Пока деловая публика предавалась выбросу своих отрицательных
эмоций, к магазину действительно подкатил полицейский автомобиль
и на пороге возникли двое офицеров с пистолетами и наручниками. С
их появлением в помещении воцарилась торжественная тишина,
подобная той, какая сопутствует последнему прощанию с покойным в
похоронном учреждении.
Офицеры неспешно подошли к прилавку, спросив у побледневшего
продавца, имеются ли у него в продаже сувенирные матрешки.
Вопрос, вызвавший у остолбеневших клиентов магазина, снабжающих
армию, судорожные улыбки.
- Ассортиментом не предусмотрено... - затрудненно дыша,
прохрипел продавец.
Полицейские недоуменно переглянулись.
- Русский магазин, а матрешек нет, - хмыкнув, произнес
один из них. - Очень странно.
Не дожидаясь дополнительных пояснений со стороны продавца,
мы с Изей, двигаясь внезапно вспотевшими спинами по стеночке,
выскользнули на тротуар, в несколько заячьих прыжков достигли
сидений "мерседеса" и резво покатили прочь.
Дальнейший наш путь лежал в предместья Берлина, в одну из воинских
частей, где Изе предстояли переговоры с полковником-интендантом,
ведающим снабжением военторга продуктами и промтоварами.
Темой переговоров была взятка, которую полковник -
распорядитель кредита на закупку необходмых гарнизону товаров
получал от Изи - неоднократно проверенного, кристально честного в
криминальных расчетах снабженца части.
Как я уяснил, полковнику было глубоко наплевать как на
стоимость поставляемой ему продукции, так и на ее качество;
единственное, что волновало его, - наличная сумма денег от Изи за
предоставление контракта.
Рассеянно глядя на несущуюся под колеса автомобиля серую полосу
автобана, я пытался понять суть происходящих событий,
непосредственным участником которых являлся.
На моих глазах происходил некий исторический катаклизм,
вызванный крушением исполина советской империи. И на обломках
исполина шла активная коммерческая возня всякого рода-племени
ушлых пареньков.
Уходящая из Европы армия оставляла колоссальные ценности:
недвижимость, полигоны, аэродромы, благоустроенные городки,
технику, получая взамен лишь субсидии на ее временное содержание
от германских властей - субсидии, значительной своей частью
оседавшие в карманах армейских хапуг и суетящихся вокруг них
прилипал-изь. "Лесники" и прочая шушера составляли уже последнее
звено этого роя паразитов над поверженным воином-освободителем-
оккупантом.
Но мне, очевидцу нашествия хищников, плотно кучковавшихся
возле воинских частей, в свою очередь, глубоко пораженных изнутри
повсеместным рвачеством и казнокрадством, не без оснований
казалось, что в сфере правительственных небожителей, стоявших у
истоков исторических преобразований, также витают идеалы свойства
сугубо материалистического, и в ушах моих звучали слова
незабвенного полковника Покусаева о крупных распродажах не какого-
нибудь ширпотреба, а обширных европейских территорий...
Бойкий грызун Изя всего лишь добирал крохи, упавшие ему от
разрезанного в недосягаемых высях пирога...
Позже, читая газетки, обличающие министра обороны в
незаконном приобретении им служебных "мерседесов", я
снисходительно посмеивался над таковыми разоблачениями, не
понимая: а в чем, собственно, состоит злоупотребление властью?
Подобными автомобилями владели многие жалкие "лесники", а уж глава
огромного военного ведомства обладал безусловным правом позволить
себе этакое средство передвижения на элементарной основе личного
статуса; причем свора разнообразных изь могла хотя бы из чувства
элементарной благодарности преподнести ему в подарок перевязанный
красивой ленточкой "Шаттл", не нанеся этим никакого ущерба своим
сколоченным на нуждах армии капиталам.
