на тот час, когда произошла трагедия? Уж наверно,
причины всего этого не так просты, как ей хотелось внушить мне.
Да, тут ничего нельзя было поделать! Приходилось идти по другим
следам, которые вели к каменным пещерам на болотах.
Но следы эти были в высшей степени неясные, в чем я
убедился на обратном пути, проезжая мимо холмов, испещренных
остатками жилья доисторического человека. Бэрримор сказал, что
неизвестный прячется в одной из заброшенных пещер, но ведь тут
они попадаются всюду! Впрочем, кроме указаний Бэрримора, у меня
были и свои собственные соображения, так как я сам видел этого
человека на вершине гранитного столба. Следовательно, оттуда и
надо начинать поиски. Я обследую каждую пещеру в этом месте и в
конце концов найду ту, которая мне нужна. Если незнакомец
попадется мне, я заставлю его назвать себя, заставлю
признаться, почему он так упорно преследует нас. Пусть даже для
этого придется пригрозить ему револьвером. Он улизнул от Холмса
на многолюдной Риджент-стрит, но здесь, на пустынных болотах,
это ему не удастся. Если же я найду ту самую пещеру, а ее
обитателя там не окажется, что ж — буду ждать его возвращения,
когда бы он ни пришел. Холмс упустил этого человека в Лондоне.
Как же я буду торжествовать, если мне удастся настигнуть его и
тем самым взять верх над моим учителем!
Счастье столько раз изменяло нам во время этого
расследования, но теперь оно обернулось ко мне лицом, И
вестником удачи был не кто иной, как седовласый, румяный мистер
Френкленд, который встретил меня у своей садовой калитки,
выходившей на проезжую дорогу.
— Добрый день, доктор Уотсон! — крикнул он с необычной
для него приветливостью. — Дайте лошадям передохнуть! Зайдите,
порадуйтесь вместе со мной, выпьем по стаканчику вина.
После всего, что я слышал об отношении мистера Френкленда
к родной дочери, у меня не могло быть особо дружеских чувств к
нему, но мне хотелось во что бы то ни стало отослать Перкинса
домой, и такой предлог оказался как нельзя более кстати. Я
вылез из коляски, велел передать сэру Генри, что вернусь к
обеду, и последовал за Френклендом прямо в столовую.
— Сегодня у меня торжественный день, сэр, настоящий
праздник! — объявил он, радостно похохатывая. — Я выиграл два
судебных процесса. Теперь здешняя публика поймет, что закон
есть закон и что в моем лице она имеет дело с человеком,
который не побоится обрушить его возмездие на головы
непокорных. Я добился права свободного проезда через парк
старика Мидлтона — через самый парк, сэр! — в каких-нибудь
ста шагах от его дверей! Ну, что вы на это скажете? Мы еще
проучим наших магнатов, будь они прокляты! Пусть знают, что им
никто не позволит безнаказанно попирать общинные права! Кроме
того, я закрыл доступ в лес, где здешняя публика повадилась
устраивать пикники. Эти негодяи ведут себя так, будто права
частной собственности не существует! Они воображают, что им
всюду можно оставлять пустые бутылки и клочки бумаги. Оба дела
закончены, доктор Уотсон, и оба в мою пользу. У меня давно не
было такого счастливого дня — с тех самых пор, как я притянул
к ответу сэра Джона Морленда за браконьерство, когда он
охотился на кроликов в своем собственном загоне.
— Как же это вам удалось?
— Обратитесь к судебным архивам, сэр, вы не пожалеете
потраченного времени. "Френкленд против Морленда". Дело
слушалось в Лондоне. Оно обошлось мне в двести фунтов, но я его
выиграл!
— И что это вам дало?
— Ничего, сэр, ровным счетом ничего. Я горжусь тем, что у
меня нет личной заинтересованности в этих делах. Я только
выполняю свой общественный долг. Не сомневаюсь, что сегодня
ночью жители деревушки Фернворси сожгут на костре мое чучело. В
последний раз, когда они это затеяли, я потребовал, чтобы
полиция положила конец такому безобразию. Но ведь полицейские
власти в нашем графстве ведут себя совершенно позорно, сэр! Я
вправе рассчитывать на их защиту, а они мне ее не оказывают!
