- Вздохнул: - Эх, Россия! - Дунул на другую ладонь: - Была - и нет. -
Пожаловался: - А я все ж таки хухрик.
Вайс спросил:
- Хухрик? Это что по-русски?
- Так... - сказал печально Синица. - Вроде тех, кто сами себя
обмошенничивают, а других не умеют. Небось те, кто поумнее, сидят себе в
Берлине на заседаниях и сочиняют контрреволюции, а тех, кто попроще, тех,
как меня вот, швыряют, будто мусор с балкона на головы прохожим.
- Вам это не нравится?
- Нет, почему же! - насторожился Синица. - У каждого своя доля.
Хакке явно презирал Синицу, недовольный, очевидно, тем, что этого
русского поставили с ним как-бы в равное положение. Он сказал доверительно
Вайсу:
- Я полагаю, что этот тип должен быть только нашим носильщиком.
Вайс кивнул. Снова отхлебнув из бутылки, Хакке пробормотал
раздраженно:
- Я полагаю, моя кандидатура была выбрана господином ротмистром
потому, что я сообщил партии о некоторых его чрезвычайно вольных взглядах.
- И что же? - спросил Вайс.
Побагровев, Хакке ответил озлобленно:
- Мне дали строжайше понять, что господа, подобные Герду, находятся
вне досягаемости. И мы, наци, обязаны им, а не они нам. Как вам это
нравится?
- Насколько я помню, - строго сказал Вайс, - все крупнейшие
промышленники и финансисты оказала фюреру поддержку в самом начале его
пути, о чем я вам не рекомендовал бы забывать.
- Да, - согласился Хакке, - это верно. Но я проливал кровь за фюрера.
- Да, но не на фронте и не свою.
Хакке задумался, потом сказал обиженно:
- С гестаповцами так не обращаются, как со мной, их не посылают на
подобные задания, они работают в тылу...
- Почему же вам выпала эта участь?
Хакке опять приложился к бутылке, еще больше побагровел, закашлялся,
вытер мокрый рот ладонью и прошептал, дохнув в лицо Вайса перегаром:
- Потому, что я, как и многие другие ветераны движения, многовато
знаю кое о чем таком... Поэтому вот, - Хакке похлопал себя по спине, где,
как горб, возвышался парашют, - меньше свидетелей. Людвиг Рем предупреждал
нас, что фюрер пойдет за наш счет на сделку. Вот и получилось, - он
скривил рот, - господин Герд - фигура. А я, старый ветеран, наци, - у
этого фабриканта под каблуком... И фюрер тоже.
- Господин Хакке, - осуждающе произнес Вайс, - я не желаю слушать
ваши рассуждения.
Хакке откинулся к стенке кабины, внимательно и долго смотрел на
Вайса, потом сказал совершенно трезвым тоном:
- Это не мои рассуждения.
- А чьи же?
- А ты как думаешь, - грубо заявил Хакке, - мне безразлично, с кем я
буду работать? Нет, парень, не безразлично. Я тебя пощупал. Понял?
- И что же?
- А ничего, - сказал Хакке. - Ничего. Сойдешь за ангелочка. Только
вот, лумаю, советские тебя сразу отгадают.
- Почему?
- Уж очень ты немец, из тех, кому еще в "гитлерюгенд" вкалачивали,
каким должен быть немец.
- Да, я такой, - с гордостью согласился Вайс.
- Но ни кто не будет знать, что ты и с петлей на шее захочешь
поорать: "Хайль Гитлер!" Ни кто.
- А ты где в это время будешь? - спросил Вайс. Предупредил: -
Ветеран! Запомни: струсишь - я тебя сразу же к твоему Рему отправлю...
- Правильно, - сказал Хакке. - Правильно говоришь, командир.
Настоящие слова, - и протянул руку.
Но Вайс не подал своей. Сказал холодно:
- Ладно, посмотрим, каков ты там будешь.
