в торговых галерах Хаббакук Лала. Место в правлении одного из синдикатов
золотых шахт. Доход на всю жизнь. Больше никаких заплат на одежде, не
нужно больше требовать у домочадцев, чтобы сократили потребление мяса, не
нужно больше дешевого кислого вина из портовых таверн. И тут его сознание
дрогнуло: не нужно больше рассчитывать на гостеприимство Ланнона и доброту
его юных рабынь. Он купит себе такую же, нет, черт возьми, две, три!
Молодых, красивых, гибких, уступчивых. Он чувствовал дрожь в теле. Он
может позволить себе жениться, даже дочери девяти домов не заметят его
искалеченной спины, ослепленные грудой драгоценного металла.
Но тут он вдруг вспомнил Танит, и призрачные девушки рабыни и жены
растаяли в тумане его воображения. Он упал духом. Жрица богини посвящена
Астарте, она никогда не сможет выйти за него замуж. И неожиданно Хай
перестал чувствовать себя богатым.
- Ты не слышишь, когда к тебе обращается царь, - упрекнул его Ланнон,
и Хай виновато вздрогнул.
- Мой господин, я мечтал. Прости меня.
- Больше не нужно мечтать, - сказал ему Ланнон.
- А чего хочет Великий Лев?
- Я сказал, что нужно привести варвара: покончим с этим делом, пока
собирается легион.
Хай посмотрел на свои когорты, строящиеся на открытой площадке перед
кожаным навесом, под которым сидел Ланнон. Штандарты легиона блестели на
солнце, офицеры стояли рядом со своими людьми. Они терпеливо ждали, и Хай
негромко вздохнул.
- Как хочет Великий Лев.
- Прикажи, - сказал Ланнон.
Ему заковали руки и ноги, на шею одели ошейник. Надсмотрщики с одного
взгляда выделяют опасных рабов, и двое их вели его за цепи, прикрепленные
к ошейнику.
Он был огромным, как и помнил его Хай, а кожа стала еще темнее, но он
оказался молодым человеком. Хай испытал потрясение, он считал его
человеком зрелого возраста, это оказалось иллюзией. Размер и уверенность в
своих действиях делали его старше.
Хай видел, как он рвался, разрывая свое тело о жесткие оковы, рана в
паху была грубо перевязана листьями и корой. По краям ее виднелись первые
гнойные выделения, пачкающие повязку, плоть вокруг раны вздулась и
затвердела. Хотя он хромал, хотя цепи насмешливо позвякивали при каждом
его шаге, хотя надсмотрщики вели его на цепи, как пленное животное,
невозможно было ошибиться: это шел король. Он остановился перед Ланноном и
слегка склонил голову на толстой, увитой сухожилиями шее. Глаза его
яростно горели, даже белки были дымчато-желтыми и покрытыми тонким
кружевом кровеносных сосудов. Он смотрел на пленивших его людей с
ненавистью, которая ощущалась физически.
- Ты захватил... этого большого черного зверя, Хай? - Ланнон ответил
взглядом на взгляд. - Без всякой помощи, один. - Он удивленно покачал
головой и повернулся к Хаю, но тот смотрел на короля венди.
- Как тебя зовут? - негромко спросил Хай, и большая круглая голова
повернулась к нему, на него смотрели полные ярости глаза.
- Откуда у тебя язык венди?
- У меня много языков, - заверил его Хай. - Кто ты?
- Манатасси, король венди! - Хай перевел его ответ Ланнону.
- Скажи ему, что он больше не король, - выпалил Ланнон, и Манатасси в
ответ улыбнулся. Улыбка у него была страшной, толстые пурпурные губы
раздвинулись, обнажив сильные белые зубы, в глазах по-прежнему пылала
ненависть.
- Пятьдесят тысяч воинов венди по-прежнему называют меня королем, -
ответил он.
- Король-раб для народа рабов, - рассмеялся Ланнон, а потом спросил:
- Ну, что скажешь, Хай? Разве он не опасный враг? Разве можно позволить
ему жить?
