ним. Он как бы очутился в гигантской тюрьме и, лишившись свободы,
пунктуально выполнял лишь то, что ему было предписано.
Вскоре Вайс получил командировку в Стокгольм, но задание его
оставалось прежним. Он стал частицейц слаженного и безотказно работающего
механизма слежки, в который Шелленберг включил наиболее опытных агентов
своей секретной службы.
Выпасть из этого механизма даже на самое короткое время пока не
представлялось возможным: все его детали были настолько точно соединены
одна с другой, что малейшее отклонение мгновенно вызвало бы сигналы
тревоги по всей цепи. С поста наблюдения немедленно удаляли и агента,
вольно или невольно допустившего ошибку, и агента, на которого падала
только тень подозрения в нарушении правил службы. Расправа часто
совершалась тут же, на месте, и Вайсу, как и другим, был выдан для этой
цели бесшумно действующий пистолет.
Полная изоляция, в которой очутился Вайс, казалась ему
катастрофической. Он изнемогал от бездействия, от бесплодности усилий
связаться с кем-нибудь из своих. Отчаявшись, он уже считал, что весть о
победе Советской Армии над фашистской Германией застанет его где-нибудь в
Стокгольме. А он по-прежнему будет одиноко стоять возле опостылевшей ему
будки телефонаавтомата. Он пользовался этим автоматом в тех случаях, когда
нужно было сообщить, что граф Бернадотт, племянник короля Швеции, выехал
из своей резиденции для встречи с очередным доверенным посланцем Гиммлера.
Чаще всего этим посланцем был сам Шелленберг.
Вайс знал, что граф занимает не один только пост председателя
шведского Красного Креста. Он был директором шведских филиалов
американских фирм "Интернейшнл бизнес мэшин", принадлежавших тресту
Моргана. Возможно, он был связан не только с деловыми, но и с правящими
кругами США, от лица которых и вел секретные переговоры с гитлеровцами.
Обязанности Вайса состояли в том, чтобы обезопасить посланцев
Гиммлера от слежки, поскольку Стокгольм был буквально наводнен агентами
Риббентропа, Кальтенбруннера, Бормана, Геббельса, да и самого фюрера. В
свою очередь, особая группа Шестого отдела СД, в которую входил Вайс, тоже
вела наблюдение за всеми этими агентами.
Неожиданно Вайса сняли с поста наблюдения. Он получил приказ
отправиться в один из пригородных стокгольмских особняков, чтобы
проинформировать о методах конспирации собравшихся там сотрудников
гестапо, офицерский состав СС и видных нацистов, которые уходили сейчас в
подполье. Эти методы он изучил, выполняя в свое время вместе с Дитрихом
поручение Лансдорфа.
В назначенное время Иоганн явился по указанному адресу и, пройдя
целый ритуал обмена установленными тайными знаками, очутился в большом
зале, стены которого были покрыты панелями из черного дуба и увешаны
геральдическими гербами, охотничьими трофеями и старинным оружием. Здесь
собралось большое общество, и не только люди среднего возраста, но и
молодежь с выправкой штурмовиков. Рядом с трибуной, предназначенной для
Вайса, на специальной подставке был выставлен портрет Гитлера,
инкрустированный из кусков дерева разных пород. По обе стороны портрета
высились железные треножники с горящими факелами.
Александра Белова не считали в институте искусным оратором. Он всегда
испытывал неловкость, видя с трибуны лица своих товарищей, которые думали
так же, как думал он, знали то же, что знал он, и вовсе не нуждались,
чтобы он убеждал их в том, в чем они были убеждены никак не меньше его
самого. Поэтому лицо его на трибуне всегда принимало застенчивое,
виноватое выражение, и говорил он глотая слова и так торопился кончить,
будто ждал, что вот сейчас ему крикнут: "Не воруй время! Время - это
жизнь, а ты нам ее укорачиваешь!"
Но когда он поднялся на трибуну здесь, в этом богатом зале, и увидел
почтительные физиономии шведских фашистов, с уважением, как старшего,
приветствовавших его, он воодушевился и произнес блистательную речь.
По-видимому, она произвела впечатление. Слушатели были настолько
ошеломлены, что, когда Вайс закончил, последовала недопустимо затянувшаяся
пауза. И лишь после того, как он покинул трибуну, раздались вежливые
аплодисменты. Они звучали глухо, так как ладони у всех стали влажными от
выступившего на них пота.