- Тоже правильно. - И Хакке, довольно улыбаясь, объявил: - Крепкий ты
парень, вот такой, какие нам нужны.
И, слушая Хакке и говоря с ним, Иоганн упорно думал, чем вызвано
решение "штаба Вали" забросить его в тыл. Он засек время взлета, по его
расчетам, самолет уже должен был миновать линию фронта и лететь над
советской территорией. Но моторы почему-то работают на одном и том же
режиме, и нет расслабляющего ощущения высоты. Вайс знал, что по инструкции
самолету полагается брать над территорией противника потолок от четырех
тысяч до шести тысяч метров и кабина снабжена кислородными аппаратами.
Странно.
Потом он думал о том, что ему придется сразу же овладеть рацией
Хакке. Надо дать знать Центру об опасности, которую представляет сейчас
группа, куда входит Гвоздь, а также сообщить о месте своего приземления.
Но как завладеть рацией? Применить оружие?
Он может пристрелить и Хакке и Синицу еще в воздухе, когда те будут
висеть под ним на парашютах: ведь он прыгает последним.
Но тогда безвозвратно, необратимо погибнет Иоганн Вайс. Останется
только Александр Белов, по существу погубивший ефрейтора абвера Вайса,
бесценного человека. А его долг - спасти Вайса, сохранить Вайса и вернуть
Вайса туда, где он должен сейчас находиться. А как тогда предотвратить
злодеяния группы, где Гвоздь оказался блокированным агентами школы "Зет"?
Заодно с ним только двое - он успел обработать двоих и в свое время
сообщил об этом Иоганну.
В кабину вошел второй пилот и приказал готовиться.
Парашюты были полуавтоматического действия: шпильку крышки дергает не
парашютист, а канатик, прикрепленный к самолету. Над люком для сбрасывания
протянут стальной трос, а на крышке парашюта уложен змейкой канатик длиной
восемь - десять метров, с карабином на конце.
Перед прыжком часть канатика отпускается, карабин защелкивается на
тросе, и разведчик вниз головой сползает по желобообразному люку.
Никакой специальной парашютной тренировки, даже объяснений,как нужно
прыгать, курсантам не дается. Сообщают лишь, что при приземлении ноги надо
держать вместе, а падать на бок.
Эти же рекомендации получили Вайс, Хакке и Синица.
Командование "штаба Вали" считало нецелесообразным расходовать
моторесурсы и горючее на обучение курсантов парашютным прыжкам. И так как
обычно при приземлении кто-нибудь из агентов получал тяжелые травмы,
старшему группы вменялось в обязанность бесшумно избавиться от раненого.
Командование "штаба Вали" - так же как и руководство других
разведывательных школ - стремилось к максимальной экономии всех
материальных средств, и снижение затрат производилось с необычайной
тщательностью. Даже зимнее обмундирование агентам выдавали непарное: к
суконной гимнастерке - бумажные брюки или наоборот. Вот почему добротные
советские офицерские шинели не получал никто.Их, если они были,
распарывали и отсылали в посылках своим домашним.
Первым сполз по желобу Хакке, за ним Синица.
Светящееся звездное пространство океаном повисло над головой Иоганна,
он окунулся в белый мрак облачности, а потом в темные сумерки ночи.
Он начал подбирать стропы с одной сторны, чтобы приземлиться
несколько в стороне от своих напарников, рассчитывая на возможность
случайной встречи с кем-нибудь из советских людей, когда он пойдет на
сближение.
Глядя вниз на всплывающую навстречу землю, Иоганн заметил отчетливую
выпуклую сетку межей, которую не мог скрыть слабый снежный покров, а в
стороне мелькнуло острие кирхи. Вот разгадка того, чему он так тщетно
искал объяснения!
Иоганн стал быстро подбирать стропы, теперь уже для того, чтобы
сблизиться при приземлении с напарниками. Поздно. Он поджал ноги, принял
удар и повалился набок, на вздутое полотнище парашюта.