Хай оторвал взгляд от короля-раба и задумался над вопросом, стараясь
рассуждать логически, но находя это трудным. У Хая возник неожиданный, но
сильный собственнический интерес к Манатасси. Сила этого человека, его
самообладание, проявленное им воинское искусство вместе с хитростью, умом
и странной дымящейся глубиной произвели на Хая впечатление. Хай может
взять его себе, даже перед Ланноном он может заявить на него право, и ему
очень хотелось это сделать, потому что он чувствовал тут большие
возможности. Взять этого человека и выучить его, сделать цивилизованным -
что из него выйдет? Он почувствовал возбуждение от этой мысли.
- Я думаю нет, - самому себе ответил Ланнон. - С первого момента, как
я увидел его на вершине холма, я понял, что он опасен. Смертельно опасен.
Не думаю, что мы можем позволить ему жить, Хай. Из него получится
прекрасный вестник богам. Посвятим его Баалу и пошлем в качестве вестника,
чтобы выразить нашу благодарность за исход кампании.
- Мой господин, - Хай говорил негромко, чтобы слышал только Ланнон, -
У меня какое-то чувство к этому человеку. Я чувствую, что могу просветить
его, показать ему истинных богов. Он молод, мой господин, я поработаю над
ним, а когда он будет готов, мы сможем вернуть его его народу.
- Птицы что ли выклевали твой мозг? - Ланнон изумленно взглянул на
Хая. - Зачем нам возвращать его его людям, если мы столько сил потратили,
чтобы захватить его.
- Мы смогли бы сделать его союзником, - Хай отчаянно старался
объяснить свою мысль. - Благодаря ему мы смогли бы заключить договор с
племенами. И он послужил бы безопасности наших северных границ.
- Договор с варварами! - Теперь Ланнон рассердился. - Что за вздор?
Ты говоришь - безопасность наших северных границ? Одно и только одно
обезопасит наши северные границы - острый меч в сильной руке.
- Мой господин, выслушай меня.
- Нет, Хай. С меня хватит. Он должен умереть - и вскоре. - Ланнон
встал. - Сегодня на закате. Подготовь его к отправке. - И Ланнон ушел.
- Распустить легион, - приказал Хай командирам и кивнул
надсмотрщикам, чтобы они увели пленника. Но Манатасси сделал шаг вперед,
таща за собой на цепях двух человек.
- Высокорожденный! - обратился Манатасси к Хаю, который удивленно
повернулся. Он не ожидал такого уважительного обращения.
- Что?
- Смерть? - спросил Манатасси, и Хай кивнул.
- Смерть, - признал он.
- Но ты защищал меня? - снова спросил Манатасси, и Хай снова кивнул.
- Почему? - настаивал король-раб, и Хай не смог ответить. Он развел
руки в жесте усталости и непонимания.
- Уже дважды, - сказал король-раб. - Вначале ты повернул лезвие,
которое могло меня убить, а теперь ты вступился за меня. Почему?
- Не знаю. Не могу объяснить.
- Ты чувствуешь связь, связь между нами, - объявил Манатасси, и голос
его стал низким и мягким. - Связь духа. Ты чувствуешь ее.
- Нет. - Хай покачал головой и заторопился из палатки. Большую часть
дня он работал над свитками, записывая ход кампании, описывая пожар города
и битву у брода, перечисляя боевые награды и количество взятых рабов,
добычу и славу, но не мог заставить себя написать о Манатасси. Этот
человек скоро умрет, пусть и память о нем умрет вместе с ним, пусть не
тревожит она больше живущих. В памяти Хая всплыла фраза, сказанная
Ланноном - "черный зверь", и он так назвал плененного короля.
В полдень он поел с Бакмором и несколькими другими молодыми
офицерами, но его настроение оказалось заразительным, и обед прошел
неудачно, разговоры были сдержанными и неестественными. Потом Хай провел
час со своими адъютантами и квартирмейстерами, занимаясь делами легиона,
потом упражнялся с топором, пока пот не побежал по его телу ручьями. Он
выскреб свое тело, смазал его маслом, надел свежую одежду для
жертвоприношения и пошел к палатке Ланнона. Ланнон совещался с группой
своих советников и чиновников, они сидели вокруг него на подушках и
шкурах. Ланнон поднял голову, улыбнулся и подозвал Хая.