С другой стороны, размышлял я, если армия - часть общества,
значит, и общество находится в состоянии точно такой же
дезориентации, утраты идеалов и подвергается аналогичному
разграблению и паразитизму со стороны всевозможных дельцов, чья
цель - набить плотнее твердой валютой собственный карман, а затем
отчалить с награбленным на благополучные капиталистические
территории.
А что же народ? Как обычно, безмолствует? Но откуда такая
коровья покорность? От исторически выработанного мировоззрения?
Или прав был диктатор Сталин, установив на всем пространстве
страны свои лагерные порядочки, ибо понимал, что человеком
русским, склонным к пьянству, воровству и признанию грубой силы,
можно управлять исключительно с помощью террора и лозунгов, а к
тому же были учтены коварным горцем и уроки бездарно павшего
самодержавия, погрязшего в дерьме собственной немощи и
беспредельного казнокрадства.
Словом, я приходил к простой мысли, что и народ, и всякий
отдельный его представитель, своей судьбой всецело обязан
собственной инициативе и выбору. И точно так же, как нельзя
приписывать победу над немецким фашизмом Иосифу Сталину,
невозможно инкриминировать развал Союза персонально Горбачеву или
же Ельцину.
Однако свой бестолковый и несчастный народ я все же любил. За
выносливость его, долготерпение и - философское отношение к
жизни, которое сквозило даже и в разухабистости его неисчислимых
безумств и потерь...
В Берлин, продираясь сквозь плотные вечерние автопробки, мы
вернулись под вечер, раскидав турецкую кожгалантерею по
курируемым Изей магазинчикам, собрав деньги за реализованный
товар и заключив несколько контрактов с военторговскими
коррумпированными деятелями.
На складе, ставшим отныне моим жилищем, меня ожидали
приятные сюрпризы: Валера оборудовал мне кухню мойкой, полками и
газовой плитой, а кроме того, собрал спальный гарнитур, отчего
выделенная мне в пользование комната приобрела вполне жилой и
даже уютный вид.
- Сегодня в Карлсхорсте шмон, - сообщил Валера. -
Несколько автобусов с полицейскими приехало, шерстили все
квартиры, бродяг замели в кутузку - батальон! Все машины
проверили по компьютеру, твою тоже...
- И чего? - не без опаски спросил я.
- Нашли три угнанные.
- Я о своей...
- А, с твоей все нормально вроде...
Вот так да! Неужели никаких сигналов в полицию от потерпевших
от меня господ из спецслужб так и не поступило и мне задарма
досталась роскошная тачка? Или - "БМВ" отныне приманка и, подойди
я к машине, как тут же окажусь в лапах врага?
- Слушай, - попросил я Валеру, - ты только никому не
говори, что я хозяин машины. Телега дорогая, а криминала в округе
полно, мало ли что...
- Само собой, - поддержал такую мысль Валера. - Дадут по
башке, ключи отберут... Это здесь только так. Как "здрасьте".
Райончик у нас - боевых действий, все черти сюда слетелись.
Валерина правота была несомненна: каждодневно Карлсхорст наводняли
разношерстные авантюристы всех национальностей из бывшего
социалистического лагеря, многих из которых привлекала
открывшаяся здесь дешевая ночлежка, занимающая жилой отселенный
дом, арендованый неким совместным предприятием у армейских
властей.
Валера обслуживал ночлежку, оборудованную прачечной, как
сантехник и газовщик, пользуясь за это неограниченным правом
бесплатной замены постельного белья и полотенец, и
воспользоваться своей привилегией предложил мне, представив меня
хозяину ночлежки, как приятеля и коллегу по совместной работе.
Попивая чаек на балкончике владельца этой сомнительной гостиницы
- офицера запаса, прослужившего здесь, в Карлсхорсте, не один
год, - я наблюдал за суетой, царящей во дворе дома, где шла
торговля автомобилями, разгрузка всемозможного товара,
предназначенного для отправки на Украину, в Россию, в Болгарию и
даже в Монголию, откуда также прибывали "челноки", рыскавшие по
Европе в поисках дешевого барахла и обретающие его именно в этом
районе Берлина, набитом жуликами всей мастей.
