Мисс Пим расставляет точки | |
единственный шанс их попробовать.
Женщина улыбнулась, наполовину, похоже, — мысли о дочери,
наполовину — собственному ребяческому желанию.
Значит, это родители кого-то из студенток.
Интересно, кого же, подумала Люси, наблюдая за ними поверх
своей чашки с кофе.
Может быть, Бо. О нет, Бо из богатой семьи. Тогда кого же?
Она бы не прочь приписать их Дэйкерс, но были сомнения.
Головка с волосами как кудель вряд ли могла быть унаследована
от этого серьезного брюнета, да и такая спокойная умная женщина
не могла родить такую невероятную сумасбродку, как Дэйкерс.
И тут Люси внезапно поняла, чьи это брови.
Мэри Иннес.
Это родители Мэри Иннес. И каким-то удивительным образом
стала понятна сама Мэри Иннес. Ее серьезность; то, что кажется,
будто она принадлежит другому веку; то, что она не считает
жизнь очень веселой штукой. Иметь определенные представления о
том, как хотелось бы жить и не иметь достаточно денег, чтобы
жить по этим стандартам — не очень радостная комбинация для
девушки, будущее которой целиком зависит от того, насколько
успешно закончит она курс обучения.
В тишине, наступившей после ухода мисс Невилл, Люси
услышала собственный голос:
— Простите, ваша фамилия Иннес?
Они повернулись, изумленные; потом женщина улыбнулась и
проговорила:
— Да. Мы где-нибудь встречались?
— Нет, — ответила бедная Люси, покраснев слегка, как это
обычно бывало, когда из-за собственной импульсивности она
оказывалась в неловком положении. — Просто я узнала брови
вашего мужа.
— Мои брови!? — удивился мистер Иннес, но его жена,
соображавшая быстрее, рассмеялась.
— Конечно! — воскликнула она. — Мэри! Значит, вы из
Лейса? Вы знаете Мэри? — Когда она произносила эти слова, ее
лицо засветилось, а голос зазвенел. "Вы знаете Мэри?" Значит,
она так счастлива сегодня потому, что увидит дочь?
Люси объяснила, кто она такая, и представила Детерро,
которая была необыкновенно довольна, обнаружив, что эта
очаровательная пара все о ней знает.
— Мы знаем о Лейсе почти все, — сказала миссис Иннес, —
хотя никогда в нем не были.
— Никогда не были? Кстати, может быть, вы пересядете к
нам, и мы вместе выпьем кофе?
— Лейс слишком далеко, мы не могли приехать и осмотреть
его прежде, чем Мэри поступила туда. Поэтому мы решили
подождать, пока она закончит курс и приехать на Показательные
выступления.
Люси сделала вывод, что только непосильные расходы
вынудили мать Мэри Иннес ждать несколько лет, иначе она бы
приехала в Лейс просто посмотреть, как живет ее дочь.
— А теперь вы едете туда, конечно?
— Нет. Как ни странно, нет. Мы едем в Ларборо, мой муж —
он врач — должен присутствовать там на съезде. Несомненно, мы
могли бы заехать в Лейс, но сейчас неделя выпускных экзаменов,
и если родители без всякой причины неожиданно свалятся ей на
голову, это только отвлечет Мэри. Трудновато, правда, проехать
мимо, когда она — так близко, но мы так долго ждали, подождем
еще дней десять. Вот только мы не смогли удержаться, свернули с
главного Западного шоссе и заехали в Бидлингтон. Мы не думали,
что встретим здесь кого-нибудь из Лейса рано утром, особенно в
экзаменационную неделю, а нам очень хотелось увидеть место, о
котором Мэри столько рассказывала.
— Ведь в день Показательных выступлений у нас не будет
времени, — добавил доктор Иннес. — Так много надо будет
посмотреть. Удивительно разностороннее обучение, не правда ли?
Люси согласилась и рассказала, какими разнообразными
показались ей миры, представшие перед ней в первый вечер в
преподавательской гостиной.
— Вот-вот. Мы были немного удивлены, когда Мэри избрала
эту специальность — она никогда не проявляла особого интереса
к спорту, я думал, что она пойдет учиться медицине, но она
сказала, что хочет получить многогранную профессию и, похоже,
она нашла то, что хотела.
Люси вспомнила, какая целеустремленность виделась ей в
этих прямых бровях. Она была права в своих физиономических
наблюдениях. Если у Мэри Иннес есть честолюбивые замыслы, она с
ними легко не расстанется. Право, брови — полезнейшая вещь.
