ней произошло?
— Заметил. Гарсия скатал ее и бросил в огонь.
— Что вы на это скажете, мистер Бэйнс?
Деревенский сыщик был крепкий толстяк, чье пухлое красное
лицо казалось бы и вовсе простецким, если бы не пара
необыкновенно ярких глаз, прячущихся в глубокой складке между
толстых щек и нависших бровей. С медлительной улыбкой он
вытащил из кармана скрученный и обесцвеченный листок бумаги.
— В камине там, мистер Холмс, колосники устроены на
подставках, и он промахнулся — закинул записку слишком далеко.
Я выгреб ее из-за подставок даже не обгоревшую.
Холмс одобрительно улыбнулся.
— Чтобы найти этот единственный уцелевший клочок бумаги,
вы должны были самым тщательным образом обыскать весь дом.
— Так и есть, мистер Холмс. Это у меня первое правило.
Прочитать, мистер Грегсон?
Лондонец кивнул головой.
— Писано на обыкновенной гладкой желтоватой бумаге без
водяных знаков. Четвертинка листа. Отрезано в два надреза
короткими ножничками. Листок был сложен втрое и запечатан
красно-фиолетовым сургучом, который накапали второпях и
придавили каким-то овальным предметом. Адресовано мистеру
Гарсии, Сиреневая Сторожка. Текст гласит:
"Цвета — наши исконные: зеленый и белый. Зеленый —
открыто, белый — закрыто. Парадная лестница, второй этаж,
первый коридор, седьмая направо, зеленое сукно. Да хранит вас
Бог. Д.". Почерк женский. Текст написан острым пером, адрес же
— либо другим пером, либо написал кто-то другой. Здесь, как вы
видите, почерк смелый и толще нажим.
— Очень интересная записка, — сказал Холмс, просмотрев
сам. — Должен вас похвалить, мистер Бэйнс, за такое внимания
деталям. Можно добавить разве что кое-какие мелочи. Овальный
предмет — несомненно, обыкновенная запонка для манжет — что
другое может иметь такую форму? Ножницы были кривые, для
ногтей. Как ни коротки два надреза, вы ясно можете разглядеть
на каждом один и тот же легкий изгиб.
Деревенский сыщик усмехнулся.
— Я-то думал, что выжал из нее все, что можно, — сказал
он, — а вот, оказывается, кое-что оставил и другим.
Признаться, записка эта мне ничего не говорит, кроме того, что
там что-то затевалось и что тут, как всегда, дело в женщине.
Пока шел весь этот разговор, мистер Скотт-Эклс ерзал в
своем кресле.
— Я рад, что вы нашли эту записку, потому что она
подтверждает мой рассказ, — сказал он. — Но разрешите
напомнить, что я еще не слышал, что же случилось с мистером
Гарсией и куда исчезли все слуги.
— Насчет Гарсии, — сказал Грегсон, — ответ простой. Его
сегодня утром нашли мертвым на Оксшоттском Выгоне в миле от его
дома. Ему размозжили голову — дубасили чем-то тяжелым вроде
мешка с песком или другого подобного орудия, чем-то, что не
режет, а скорей раздавливает. Место глухое, ни одного дома на
четверть мили вокруг. Первый удар был нанесен, очевидно, сзади
и сразу его свалил, но потом его еще долго били уже мертвого.
Нападение совершено было, как видно, в страшной злобе. Следов
никаких, никакого ключа к раскрытию преступников.
— Ограблен?
— Нет; и ничего, что указывало бы на попытку ограбления.
— Весьма прискорбно, прискорбно и страшно, — сказал
мистер Скотт-Эклс плаксивым голосом, — и какая же это
неприятность для меня! Я тут совершенно ни при чем, если мой
хозяин вышел ночью на прогулку и его постигла такая печальная
судьба. И почему-то я оказался замешан в эту историю!