- Чаша вина со мной, Хай. Пройдет немало дней, прежде чем мы сможем
выпить другую, потому что завтра на рассвете я тебя покидаю.
- Почему, мой господин?
- Возвращаюсь в Опет, и как можно быстрее. Предоставляю тебе получше
распорядиться рабами и скотом.
Они выпили вместе, обмениваясь внешне бессвязными репликами старых
друзей. При этом Хай все время подводил разговор к судьбе Манатасси, а
Ланнон искусно переводил его на другие темы. Наконец в отчаянии Хай прямо
сказал:
- Король венди, мой господин. - И замолк, потому что Ланнон с силой
ударил чашей, так что она треснула и осадоккрасного вина пролился на
шкуры, на которых они сидели.
- Ты слишком много себе позволяешь. Я приказал его убить. Вопрос
решен.
- Я считаю это ошибкой.
- Оставить его жить - значительно более серьезная ошибка.
- Мой господин...
- Хватит, Хай! Довольно, я говорю! Иди и пришли его.
На закате короля венди привели на берег реки - открытую площадку под
стенами гарнизона Сетта. Он был одет в кожаный плащ с вышитыми символами
Баала, и на нем были символические цепи жертвы. Хай стоял с жрецами и
аристократами, и когда привели обреченного короля, его глаза остановились
на Хае. Ужасные желтые глаза, казалось, впились в его плоть, извлекли душу
Хая через глазные зрачки.
Хай начал ритуал, распевая проскомидию - дароприношение, совершая
поклонение пламенеющему лику бога в западной части неба, и все это время
он чувствовал проникающий в самую его суть взгляд короля.
Помощник передал ему топор с грифами, отполированный и сверкающий
красным и золотым в последних лучах солнца. Хай подошел к стоявшему
Манатасси и посмотрел на него.
Надсмотрщики сделали шаг вперед и сорвали плащ с плеч жертвы. Теперь,
если не считать золотых цепей, он стоял обнаженный и величественный.
Сандалии из невыделанной кожи в него сняли. Надсмотрщики ждали с цепями в
руках, по сигналу Хая они собьют жертву на землю. Его шея будет
подставлена под удар.
Хай колебался, не в состоянии оторваться от этих яростных желтых
глаз. С усилием он оторвал взгляд и посмотрел вниз. Он уже начал подавать
сигнал, но рука его застыла. Он смотрел на голые ноги Манатасси.
Вокруг беспокойно зашевелились зрители, посматривая на горизонт, где
солнце быстро уходило за деревья. Скоро будет слишком поздно.
Хай по-прежнему смотрел на ноги Манатасси.
- Солнце заходит, жрец! Руби! - Резко сказал Ланнон, и звук его
гневного голоса, казалось, разбудил Хая. Он повернулся к Ланнону.
- Мой господин, ты должен это увидеть.
- Солнце заходит, - нетерпеливо повторил Ланнон.
- Посмотри, - настаивал Хай, и Ланнон подошел к нему.
- Смотри! - Хай указал на ноги короля, и Ланнон нахмурился и сдержал
дыхание.
Ноги Манатасси были чудовищно искажены, глубокая щель между пальцами
шла до середины ступни, так что ступня напоминала лапу сверхъестественной
птицы. Ланнон невольно отступил, делая знак солнца, чтобы отвратить зло.
- У него лапы птицы, священной птицы солнца Баала. - Шепот и гул
среди зрителей усилились. Они с любопытством приблизились.
Хай повысил голос. "Я объявляю, что этот человек помечен божьим
знаком. Он не может быть послан вестником".
И в этот момент солнце скрылось за горизонтом, в воздухе стало темно
и прохладно.
Ланнон дрожал от гнева, губы и лицо у него побледнели, на щеке четко
выделялась черная полоска раны.
- Ты бросил мне вызов! - негромко сказал он, но голос его дрожал от
гнева.