Когда психология выйдет из моды, она, Люси, напишет книгу о
физиономистике. Под псевдонимом, конечно. К физиономистике не
очень хорошо относятся в среде интеллигенции.
— Ваша дочь очень красива, — неожиданно сказала Детерро.
Она проглотила большой кусок пирога и, почувствовав удивление
четы Иннес, которые внезапно замолчали, посмотрела на них: — В
Англии не принято поздравлять родителей с красотой их дочерей?
— Нет-нет, — торопливо сказала миссис Иннес, — все в
порядке, просто мы никогда не считали Мэри красивой. Конечно,
на нее приятно смотреть; по крайней мере, мы так думаем; но
родители всегда склонны несколько преувеличивать достоинства
единственной дочери. Она...
— Когда я впервые приехала в Лейс, — снова заговорила
Детерро, протягивая руку еще за одним куском пирога (как только
ей удается сохранять фигуру!), — шел дождь, на деревьях, как
дохлые летучие мыши, висели грязные листья и падали на всех, а
все носились кругом и кричали: "О, дорогая, как поживаешь? Ты
хорошо провела каникулы? Дорогая, ты не поверишь, я оставила
свою новую хоккейную клюшку на платформе в Крью!" И тут я
увидела девушку, которая не бегала и не кричала и была похожа
на портрет моей пра-пра-прабабушки, который висит в столовой
дома внучатого племянника моей бабушки, и я сказала себе: "В
конце концов, здесь не сплошное варварство. Если бы это было
так, этой девушки здесь бы не было. Остаюсь." Мисс Пим,
пожалуйста, можно еще кофе? Ваша дочь не только красива, она
единственная красивая девушка в Лейсе.
— А как же Бо Нэш? — проявила лояльность Люси.
— В Англии на Рождество — мисс Пим, пожалуйста,
чуть-чуть молока — журналы стараются быть развлекательными и
печатают яркие красивые фотографии, которые можно окантовать и
повесить над плитой на кухне, чтобы порадовать сердца кухарки и
ее друзей. Эти картинки очень блестят...
— Ну, это явная клевета! — воскликнула миссис Иннес. —
Бо хорошенькая, очень хорошенькая, и вы знаете это. Я забыла,
— обратилась она к Люси, — что вы всех их знаете. Бо —
единственная, с кем мы знакомы; она гостила у нас однажды на
каникулах на Пасху; когда на Западе погода мягче, чем в
остальной Англии; а Мэри один раз жила у них несколько недель
летом. Мы были в восторге от Бо. — она повернулась за
поддержкой к мужу, который, казалось, слишком погрузился в свои
мысли.
Доктор Иннес встрепенулся — у него был крайне утомленный
вид перегруженного работой G.P. [G.P. — General Practioner —
участковый, районный врач (англ.)], наконец-то присевшего
отдохнуть, и его мрачноватое лицо приняло мальчишеское, слегка
зловредное выражение, сквозь которое просвечивала нежность.
— Было очень непривычно видеть, как наша всезнайка,
полагающаяся только на себя, позволяет собой командовать, —
проговорил он.
Миссис Иннес явно не ожидала такого высказывания, но
решила извлечь из него пользу.
— Быть может, — сказала она, как будто эта мысль только
что пришла ей в голову, — потому, что мы всегда относились к
самостоятельности Мэри как к чему-то само собой разумеющемуся,
ей было приятно дать покомандовать собой. — А затем, обращаясь
к мисс Пим: — Мне кажется, они так дружны, потому что
дополняют друг друга. Я рада этому, Бо нам очень нравится и,
потом, у Мэри никогда не было близкой подруги.
— Очень напряженная программа обучения, правда? —
произнес доктор Иннес. — Я иногда заглядываю в тетради дочери
и поражаюсь, зачем им дают все то, что даже врачи забывают, как
только закончат медицинские школы.
— Сечение villi, — вспомнила Люси.
— Да, что-то вроде этого. Похоже, вы за четыре дня стали
очень эрудированной в медицине.
Появились пирожки, и несмотря на то, что тесто "не
поднялось", ради того, чтобы их попробовать, стоило приехать с
самого Запада. Всем было очень весело. Люси чувствовала, что
комната, действительно, была как будто пропитана радостью, что
радость окутывала все, как лившийся снаружи солнечный свет.