В ночных набегах на германские магазины в основном
специализировались поляки-нелегалы, продающие затем награбленное
за десять-двадцать процентов от реальной стоимости - лишь бы
хватило на водку, наркотики и ломоть пиццы. Эта публика не
боялась ни тюрьмы, ни депортации: в Моабите их вполне устраивали
чистые, просторные камеры и сытное, с ветчиной и бананами,
питание, а нелегальный переход границы, следовавший
незамедлительно после выдворения в Польшу, означал для них всего
лишь приятный и полезный для здоровья променад.
В ночлежке я был одарен всеми постельными принадлежностями,
включавшими подушки с одеялами.
Провожая меня до жилища, Валера говорил, что в случае каких-либо
непредвиденных обстоятельств я могу переселиться к нему в любой
необходимый момент:
- Хоть сейчас... Я даже твои простыни с дивана не убрал,
только их одеяльцем накрыл. Приходи и ложись. Все, как в
мавзолее...
Я был бесконечно признателен этому простому рабочему
человеку, абсолютно равнодушному к происходящей вокруг него
криминально-коммерческой возне, органически бескорыстному и
привыкшему получать деньги за конкретный и нужный труд, которого
он никогда не чурался.
Став обладателем чистенького постельного белья, я сел на
трамвай и покатил в спорткомплекс, где одновременно размещалась
сауна.
Получив в кассе билет, спросил на английском у стоявшей за мной в
очереди очень красивой и хорошо одетой шатенки лет двадцати пяти,
как, собственно, пройти в сауну?
- Я тоже иду туда, - ответила она. - Вы... американец?
- Акцент? - спросил я, вздохнув.
Она рассмеялась, показав здоровые, жемчужной белизны зубы.
- Да. Акцент. Я часто бываю в Лос-Анджелесе, поэтому...
- А я вот ни разу в Лос-Анджелесе не был.
- Серьезно?
- Вполне.
Мы поднялись по лестнице на второй этаж, отдали свои билеты
контролеру и затем прошли в пустую раздевалку.
- Здесь? - спросил я, оглядываясь на ряды шкафчиков из
серебристого пластика.
- Да, здесь раздеваются, - кивнула моя попутчица, стягивая
с себя платье и оставаясь в трусиках и прозрачном черном лифчике.
Я несколько озадачился, искоса глядя на ее идеально
округлые бедра и тяжелые упругие груди, которые в поддержке их
лифчиком, на мой взгляд, и не нуждались.
- Раздевайтесь, что вы стоите? - предложила она.
Чпок! Лифчик расстегнулся, скрывшись в глубине шкафчика,
куда полетели и трусики.
Я с невозмутимостью героя-висельника расстегнул рубашку,
выгадывая мгновения для окончательного прояснения сложившейся
ситуации, ибо опасался оказаться в роли чего-то недопонявшего
идиота, но тут в раздевалку вошли две абсолютно голые молодые
женщины и костлявый согбенный старичок, также никакой одеждой не
обремененный, хотя в наготе своей скульптур Микеланджело он не
напоминал.
До меня наконец дошло: у немцев так принято, и стесняться
здесь нечего.
Я тоже полностью разоблачился и в этом порнографическом
состоянии проследовал за шатенкой, с интересом глядя на ее очень
складную попу, наводящую на всякие естественные размышления,
которые лицемеры наверняка бы назвали грязными.
Как следует пропарившись в раскаленной духоте сауны и
наплескавшись в бассейне, я пригласил шатенку в небольшой бар,
располагавшийся на первом этаже спортивного комплекса, где
произошло окончательное закрепление нашего знакомства.