— Очень просто, сэр, — ответил инспектор Бэйнс. —
Единственным документом, какой нашли в кармане у покойника,
было ваше письмо, сообщающее, что вы собираетесь к нему с
ночевкой — как раз в ночь его смерти. По адресу на письме мы и
узнали имя убитого и где он проживал. В десятом часу утра мы
пришли в его дом и не застали ни вас, ни кого-либо другого. Я
дал мистеру Грегсону телеграмму с просьбой, чтобы он разыскал
вас в Лондоне, пока я проведу обследование в Сиреневой
Сторожке. Затем я поехал в город, встретился с мистером
Грегсоном — и вот мы здесь.
— Нам теперь следует, — заявил Грегсон, — оформить дело
по всем правилам. Вы пройдете вместе с нами в полицию, мистер
Скотт-Эклс, и мы снимем с вас показания в письменном виде.
— Конечно! Пойду сейчас же. Но я не отказываюсь от ваших
услуг, мистер Холмс. Я хочу дознаться до истины и прошу вас не
стесняться расходами и не щадить трудов.
Мой друг повернулся к деревенскому инспектору.
— Надеюсь, вы не будете возражать против моего
сотрудничества с вами, мистер Бэйнс?
— Почту за честь, сэр.
— До сих пор вы, я вижу, действовали быстро и толково.
Разрешите спросить: есть ли данные, позволяющие уточнить час,
когда его настигла смерть?
— Тело к часу ночи уже лежало там. С часу пошел дождь, а
смерть наступила, несомненно, еще до дождя.
— Но это совершенно исключено, мистер Бэйнс! — объявил
наш клиент. — Его голос нельзя спутать ни с каким другим. Я
могу подтвердить под присягой, что в час ночи я лежал в постели
и не кто, как Гарсия, говорил со мной в моей спальне.
— Примечательно, но отнюдь не исключено, — сказал с
улыбкою Холмс.
— Вы нашли разгадку? — спросил Грегсон.
— Дело выглядит не слишком сложным, хотя, конечно, в нем
есть новые и любопытные черты. Необходимо собрать
дополнительные данные, прежде чем я позволю себе вынести
окончательное и определенное суждение. Кстати, мистер Бэйнс, вы
при осмотре дома, кроме этой записки, не обнаружили ничего
примечательного?
Сыщик посмотрел на моего друга каким-то особенным
взглядом.
— Там есть, — сказал он, — очень даже примечательные
вещи. Может быть, когда я управлюсь в полиции, вы съездите со
мной на место и скажете мне, что вы о них думаете?
— Я весь к вашим услугам, — сказал Шерлок Холмс и
позвонил. — Проводите джентльменов, миссис Хадсон, и пошлите
мальчика на почту с этой телеграммой. Пять шиллингов на
оплаченный ответ.
Когда посетители ушли, мы некоторое время сидели молча.
Холмс жадно курил, сдвинув брови над своими пронзительными
глазами и выдвинув голову вперед в характерном для него
страстном напряжении мысли.
— Ну, Уотсон, — спросил он, вдруг повернувшись ко мне,
— что вы об этом скажете?
— Насчет шутки с мистером Скотт-Эклсом не скажу вам ровно
ничего.
— А насчет преступления?
— Поскольку все, проживавшие в доме, исчезли, я сказал
бы, что они так или иначе причастны к убийству и сбежали от
суда.
— Это, конечно, вполне возможное предположение. Однако,
если его допустить, очень странным представится, что двое слуг,
вступив в заговор против хозяина, почему-то нападают на него в
ту единственную ночь, когда у него гость. Они могли разделаться
с ним без помехи во всякую другую ночь.
— А почему же тогда они сбежали?
— Вот именно. Почему они сбежали? Это существенный факт.