В своем выступлении Вайс перемешал деловые рекомендации, касающиеся
методов конспирирования уходящих в подполье немецких фашистов, с
сообщениями о том, какое количество людей и какими способами они
умерщвляли. В заключение, приведя цитату из речи Гитлера, заявил, что эта
война - только лишь эпизод в истории тысячелетнего рейха. И заверил
слушателей, что третья мировай война принесет расе господ безраздельное
владычество над всеми другими народами.
Это полное оптимизма обещание произвело на шведских фашистов не
слишком отрадное впечатление. Но зато деловую часть они записали со
старательностью учеников воскресных школ.
Отвечая на вопросы, Вайс посоветовал бородатым сбрить бороды, а
бритым отращивать; женатым разойтись, поскольку женщины болтливы и могут
выдать их; неимущим разбогатеть, чтобы замаскировать свое прошлое, а
богатым, напротив, превратиться в нуждающихся. Кроме того, он дал много
полезных советов на тот случай, если кто-либо из присутствующих попадет в
тюрьму. С полным знанием дела объяснил, как наиболее правильно и
рационально использовать время пребывания в заключении, откуда черпать
телесную бодрость. Своим опытом в этом отношении он делился щедро, с
необычайной откровенностью.
Рекомендации Вайса привели присутствующих в тяжелое, подавленное
состояние. И только во время интимного банкета в его честь настроение
несколько улучшилось. И здесь, за столом, Вайс узнал имена тех шведских
финансистов, которые сами предложили свои услуги агентам Гиммлера. Они
хотели, чтобы через них была установлена связь с премьер-министром
Черчиллем, стремясь таким путем быстрее достичь соглашения о приемлемых
для фашистской Германии условиях мира.
Вайсу удалось узнать даже основные пункты меморандумов, какими
обменивались те или иные представители сторон в этих переговорах.
Местные фашисты, тревожась главным образом за свою судьбу, выражали
возмущение чрезмерными претензиями западных держав к Германии. И
рекомендовали Вайсу быть очень осторожным в Стокгольме, так как в связи с
победами Советской Армии народ Швеции настроен необычайно решительно.
Носить значки со свастикой сейчас - почти самоубийство. Членов фашистской
партии неоднократно избивали на улицах.
Вайс пообещал, что будет беречь себя.
Спустя два дня он получил новое задание.
Предстояло вылететь в Берлин в одном самолете с чиновником
германского министерства иностранных дел. У этого чиновника будет портфель
с диппочтой, и полетит он не один, а в сопровождении вооруженной охраны из
агентов Риббентропа.
За полчаса до назначенного по расписанию времени самолет должен
приземлиться на запасном аэродроме, где с чиновником и его охраной будет
покончено. Если же самолет не совершит посадку, Вайс обязан застрелить
чиновника из бесшумно действующего пистолета.
- А как же я? - спросил Иоганн.
- Если отобьетесь от охраны - выброситесь с парашютом, все будет в
порядке.
С этого момента за Вайсом неотступно следовали два агента. Они
проводили его на аэродром и не отошли от трапа до тех пор, пока дверца в
кабину самолета не захлопнулась.
Пилот оказался верным человеком. Как и было договорено, он
пунктуально совершил посадку на запасном, пустынном в этот час аэродроме.
Чиновник и его охранники не успели шевельнуться: корпус кабины точно в тех
местах, где они сидели, был пробит автоматными очередями.
Абсолютно все было заранее предусмотрено, и, выйдя из самолета, Вайс
увидел, что ремонтники из состава технических войск СС уже накладывают
металлические заплаты на пробоины.
На площадках трапов, подведенных к обеим сторонам кабины, стояли
автоматчики. Один из них любезно указал Вайсу, в каком направлении следует
идти к прсланной за ним машине.
68
Шелленберг в эти дни был самым целеустремленным, энергичным и
решительным из всех государственных деятелей Германии. Но меньше всего он
думал о том, как сложится дальнейшая судьба рейха. Он был убежден, что его
собственное будущее от этого никак не зависит. Давно, еще со времен
Сталинграда, он понял, что военное поражение рейха неизбежно. И сделал
ставку на Гиммлера. Если Гиммлер станет первым человеком в Германии, то
он, Шелленберг, будет вторым. Какой Германии - это теперь не имеет
значения. Но именно сейчас, в эти дни, для него все решалось. И поставки
фольксштурма - людей, которых, как дрова, грузили в вагоны и спешно
отправляли на Восточный фронт, - интересовали Шелленберга лишь постольку,
поскольку это могло замедлить продвижение Советской Армии. А ему
необходимо было выиграть время, чтобы завершить переговоры Гиммлера с
теми, кто взял на себя роль тайных дипломатических агентов западных
держав.