Даже лицо доктора приобрело довольный и размягченный вид. Что
же касается миссис Иннес, Люси редко приходилось видеть, чтобы
на лице женщины отражалось такое счастье — одно то, что она
находится в комнате, где часто бывала ее дочь, казалось, было
чем-то вроде общения с ней, а через несколько дней она увидит
ее саму и они вместе порадуются ее успехам.
Если бы я вернулась в Лондон, подумала Люси, мне никогда
не пришлось пережить подобное. Что бы я сейчас делала?
Одиннадцать часов. Пошла бы погулять в парк и решала бы, как
избежать приглашения в качестве почетного гостя на какой-нибудь
литературный обед. Вместо этого у меня есть вот что. И все это
потому, что доктору Найт захотелось поехать на медицинскую
конференцию. Нет, потому, что давным-давно Генриетта
заступилась за меня в школе. Подумать только, все, что
происходит сейчас, в это залитое солнцем английское июньское
утро, началось в темной школьной раздевалке, заполненной
маленькими девочками, надевающими галоши. Что же такое
первопричина вообще?
— Было очень приятно, — сказала миссис Иннес, когда все
опять вышли на деревенскую улицу. — И как славно, что скоро мы
снова встретимся. Ведь вы будете в Лейсе в день Показательных
выступлений?
— Надеюсь, буду, — ответила Люси и подумала, удобно ли
так долго пользоваться гостеприимством Генриетты.
— И помните, что вы обе дали честное слово и торжественно
обещаете никому не рассказывать о нашей сегодняшней встрече, —
сказал доктор Иннес.
— Обещаем, — ответили Люси и Детерро, глядя, как их
новые друзья усаживаются в машину.
— Как ты думаешь, я смогу развернуться за один раз и не
задеть здание почты? — спросил доктор Иннес в раздумье.
— Мне бы ужасно не хотелось увеличивать число
бидлингтонских мучеников, — проговорила его жена. — Скучное
общество. С другой стороны, что за жизнь без риска?
Доктор Иннес запустил мотор и проделал рискованный маневр.
Ступица его переднего колеса оставила легкую царапину на
девственно-белой стене почты.
— Метка Джервиса Иннеса, — сказала миссис Иннес и
помахала рукой. — До дня Показательных выступлений — и молите
Бога о хорошей погоде! Au revoir! [Au revoir — до свидания
(франц.)]
Посмотрев, как, становясь все меньше и меньше, удаляется
по деревенской улице машина, Люси с Детерро повернули к полевой
тропинке, к Лейсу.
— Какие милые люди! — проговорила Детерро.
— Очаровательные. Подумать только, мы бы никогда с ними
не познакомились, если бы вам сегодня утром до смерти не
захотелось выпить хорошего кофе.
— Скажу вам по секрету, мисс Пим, это тот тип англичан, к
которому все другие нации испытывают необыкновенную зависть.
Такие спокойные, такие воспитанные, так приятно на них
смотреть. Ведь они бедны, вы заметили? Блузка у нее совсем
выгорела. Она когда-то была голубой, я заметила, когда она
нагнулась и воротник приподнялся. Несправедливо, что такие люди
бедны.
— Нелегко ей было проехать мимо, не повидав дочь, когда
она была так близко, — задумчиво сказала Люси.
— Ах, у нее есть характер, у этой женщины. Она правильно
сделала, что не поехала. Старшие на этой неделе ни одной своей
частичкой не могут интересоваться посторонними делами. Выньте
хоть одну единственную частичку, и — хоп! — все рухнет. —
Нат Тарт сорвала росшую на берегу у моста крупную маргаритку и
фыркнула (это был первый смешок, который Люси услышала от нее):
— Интересно, как мои коллеги справляются с загадками типа
"одна-нога-за-линией-поля".
А Люси подумала, интересно, как ее саму опишет Мэри Иннес,
когда в воскресенье будет писать родителям.
Как сказала миссис Иннес, забавно будет вернуться домой и
прочесть, что напишет о вас Мэри в воскресном письме. Это
похоже на теорию относительности. Как будто вернуться в прошлый
вечер.
— Странно, что Мэри Иннес напоминает вам чей-то портрет,
— сказала она Детерро. — Потому, что мне тоже.