Отстегнув и закопав порашют, поспешно зашагал к месту приземления
напарников. Но вдруг остановился, вынул пистолет, сел на корточки, снял
ушанку и, засунув в нее руку с пистолетом, нажал спусковой крючок.
Щелчок. Выстрела не было. Оттянул ствол, повторил все сначала -
выстрела не было. А когда он вынул из гранаты запал и осмотрел его,
латунная трубка со взрывчаткой оказалась пустой.
"Ловко. Значит, вот что они со мной затеяли. Ладно."
Иоганн уже не шел, а бежал через поляну к темнеющей опушке леса, где,
как он и предполагал, его ожидали напарники.
Хакке, уже с наушниками на голове, сидел у рации.
- Приказано идти прямо по просеке, в сторожку лесника, и там ждать
дальнейших указаний.
Сторожка оказалась нежилой, заброшенной. Возле печки Иоганн увидел
полуобгоревшие клочки польского букваря, а на пустой пыльной консервной
банке, стоявшей на подоконнике, была датская этикетка.
Пока Хакке переплетал антенным канатиком бельевую веревку, висевшую
во дворе, чтобы замаскировать антенну, Вайс мысленно собирал воедино все
им подмеченное, обнаруженное и окончательно утверждался в том, что стал
объектом проверочной комбинации, задуманной и сымпровизированной Дитрихом.
И сознание, что теперь он может принимать решения не вслепую, вселяло в
него бодрость и уверенность в себе.
Вайс запретил разводить огонь. Поужинали всухомятку. Приказав Синице
нести дежурство первым, он предложил Хакке выспаться как следует. И сам
тоже лег на дощатый топчан.
В сторожке пахло гнилью, сыростью. Спать на голых досках было жестко,
зябко. Но Иоганн приказал себе уснуть, ни о чем не думать, так как надо
отдохнуть, вернуть свежесть ясной и четкой мысли.
И, думая о том, что не надо ни о чем думать, он уснул.
Их взяли на рассвете.
Синица сидел на земле, раскачивался, стонал, прижимая ладонь к
окрквавленной голове. С ним не церемонились, пинками заставили подняться.
Хакке, связанный, корчась, скрипел зубами. Но его никто не бил, как
не били и Вайса, только ныли руки, скрученные за спиной куском антенного
канатика.
Два парашюта, выпачканные землей, как улики внесли в сторожку.
Человек с двумя шпалами в петлицах и звездой политработника на рукаве
командовал захватившими их бойцами.
Хакке и Вайса отвели в погреб-ледник рядом со сторожкой лесника и
заперли там.
Значит, допрос решили начать с Синицы.
Они хорошо провели операцию, эти парни. Но есло они особисты, почему
ими командует батальонный комиссар? И почему они сразу же обнаружили два
парашюта на точке приземления и не могли найти третий, который Вайс зарыл
не на обусловленном месте, только слегка засыпав землей? Все подкрепляло
предположения Вайса.
Один из этих людей беспрестанно, как заведенный, тщательно ругался
матом. Другие обменивалися негромкими и короткими фразами, подкрепляя их
указующими жестами, словно не были уверены что их слова можно понять.
Батальонный комиссар в лайковых перчатках. Забавно. Боевая операция,
а руки у него в перчатках. В перчатках! Какая же может быть точность
стрельбы в перчатках? Ясно, он не рассчитывал, что придется применять
оружие.
А почему не рассчитывал? Ведь он так уверен, что взял немецких
парашютистов. И правильно, что уверен: разве советские военнослужащие
будут выбрасываться сами у себя в тылу на парашютах? Ведь парашюты-то
обнаружены.
Сквозь деревянную вытяжную трубу в кровле погреба донеслись вопли и
страдальческий визг Синицы. В темноте Вайс не видел Хакке, но слышно было,
как тот ворочается на соломе, уложенной поверх льда.
Хакке спросил сипло:
- Слышишь? - Добавил глухо: - Но я не дам такого концерта русским.