Шатенку звали Ингред, работала она в международном отделе
крупного банка, проживала в западной части Берлина, изначально
являясь "капиталистической" немкой, а здесь, на бывшей
гэдээровской территории города, оказалась, навещая свою
престарелую тетку, и, вероятно, после визита к родственнице
решила основательно помыться.
Естественно, со стороны Ингред последовали вполне логичные
вопросы относительно целей моего пребывания на германской земле.
Пришлось изворачиваться, туманно ссылаясь на предложение
поработать тренером карате в одном из спортивных клубов.
А, собственно, что я мог ей сказать? Что я русский,
которых здесь откровенно недолюбливали? Что дезертир с
неопределенным будущим, проживающий на вещевом складе
сомнительного дельца? Что имущество мое состоит из пистолетов,
угнанной машины и позаимствованного у воров тряпья?
Услышав о том, что я специалист в нанесении увечий роду людскому
утонченными методами восточных изуверов, Ингред устремила на меня
взор, преисполненный восхищения.
- И ты не куришь? И пьешь только минеральную воду? -
вопрошала она, гася сигарету и смущенно глядя на свой бокал,
наполненный джином с тоником.
- Если честно, - отвечал я, - то иной раз алкоголь себе
позволяю. А вот насчет курева - по-моему, это глубоко
античеловеческое занятие. Ты уж меня извини, Ингред...
- А что извинять? Ты прав... - Она накрыла мою руку своей
узкой нежной ладонью. - Тем более у меня полгода назад умер муж
от рака легкого...
В этот момент я, нисколько не претендующий на роль
искушенного психолога, тем не менее остро почувствовал, как между
нами проскочила тепленькая искорка взаимного влечения.
- Ингред, - предложил я, руководимый идеей марксисткого
толка - разжечь из искры костер, - ответь: не против ли ты
отужинать с молодым, честно неженатым лицом американского
происхождения? Если не против, берем такси и...
- Зачем такси? У меня есть машина, - рассудительно сказала
она.
6.
Я проснулся в шесть часов утра, движимый чувством долга
перед предстоящей работой, но тут вспомнил, что сегодня
воскресенье и торопиться мне некуда.
Я лежал на широкой, как плато, кровати с зеркальной спинкой
в спальне Ингред и, сонно всматриваясь в сумрак комнаты, из
которого блекло выступал гарнитур цвета слоновой кости, вспоминал
события прошедшего вечера и ночи, и виделся мне зальчик
ресторана, высокие бокалы с легким ледяным вином, ее тревожный
взгляд зеленоватых глаз в темноте салона машины, осторожный
поцелуй, внезапно превратившийся в жаркое, ненасытное слияние
губ, а затем эта комната, горячечная круговерть наших тел, мокрых
от сладкого любовного пота, слившихся в неразрывное, не
способное, кажется, разделиться целое...
Я осторожно нащупал висевший на спинке стула белоснежный
махровый халат, выданный мне вчера неожиданной любовницей в
качестве домашней спецодежды, и, поднявшись с ложа, босиком
прошлепал по прохладному навощенному паркету на кухню.
В окне занимался серенький октябрьский рассвет; виднеющиеся
за стеклом дома с мокрыми скатами крыш казались безжизненными
нагромождениями унылого камня.
Я выпил кофе, затем принял душ и, ощупывая пробившуюся за
ночь щетину, вернулся в спальню, сразу же угодив в сладкие
утренние объятия Ингред.
- Никуда тебя не пущу, - шептала она. - Никуда...
Останешься здесь.
Лишь поздним вечером я улучил минутку для того, чтобы
позвонить Изе -сказать, что заезжать за мной в Карлсхорст не
следует и утром я сам приеду к его дому.
Утром, высадив меня у подъезда обители моего работодателя,
Ингред, подозрительно покосившись, спросила, не выйдет ли сейчас
мне навстречу какая-либо прелестная дама, которую я условно
именую своим менеджером?
В голосе ее сквозила явная ревность.