Другой существенный факт — замечательное происшествие с нашим
клиентом, Скотт-Эклсом. Неужели, дорогой мой Уотсон, это вне
пределов человеческой изобретательности — дать объяснение,
которое могло бы связать эти два существенных факта? И если к
тому же под него удастся подогнать и таинственную записку,
составленную в таких странных выражениях, что ж, тогда его бы
стоило принять как рабочую гипотезу. Если потом новые
установленные нами факты все улягутся в схему, тогда наша
гипотеза может постепенно перейти в решение.
— Но какова она, наша гипотеза?
Холмс откинулся в кресле, полузакрыв глаза.
— Вы должны согласиться, дорогой мой Уотсон, что о
розыгрыше здесь и думать не приходится. Готовились серьезные
дела, как показало дальнейшее, и то, что Скотг-Эклса заманили в
Сиреневую Сторожку, стоит с ними в прямой связи.
— Но какая здесь возможна связь?
— Разберем шаг за шагом. Есть что-то неестественное —
это сразу видно — в странной и внезапной дружбе между молодым
испанцем и Скотт-Эклсом. Почин принадлежит испанцу. Едва
познакомившись, он на следующий же день едет к Эклсу в гости в
другой конец Лондона и поддерживает с ним тесную связь, пока
тот не приезжает к нему в Эшер. Что же ему было нужно от Эклса?
Что Эклс мог ему дать? Я не вижу в этом человеке никакого
обаяния. Он и умом не блещет; и едва ли можно думать о духовном
сродстве между ним и человеком живого и тонкого латинского
интеллекта. Почему же Гарсия из всех своих знакомых избирает
именно его как человека, особенно подходящего для его целей?
Есть у него какое-нибудь выделяющее его качество? Я сказал бы,
есть. Он воплощенная британская добропорядочность, как раз
такой человек, какой в роли свидетеля должен импонировать
другому британцу. Вы сами видели, что его показания при всей их
необычайности не внушили и тени сомнения ни одному из наших
двух инспекторов.
— Но что он должен был засвидетельствовать?
— Как обернулось дело, — ничего, но сложись оно иначе,
— все, что угодно. Так я толкую факты.
— Понятно. Он мог бы подтвердить алиби.
— Вот именно, мой дорогой Уотсон: он мог бы подтвердить
алиби. Допустим, в порядке обсуждения, что слуги в Сиреневой
Сторожке все являются соучастниками некоего заговора.
Покушение, в чем бы оно ни заключалось, предполагалось
совершить, скажем, до часу ночи. Возможно, что-нибудь
подстроили с часами, и когда Скотт-Эклс ложился спать, было
раньше, чем он думал: и уж. во всяком случае, очень вероятно,
что когда Гарсия нарочно зашел к нему и сказал, что уже час
ночи, на самом деле было не позже двенадцати. Если бы Гарсия
успешно совершил намеченное дело, в чем бы оно ни состояло, и к
часу вернулся бы домой, у него был бы, очевидно, убедительный
ответ на обвинение. Был бы налицо этот англичанин безупречной
репутации, готовый присягнуть на любом суде, что обвиняемый
сидел все время дома. Это при самом дурном повороте давало
некоторую гарантию.
— Да, конечно, тут мне все понятно. Но как объяснить
исчезновение остальных?
— Я еще не располагаю всеми фактами, но думается, с этим
едва ли возникнут неразрешимые трудности. Все же это ошибка —
строить дедукцию до того, как получены достаточные данные.
Незаметно для самого себя начинаешь их подгонять под свою
схему.
— А записка?
— Как она гласила? "Цвета — наши исконные: зеленый и
белый". Речь как будто о соревнованиях. "Зеленый — открыто,
белый — закрыто". Это явно сигнализация. "Парадная лестница,
второй этаж, первый коридор, седьмая направо, зеленое сукно".
Это — указание места встречи. За всем этим, возможно, кроется
ревнивый муж. Затеянное, во всяком случае, связано было с
большой опасностью. Будь это иначе, она не добавила бы: "Да
хранит вас Бог". "Д." — это то, что может навести на след.
— Гарсия — испанец. Я полагаю. "Д." проставлено вместо
"Долорес". В Испании это очень распространенное женское имя.