- Он помечен богом! - возразил Хай.
- Не прячься за своими богами, жрец. Мы с тобой оба знаем, что
решения Баала принимает Хай Бен-Амон.
- Величество! - выдохнул Хай при этом обвинении, при этом ужасном
богохульстве.
- Ты бросил мне вызов, - повторил Ланнон. - Ты сделал этого варвара
недосягаемым для меня, ты хочешь поиграть со мной в игру политики и
власти.
- Это неправда, мой господин. Я не посмел бы.
- Ты посмел, жрец. Ты посмел бы украсть зубы из пасти живого Великого
Льва, если бы это пришло тебе в голову.
- Мой господин, я твой самый верный...
- Предупреждаю тебя, жрец, будь осторожен. Ты высоко летаешь в
четырех царствах, но помни, что делаешь это только благодаря мне.
- Я это хорошо знаю.
- Я, который вознес тебя, так же легко могу и низвергнуть.
- И это я знаю, мой господин, - покорно сказал Хай.
- Тогда отдай мне варвара, - потребовал Ланнон, и Хай взглянул на
него с выражением глубокого сожаления.
- Я не вправе его отдать, мой господин. Он принадлежит богам.
Ланнон гневно зарычал и схватил амфору с вином. Он швырнул ее Хаю в
голову, и тот покорно увернулся. Амфора ударилась о кожаную стену палатки,
которая смягчила удар, и амфора, не разбившись, упала на пол, вино
вылилось из горлышка и впиталось в сухую землю.
Ланнон вскочил на ноги, возвышаясь над Хаем, протягивая к нему сжатые
кулаки, глаза его смотрели жестко, толстые золотые кольца плясали на
плечах, он дрожал от гнева.
- Иди! - сдавленным голосом приказал он. - Уходи быстрее, иначе...
Хай не стал дожидаться объяснения.
Ланнон Хиканус вышел из Сетта с охраной в шестьсот человек, и Хай
смотрел ему вслед со стен гарнизона. Он предчувствовал неприятности и свою
уязвимость без царской милости.
Хай смотрел, как небольшой отряд проходит между рядами легиона, на
Ланноне была легкая одежда, он простоволос, и его золотые волосы сверкают
в лучах солнца. Охрана была в нагрудниках и шлемах, с луками, мечами и
копьями. Рядом с Ланноном шел маленький пигмей, начальник охоты бушмен
Ксаи. Он всегда, как тень, рядом с царем.
Легион приветствовал Ланнона, голоса солдат ясно доносились снизу, и
Ланнон прошел в ворота. Он выше всех окружающих, улыбающийся, гордый и
прекрасный.
Он поднял голову, увидел на стене Хая, и улыбка на его лице уступила
место яростной гримасе; не обращая внимания на нерешительный салют Хая,
Ланнон прошел в ворота и двинулся по дороге, ведущей на юг, в срединное
царство.
Хай смотрел, пока лес не скрыл отряд из виду, потом повернулся,
чувствуя себя очень одиноким. Пошел туда, где на соломенной постели умирал
король-раб в углу палатки Хая.
В усиливающейся жаре утра резко разносился гнилой запах раны, похожий
на вонь болот или давно погибшего животного.
Одна из старух рабынь обкладывала тело компрессами, пытаясь уменьшить
жар. Она подняла голову и на вопросительный взгляд Хая лишь покачала ею.
Хай присел рядом с матрацем и коснулся кожи короля. Она была сухой и
горячей, Манатасси бредил.
- Пошли за надсмотрщиком, - раздраженно приказал Хай. - Пусть снимет
эти цепи.
Поразительно, как лихорадка съедает плоть с этого огромного скелета,
под кожей проступают кости, лицо съеживается, кожа меняет цвет со
сверкающего пурпура на сухой пыльно-серый.
Рана в паху раздулась, стала горячей и твердой, покрылась дурно
пахнущим струпом, из которого медленно сочилась водянистая
зеленовато-желтая жидкость. С каждым часом жизнь в короле-рабе, казалось,
затухает, тело его становится все более горячим, рана разбухает, она уже
размером с мужской кулак.