- Вот и дама, - указал я на появившегося в дверях Изю. -
Прости, она несколько полновата, кривонога и ей необходим
парик...
Ингред рассмеялась, поцеловав меня в щеку.
- Знаешь, кого ты мне напоминаешь? - спросила, влюбленно
глядя на меня.
- Кого же?
- Ни-ко-го! - Она приложила палец к моим губам, дрогнувшим
в невольной усмешке. Затем довольно суровым тоном сказала: -
Прошу вас явиться после работы домой не очень поздно. Вы
поняли?!.
- Йес, сэр... - вздохнул я.
Разъезды с Изей по знакомому маршруту "таможня - Кантштрассе -
магазины" завершились вечерним посещением склада, где Валера уже
установил железную дверь с сейфовым замком.
Мы прошли на недоустроенную кухню, чтобы выпить по кружке
чаю, но едва уселись за столиком, как в коридоре послышались чьи-
то шаги, и через мгновение перед нами возникли двое парней -
рослых, с короткими стрижками, в спортивных костюмах и кроссовках
на высокой пухлой подошве. Лица парней отмечало полнейшее
отсутствие какого-то ни было интеллекта и каменная
невозмутимость.
- Изя, вчера был последний срок, - встав на пороге,
произнес один из парней вместо приветствия.
Я посмотрел на своего шефа. Он как-то моментально и ощутимо
сник, густо покраснев лысиной и тревожно озираясь по углам кухни
своими младенческими глазками. Скинь ему набежавшие годы, он
вполне бы сошел за дитя, испугавшегося заглянувшего к нему в
спаленку злого буку.
- Ты меня слышишь, Изя? - ровным голосом вопросил парень.
- Но я же сказал... - Изя словно бы пытался преодолеть
некий языковой барьер. - Я же сказал...
- Что ты сказал?
- Это... Сказал, я тут ни при чем...
- Изя, - поморщился парень. - Тебе все объяснили... Ты
заказал товар, товар закупили, теперь надо за него заплатить.
- Я ничего не заказывал... Я просто сказал: хорошо бы...
- Изя, хватит бегать по кругу. Ты заплатишь за товар и еще
десять тысяч за наши услуги.
- Но...
- Сегодня.
- Но какие еще услуги?!.
- Услуги, - терпеливо продолжил парень, - оказанные нами
нашему клиенту. За беготню, базары с тобой...
- Я ничего не собираюсь платить! - выкрикнул Изя визгливо
и привстал со стула. - Это... какой-то рэкет!
- Тогда поедем прокатимся с нами, - зевнул второй парень,
широко разверзнув зубастую пасть, и шагнул к Изе, ухватив его за
ворот куртки.
Хотя внимание незваными гостями мне выказывалось не большее,
нежели кухонному столу, я нашел необходимым проявить свое
присутствие при данном деловом разговоре.
- Эй, любезный... - Не вставая со стула, я перехватил
кисть парня, вцепившегося в Изину верхнюю одежду. - Полегче. По-
моему, коммерческие споры в этой стране решаются в судебном
порядке, а не частным силовым давлением. Так что убери свою
лапку.
- Надо говорить "пожалуйста", подонок, - поправили меня.
- Пожалуйста, подонок, - смиренно повторил я.
- Это кто? - не глядя на меня, спросил парень у Изи.
Вместо ответа тот издал какой-то беспомощный звук, обычно
употребляемый для выражения своих мыслей крупными рогатыми
животными.
- Я грузчик, - скромно представился я.
- Ах грузчик... - процедил парень. - Ну, тогда иди
перекури, героизм не входит в твои обязанности.
- И по совместительству охранник этого человека, - учтиво
продолжил я.
- О, это меняет дело, - озабоченно произнес второй парень,
доставая из-под куртки граненые нунчаки темного дерева,
соединенные гибким металлическим тросиком, закрепленным в узенько
блеснувших хромом подшипниках.