Подождите, дело "Френкленд против полиции" привлечет к себе
внимание общества. Я предупреждал, что местным властям придется
пожалеть о своем возмутительном отношении ко мне, и вот мои
слова уже сбылись.
— Каким же образом? — спросил я.
Старик бросил на меня многозначительный взгляд:
— Им до смерти хочется узнать одну вещь, а мне кое-что
известно. Но я ни за какие блага в мире не стану помогать этим
негодяям!
Я уже давно подыскивал предлог, чтобы поскорее отделаться
от этого болтуна, но последние его слова меня заинтересовали.
Однако мне был хорошо известен строптивый нрав старого
греховодника; я знал, что стоит только проявить интерес к его
рассказу, как он замолчит, и поэтому спросил совершенно
равнодушным тоном:
— Наверно, опять браконьерство?
— Ха-ха! Нет, друг мой, тут дело гораздо серьезнее. А
что, если оно касается беглого каторжника?
Я так и вздрогнул:
— Вы знаете, где он прячется?
— Точного места, может быть, и не знаю, а навести полицию
на его след могу. Неужели вам не приходило в голову, что
изловить этого человека удастся лишь тогда, когда мы узнаем,
кто носит ему пищу, и проследим за ее доставкой?
Старик был настолько близок к истине, что мне стало не по
себе.
— Да, правильно, — сказал я. — Но почему вы думаете,
что каторжник все еще прячется на болотах?
— Потому что я собственными глазами видел того кто носит
ему еду.
У меня сжалось сердце при мысли о Бэрриморе. Если он
попадет во власть этого злобного, пронырливой старикашки, его
дело плохо. Но, услышав дальнейшее я вздохнул свободнее.
— Представьте себе, еду носит ребенок! — продолжал
Френкленд. — Я каждый день его вижу в подзорную трубу, которая
у меня на крыше. Он ходит одной и той же дорогой, в одно и то
же время. К кому? — спрашивается. Конечно, к каторжнику!
Вот она, удача, наконец-то! Но я даже виду не подал,
насколько это меня интересует. Ребенок! Бэрримор говорил, что
нашему неизвестному прислуживает какой-
то мальчишка. Значит, Френкленд напал на след этого
человека, а каторжник тут совершенно ни при чем. Если б я мог
выпытать у старика все, что ему известно, это избавило бы меня
от долгих и утомительных поисков. Но моими козырями в игре
по-прежнему оставались недоверие и полное равнодушие:
— А мне кажется, что это сын какого-нибудь здешнего
пастуха. Наверно, носит обед отцу.
Малейшее противоречие выбивало искры из властного старика.
Он злобно сверкнул на меня глазами и весь ощетинился, словно
разъяренная кошка.
— Вам так кажется, сэр? — И, протянув руку, он показал
на расстилавшиеся перед нами болота: — А тот гранитный столб
вы видите? Так! А невысокий холм позади него, с кустами
терновника? Это самое каменистое место на всех болотах. Что там
делать пастухам? Ваше предположение просто нелепо, сэр!
Я кротко согласился, что не учел этого обстоятельства. Моя
покорность понравилась Френкленду, и он пустился в дальнейшие
разглагольствования:
— Можете быть уверены, сэр, что я никогда не делаю
поспешных заключений. Я вижу этого мальчишку с узелком не
впервые. Каждый день, а то и два раза на дню он... постойте,
доктор Уотсон!.. Это обман зрения или же по склону вон того
холма что-то движется?
И действительно, я даже на расстоянии нескольких миль
разглядел на тускло-зеленом склоне маленькую темную точку.
— Пойдемте, сэр, пойдемте! — крикнул Френкленд, кидаясь
вверх по лестнице. — Вы увидите его собственными глазами!
На плоской крыше стояла укрепленная на треноге подзорная
труба весьма внушительных размеров. Френкленд припал к ней и
разразился восторженным воплем:
— Скорей, доктор Уотсон, скорей! Пока он не скрылся за
холмом!