На следующий день в полдень Хай в одиночестве вышел из лагеря и
поднялся на холм, где мог быть наедине со своим богом. Здесь, в долине
большой реки, солнечный бог казался присутствующим повсюду, и его обычно
приятное и теплое внимание становилось угнетающим. Казалось, он заполняет
все небо, он бьет по земле своими лучами, как молот кузнеца по наковальне.
Хай произнес вступительную молитву, но поверхностно, бормотал строки,
потому что сердился на своих богов и хотел, чтобы они знали о его
неудовольствии.
- Великий Баал, - он опустил более пышные титулы и сразу перешел к
главной теме своего протеста: - следуя твоему несомненному желанию, я спас
человека, на котором твой знак. Я не собираюсь жаловаться и не хочу
усомниться в мотивах твоих действий, но должен сказать, что это дело было
нелегким. Мне пришлось многим пожертвовать. Я ослабил положение верховного
жреца Баала при дворе царя, естественно, я думаю не о себе лично, а только
о своем влиянии как твоего агента и слуги. То, что ослабляет меня,
ослабляет и преклонение перед богами, - с удовлетворением сказал Хай: это
несомненно привлечет их внимание. Хай чувствовал, что он поступает
правильно, пора кое о чем заявить, чтобы укрепить нити взаимных
обязательств.
- Ты знаешь, что ни один твой приказ не был для меня слишком труден,
под все тяжести, которые ты на меня возлагал, я с радостью подставлял
плечо, потому что всегда верил в твою мудрость и справедливость.
Хай замолк, чтобы перевести дух и поразмыслить. Он сердился, но не
хотел давать волю языку. Он оскорбил царя, не стоит оскорблять и богов. Он
приступил к заключительному обращению.
- Однако в случае с этим отмеченным божьим знаком варваром у меня нет
такой уверенности. Я дорогой ценой спас его - но с какой целью? Неужели
теперь он должен умереть? - Хай снова помолчал, чтобы бог усвоил вопрос.
- Я прошу тебя самым почтительным образом, - Хай добавил ложку меду,
- сделать твои намерения ясными для меня, твоего самого внимательного и
покорного слуги.
Хай снова помолчал. Смеет ли он использовать более сильные выражения?
Решил, что не стоит. Напротив, он обе руки расставил в жесте бога-солнца и
запел хвалу Баалу, со всем искусством и красотой, на какие был способен.
Его голос, сладкий и дрожащий, разносился в жаркой тишине дикой местности
и способен был заставить богов заплакать. Когда последняя чистая нота
замерла в нагретом воздухе, Хай вернулся в лагерь и бронзовой бритвой
разрезал огромное вздутие в паху короля. Манатасси в бреду закричал от
боли, и из раны полился желтый зловонный гной. Хай приставил к открытой
ране припарки из прокипяченного зерна, завернутого в чистую ткань; ткань
тоже была прогрета, чтобы прогнать яд. К вечеру лихорадка прошла,
Манатасси лежал истощенный, но спал естественным сном. Хай стоял над ним,
улыбаясь и чувствуя себя счастливым. Он чувствовал, что выиграл сражение
за этого гиганта, вырвал его из темных челюстей смерти своей молитвой и
стараниями. Он испытывал гордое чувство собственника, и когда старуха
рабыня принесла ему чашу доброго зенгского вина, Хай высоко поднял ее,
приветствуя спящего гиганта.
- Боги дали тебя мне. Ты мой. Отныне ты живешь под моей защитой, и я
обещаю тебе ее. - И он осушил чашу.
Слабость душила его, прижимала к жесткому соломенному матрацу. Трудно
было поднять голову или руку, и он ненавидел свое тело, изменившее ему. Он
медленно повернул голову и открыл глаза.
В палатке на циновке из плетеного тростника сидел странный маленький
человек. Манатасси с интересом следил за ним. Человек склонился над
блестящим металлом, расплющенным и превращенным в тонкий гибкий лист,
заостренным ножом он наносил на мягкую поверхность какие-то знаки. Каждый
день он по многу часов проводил за этим необычным занятием. Манатасси
смотрел, видел быстрые птичьи движения головы и рук, от которых звенели
свисающие золотые ушные кольца и дрожали густые черные волосы.