Вышибала материальных ресурсов имел очень хороший инструмент для
своей работы, это я уяснил сразу.
Попутно мной уяснилось и другое: сейчас последует удар деревом
твердых пород по моему черепу, и главное - уловить мгновение,
предшествующее контакту предметов живой и неживой природы.
Мизансцена оставалась прежней: Изя парализованно замер в обмякшей
позе деморализованной жертвы, рука первого злодея крепко держала
его ворот, а мои пальцы столь же крепко обхватывали запястье
противника.
Нунчаки с присвистом описали в воздухе стремительную дугу. Я, не
вставая со стула, подсек ударом пятки лодыжку воротодержателя,
одновременно дернув его за руку резким движением книзу.
Ах, какая же это элегантная штука - айкидо, позволяющая
точным расчетом направить силы недругов, устремленные на тебя, им
же во вред!
Деревяшка точно и беспощадно вклеилась в стриженый затылок невольно
прикрывшего меня вышибалы, кулем рухнувшего под стол, и тут же,
не давая опомниться выведшему его из строя дружку, я плеснул
очень горячий чай из кружки прямо в его удивленно разинутую
пасть, что дало мне необходимое время для того, чтобы подняться
со стула, миновать разделяющее нас пространство и, во избежание
второго удара нунчаками, плотно приблизиться к агрессору,
подсадив его на свое колено тем местом, что было наверняка нежнее
его очерствелой души.
- Что ты сделал? - с ужасом вопросил меня Изя, глядя на
неподвижно лежавшие в осколках разбитой посуды тела.
- Защитил свою жизнь, - сказал я, - честь и достоинство.
Заодно выполнил служебные обязанности.
- Ты не представляешь, что теперь будет...
- Зато представляю, что было бы, - ответил я, подбирая с
пола нунчаки.
- Они же меня на куски порежут...
- Давай обсудим эти проблемы не при посторонних, - сказал
я, выволакивая за ноги громоздкое туловище слабо попискивающего
гангстера с разбитыми яйцами к выходу из складского помещения.
Перетащив недееспособных амбалов во внутренний дворик дома, где
валялись искореженные кузова разобранных автомобилей и всяческий
бытовой мусор, я вернулся на склад.
Пригорюнившийся шеф сидел на табурете, напоминая своим видом
восьмиклассницу после аборта.
- Без тебя домой не поеду, - прохныкал он. - У меня будешь
жить, я тебе комнату дам...
Я направился в свою спальню за хранящимся под матрацем
"макаровым", приходя к заключению, что впервые в жизни получаю
такое обилие предложений о совместном проживании.
Мной не испытывалось никакого желания обрести приют в Изиных
апартаментах, тем более этот человек был мне откровенно чужд
самой своею сутью, но вот проводить его до дома, - глубоко
подавленного визитом бандюг, я счел необходимым.
- А из-за чего, собственно, конфликт? - спросил я, влезая
в кабину грузовичка.
- Да на ровном месте... попал! - удрученно отмахнулся Изя.
- Из Питера позвонили: дай, мол, слезоточивый газ в баллонах,
возьмем по три марки... Я обратился к деятелю одному... Просто
спросил, может ли он контейнер подогнать...
- Понял, - кивнул я. - Контейнер подогнали, а заказчик
соскочил. Теперь ты ссылаешься на неопределенность договора между
тобой и поставщиком. А поставщик - на определенность... Так?
- Так, - тяжко вздохнул Изя, почесав лысину. - Вот и
преподнесли мне подарочек на день рождения, - добавил с
беспомощной злобой.
- У тебя сегодня день рождения?
- Таки да... - развел он руками. - Тридцать семь. И
чувствую, как в жизни страны, так и в жизни отдельного человека,
эта дата одинаково безрадостна...