— Отлично, Уотсон, превосходно, но совершенно
неприемлемо. Испанка писала бы испанцу по-испански. Записка
бесспорно от англичанки. Итак, нам остается только набраться
терпения и ждать, когда этот умница инспектор вернется за нами.
А пока мы можем благодарить свою счастливую судьбу, что она на
несколько часов избавила нас от невыносимой тягости безделья.
Наш суррейский инспектор еще не вернулся, когда пришел
ответ на телеграмму Холмса. Он его прочел и уже хотел заложить
в свою записную книжку, но, верно, заметил, как у меня
вытянулось лицо, и со смехом перебросил мне эту ответную
телеграмму.
— Мы вращаемся в высоких сферах, — сказал он.
Телеграмма представляла собой перечень имен и адресов:
"Лорд Харрингби — Ущелье. Сэр Джордж Фоллиот — Оксшоттский
Замок. Мистер Хайнс Хайнс, мировой судья — Парди-Плейс. Мистер
Джеймс Бейкер Уильямс — Фортон, Старый Дом. Мистер Хендерсон
— Дозорная Башня. Преподобный Джошуа Стоун — Нижний
Уолслинг".
— Этим и ограничивается наше поле действий, — сказал
Холмс. — Способ напрашивается сам собой. Бэйнс с его
методическим умом, несомненно, избрал подобный же план.
— Мне не совсем ясно.
— Но, дорогой мой друг, мы ведь уже пришли к выводу, что
в записке, которую Гарсия получил за обедом, назначалась
какая-то встреча. Далее, если напрашивающееся толкование
правильно и для того, чтобы попасть на место тайного свидания,
надо подняться с парадного хода на второй этаж и искать седьмую
дверь по коридору, то совершенно ясно, что дом очень большой.
Столь же очевидно, что он стоит не дальше, как в двух милях от
Оксшотта, коль скоро Гарсия направился туда пешком и
рассчитывал, по моему толкованию данных, вовремя вернуться в
Сиреневую Сторожку, пока в силе его алиби, то есть до часу
ночи. Так как больших домов поблизости от Оксшотта, наверно, не
так уж много, я прибег к простому, самоочевидному методу:
запросил агентство, упомянутое Скотт-Эклсом, и получил их
список. Здесь они все налицо, в этой телеграмме, и наша
запутанная нить другим своим концом уходит в один из них.
Было около шести, когда мы добрались в сопровождении
инспектора Бэйнса до Эшера — славного городка в графстве
Суррей.
Мы с Холмсом прихватили с собой все, что нужно для
ночевки, и сняли довольно удобные комнаты в гостинице "Бык".
Наконец вместе с нашим сыщиком мы отправились на осмотр
Сиреневой Сторожки. Вечер был холодный и темный, резкий
мартовский ветер и мелкий дождь хлестали нам в лицо, и от этого
еще глуше казался пустынный выгон, которым шла дорога, еще
печальней цель, к которой она нас вела.
2. ТИГР ИЗ САН-ПЕДРО
Отшагав мили две, мы подошли, невеселые и озябшие, к
высоким деревянным воротам, за которыми начиналась угрюмая
каштановая аллея. Изогнутая, укрытая тенью, она привела нас к
низкому, темному дому, черному, как смоль, на свинцово-сером
небе. По фасаду в одном из окон — слева от двери — чуть
мерцал слабый отблеск света.
— Тут у нас дежурит констебль, — сказал Бэйнс. — Я
постучусь в окно. — Он прошел прямо по газону и легонько
постучал пальцами в нижнее стекло. Сквозь потное стекло я
смутно увидел, как с кресла у камина вскочил какой-то человек,
услышал донесшийся из комнаты резкий крик, и через полминуты
нам открыл дверь полисмен, бледный, тяжело дыша и с трудом
удерживая в дрожащей руке шатающуюся свечу.