— Ах, да, прабабушку моей бабушки. — Детерро бросила
маргаритку в воду и смотрела, как течение унесло ее под мост
дальше, так что скоро она скрылась из виду. — Я не стала
говорить этого милым Иннесам, но моя пра-пра-прабабушка не
пользовалась особой любовью у своих современников.
— О? Может быть, она была застенчивой? То, что мы
называем комплексом неполноценности?
— Мне об этом ничего не известно. Ее муж умер очень
вовремя. Для женщины всегда неприятно, когда ее муж умирает
очень вовремя.
— Вы хотите сказать, она его убила!? — От испуга Люси
остановилась, как вкопанная.
— О, нет. Скандала не было, — произнесла Детерро с
укоризной. — Просто ее муж умер очень вовремя. Он слишком
много пил, был заядлым игроком и не очень привлекательным
человеком. И была гнилая ступенька на верху лестницы. Очень
высокой лестницы. И однажды он наступил на нее, когда был пьян.
Вот и все.
— А она потом еще раз вышла замуж? — спросила Люси,
переварив это сообщение.
— О, нет. Она ни в кого не была влюблена. У нее был сын,
которого надо было воспитывать, и поместья — теперь они были в
безопасности, когда некому стало проигрывать их в карты. Она
прекрасно управляла поместьями. От нее и моя бабушка
унаследовала свой талант. До того, как приехать из Англии,
чтобы выйти замуж за дедушку, бабушка никуда не выезжала из
своего округа, Чарльз-стрит, Первый Западный. А через полгода
она управляла поместьем. — Детерро вздохнула, выражая
восхищение. — Удивительные люди, эти англичане.
VIII
Мисс Пим сидела в роли наблюдателя на письменном экзамене
по патологии, чтобы дать мисс Люкс время для проверки и
проставления оценок предыдущих работ. На цыпочках вошла
маленькая секретарша мисс Ходж и почтительно положила перед ней
на стол пришедшую на ее имя почту. Мисс Пим, хмурясь,
просматривала экзаменационные вопросы и думала, как плохо
соотносятся слова типа artritis gonorrhoica или suppurative
teno-synovitis с чистым воздухом летнего утра. Emphysema
звучала не так ужасно; такое название садовник мог бы дать
какому-нибудь цветку. Какому-нибудь сорту водосбора, например.
И Kyphosis Люси могла представить себе как родственника
георгина. Myelitis был бы, наверно, мелким вьющимся растением с
яркосиними цветами, которые бы имели тенденцию розоветь, если
за ними плохо ухаживали. A tabes dorsalis явно был экзотичным
цветком из рода тигровых лилий, дорогим и чуть-чуть
неприличным.
Chorea. Sclerosis. Pes Varus.
Господи Боже, неужели эти юные девицы знают все это?
Назначить лечение той или иной болезни в зависимости от того,
была ли она а) наследственной, б) вызвана травмой или в)
вызвана истерией? Ну-ну. Как она могла так заблуждаться, что
даже испытывала некое покровительственное чувство по отношению
к этим юным созданиям? С возвышения, на котором стоял ее стол,
мисс Пим с нежностью посмотрела на студенток. Все усерднейшим
образом писали. Лица были сосредоточенные, но не очень
встревоженные. Только Роуз казалась обеспокоенной, и Люси
подумала, что ей больше идет выражение беспокойства, чем
самодовольства, и от сочувствия удержалась. Дэйкерс, не
отрываясь, писала, водя носом по бумаге, высунув язык;
заканчивая одну строчку и начиная другую, она машинально
вздыхала. Бо имела самоуверенный и независимый вид, как будто
она писала приглашения; сомнения никогда не тревожили ее; ни ее
нынешняя жизнь, ни будущее положение не таили в себе никакой
опасности. Лицо Стюарт под яркорыжими волосами было бледным, но
на губах играла легкая улыбка: будущее Стюарт тоже было
определено. Она поедет в школу Кордуэйнерса, вернется домой, в
Шотландию, и заберет с собой свои диски. В субботу Люси
собиралась на вечеринку, которую устраивала у себя в комнате
Стюарт. ("Мы не приглашаем преподавателей на свои вечеринки, но
поскольку вы не штатный преподаватель, вас можно позвать как
друга"). Четверо Апостолов, занявшие первый ряд, время от
времени бросали друг на друга ободряющие взгляды; это была их
будущая специальность, и мелочи, которых они не знали, можно
было спокойно не упоминать. Манчестер действительно должен был
получить за свои деньги нечто стоящее. Иннес, сидевшая у окна,
изредка подымала голову и смотрела в сад, как бы ища поддержки;
ей не требовалась помощь, это явствовало из того, как неспешно
и спокойно продвигалась она в своих ответах на вопросы; она
поворачивалась взглянуть в сад как бы за неким духовным
утешением, словно говорила: "И ты, Красота, все еще здесь. Мир
все еще существует за стенами аудитории". Иннес выглядела так,
как будто колледж забрал все ее силы. Складка, идущая от носа
ко рту, все еще оставалась на месте.