В самом деле, вверх по склону медленно карабкался мальчик
с узелком за плечами. Вот он выбрался на гребень холма, и я
совершенно ясно увидел, как его нескладная фигурка, одетая в
отрепья, выступила на холодной синеве неба. Мальчик украдкой
огляделся по сторонам, видимо, проверяя, не следят ли за ним, и
скрылся за холмом.
— Ну что, прав я или нет?
— Действительно, мальчик, и, вероятно, у него есть
причины пробираться туда тайком.
— А что это за тайные причины, об этом догадался бы даже
полицейский констебль. Но я им ни единым словом не обмолвлюсь,
и вас, доктор Уотсон, тоже прошу — молчите. Понимаете? Ни
единого слова!
— Как вам будет угодно.
— Они пренебрегают мной самым возмутительным образом.
Когда все обстоятельства дела "Френкленд против полиции"
выплывут на свет божий, по стране пронесется волна негодования.
Нет, пусть не рассчитывают на мою помощь! Они бы палец о палец
не ударили, если б эти мерзавцы вздумали сжечь вместо чучела
меня самого... Как, вам пора уходить? Неужели вы не поможете
мне распить вот этот графин в честь такого радостного события?
Но я не поддался ни на какие мольбы, а когда старик
заявил, что хочет проводить меня домой, уговорил его отказаться
от этого намерения. Пока он мог видеть меня, я шел по дороге,
но потом к тому каменистому холму, за которым скрылся мальчик.
Все складывалось как нельзя лучше, и я поклялся мысленно,
что если мне не удастся воспользоваться счастливым случаем,
дарованным судьбой, то виной этому будет все что угодно, только
не отсутствие энергии и настойчивости с моей стороны.
Когда я взобрался на вершину, солнце уже садилось, и
пологие склоны холма с одного бока были золотисто-зеленые, с
другого — тонули в серой тени. Вдали, над самым горизонтом,
низко стлалась мглистая дымка, из которой проступали
фантастические очертания Лисьего столба. Кругом ни звука, ни
движения. Только какая-то большая серая птица — не то чайка,
не то кроншнеп — высоко парила в синем небе. Она и я — мы
были единственными живыми существами между огромным небосводом
и расстилающейся под ним пустыней. Голые просторы болот,
безлюдье, неразгаданная тайна и важность предстоящей мне задачи
— все это пронизало холодом мое сердце. Мальчугана нигде не
было видно. Но между холмами, у самых ног, ютились древние
каменные пещеры, и в середине их круга была одна, уцелевшие
своды которой могли служить защитой в непогоду. У меня забилось
сердце, когда я увидел ее. Вот в этой норе, должно быть, и
прячется тот человек. Наконец-то моя нога ступит на порог его
убежища — он у меня в руках!
Я крадучись подходил к этой каменной дыре — точь-в-точь
как Стэплтон, когда его сачок уже занесен над бабочкой! И,
подойдя ближе, с удовлетворением убедился, что место здесь
обжитое. К отверстию, служившему входом, вела еле заметная
среди камней тропинка. Из самой пещеры не доносилось ни звука.
Неизвестный или притаился там, или же рыщет по болотам. Нервы у
меня были натянуты до предела в ожидании предстоящей встречи.
Отбросив в сторону папиросу, я сжал рукоятку револьвера, быстро
подошел ко входу и заглянул внутрь. Пещера была пуста.
Но чутье не обмануло меня: тут явно кто-то жил. На
каменном ложе, где когда-то почивал неолитический человек,
лежали одеяла, завернутые в непромокаемый плащ. В примитивном
очаге виднелась кучка золы. Рядом с ним стояли кое-какие
кухонные принадлежности и ведро, до половины налитое водой.
Груда пустых консервных банок свидетельствовала о том, что
здесь живут уже не первый день, а когда глаза мои привыкли к
полутьме, я разглядел в углу железную кружку и початую бутылку
виски. Посередине лежал плоский камень, служивший столом, а на
нем — маленький узелок, вероятно тот самый, который я
разглядел в подзорную трубу у мальчишки за спиной. В узелке был
хлеб и две консервные банки — одна с копченым языком, другая с
персиками в сиропе. Осмотрев все это, я хотел было положить
узелок обратно, как вдруг сердце у меня так и °кнуло: на камне
лежал листок бумаги, на котором было что-то написано. Я взял
его и, с трудом разобрав карандашные каракули, прочел
следующее:
Доктор Уотсон уехал в Кумби-Треси.