Пусть хоть кожу сдерут. - Потом осведомился: - А может, они хотят нас
здесь заживо заморозить?
- Не думаю, - сказал Вайс. От озноба голос его звучал сипло.
- Трусишь? - спросил Хакке.
- Пока не очень.
Синица перестал вопить. Вызвали Хакке.
Он нашарил во мраке руку Вайса, пожал. Пообещал:
- От меня ты звука не услышишь, я лучше откушу себе язык.
Дверь захлопнулась Иоганн остался один. Прислушался. Кроме возни,
падения тел и глухих ударов - ничего. Ай да Хакке! Крепкий мужик.
У Иоганна уже не было сомнения в том, как ему следует себя держать.
Сейчас он заботился только о том, как бы не простыть в погребе: ведь
одного этого достаточно, чтобы в лучшем случае остаться инвалидом. Только
не сидеть неподвижно, иначе замерзнешь. И он стал подпрыгивать, шевелил
пальами на руках и ногах, извивался, стукался о каменные стены погреба.
Наконец вызвали и его, привели в сторожку.
"Комиссар" сидел за столом. Он по-прежнему не снял перчаток. На полу
молча лежал Синица. Хакке стоял лицом к стене с поднятыми руками, стонал.
Бриджи его свисали, на обнаженном теле вздулись рубцы.
В углу сидел солдат с наушниками. Рация в брезентовом чехле стояла
перед ним на табуретке.
Иоганн бросил внимательный короткий взгляд на шкалу диапазона.
Стрелка указывала диапазон, на котором работала штабная радиостанция
"Вали".
Радист встал и подал человеку с неподвижным холодным лицом, одетому в
форму батальонного комиссара, бумажку, где была записана принятая
радиограмма.
Тот прочел и разорвал бумажку. Кивнул на лежащего на полу Синицу,
сказал:
- Он выдал вас. Вы звброшены к нам в тыл как диверсанты. - Ты Иоганн
Вайс, он Зигфрид Хакке. - Вынул из растегнутой кобуры наган и, нацелив в
живот Вайса, приказал: - Ну?! Быстро. - Выждал. Спросил: - Ты отморозил
язык? Хорошо. Мы тебя согреем экзекуцией.
Быть выпоротым? Ну, нет!
Иоганн наклонился и попросил:
- Хорошо. Я согласен. Но только, - он указал глазами на Хакке и
Синицу, - развяжите руки, я дам письменные показания.
Ему развязали руки. Он взялся за табуретку, медленно поволочил ее к
столу и вдруг рывком поднял и обрушил на офицера, одновременно левой рукой
выдирая у него пистолет.
Бросился к двери. Выстрелил и побежал через двор, стреляя в
разбегавшихся солдат.
За амбаром стоял мотоцикл. В коляске, застегнутой брезентовым
фартуком, сидел солдат. Он не успел подняться - Иоганн ударил его по
голове ручкой пистолета, раскатил машину с пригорка, прыгнул в нее и
помчался по просеке.
Держа одной рукой руль, другой растегнул фартук и с ходу выбросил
солдата на землю.
Оказавшись на шоссе, Иоганн включил полный газ.
Он запомнил в каком направлении высилась островерхая кирха. Там,
наверно, должна быть немецкая комендатура.
Не доезжая до селения, Иоганн скинул гимнастерку: слишком уж
небезопасно было появляться здесь в полном советском обмундировании.
Въехал на главную улицу поселка. Без труда, по скоплению машин у
одного из лучших зданий, понял - здесь. Затормозил прямо у ног изумленного
часового. Произнес повелительно:
- Герр коменданта. Чрезвычайно важное сообщение.
Его провели в здание комендатуры. Но дежурный офицер, прежде чем
доложить о нем коменданту, потребовал объяснений. Вайс топнул ногой:
- Ты, тыловая крыса! У вас под носом высадились советские
парашютисты, а ты еще смеешь перед агентом абвера строить тут из себя
штабного адъютанта! - И, властно толкнув ногой дверь, вошел в кабинет.