— В чем дело, Уолтерс? — резко спросил Бэйнс.
Полисмен отер лоб носовым платком и облегченно вздохнул.
— Хорошо, что вы пришли, сэр. Вечер тянулся так долго, а
нервы у меня что-то не те, что были.
— Нервы, Уолтерс? А я и не знал, что у вас есть нервы.
— Понимаете, сэр, дом пустой, и тишина такая, да еще эта
странная штука на кухне. И потом, когда вы постучали в окно, я
подумал, что это опять вернулся он.
— Кто он?
— Сам не знаю. Не иначе, как дьявол, сэр. Он тут все
стоял под окном.
— Кто стоял под окном и когда?
— Часа два тому назад. Когда только начало темнеть. Я
сидел в кресле и читал. Не знаю, что меня толкнуло поднять
голову, но только в окошко, в нижнее стекло, на меня смотрело
чье-то лицо. Боже мой, сэр, что это была за рожа! Она мне будет
сниться по ночам.
— Ну-ну, Уолтерс! Констеблю полиции не пристало так
говорить
— Знаю, сэр, знаю. Но меня кинуло в дрожь, сэр, что
пользы скрывать? Она была не черная, сэр, и не белая, и ни
какого ни на есть известного мне цвета, а какая-то землистая,
что ли, в желтоватых разводах. И широченная, сэр, — вдвое
больше вашего лица. А глядела-то как: выпученные глазища и
белые оскаленные зубы — ну, совсем, точно голодный зверь.
Говорю вам, сэр, я пальцем не мог пошевелить, не мог вздохнуть,
пока это чудовище не исчезло, сэр шмыгнуло куда-то и пропало. Я
кинулся за ним в кусты, но там слава Богу, никого не оказалось.
— Когда бы я не знал, что вы хороший работник, Уолтерс, я
бы за такие слова закатил вам выговор. Будь там сам дьявол,
полицейский на посту никак не должен говорить "слава Богу",
когда не сумел его схватить. Может, вам это все померещилось,
нервы шалят?
— Проверить это очень просто, — сказал Холмс, зажигая
свой карманный фонарик.
— Да, — доложил он, быстро осмотрев газон, — башмаки,
по-моему, номер двенадцатый. Если у него и рост подстать, он
должен быть великаном.
— Куда он делся?
— Видимо, продрался сквозь кусты и выбежал на большую
дорогу.
На лице инспектора отразилось важное раздумье.
— Ладно, — сказал он. — Кто бы это ни был и что бы он
ни затевал, его здесь нет, и мы должны заняться нашей прямой
задачей. С вашего разрешения, мистер Холмс, мы сейчас осмотрим
с вами дом.
В спальнях и гостиных тщательный обыск, по словам Бэйнса,
ничего особенного не дал. Очевидно, жильцы не привезли с собою
почти что ничего, и все вещи в доме, вплоть до последних
мелочей, были взяты на прокат. Оставлено было много одежды с
маркой "Маркс и К", Хай-Холборн". Телеграфный запрос уже был
сделан и тоже ничего не дал: Маркс знал о своем клиенте только
одно, что он исправный плательщик. Из собственного имущества
было обнаружено несколько табачных трубок, кое-какие романы —
два из них на испанском, — устарелый револьвер системы Лефоше
да гитара — вот, собственно, и все.
— Тут ничего особенного, — сказал Бэйнс, вышагивая со
свечой в руке из комнаты в комнату. — Теперь, мистер Холмс, я
предложу вашему вниманию кухню.
Это было мрачное, с высоким потолком помещение окнами на
задний двор. В одном углу — соломенная подстилка, служившая,
должно быть, повару постелью. Стол был завален початыми блюдами
со снедью и грязными тарелками — остатки вчерашнего обеда.
— Посмотрите вот на это, — сказал Бэйнс. — Как,
по-вашему, что это может быть?