Голова казалась слишком большой для этого сгорбленного тела, руки и
ноги тоже большие, длинные и сильные, черные волосы покрывают руки и
тыльную сторону ладони. Манатасси вспомнил скорость и силу этого тела в
битве. Он слегка поднял голову и посмотрел на повязки, покрывавшие нижнюю
часть его тела.
В тот же момент Хай одним движением оказался на ногах, он подошел к
матрацу и с улыбкой наклонился.
- Ты спишь, как грудной ребенок. - Манатасси смотрел на него,
удивляясь, как человек может так смертельно оскорблять верховного
повелителя венди - и при этом улыбаться.
- Айя, принеси еды, - крикнул Хай старухе рабыне и сел на подушку
рядом с матрацем Манатасси. Манатасси ел с огромным аппетитом и краем уха
слушал нелепое описание луны как белолицей женщины. Он удивлялся, как
такой искусный воин может быть столь наивен. Достаточно посмотреть на
луну, чтобы увидеть, что это лепешка из зерна, ее постепенно поедает
Митаси-Митаси, великий бог, и тогда на лепешке ясно виден след его укуса.
- Ты понял? - озабоченно спросил Хай, и Манатасси с готовностью
ответил:
- Понял, высокорожденный.
- Ты поверил? - настаивал Хай.
- Поверил. - Манатасси дал ответ, который, как он знал, понравится, и
Хай счастливо улыбнулся. Его усилия по обучению короля-раба приносили свои
плоды. Он тщательно объяснил теорию символического представления, указав
Манатасси, что луна не Астарта, а ее символ, ее знак. Он объяснил прибытие
и убытие луны как символическое подчинение женщины мужчине, повторяемое в
смертных женщинах месячными периодами болезни.
- А теперь великий бог Баал, - сказал Хай, и Манатасси про себя
вздохнул. Он знал, что за этим последует. Этот странный человек теперь
будет говорить о дыре в небе, через которую приходит и уходит
Митаси-Митаси. Он постарается заставить Манатасси поверить, что это
человек с развевающейся рыжей бородой. Что за противоречивый народ, эти
бледные, похожие на призраков существа. С одной стороны, у них оружие,
одежда, удивительные предметы и почти волшебное мастерство в гражданских и
военных делах. Он видел, как они сражаются и работают, и это поразило его.
Но те же самые люди не видят истины, которую понимает даже не отнятый от
груди ребенок его племени.
Первая сознательная мысль Манатасси, когда он пришел в себя от
горячего тумана лихорадки, была мысль о побеге. Но теперь, вынужденный
из-за своей слабости сохранять роль наблюдателя, он решил пересмотреть
свои планы. Здесь он в безопасности, этот странный горбун обладает большой
властью, а он под его защитой. Он это знал теперь. Никто не тронет его,
пока его защищает его новый хозяин.
И он знал, что тут есть чему поучиться. Если он усвоит знания и
искусства этих людей, он станет в тысячу раз сильнее. Он станет величайшим
военным вождем племен. Они использовали свое воинское искусство, чтобы
победить его, а он победит их с помощью их же искусства, которое усвоит у
них.
- Ты понял? - серьезно спросил Хай. - Ты понял, что Баал хозяин всего
на небе и на земле?
- Понял, - ответил Манатасси.
- Ты признаешь богов Астатру и Баала?
- Признаю, - согласился Манатасси, и Хай был доволен.
- Они пометили тебя своим знаком. И правильно, что теперь ты посвящен
им. Когда доберемся до города, я совершу церемонию посвящения в большом
храме Баала. Я выбрал для тебя имя, старое тебе больше не понадобится.
- Как хочешь, высокорожденный.
- Отныне ты будешь называться Тимон.
- Тимон, - корол-раб попробовал это имя на слух.
- Это был воин-жрец во времена правления пятого Великого Льва.
Замечательный человек.
Тимон кивнул, не понимая, но решив слушать, ждать и учиться.