От участия в операции по уничтожению советских десантников Вайс,
уклонился, сославшись на необходимость срочно продиктовать радисту обо
всем случившемся в "штаб Вали".
Дежурный офицер, после того как "штаб Вали" вынужден был подтвердить
принадлежность Вайса к службе абвера, стал чрезвычайно любезен и даже
отдал Иоганну свой запасной комплект оборудования, чтобы тот мог принять
приличный вид.
В этот день Иоганну не удалось повидаться ни со своими напарниками,
ни с тем, кто организовал на них облаву. Его, очевидно по приказанию
"штаба Вали", продержали более двух суток в уважительной и весьма
комфортабельной изоляции. И только после этого, как сюда приехали
Штейнглиц и Дитрих и Вайс провел с ними наедине некоторое время,
понадобившееся на то, чтобы клятвенно заверить обоих офицеров, что обо
всем происшедшем он будет докладывать именно так, как они договорились,
ему предоставили свободу.
И не только свободу - Штейнглиц и Дитрих официально оценили поведение
Вайса как героическое.
Был составлен рапорт, послушно подписанный и комендантом гарнизона, в
том, что в данном районе такого-то числа высадилась группа советских
десантников. При ее уничтожении погибли - далее перечислялись имена
военнослужащих из подразделения СС, которому было поручено провести
операцию по проверке сотрудников абвера, а также солдат немецкого
гарнизона, павших во время перестрелки с теми, кого приняли за советских
десантников.
Три стороны: серьезно покалеченный ударом табуретки офицер
подразделения СС, комендант гарнизона и майор Штейнглиц с капитаном
Дитрихом - договорились во имя спасения своей репутации, и не только
своей, о количестве уничтоженных советских парашютистов.
За основу приняли соотношение 1:3 - потери, обычные при любом
наступательном бое.
Синицу в тот же день растреляли за предательство.
Хакке, выдержав экзекуцию, не выдержал, когда "комиссар", допрашивая
его после экзекуции, объявил, что никакой он не советский, а гестаповец.
Хакке же признался в том, что он сотрудник абвера, а к гестапо не имеет
никакого отношения, и заявил, что гестаповцы - это палачи, а абвер -
военная служба разведки, и поэтому нельзя, не надо его вешать, а надо
взять его в плен и обращаться с ним как с военнопленным.
38
Пребывание в ледяном погребе не прошло для Иоганна бесследно - он
захворал воспалением легких. Но от госпиталя решительно отказался.
Лежал у себя в комнате в раположении "штаба Вали". И награждал себя
отдыхом.
Лансдорф несколько раз навестил его во время, болезни.В первый раз он
только осторожно пытался выяснить, как расценивает Вайс все происшедшее.
Мямлил что-то о чести мундира. Говорил, что печальная слабость Хакке
- это пятно на мундире абвера, что так отлично зарекомендовавший себя
Синица оказался неспособным перенести даже самый деликатный способ
проверки. И все это очень неприятно, так как службы СС и гестапо
постараются раздуть это случай, чтобы причинить неприятность Канарису.
Но Вайсу не о чем беспокоиться: уже подписан приказ о присвоении ему
унтер-офицерского звания и о награде его железным крестом второго класса
за участие в операции по уничтожению советского десанта.
И как бы между прочим Лансдорф рассказал поучительный эпизод из
практики первой мировой войны, когда один из сотрудников разведки, которой
тогда руководил полковник Вальтер Николаи, тоже как и Вайс был награжден
железным крестом за исключительную смелость и преданность рейху.
Этот сотрудник продал женам нескольких старших офицеров генерального
штаба противника ювелирные изделия из настоящих бриллиантов, выдав их за
фальшивые. Затем он помог неприятельской контрразведке арестовать себя, и
у него обнаружили список тех, кому он продал драгоценности.