Он поднес свечу к какому-то необыкновенному предмету,
приставленному к задней стенке посудного шкафа. Он был такой
сморщенный, съежившийся, выцветший, что не разберешь, что же
это такое. Можно было только сказать, что это что-то черное,
обтянутое кожей, и что похоже оно на крошечное человеческое
тельце. Посмотрев на него, я сперва подумал, что передо мною
мумия негритянского младенца, а потом мне показалось, что это
скорей сильно скрючившаяся и очень старая обезьянка. Я так и не
решил, чье же это в конце концов тело — человеческое или
звериное? Посередине оно было опоясано двойною нитью бус из
белых ракушек.
— Интересно... очень интересно! — заметил Холмс,
вглядевшись в эти зловещие останки. — Есть что-нибудь еще?
Бэйнс молча подвел нас к раковине и поднял над ней свечу.
По ней раскиданы были туловище и конечности зверски
растерзанной, с неощипанными перьями крупной белой птицы. Холмс
указал на оторванную голову с красным жабо на шее.
— Белый петух, — сказал он. — Чрезвычайно интересно!
Случай в самом деле весьма любопытный.
Но самое зловещее мистер Бэйнс приберег напоследок. Он
вытащил из-под раковины цинковое ведро, полное крови. Потом
взял со стола и показал нам большое плоское блюдо с горой
изрубленных и обгорелых костей.
— Здесь убивали и жгли. Это все мы выгребли из топки.
Утром у нас был тут врач. Говорит, кости не человеческие.
Холмс улыбался, потирая руки.
— Должен вас поздравить, инспектор: вам достался очень
необычный и поучительный случай. Надеюсь, вас не обидит, если я
скажу вам, что ваши способности выше тех возможностей, какие
открыты перед вами.
Маленькие глазки Бэйнса засверкали от удовольствия.
— Вы правы, мистер Холмс. Нас тут, в провинции, губит
застой. Такой случай, как этот, для человека редкая удача, и я
постараюсь не упустить ее. Что вы скажете об этих костях?
— Кости ягненка, сказал бы я, или козленка.
— А о белом петухе?
— Любопытно, Бэйнс, очень любопытно. Я бы даже сказал —
уникально!
— Да, сэр, в этом доме жили, наверно, очень странные
люди, и уклад у них был очень странный. Один из них погиб.
Может быть, его слуги проследили его и убили? Если так, мы их
перехватим; во всех портах стоят у нас посты. Но, на мой
взгляд, тут другое. Да, сэр, на мой взгляд, тут нечто совсем
другое.
— Значит, у вас есть своя теория?
— И я проверю ее сам, мистер Холмс. Мне это послужит к
чести. Вы уже составили себе репутацию, а мне свою надо еще
только утверждать. Хотелось бы мне, чтобы потом я мог говорить,
что решил задачу без вашей помощи.
Холмс добродушно рассмеялся.
— Ладно, инспектор, — сказал он. — Ступайте своим
путем, а я пойду своим. Если я чего-то достигну, все будет к
вашим услугам по первой вашей просьбе. Пожалуй, я видел в доме
все, что было нужно; и мое время может быть потрачено с большей
пользой где-нибудь еще. All revoir1, желаю вам успеха. По
множеству тонких признаков, которые, верно, никому, кроме меня,
ничего не сказали бы, я видел, что Холмс напал на след.
Сторонним наблюдателям он показался бы спокойным, как всегда; и
тем не менее в его посветлевших глазах, в живости его движений
ощущалась какая-то еле сдерживаемая страстность и какая-то
напряженность, позволявшие мне заключить, что гон начался.
Холмс по своему обыкновению ничего не говорил, а я по своему —
не задавал вопросов. С меня было довольно и того, что я
участвую в охоте и оказываю другу посильную помощь, не отвлекая
его ненужными расспросами от неотступного размышления. В
положенное время он сам обратится ко мне.