- Не напускай мистики, - сказал я. - Позвони в полицию,
здесь не Россия, монополия на рэкет принадлежит исключительно
государству с его налоговой системой, и таких конкурентов это
государство не потерпит.
- Понимаешь, - сказал Изя, - таки ты прав, но есть
обстоятельство: полиция здесь защищает немцев, а для русских
полиции тут нет. Заявление они примут, конечно, но вторым, и
последним документом в деле может стать протокол осмотра трупа. А
немцам это как-то по барабану: ну, криминальная разборка в
русской мафии, большое дело! Да им бы пусть все эти русские,
поляки, вьетнамцы, югославы друг друга перекокошили! Какая от них
польза?
- Это точно, - сказал я. - От вас один геморрой.
- Ты на что намекаешь?
- А чего тут намекать? Ты что, умножаешь культурные или
материальные ценности Германии? Платишь налоги?
- Мы, - произнес Изя с пафосом, имея в виду, вероятно,
представителей своей нации, - понесли такие жертвы, что имеем тут
право вообще на все!
- Вот это и заяви в немецкой полиции, - заметил я. - Пусть
дадут тебе пожизненную охрану. Скажи: новые жертвы - значит, и
новые переселенцы... И всех - ублажи. Пусть выбирают.
Собеседник смерил меня осуждающим взором, но ничего в ответ не
произнес.
В доме Изи нас встретило праздничное еврейское застолье.
Гости - в основном барыги с Кантштрассе и прочий торгово-
криминальный люд, - рассыпаясь в поздравлениях, бросились
зацеловывать припоздавшего коллегу-именинника, желая ему благ
всяческих, и Изя несколько приободрился, отстранившись от
тягостных воспоминаний о сегодняшнем инциденте.
Я был представлен гостям Изи как его деловой партнер,
усажен за стол и снабжен тарелкой с первосортным закусоном.
Застольные темы можно было бы отнести к производственным: какой
товар идет хорошо, какой плохо, кто кого обманул и кто сколько
сумел заработать, что делать после вывода отсюда кормилицы-армии,
и, наконец, остро волновал присутствующих вопрос о том, когда же
наконец на покинутой ими родине к власти придут жестокие дяди и
начнется планомерный убой оставшихся евреев, замена денег на
талоны, закрытие границ и коммерческих ларьков.
Данный вопрос будоражил умы эмиграции, собравшейся в своей
сплоченной компании, столь активно, что у меня невольно создалось
впечатление, будто, не установись в ближайшее время в России
кровавая диктатура, всех их постигнет жесточайшее разочарование в
подло обманутых надеждах.
Человек с тремя подбородками, расплывшийся от жира, как кисель,
увенчаный тремя золотыми цепями, видневшимися в умышленном,
полагаю, разрезе рубашки, кривя губу, полюбопытствовал, негромко
обратившись ко мне:
- А ты вроде... русский, нет?
- Да, - не стал отрицать я.
Человек с многозначительным удивлением приподнял кустистую бровь.
Пробурчал себе под нос, как бы вопрошая самого себя:
- И чего же, интересно, ты тут делаешь?
Отвечать ему я не стал. Хотя, с другой стороны, нашел вопрос
довольно-таки справедливым. В этой дурной компании приличному
человеку, в общем-то, делать было действительно нечего.
Я вышел на кухню. В окне виднелся Рейхстаг - черненький,
маленький... Раньше он мне представлялся иным - каким-то каменным
монстром, подавляющим воображение своими размерами.
- На что любуютесь? - донесся вопрос.
Я увидел возле себя сухонького старичка - очевидно, какого-
то родственника Изи.
- Так... - Я пожал плечами. - Вспоминаю свой, так сказать,
Рейхстаг. Из кинохроник детского времени.
- А-а! - старичок улыбнулся, показав ровные фарфоровые
зубы. - Нет, молодой человек, теперь это несколько другое
здание... Подшпаклеванное, подкрашенное, лишенное купола...
- А купол куда делся?