Офицеры дали показания, что жены их купили дешевые побрякушки, что
это жалкая имитация. А когда экспертиза установила, что бриллианты
настоящие и огромной ценности, судьба этих офицеров была решена.
- Поэтому, - многозначительно произнес Лансдорф, - героизм, доблесть
- это все фейерверк. Я сторонник операций изящных, бесшумных, но
производящих действие более разрушительное, чем даже прицельное
бомбометание.
Иоганн не понял: не то Лансдорф хочет умалить значение его "подвига",
не то пытается внушить ему желание поискать применение своим силам в
совсем ином стиле работы.
Штейглиц искренне радовался успеху Вайса. Но так же, как Лансдорф,
скептически рассуждал о том, что в их профессии смелость - это нечто вроде
солдатской доблести. Награждают низших, а платят высшим. И поведал о том,
как в угоду немецкому генералитету Гейдрих ловко скомпроментировал
фельдмаршала Бломберга, подсунув фюреру неопровержимые доказательства
того, что жена Бломберга - бывшая проститутка.
- Вот за такую работу, - сказал Штейнглиц, - конечно, не награждают.
Но платят. И платят столько, что одной подобной операции достаточно, чтобы
обеспечить себе старость.
Вайс сказал с улыбкой:
- Но я еще не думаю о старости.
- Напрасно, - упрекнул Щтейнглиц. - Молодость - это только, средство,
чтобы обеспечить себе старость. И ничего больше.
С Дитрихом Иоганн держал себя холодно, сдержанно, всячески
подчеркивая, что не может примириться с оскорблением, которое тот ему
нанес, подвергнув испытанию проверочной комбинацией.
Напомнил, что во время истории с курсантом Фазой он, в сущности, спас
Дитриха и испытание проверкой объясняет не чем иным, как только желанием
капитана избавиться от свидетеля своего служебного позора.
И решительно заявил, что больше не хочет сохранять все это в тайне...
Такая наступательная тактика возымела свое действие.
Дитрих струсил.
В довершение всего Вайс сказал, что считает Дитриха, затеявшего
нелепую проверочную комбинацию, прямым виновником бесславной гибели
доблестных сотрудников СС и солдат комендатуры.
Это можно рассматривать как преднамеренное убийство, и за подобное
служебное преступление рейсфюрер Гиммлер, пожалуй, прикажет не расстрелять
даже, а позорно повесить. И сейчас Вайс чувствует себя в положении
человека, укрывающего преступника.
Хорошо зная, с кем он имеет дело, Вайс предупредил Дитриха, что,
испытав уже один раз на себе его коварство, он теперь обезопасил себя.
Изложил все это на бумаге и послал ее одному другу, который в случае
любого несчастья с Вайсом не замедлит передать пакет в СД.
Все это Вайс говорил шепотом, и Дитрих отвечал ему тоже шепотом. И
оба они смолкали, когда кончалась очередная пластинка, положенная на
патефонный диск.
Дитрих был жалок. Он даже стал советоваться с Вайсом, не застрелиться
ли ему, спасая фамильную честь.
Но скоро Иоганну надоело быть безжалостным, да и противно было все
время видеть это влажное, дрожащее лицо, пахнущее пудрой.
Он сказал властно:
- Ладно. Но помните, Дитрих: вы мне обязаны всем, а я вам ничем. - И
зловеще предупредил: - и если вы хоть на минуту об этом забудете, я не
забуду сделать то, о чем я вам говорил.
Хакке до приезда следственной комиссии держали в карцере при
расположении "штаба Вали".
Курсанта по кличке "Финик", прибывшего в школу из экспериментального
лагеря по рекомендации заключенного N 740014, Иоганн дополнительно
проверил через Центр.
В группе радистов новичок сразу выделился своими знаниями и
прекрасной подготовкой, и Иоганн, мимоходом сказав Дитриху, что,
по-видимому, этот Финик - подходящая кандидатура, совсем не удивился,
когда через несколько дней узнал, что курсант зачислен на должность
инструктора.