Канун падения гитлеровской Германии стал для Шелленберга как бы
вершиной всей его деятельности. От его ума и ловкости зависело сейчас,
будет ли он первым наперсником нового фюрера и вторым человеком в
Германии. Личная капитуляция Гиммлера была бы для него трагедией, большей
катастрофой, чем капитуляция Германии. Военное поражение рейха, по его
мнению, еще не означало политического поражения. Если действовать в этот
критический момент целеустремленно и решительно, можно выиграть для себя
лично великое будущее. Так он и действовал.
Все эти дни Шелленберг не покидал Гиммлера. Был необычайно бодр,
самоуверен и красноречиво разжигал воображение своего шефа упоительными
перспективами самодержавного единовластия.
В бомбоубежище Хоенлихена Шелленберг продемонстрировал Гиммлеру
кинопленку, на которой по его приказу один из агентов запечатлел фюрера с
помощью скрытой камеры.
Съемка производилась специальным, замедленным способом, который
позволил отчетливо и обстоятельно зафиксировать малейшие оттенки
физического сстояния Гитлера.
На сером экране перед ними, будто в аквариуме под водой, передвигался
в пространстве сутулый человек с бледным, рыхлым, оползшим лицом и нижними
веками, оттянутыми, как у дряхлого пса. Левая рука непроизвольно тряслась,
словно ласты у тюленя, правую он подносил к уху, прислушиваясь: слух его
значительно снизился после недавней операции. Вот он направился к столу.
Подошвы его штиблет как бы прилипали к полу, и от этого походка была
падающей, как у древнего старца. Взял лист бумаги и с трудом, будто
непомерную тяжесть, поднес к глазам. С глазами у Гитлера тоже было плохо,
и документы для него теперь печатали на специальной машинке с необычайно
крупным шрифтом.
Гиммлер передвинул стул ближе к экрану. Он смотрел на своего фюрера
молча, пытливо, с явным наслаждением.
Несколько дней назад Шелленберг беседовал о состоянии здоровья
Гитлера с профессором де Крини и директором психиатрической больницы
Шарите. Это были свои люди, и сведения, которые он получил, носили самый
обнадеживающий характер: состояние Гитлера безнадежно. Тогда он устроил
Гиммлеру свидание с де Крини и имперским руководителем здравоохранения
Конти. Гиммлер выслушал их напряженно и жадно, с полным пониманием: еще
прежде он прочел в медицинской энциклопедии статью о такой называемой
болезни Паркинсона - этот диагноз ставили Гитлеру.
Сейчас, когда просмотр кинопленки был закончен и в зале зажегся свет,
Гиммлер сказал с лицемерным сочувствием:
- Это все оттого, что фюрер ведет совершенно противоестественный
образ жизни: превращает ночь в день, оставляя для сна только два-три часа.
Его беспрерывная деятельность и постоянные взрывы бешенства изводят
окружающих и создают невыносимую атмосферу. - Признался: - Когда он меня
вызывает, я каждый раз испытываю смертелный страх - ведь в припадке ярости
ему ничего не стоит застрелить меня.
- Да, - согласился Шелленберг. - И если вы будете медлить, в один
прекрасный день ваш труп вывезут из бомбоубежища под рейхсканцелярией, как
уже было с другими.
Гиммлер побледнел, но по-прежнему лицемерно воскликнул:
- Погибнуть от руки фюрера - великая честь!
Шелленберг обладал железной выдержкой и терпением, но даже его иногда
обезоруживало это бесстыдное и теперь уже никому не нужное притворство.
Лицемерие было как бы второй натурой Гиммлера. Подписывая приказ об
"особом режиме" для десятков тысяч заключенных в концлагерях, он
жаловался:
- Если бы наши противники оказались более гуманными, они взяли бы на
себя затраты на содержание военнопленнных и сами снабжали их продуктами
питания. Не могу же я обрекать на голод немецкий народ, чтобы за его счет
откармливать этих бездельников.