- Американцы к себе отвезли. В качестве боевого трофея. У
них вообще одно время было желание, по-моему, все исторические
камни Европы к себе перетащить... - Старичок вздохнул. Затем
продолжил: - А что поделаешь? Америка - сила! Да и мы здесь
благодаря ей. Немцы нас сюда под ее нажимом пускают,
исключительно, молодой человек, благодаря нашим американским
ребятам, которые там у власти, они-то о нас и заботятся.
Старичок, вероятно, ошибочно принял меня за соплеменника,
в чем я его разубеждать не стал.
- Скоро они и кремлевские звезды к рукам приберут, -
заявил он. - И куранты со Спасской башней. Поставят где-нибудь на
Таймс-сквере...
Мне отчего-то стал неприятен этот разговор. Я, конечно,
родился и вырос в Америке, считая ее великой страной, но Спасскую
башню все-таки предпочитал видеть на том месте, где ее
первоначально и возвели.
- Вы... давно здесь? - попытался сменить я тему.
- Уже пять лет. Но не здесь - в Израиле, сюда приехал к
племяннику в гости...
- Нравится? В Израиле?
- Как вам сказать... - призадумался старый человек. -
Вообще-то сытно, медицина неплохая, но - скучаю...
- По чему конкретно?
- Знаете, я раньше на одном большом производстве работал.
Снабженцем. В командировках приходилось часто бывать... Весь Союз
объездил. В основном, поездом. И вот так иногда ночью из тамбура
на перрон выйдешь... Снежинки, огни деревень, ели вековые. Перрон
искритс... Звезды. И какой-то запах особый - хвои, дерева,
уголька... А в Израиле, знаете, этого нет. Откуда?! - Он
сокрушенно махнул рукой. - Да и здесь нет, и в Америке...
Я оставил старичка у окна и прошел длинным коридором в
гостиную, где продолжалось веселье. У одной из комнат задержался,
привлеченный резким женским голосом, выговаривавшим:
- И чего ради ты притащил сюда этого своего грузчика-
погрузчика? Живет он на складе, там ему и место!
- Ну, Фаина, ну так надо... - донесся голос Изи. -
Накормим мальчика, будет лучше работать...
- Да ты посмотри на его рожу! У него же антисемитизм на
лбу пропечатан! Ему только фуражки с черепом не хватает! Эсэсовец
вылитый, меня уже все задолбали: кто такой и зачем в нашем доме?
- Пусть будет, - покладисто реагировал Изя. - Куплю ему
фуражку. С черепом. Эс эс, гестапо, какая разница? Все равно я
начальник...
- Нечего ему тут делать! - раздавалось непреклонное. -
Понаехали сюда братья-славяне! Пускай своими крестами у себя в
хлеву трясут!
Это было так глупо, что обидеться на подобные измышления мог
только дурак, каковым я себя, может, и самоуверенно, но не
считал. С другой стороны, услышанный мной диалог значительным
образом усилил мое желание как можно быстрее оставить сей
хлебосольный дом.
Дождавшись, когда Изя зайдет в гостиную, я сказал ему:
- Спасибо за угощение. Думаю, сегодня никаких покушений на
твою особу не предвидится. Завтра утром тебе позвоню, решим, как
быть дальше. Из дома - ни шагу.
Изя хмуро кивнул.
Не попрощавшись с гостями, я вышел за дверь, дабы провести
свой ночлег у лица арийского происхождения, чье домовладение
своим присутствием в нем я не оскорблял.
К Ингред я явился с тремя объемистыми пакетами с
продуктами, хотя ждал меня уже готовый ужин.
На обеденном столе горели свечи, матово белел фарфор
тарелок, чернело старое столовое серебро.
Я невольно озадачился... Меня здесь, кажется, уже начинали
воспринимать несколько серьезнее, чем случайного ветреного
любовника. И оттого почувствовал я себя как-то стесненно.