- Высокорожденный, - негромко сказал он, - что за знаки ты наносишь
на этот желтый металл?
Хай вскочил и поднес к матрацу золотой свиток.
- Так мы сохраняем слова, рассказы и мысли. - И он начал объяснять
суть письма и был вознагражден тем, как быстро уловил Тимон суть
фонетического алфавита.
На полоске кожи черными чернилами из сажи Хай написал имя Тимона, и
они вместе произнесли его по буквам. Тимон радостно смеялся своему первому
достижению.
- Да, - думал он, - тут есть чему учиться, но времени у меня мало.
В глиняном ящике легионы Гая Теренция Варрона ударили в слабый центр
Ганнибала. Центр подался, с засасывающим сопротивлением теста. Как и
задумал Ганнибал, испанцы и галлы отступили.
- Ты видишь, Тимон? Какая красота, какая гениальность замысла! -
возбужденно воскликнул Хай на пуническом, переставляя фишки.
- А где теперь Мархабал? - столь же возбужденно и на том же языке
спросил Тимон. Спустя два года он бегло говорил на пуническом, и только
протяжное произношение гласных нарушало его совершенное владение языком.
- Здесь, - Хай коснулся фишек, обозначавших кавалерию, - он держит
своих коней на короткой узде. - Тимон знал, что лошадь - это быстрое
животное, похожее на зебру. На спинах таких животных едут воины.
- Теперь Варрон окружен? - спросил Тимон.
- Да! Да! Ганнибал заманил его и окружил. И что он теперь делает,
Тимон?
- Резервы, - предположил Тимон.
- Да! Ты понял! Нумидийские и африканские резервы. - Хай в
возбуждении подпрыгивал вверх и вниз. - Он выпустил их, оценив точный
момент, как великий мастер. Они ударили во фланги Варрона, зажали его в
тиски, стеснили так, что его солдаты не могли маневрировать. И что теперь,
Тимон, что теперь?
- Кавалерия?
- Да! Кавалерия! Мархабал! Верный брат. Начальник кавалерии, ждавший
весь день. Вперед! крикнул Ганнибал. - Хай возбужденным жестом взметнул
руки. - Вперед, брат мой! Скачи со своими дикими иберийцами! Они ударили
на римлян, Тимон. В нужный момент, в самый нужный момент. Пять минут - и
было бы слишком рано. Еще пять минут - и слишком поздно. Расчет! Расчет!
Талант великого полководца - в точном расчете времени. А также талант
государственного деятеля, юриста, бизнесмена, торговца. Правильное
действие в нужное время.
- А результат, высокорожденный, каков результат? - умолял Тимон,
мучимый любопытством. - Была ли победа?
- Победа? - спросил Хай. - Да, Тимон. Победа. Победа и бойня. Восемь
хваленых римских легионов уничтожены до единого человека, целиком две
консульских армии.
- Восемь легионов, высокорожденный, - удивился Тимон. - Сорок восемь
тысяч человек в одной битве?
- Больше, Тимон. Погибли и вспомогательные войска. Шестьдесят тысяч
человек! - Хай провел рукой по ящику, сметая фишки римских легионов. - Мы
выигрывали битвы, Тимон, но они выигрывали войны. Три войны. Три кровавые
войны, которые уничтожили нас... - Хай замолк. Голос его звучал сдавленно.
Он бысто отвернулся и прошел к кувшину с водой. Тимон заторопился к нему и
держал кувшин, пока Хай мыл руки и причесывал бороду. - Этим кончается
наше изучение кампаний Ганнибала, Тимон. Я приберегал Канны напоследок.
- Кого будем изучать дальше, высокорожденный?
- Того, кого сам Ганнибал считал наиболее искусным полководцем в
истории.
- Кто же это?
- Александр Третий, - ответил Хай, - царь македонский. Тот, который
уничтожил Персидскую империю, кого Дельфийский оракул провозгласил
непобедимым, а люди назвали Великим.