С аккуратно убранного стола мисс Люкс Люси взяла нож для
бумаги и стала разбирать полученную почту. Три афиши.
Распечатывать их, нарушая тем самым священную тишину, было
необязательно. Квитанция. Годовой отчет. Большой квадратный
темноголубой конверт из очень плотной и очень дорогой бумаги,
на клапане которого яркокрасными выпуклыми буквами было
отпечатано МИЛЛИСЕНТ КРЭЙ (действительно, инстинкт саморекламы
у актрис не знает пределов), в котором наверняка содержалось
пять строчек, написанных размашистым почерком, с огромными
заглавными буквами, выражающих благодарность за ее, мисс Пим,
вклад в Благотворительный Фонд. Оставалось только письмо миссис
Монморанси. Его-то Люси и вскрыла.
Маддам, (писала миссис Монморанси)
Я зделала как вы сказали и послала посылку Фред отнес ее
на Вигмор стрит по дароге на роботу квитанцию фкладываю
положила голубую и блуску и белье как вы сказали а ваша розовая
ночная рубашка есчо не вернулас с прачечной так я положила
бежевую надеюс ничево.
Маддам, пожалуста не думайте што я много себе пазваляю но
это хорошо. Это не жизнь для женщины с книгами и без молодой
компании пожалуста не думайте што я себе много пазваляю но вы
самая милая леди у которой я когда нибудь роботала Фред гаварит
то же самое гаварит посмотреть вокруг не то что писать
пошалуста не думайте што я много себе пазваляю.
С уважением
Ваша миссис Монморанси
P.S. Железную счетку засунула в замшевые туфли
В последующие пятнадцать минут Люси переживала
разнообразные чувства: она была тронута отношением к ней миссис
Монморанси, рассердилась на прачечную и решила, что зря платит
налог на образование. Не закрытые средние школы нужны, а много
начальных, где в классах учеников будет не более десяти —
двенадцати в каждом, где будущие миссис Монморанси научатся
Трем Р [Три Р (Three R's) — выражение для определения чтения,
письма, арифметики (reading,'riting, 'rithmetic), считающиеся
основами образования.]. Старый МакЛин, покойный садовник у них
дома, бросил школу, когда ему было двенадцать лет, но он мог
написать письмо не хуже, чем ее любой университетский знакомый.
А почему? Потому что он ходил в маленькую деревенскую школу,
где были небольшие классы и хороший учитель. И еще, конечно,
потому, что он жил в эпоху, когда "три Р" значили больше, чем
бесплатная раздача молока в школах. Его научили грамоте, а
остальное уж зависело от него самого. Он жил на лепешках из
белой муки и крепком чае и умер, до конца оставаясь крепким и
бодрым, в возрасте девяноста двух лет.
От этих размышлений Люси оторвала мисс Роуз. На лице у
мисс Роуз появилось новое выражение, и Люси это новое выражение
совсем не понравилось. Ей приходилось видеть на лице мисс Роуз
отчаяние, елейность, самодовольство, тревогу, но до сих пор у
нее не было такого вида, будто она что-то скрывает.
Что она могла скрывать?
Люси с любопытством минуту — две наблюдала за девушкой.
Роуз подняла голову, поймала взгляд мисс Пим и быстро
отвела глаза. Выражение "как будто она что-то скрывала" исчезло
с ее лица. Его сменило выражение "деланное безразличие". Люси
прекрасно знала это выражение. Недаром она была классной
руководительницей Четвертого класса начальной школы. Когда
кто-нибудь ел запретные сласти, у него на лице обязательно
появлялось такое выражение. Оно же бывало на лицах тех, кто на
уроках французского делал задания по арифметике.
Оно присутствовало и на лицах тех, кто списывал на
экзаменах.
Что там говорила Генриетта? "Ей трудно даются письменные
задания".
Так.