Чего Иоганн, даже с некоторой примесью уважения, не мог не оценить,
так это того чопорного самообладания и спесивой великогерманской
офицерской амбициозности,с какими его абверовские сослуживцы молчаливо
восприняли катастрофическое поражение армий вермахта под Москвой. Никто в
расположении "штаба Вали" не проронил об этом ни слова. Казалось, все тут
состязались друг пред другом в безукоризненном мастерстве притворства.
Но если раньше здесь как бы витал дух дружеского попустительства,
порожденный пренебрежением к противнику и непоколебимой уверенномтью в
быстром и победоносном завершении Восточной кампании, то теперь его
сменила жестокая подозрительность, беспощадная дисциплина и безукоризненно
точная исполнитнльность, любое отклонение от которой незамедлительно
каралось.
Да, если бы Иоганн в нынешних условиях начал свое продвижение по
служебной лестнице абвера, едва ли бы он столь преуспел.
Отбор курсантов в разведывательно-диверсионные школы проводился
теперь многоступенчато, с изощренной тщательностью. Кандидатов подвергали
такой коварной проверке, что выдерживали ее только самые отъявленные
подонки, и немало людей, подготовленных подпольными лагерными
организациями, гибло при этих проверках - цели достигли лишь единицы.
Режим в школах усилился, и за малейшее отступление от правил
рапорядка пороли, а иногда даже ратреливали.
Но положение Иоганна Вайса было уже совсем иным, чем вначале. В школе
у него имелись свои люди. Он расставил их, и по цепочке они руководили
друг другом. Только один из них знал Вайса, принимал от него указания, для
остальных же он оставался врагом, немцем.
Штейнглиц, зайдя проведать Иоганна во время его болезни, высказал
мрачное предположение, что теперь Гиммлер и Гейдрих попытаются причины
временных неуспехов на Восточном фронте свалить на абвер, не сумевший
разведать истинных сил противника. Канарис, не понимая грозящей ему
опасности, полностью отдался маневрам тайной дипломатии, связался с
англичанами. Но теперь поздно.
Если до разгрома вермахта под Москвой Черчилль еше колебался, следует
ли заключить сепаратный мир с Германией, чтобы совместными усилиями
продолжать войну с большивиками, то теперь все кончено.
- Ерунда, - сказал Вайс, - просто ты (он теперь был на дружеской ноге
с Штейнглицем) обижен на то, что из Берлина снова пришел отказ
использовать тебя как специалиста по западным странам, хотя ты посылаешь
уже не первую просьбу об этом.
- А как же я могу быть не обижен? - оживился Штейнглиц. - Я знаю
своих старых ребят, которые сейчас делают карьеру и деньги, давно
учавствуя во всей этой возне с англичанами.
- Заделались дипломатами! - усмехнулся Вайс.
- Нет, зачем же! Работают по специальности. Ведут слежку за теми, кто
тайно выполняет дипломатические миссии или играет роль посредников в
переговорах. - Спросил: - Ты помнишь ту парочку глухонемых?
Иоганн кивнул.
- Даже эти калеки неплохо заработали в Швейцарии. - Добавил злорадно:
- Но им не пришлось получить наличными.
- Почему?
- Парни Гиммлера ликвидировали их. - Вздохнул. - Очевидно,
рейхсфюреру не нравится, что Канарис слишком много берет на себя в
переговорах с англичанами.
- Но фюрер знает? Это же предательство.
- Ты дурак или притворяешься? - рассердился Штейнглиц. - Ты что же
думаешь, Гесс, будучи первым заместителем фюрера, без его соизволения
очертя голову кинулся на англичан с парашютом? Да любому солдату известно,
что фюрер остановил Гудериана перед Дюнкерком только для того, чтобы тот
не уничтожил начисто английские экспедиционные войска. Им дали возможность
унести ноги и души через пролив, с тем чтобы английское правительство на
примере этого дружеского со стороны фюрера акта убедилось, что есть еще
возможность союзничества с нами против главного противника - России. В
этом сказался гений фюрера.