Минуту я стоял неподвижно с запиской в руках и раздумывал
над смыслом этого краткого послания. Выходит, что незнакомец
охотится не за сэром Генри, а за мной? Он выслеживает меня не
сам, а приставил ко мне кого-то другого — может быть, этого
мальчика? И вот его последнее донесение. С тех пор как я живу
здесь, за каждым моим шагом, вероятно, ведется слежка. Ведь все
это время меня не оставляло ощущение, что здесь действуют
какие-то невидимые силы и что они осторожно и умело стягивают
вокруг нас тончайшую сеть, легкое прикосновение которой мы
чувствуем на себе лишь изредка, в самые критические минуты.
Эта записка, вероятно, не единственная. Я огляделся по
сторонам, но ничего больше не нашел. Не удалось мне обнаружить
и какие-либо следы, по которым можно было бы судить об этом
человеке, избравшем себе столь странное жилье, или о его
намерениях. О нем можно было сказать только то, что он,
по-видимому, спартанец в своих привычках и не придает особого
значения жизненным удобствам. Вспомнив ливни последних дней и
посмотрев на зияющую дыру в своде пещеры, я понял, насколько
этот человек поглощен своим делом, если ради него он мирится
даже с таким неуютным пристанищем. Кто же он — наш злобный
враг или ангел-хранитель? И я дал себе клятву не выходить из
пещеры, не узнав всего до конца.
Солнце уже пряталось, и небо на западе горело золотом.
Отсветы заката ложились красноватыми пятнами на разводья
далекой Гримпенской трясины. Вдали поднимались башни
Баскервиль-холла, а в стороне от них еле виднелся дымок,
встающий над крышами Гримпена. Между ним и Баскервиль-холлом,
за холмом, стоял дом Стэплтонов. Золотой вечерний свет придавал
всему столько прелести и безмятежного покоя! Но мое сердце не
верило миру, разлитому в природе, и трепетало от той страшной
неизвестности, которую таила в себе неминуемая, приближающаяся
с каждой секундой встреча. Нервы у меня были натянуты, но я
сидел, полный решимости, в темной пещере и с угрюмым упорством
ждал возвращения ее обитателя.
И наконец я услышал его. Вот камень попал ему под каблук.
Еще раз... еще... шаги все ближе, ближе... Я отскочил в самый
темный угол и взвел курок револьвера, решив не показываться на
свет до тех пор, пока мне не удастся хоть немного рассмотреть
этого человека. Снаружи все смолкло; по-видимому, он
остановился. Потом шаги послышались снова, и вход в пещеру
заслонила чья-то тень.
— Сегодня такой чудесный вечер, дорогой Уотсон, — сказал
хорошо знакомый мне голос. — Зачем сидеть в духоте? На воздухе
гораздо приятнее.
Глава XII. СМЕРТЬ НА БОЛОТАХ
Минуту или две я стоял, не веря своим ушам, и не мог
перевести дух от неожиданности. Потом дар речи вернулся ко мне,
и я почувствовал, как огромная тяжесть спала у меня с плеч.
Этот холодный, язвительный голос мог принадлежать только одному
человеку во всем мире.
— Холмc! — крикнул я. — Холмc!
— Выходите, — сказал он, — и, пожалуйста, поосторожнее
с револьвером.
Я вылез из пещеры и увидел его. Холмc сидел на камне и с
озорным блеском в серых глазах смотрел на мою изумленную
физиономию. Он сильно похудел за ото время, но вид у него был
бодрый, спокойный, лицо — бронзовое от загара. Строгий
спортивный костюм, кепи — ни дать ни взять турист,
странствующий по болотам! Он даже остался верен своему поистине
кошачьему пристрастию к чистоплотности: гладко выбритые щеки,
рубашка без единого пятнышка. Как будто все это происходило на
Бейкер-стрит!
— Кто другой мог бы так обрадовать меня своим появлением!
— сказал я, крепко пожимая ему руку.