Тимон подал Хаю плащ, и Хай застегнул пряжку, выходя из храмовой
школы через маленькую калитку во внутренней стене. Тимон шел на шаг за
ним, одетый в короткую голубую одежду домочадцев Хая, с легкой золотой
цепью, кинжалом и кошельком на поясе - знаком высокого доверия рабу. Он
шел слева от хозяина, чтобы не мешать его правой руке; свою руку он держал
на рукояти кинжала.
- Высокорожденный, способ, которым Ганнибал окружил Варрона...
- Да? - подбодрил его Хай.
- Разве нельзя было укрепить центр и наступать флангами? - Хай
объяснил, и они пустились в обсуждение боевой тактики и стратегии, пока не
оказались за главными воротами района храма. Тут уже беседа стала
невозможной, потому что странную пару тут же заметили. Гигантский черный
раб и его маленький, похожий на гнома хозяин. Хая приветствовали, пытались
притронуться к нему, послушать, о чем он говорит, а может, и получить
монету из кошелька на поясе Тимона.
Хаю его популярность нравилась. Он улыбался, шутил и протискивался
сквозь толпу. Победоносный полководец - после рейда за рабами были еще две
кампании, почитаемый жрец, известный остроумец и певец, богатый филантроп
(состояние Хая за последние два года значительно увеличилось), он повсюду
становился объектом низкопоклонства и лести.
Они пересекли рынок с его зрелищами, звуками и запахами - пряностей и
открытых сточных канав. В одном месте продавали девушку-рабыню смешанной
крови юе, и аукционер заметил Хая в толпе и обратился к нему.
- Мой господин, произведение искусства для тебя. Статуя из желтой
слоновой кости, - и он распахнул плащ девушки, обнажив ее тело.
Хай рассмеялся и в знак отказа махнул рукой. Они прошли вдоль
каменного причала, где рядами стояли корабли, почти касаясь друг друга, их
трюмы открыты, бегают грузчики, разгружая и нагружая товары. Из таверн и
винных лавок, окружающих причал, доносился запах кислого вина и взрывы
пьяного смеха. Проститутки манили клиентов из узких проходов между
магазинами. Тусклое освещение смягчало их накрашенные охрой щеки и губы -
Хай подивился, какое удовольствие находит мужчина в их обществе.
За шумной гаванью находился район домов аристократических семей и
богатых купцов, каждый дом окружала высокая глиняная стена с прочными
резными деревянными воротами. Дом Хая был одним из наименее
презентабельных в этом районе, с входом со стороны узкого переулка и с
видом с плоской крыши на озеро.
Пройдя за ворота, Хай снял плащ и меч и отдал их Тимону со вздохом
облегчения и прошел через мощеный центральный дворик.
Принцы и принцессы уже ждали его. Их было четырнадцать во главе с
близнецами Хеланкой и Имилце. Девочки за прошедшие годы выросли и вступили
в период между девичеством и женственностью. Слишком молодые, чтобы
кокетничать, слишком взрослые, чтобы встретить Хая поцелуями.
У более юных представителей семьи Барка таких сдерживающих
соображений не было, и они окружили Хая. Хай сам возложил на себя
обязанности по религиозному обучению детей царского дома, и несмотря на
охлаждение между царем и жрецом Ланнон не вмешивался в это дело. Не
разрешал, но и не запрещал. Хай провел своих учеников в просторную
гостиную дома.
Во дворе одна из нянек подождала, пока ее подопечные уйдут с Хаем,
прежде чем повернуться и отыскать глазами Тимона. Это была высокая девушка
с сильными плечами, тонкой талией и широкими бедрами. Ноги у нее прямые и
сильные, а руки с узкими розовыми ладонями изящной формы. Волосы у нее
были убраны и смазаны маслом по обычаю венди, потому что она была из
племени Тимона. Взятая в большом рейде, она не была рождена рабыней и
отличалась от покорных слуг, знавших только рабство. Ее стойкость и
независимость были такими же, как у Тимона. Кожа у нее чуть светлее, чем у
него, а зубы маленькие и ровные - и очень белые, когда она улыбнулась
Тимону.
Тимон резко наклонил голову, отдавая приказ, и девушка-рабыня - ее