А то, что сейчас Гиммлер, Геринг, Риббентроп, наш Канарис и еще
кое-кто, каждый порознь, крутят с англичанами, так это не против политики
фюрера, а в соответствии с его надеждами. Только каждый из них
заинтересован в том, чтобы получше разузнать, о чем разговаривают с
англичанами его соперники. И здесь для настоящего профессионала, - такого,
допустим, как, я, - исключительные возможности выскочить в большую
политику. И дают не награда, а чеки: любой банк в любой валюте...
Вайс спросил, какова судьба разведывательно-диверсионной группы, в
которую входил курсант Гвоздь.
Штейнглиц сказал, что, хотя самолет, доставлявший группу в советский
тыл, не вернулся на базу и двое - старший группы и радист - погибли при
неудачном приземлении, руководство оставшимися тремя взял на себя радист
варшавской школы Гвоздь. Он передает ценную информацию, а совсем недавно
его группа совершила диверсионный акт, подорвав воинский эшелон.
Штейнглиц сообщил об успешной работе группы без всякого
воодушевления. Не то потому, что это был для него самый обычный, рядовой
факт агентурной деятельности, не то потому, что в последнее время слишком
был озабочен. Ему не давала покоя мысль о том, почему еще в июне 1940 года
адмирал Канарис приказал уничтожить его, Штейнглица, докладную записку об
исключительной слабости английских вооруженных сил, что полностью
соответствовало действительности, и приказал составить другое донесение, в
котором силы англичан лживо преувеличивались. А ведь Канарис располагал
самыми точными статистическими данными об английских вооруженных силах:
шифровальщик американского посольства в Лондоне Тейлор Кент передал абверу
свыше 1500 кодированных сообщений, заснятых на микропленку.
Если за этим скрылась какая-то политическая комбинация, то Канарис
должен был, как это принято, оплатить услугу Штейнглица. А может быть ,
Канарис вынудил его написать лживую докладную, чтобы потом "держать на
крючке"? Но для чего? И без того над ним висит постоянная опасность:
Гейдрих знает, что он загнал агента гестапо в лапы Интеллидженс сервис. И
никому нет дела, что он поступил так по неведению.
Штейнглица мучило также одно стыдное воспоминание. Через своего
агента он получил информацию о том, что в марте 1940 года Герделер и Шахт,
встретившись в Швейцарии с лицом, близким английскому и французскому
правительствам, сообщили ему, что Гитлер решил двинуться дальше Данцига и
Варшавы, на Восток, и захватить черноземную Украину и нефтяные источники
Румынии и Кавказа.
Штейнглиц решил, что в руки ему попал сверхсвежий материал, уличающий
двух высокопоставленных особ в шпионаже в пользу иностранных держав. И
этот материал даст ему возможность совершить скачок в ранее недосягаемые
сферы.
Канарис, получив его рапорт, смял бумагу и даже не уничтожил на
спиртовке - бросил в корзину.
Спросил:
- Какие приметы у осла? - И пристально посмотрел на уши Штейнглица. -
Вы полагаете... - И потрогал свое ухо. Усмехнулся. Ткнул пальцем в
корзину:- Вот они, ослиные ваши приметы.
Только несколько месяцев спустя Штейнглиц узнал, что таким методом
Герделер и Шахт по заданию фюрере выведали, что Англия и Франция
благосклонно относятся к германской агрессии на Восток.
Вот высший класс разведки тех, кто принадлежит к высшим правящим
классам рейха.
А Штейнглиц их чернорабочий. Поэтому его и не радовало, что одна из
диверсионных групп, засланных в Россию, успешно выполняет задание. Не те
это масштабы, не те.
Пессимистическое настроение не покидало Штейнглица.
Ротмистр Герд в последнее время был также погружен в себя и озабочен.
Дело в том, что он и его тесть состояли пайшиками акционерного