Большинство медицинских экспериментов над заключенными производились
с его санкции. И, читая присланные ему палачамимедиками материалы об этих
экспериментах, Гиммлер говорил:
- Я забочусь о здоровье немецкого народа как никто другой. Испытания
различных новых препаратов на живом материале гарантируют нашу медицину от
ошибок при лечении людейу высшей расы.
С особым вниманием он следил за успехами эсэсовских медиков,
проводящих опыты стерилизации заключенных.
- Фюрер требует от нас, чтобы мы умерщвляли миллион славян в год. Но
я мечтатель. Мы можем обезопасить свое будущее: сохраним для себя рабочую
силу, но лишим ее опасной возможности размножения.
Гиммлер исступленно боялся, что Гитлеру станет известно о его тайных
переговорах с агентами западных держав. И накануне их прибытия в Хоенлихен
он притворился больным. Чтобы вызвать у Гиммлера порыв к активности,
Шелленберг даже решился припугнуть его. Сказал, что, по его данным,
Кальтенбруннер подозревает об этих переговорах Гиммлера. Сотни личных
агентов Кальтенбруннера рыскают вокруг Хоенлихена и охотятся за людьми
Шелленберга.
Тогда Гиммлер воскликнул раздраженно:
- Их нужно убивать, убивать на месте! - И уже мягче посоветовал: - А
тех наших агентов, которые не смогут с ними справиться, не привлекая
внимания, нужно немедленно ликвидировать и так составить материалы
следствия, чтобы было ясно: в наших рядах есть изменники и их уничтожают.
- Слушаюсь, - ответил на это Шелленберг.
Через несколько дней после просмотра кинопленки Гиммлер вызвал
Шелленберга в свое имение в Вустраве и, когда они гуляли по лесу, сказал:
- Шелленберг, мне кажется, что с Гитлером больше нечего делать. -
Спросил: - Вы верите диагнозу де Крини?
- Да, - ответил Шелленберг, - я, правда, давно не видел фюрера, но
мои наблюдения позволяют мне сделать вывод: сейчас настал последний момент
для того, чтобы начать действовать.
Гиммлер, соглашаясь, кивнул. Потом остановился и произнес
значительным тоном:
- Если англо-американцы окажут мне добросовестную помощь в победе над
Россией, я согласен вознаградить их. Мы можем передать под управление
Англии часть Сибири - ту, что между Обью и Леной. А США отдадим район
между Леной, Камчаткой и Охотским морем. - Спросил: - Я полагаю, их
удовлетворят эти условия?
- Да, - сказал Шелленберг. - Несомненно.
Сейчас его не интересовали мечты будущего фюрера. Он был более
реалистичен. И его обрадовало, что Гиммлер настроен решительно. Значит, и
действовать теперь можно более энергично.
Больше всего Шелленберга беспокоила кровавая репутация Гиммлера.
Самым первонеобходимым сейчас было по возможности обелить его, чтобы эта
репутация не послужила препятствием к возведению нового диктатора на трон.
Более шести миллионов евреев было умерщвлено по утвержденному Гиммлером на
совещании в одной из вилл в районе Ванзее плану, получившему поэтому гриф
"План Ванзее".
Еще в январе 1944 года Шелленберг предусмотрительно организовал
свидание Гиммлера с бывшим президентом Швейцарии Мюзи. От имени еврейских
организаций тот предложил пять миллионов швейцарских франков за
освобождение евреев-заключенных по определенному списку.
Гиммлер был склонен произвести эу сделку. Он потребовал, чтобы на всю
сумму доставили в рейх тракторы, автомашины и техническое оборудование. А
для себя лично пожелал, чтобы в американской и английской печати были
опубликованы статьи, авторы которых охарактеризовали бы его только как
государственного деятеля Третьей империи.
О его роли руководителя службы безопасности следовало умолчать.
И вот сейчас для переговоров с Гиммлером в Германию прибыл из Швеции
Бернадотт, а из Швейцарии, почти одновременно с ним, - восьмидесятилетний
Артур Лазар. Старика сопровождал его младший сын.
Шелленберг доставил Лазара в одлну из резиденций Гиммлера.
Мюзи выполнил свое обещание - Артур Лазар привез с собой пачку
английских и американских газет, в которых были опубликованы статьи о
Гиммлере.
Старик Лазар молча сидел в кресле. В черной визитке, в широких
полосатых серых брюках, складками спадающих на ногах. Крахмальный
воротничок с отогнутыми углами как бы поддерживал его голову. Глаза
тусклы, взор их обращен внутрь, и от этого они были мертвы.