Итак, я ждал, но, к своему все возрастающему
разочарованию, ждал напрасно. Проходил день за днем, а друг мой
не предпринимал никаких шагов. Как-то он съездил утром в город,
и по одному брошенному вскользь замечанию я понял, что он
заходил в Британский музей. Если не считать этого единственного
случая, он проводил свои дни в долгих и нередко одиноких
прогулках или в разговорах с местными кумушками, с которыми
завел знакомство.
— По-моему, Уотсон, неделя в деревне принесет вам
неоценимую пользу, — заметил он однажды. — Так приятно
увидеть опять первые зеленые побеги на живой изгороди и сережки
на орешнике! С лопатой в руке, с ботанизиркой и кратким
определителем растений тут отлично можно отдохнуть, расширяя
при том свои знания.
Он и сам бродяжил в таком снаряжении, но вечерами мог
предъявить довольно скудный сбор трав и цветов.
В наших прогулках мы иногда набредали на инспектора
Бэйяса. Толстое, красное его лицо, когда он здоровался с моим
спутником, собиралось в складки от широкой улыбки, маленькие
глазки поблескивали. О розысках своих он говорил немного, но из
этого немногого мы могли заключить, что и он вполне доволен
ходом дела. Все же, признаюсь, я порядком удивился, когда дней
через пять после убийства, развернув утром газету, я увидел
набранное огромными буквами:
ТАЙНА ОКСШОТТА РАСКРЫТА
ПРЕДПОЛАГАЕМЫЙ УБИЙЦА АРЕСТОВАН
Холмс, как ужаленный, подскочил в своем кресле, когда я
прочитал вслух эти заголовки.
— Быть не может! — вскричал он. — Это что ж означает,
что Бэйнс его накрыл?
— Очевидно, так, — сказал я, пробежав глазами следующую
заметку.
"Сильное волнение охватило город Эшер и его окрестности,
когда вчера поздно вечером распространилось известие об аресте,
произведенном в связи с Оксшоттским убийством. Наши читатели,
вероятно, помнят, что мистер Гарсия из Сиреневой Сторожки был
найден мертвым на Оксшоттском Выгоне, причем на его теле были
обнаружены следы, с несомненностью говорящие о насильственной
смерти; и что в ту же ночь его лакей и повар сбежали, что
наводило на мысль об их соучастии в убийстве. Есть
предположение, очень вероятное, хотя и недоказанное, что
покойный хранил в доме ценности, похищение которых и явилось
мотивом преступления. Инспектор Бэйнс, ведущий это дело,
прилагал все усилия к обнаружению места укрытия преступников и
не без оснований полагал, что они не могли сбежать далеко, а
укрылись в каком-то заранее подготовленном убежище. Однако с
самого начала представлялось несомненным, что беглецы
непременно будут обнаружены, так как повар, по свидетельству
двух-трех разносчиков, мельком видевших его в окно, обладает
чрезвычайно приметной внешностью: это очень рослый и на
редкость безобразный мулат с желтоватым лицом резко выраженного
негритянского склада. Человека этого уже видели после свершения
убийства: констебль Уолтерс обнаружил его и пытался
преследовать, когда тот в первый же, вечер имел дерзость
наведаться в Сиреневую Сторожку. Рассчитав, что для такого
посещения мулат должен был иметь какую-то цель и, значит, по
всей вероятности, повторит свою попытку, инспектор Бэйнс
оставил дом пустым, по поместил засаду в кустах. Ночью мулат
попал в ловушку и был схвачен после борьбы, в которой этот
дикарь жестоко укусил констебля Даунинга. После первых допросов
арестованного полиции, очевидно, разрешат дальнейшее содержание
его под стражей, и его поимка вселяет надежду, что Оксшоттская
тайна будет вскоре раскрыта".
— Нужно немедленно повидаться с Бэйнсом! — закричал
Холмс. — Времени в обрез, но мы еще успеем застать его дома.
Мы быстро прошли деревенскую улицу и, как и ожидали,
захватили инспектора при выходе из дому.