Когда он уезжал в Германию, жена простилась с ним, как с покойником.
Но он не боялся смерти: она и так уже тащилась где-то рядом, как тень, как
дань прожитым годам. Убьют сына? Шесть миллионов плюс один человек. Себя
он уже не мог считать жертвой. Он поехал сюда потому, что был очень стар:
его высохшему сердцу легче перенести все это.
Он думал: если бы был бог, он не допустил бы ничего подобного. Но
если можно выторговать сейчас у фашистов жизнь нескольких тысяч человек,
почему не сделать этого? Он знал, когда Гитлер пришел к власти, западные
державы помогали ему вооружаться, рассчитывая, что он нападет на
большевиков. И когда нацисты в Германии убивали евреев, западные державы
молчали. Молчали, а наци на евреях обучались ремеслу убийц.
Он знал, что Эйхман даже изучил еврейский язык, стремясь обладать
нужной подготовкой для должности начальника службы, специализированной на
истреблении евреев.
Лазар был противником Советского Союза: считал, что в этой стране
ограбили тех, кто благодаря превосходству ума умеет делать деньги так же,
как он сам умел их делать.
Но поражение фашистской Германии нанес не кто-нибудь, а большевики. И
только Советская Армия могла бы освободить всех узников от фашистских
концлагерей. Если бы!..
Лазар знал о тайных переговорах союзников с гитлеровцами. Знал, что
фашисты все свои армии перебрасывали с Западного фронта на Восточный,
надеясь при поддержке союзников остановить русских.
Он знал, что Аллен Даллес в беседе с агентом гитлеровцев заявил: "При
всем уважении к историческому значению Адольфа Гитлера и его делу трудно
себе представить, чтобы возбужденное общественное мнение англосаксов
согласилось увидеть в Гитлере бесспорного хозяина великой Германии". И
далее: "Гиммлер может быть партнером для переговоров".
Лазар знал: Даллес, и не только он один, настойчиво поддерживает
кандидатуру Гиммлера как преемника Гитлера.
Если Гиммлер станет новым фюрером, он запросит за освобождение
заключенных слишком много. Но может и уничтожить их всех, чкобы по
повелению Гитлера. Свалит убийство на ближайшее окружение фюрера.
Лазар знал, что миссия, которую он взял на себя, более чем
сомнительна. Он должен был вступить в переговоры с главным палачом своего
народа ради того, чтобы спасти несколько тысяч человек, указанных в
списке, а сотни тысяч, обреченные на смерть, останутся в концлагерях.
Но он взял на себя эту миссию, надеясь убедить Гиммлера, чтобы он не
эвакуировал концетрационные лагеря ни перед неудержимо накатывающейся
лавиной советских армий, ни перед войсками союзников, медленно и осторожно
продвигающимися от западного побережья.
Ради всего этого он здесь.
Рейхсфюрер вошел в комнату в сопровождении Шелленберга. Он был
неуверен в себе, раздлражен и явно волновался, сознавая всю опасность
переговоров с Артуром Лазаром. Пожать руку еврею - для Гиммлера и то уже
было подвигом. Но он пошел на этот подвиг ради выгод, которые сулил ему
Шелленберг.
Гиммлер с первых же слов сбивчиво заговорил о том, что он лично
предлагал разрешить еврейский вопрос путем эвакуации евреев куда-нибудь на
острова. Но это оказалось невозможным: во-первых, из-за иностранной
пропаганды, а во-вторых, из-за сопротивления, возникшего в партийных
кругах. Как бы пытаясь оправдаться, он вдруг захотел показать Лазару
какое-то документальное доказательство своих гуманных намерений.
Извинившись, ушел к себе в кабинет и стал рыться там в бумагах.
Он перебирал поступающие к нему из концлагерей сводки о количестве
производимых умерщвлений - в неделю, в месяц, в квартал. Копии своих
приказов с выговорами руководителям лагерной администрации за проявленную
медлительность. Докладные с техническими проектами газокамер и его
одобрительными резолюциями в углу титульного листа.
Снимки препарированных трупов с разорванными легкими после пребывания
в вакуумных камерах, где проводились с его санкции испытания человеческих
организмов на степень выносливости в разреженной атмосфере (заказ Геринга
для изучения влияния на летчиков высотных полетов).
Сводки о количестве тонн крови, полученной для нужд фронта от детей,
заключенных в концлагерях.
Донесение министерства сельского хозяйства об использовании
удобрений, изготовленных из кремационного пепла.
Под руку ему попался приказ от 16 февраля 1942 года за его подписью.
Он бегло пробежал его.
"Высшему руководителю СС и полиции на Востоке обергруппенфюреру СС
Крюгеру. Краков.
В целях обеспечения безопасности приказываю, чтобы после перевода
концентрационного лагеря Варшавское гетто было снесено до основания.
Причем перед этим следует использовать все годные части домов и всякого
рода материалы. Снос гетто и устройство концентрационного лагеря
осуществить необходимо, так как иначе мы никогда не успокоим Варшаву, а
бесчинства преступных элементов не смогут быть искоренены, если гетто
будет оставлено.
Мне должен быть представлен общий план ликвидации гетто. В любом
случае нужно добиться, чтобы имеющаяся до сих пор жилплощадь, на которой
проживает 50 тысяч челоек низшей расы и которая никогда не будет пригодна
для немцев, была стерта с лица земли, а миллионный город Варшава, всегда
являющийся опасным очагом разложения и мятежа, был уменьшен.
Г. Г и м м л е р"
Он со злостью сунул эту бумагу обратно в ящик, туда, где лежал кусок
экспериментального мыла из человеческого жира.
На столе он увидел копии заранее подготовленных телеграмм комендантам
лагерей Дахау и Флоссенборг.
"О передаче не может быть и речи. Лагерь необходимо немедленно
эвакуировать. Ни один заключенный не должен попасть живым в руки врага.
Г е н р и х Г и м м л е р"
Он схватил эти телеграммы, скомкал и бросил в корзину под стол, потом
наклонился, поднял и сжег в пепельнице. И, сделав это, пришел в лучшее
настроение: одной уликой меньше.
Вернувшись в комнату, где его терпеливо ожидал Лазар, Гиммлер сразу
заявил, что принимает все три предложенных ему пункта. Пункт первый: он
прикажет не убивать больше евреев. Второй пункт: имеющиеся в наличии
евреи, число которых весьма неточно и спорно, во всяком случае, останутся
в лагерях, их не будут "эвакуировать". И третий: все лагеря, в которых еще
имеются евреи, будут перечислены в списке, и о них будет сообщено.
Лазар выслушал это все с каменным выражением лица, молча. После паузы
сказал:
- Я хочу, чтобы мой сын посетил один из лагерей. Это нужно для того,
чтобы мы могли быть уверены, что ваши указания выполняются в точности.
Гиммлер встревоженно оглянулся на Шелленберга. Тот кивнул. Тогда
Гиммлер поспешно сказал:
- Ваше желание, мосье Лазар, будет исполнено. У вас не должно
остаться никаких сомнений.
Гиммлер верил в талант Шелленберга выкручиваться из любого положения.
Ему хотелось произвести на Лазара благоприятное впечатление. И,
усевшись рядом в кресле, он с самым дружелюбным видом посетовал на то, что
германская экономика при решении еврейского вопроса потерпела некоторый
ущерб, лишившись искусных рабочих рук, а также той части технической
интеллигенции, которая могла быть особенно полезна. И со вздохом сожаления
заключил:
- Но увы! Принципы, какими бы они ни казались на первый взгляд
странными, есть принципы. Нам приходилось идти на жертвы ради укрепления
национального духа. - Встал и, сославшись на занятость, извинился, что не
может продолжать беседу. На прощание протянул руку.
Лазар в старческой рассеянности, казалось, не заметил этого жеста. И
был озабочен в этот момент только тем, чтобы раскурить сигару. Руки его
были заняты.
Гордо вскинув голову, Гиммлер вышел из комнаты. Он действительно
спешил: в Хоенлихене у него была назначена встреча с Бернадоттом. Встреча
эта имела для Гиммлера исключительно важное значение, ибо Бернадотт должен
был подтвердить признание кандидатуры Гиммлера на пост нового фюрера
заинтересованными кругами США и Англии.
Но все-таки, прежде чем покинуть комнату, Гиммлер, задержавшись на
пороге, успел сказать Лазару, что сегодня же прикажет освободить из
Равенсбрюка группу женщин-евреек. Но Лазар обязан найти быстрейший способ
информировать генерала Эйзенхауэра об этом акте милосердия.