— Читали, мистер Холмс? — спросил он, протягивая нам
газету.
— Да, Бэйнс, читал. Не примите в обиду, но я позволю себе
подружески предостеречь вас.
— Предостеречь, мистер Холмс?
— Я и сам вникал в это дело, и я уверен, что вы на ложном
пути. Не хочется мне, чтобы вы слишком долго блуждали
понапрасну, пока убедитесь в этом сами!
— Очень любезно с вашей стороны, мистер Холмс.
— Уверяю вас, я говорю это, желая вам добра.
Мне показалось, будто Бэйнс чуть подмигнул одним своим
крошечным глазом.
— Мы условились, что будем работать каждый сам по себе,
мистер Холмс. И я следую уговору.
— Ага, очень хорошо, — сказал Холмс. — Так уж не
ругайте меня потом.
— Зачем же, сэр? Я вижу, что вы со мной по-хорошему. Но у
каждого своя система, мистер Холмс. Вы действуете по своей, а
я, может, по своей.
— Не будем больше об этом говорить.
— Я всегда с удовольствием поделюсь с вами новостями.
Этот парень совершенный дикарь, силен, как ломовая лошадь, и
свиреп, как черт. Он Даунингу чуть совсем не откусил большой
палец, пока мы с ним совладали. Он по-английски ни слова, и мы
ничего не можем вытянуть из него — мычит и только.
— У вас, вы думаете, есть доказательства, что он убил
своего хозяина?
— Я этого не говорю, мистер Холмс. Не говорю. У нас у
каждого своя дорожка. Вы пробуете идти по вашей, я по своей.
Ведь так мы договорились?
— Не пойму я этого человека, — сказал, пожимая плечами,
Холмс, когда мы вышли от инспектора. — Сам себе яму роет. Что
ж, попробуем, как он говорит, идти каждый своей дорожкой и
посмотрим, что из этого получится. А все-таки этот инспектор
Бэйнс не так прост — я тут чего-то не понял.
— Сядьте же в это кресло, Уотсон, — сказал Холмс, когда
мы вернулись в свои комнаты в "Быке". — Я хочу, чтобы вы
уяснили себе ситуацию, так как сегодня вечером мне, возможно,
понадобится ваша помощь. Сейчас я покажу вам, как шло,
насколько я мог проследить, развитие этого случая. Он как будто
вовсе и не сложен в основных своих чертах, а между тем
представляет неожиданные трудности для ареста виновных. В этом
смысле у нас остаются пробелы, которые еще предстоит заполнить.
Вернемся к записке, полученной Гарсией за обедом в день
его смерти. Мы можем отбросить идею Бэйнса, что в деле замешаны
слуги Гарсии. Это опровергается тем, что он сам же постарался
завлечь в дом Скотт-Эклса, что могло быть сделано единственно в
целях алиби. Значит, именно Гарсия замыслил какое-то
предприятие — и, по-видимому, преступное — на ту самую ночь,
когда он встретил свою смерть. Я говорю "преступное", потому
что, только замыслив преступное, человек желает подготовить
себе алиби. Кто же тогда всего вероятней лишил его жизни?
Конечно, тот, против кого был направлен его преступный умысел.
До сих пор мы, как мне кажется, стоим на твердой почве.
Теперь нам видно, что могло послужить причиной к
исчезновению слуг Гарсии. Они были оба соучастниками в том
неизвестном нам покушении. Если бы к возвращению Гарсии оно
было бы уже совершено, всякое подозрение отпало бы благодаря
свидетельству англичанина и все прошло бы безнаказанно. Но
покушение сопряжено было с опасностью, и если бы к намеченному
часу Гарсия не вернулся, это означало бы, что он сам поплатился
жизнью. Поэтому они условились, что в этом случае двое его
подчиненных должны уйти в какое-то заранее приготовленное
место, где они могли бы укрыться от преследования, чтобы в
дальнейшем повторить свою попытку. Так, не правда ли, все факты