Гиммлер намеревался через посредничество Бернадотта добиться свидания
с Эйзенхауэром и был чрезвычайно любезен с графом.
Граф Бернадотт не впервые удостаивался чести быть принятым в
Хоенлихене - этой штаб-квартире Гиммлера, барском имении, отлично
замаскированном под огромный благоустроенный госпиталь якобы для раненых
эсэсовцев.
Здесь во множестве коттеджей помещались самые секретные канцелярии
службы безопасности; в отдельных флигелях были расположены лаборатории,
где химики и бактериологи изобретали новые средства для массовых
умерщвлений.
Рядовые сотрудники этих служб с искусно перевязанными конечностями и
снабженные костылями приезжали и уезжали из Хоенлихена в санитарных
машинах. Некоторых, особо секретных агентов выносили из машин и вносили в
машины на носилках, и, как у тяжело раненных в голову, лица их были
тщательно забинтованы.
В таком же виде доставляли сюда тех, кого Гиммлер счел необходимым
допросить лично. Такие люди, как правило, не возвращались обратно: при
Хоенлихене имелось кладбище, как и при некоторых других госпиталях.
В этом "госпитале" никого не подвергали грубым истязаниям: в отлично
оборудованном хирургическом кабинете производились разнообразнейшие
операции, но без применения какихлибо средств анестезии.
Вызывали на откровенность посредством электродов, которыми
прикасались к трепанированным участкам мозга или освобожденным от мышечных
тканей сплетениям нервных узлов.
Эсэсовцы не в мундирах, а в больничных пижамах исправно несли здесь
свою службу.
Еще в предыдущие визиты к Гиммлеру графу Бернадотту удалось добиться
свободы для ряда лиц скандинавского происхождения. Из концентрационных
лагерей их вывозили по ночам на автомашинах шведского Красного Креста под
надзором людей Шелленберга. Граф дал обязательство сообщить об этом
Эйзенхауэру, когда будет передавать ему условия Гиммлера, на которых
желательно было бы заключить сепаратный мир с США.
Встречаясь в эти же дни с Риббентропом и Кальтенбруннером, граф и с
их стороны выслушивал ту же просьбу - посредничать между ними и
Эйзенхауэром. Он знал о том, что некоторые круги союзников делают ставку
на Гиммлера. И сам держался подобной точки зрения. Он был глубоко
разочарован, когда Кальтенбруннер вдлруг воспрепятствовал дальнейшему
вывозу пленных шведов на родину.
Граф, будучи дипломатом, понимал, что Кальтенбруннер сделал это,
желая повредить Гиммлеру - помешать ему разыгрывать перед западными
державами роль гуманиста. Понимал он также, что Кальтенбруннер и сам был
не прочь играть перед ними подобную роль. Но факт этот свидетельствовал о
том, что Гиммлер не настолько еще всесилен, чтобы выступить открыто против
своих соперников, и тем более против Гитлера.
Граф давно подозревал Гиммлера в нерешительности, слабодушии. И
теперь ему оставалось только одно: удивляться, как этот человек с
конституцией слизняка мог исполнять обязанности главного плача в Третьей
империи.
Кроме того, до сведения графа было доведено, что советским кругам
стали известны переговоры гитлеровцев с агентами союзников, ведущиеся
через шведских посредников. Его имя деликатно не упоминалось, но граф и
без этого понял, как детально информированы о его деятельности советские
круги. Все это явилось результатом тонкой работы советской разведки.
Очевидно, разведчик проник в главную цитадель германской секретной службы.
Зная непреклонную позицию Советского Союза, его стратегическую и
политическую мощь и понимая, какова будет роль Страны Советов при решении
послевоенных проблем Германии, граф отдавал себе отчет в том, что любые
попытки выдвигать теперь кандидатуру Гиммлера на пост главы нового
германского правительства безнадежны и в будущем могут принести ему только
вред.
Был момент, когда Гиммлер мог возглавить правительство: лидеры
заговора "20 июля" шли на то, чтобы Гиммлер стал главой Германии. Зная о
заговоре, рейхсфюрер попустительствовал заговорщикам, его служба
безопасности до поры бездействовала. Но он был робок и нерешителен. Вместо
того чтобы самому руководить организацией убийства Гитлера, Гиммлер
ожидал, когда это сделает однорукий, одноглазый человек, отдавший себя в
жертву подвигу отчаяния. А ведь Гиммлер мог, если бы он действовал