Эмфизема и прочие штуки, звучащие как названия цветов. —
все это было слишком трудно для мисс Роуз, вот она и решила
немного помочь себе. Вопрос был в том, что это за помощь и где
она? На коленях ее нет. Столы были открыты спереди, так что
держать на коленях шпаргалку было опасно. И на ногтях вряд ли
можно было написать многое из предмета патологии; ногти
годились только для формул. Гораздо вероятнее — записки в
рукаве, либо укрепленные с помощью резинки, либо просто
спрятанные; но у этих девушек рукава только до локтя. Тогда что
же? Где? А может быть, она просто заглянула в листки О'Доннел,
сидевшей впереди, или Томас — справа от нее?
Люси переждала пару минут, снова обратившись к своей
корреспонденции. Все школьные учительницы знали эту уловку.
Безразличным как будто взглядом она обвела Старших и вернулась
к своим письмам. Потом подняла глаза и направила их прямо на
Роуз. Голова Роуз склонилась низко над бумагой, а в ее левой
руке был зажат носовой платок. Ну, даже на носовом платке
невозможно написать что-нибудь полезное по предмету с таким
обширным материалом как патология, и платком трудно
манипулировать; с другой стороны, носовой платок не был в Лейсе
привычным предметом обихода, и наверняка сейчас никто больше не
сжимал его в руке и не вытирал им время от времени нос. Люси
решила, что каковы бы ни были источники информации Роуз, они
находились в ее левой руке. Стол Роуз стоял в конце ряда у
окна, так что слева была стена. Все, что она проделывала левой
рукой, никто не мог видеть.
Ну, подумала Люси, что в таких случаях делать?
Пройти через всю комнату, попросить показать платок и
обнаружить, что это квадратный кусочек материи, девять на
девять дюймов, с инициалами хозяйки, аккуратно вышитыми в углу,
чисто выстиранный, как это делают в хорошей прачечной?
Потребовать платок и вызвать скандал, который как ураган
обрушится на всех Старших в момент, когда они наиболее уязвимы?
Позаботиться, чтобы у Роуз не было возможности
воспользоваться своими источниками информации, и промолчать?
Последнее, очевидно, было самым разумным. Вряд ли до
настоящего момента девушка успела по-серьезному воспользоваться
этой помощью; по отношению к другим не будет несправедливостью
сделать ей этот маленький подарок.
Люси поднялась, вышла из-за стола, направилась к другому
концу комнаты и встала там, прислонившись к стене. Томас сидела
справа от нее, Роуз слева. Томас на минуту перестала писать и,
быстро улыбнувшись, посмотрела на Люси. Роуз не подняла головы.
Люси увидела, как горячая кровь прихлынула к шее девушки и та
стала пунцовой. При этом она тут же убрала носовой платок —
или что там было у нее в руке — в карман своей туники.
Ну вот, она расстроила злонамеренные махинации, но
удовлетворения при этом не почувствовала никакого. Люси впервые
пришло в голову, что то, что в четвертом младшем выглядело
предосудительной шалостью, на выпускных экзаменах у Старших
было тошнотворно отвратительно. Она была рада, что это Роуз, а
не кто-нибудь другой. Люси вернулась к своему столу на
возвышении; насколько она могла видеть, Роуз больше не делала
попыток помочь себе. Более того, она явно испытывала
затруднения. И Люси разозлилась на себя за то, что ей стало
жалко Роуз. Да, жалко. Жалко. Роуз. В конце концов, девушка
работала. Работала, как сумасшедшая, если все говорили правду.
Она не искала легкого пути, чтобы сэкономить силы. Просто
теоретические знания давались ей трудно, почти до невозможности
трудно, и в отчаянии она не устояла перед искушением.
Такой взгляд на вещи немного улучшил настроение Люси, и
остаток времени на посту наблюдающей она провела совершенно
спокойно, размышляя о природе шпаргалок. Она еще раз
просмотрела экзаменационные вопросы, поахала над огромным
количеством материала, включенного в них, и подивилась, как
Роуз удалось изобрести что-то полезное и одновременно
невидимое. Люси очень хотелось расспросить Роуз.
Самое вероятное объяснение — были две или три темы,
которых Роуз боялась, и в помощь себе нацарапала что-то на
клочке бумаги.
Иннес первая собрала исписанные листки и сколола их
скрепкой. Потом она перечитала странички, время от времени
делая поправки, положила стопку на стол, несколько секунд
посидела, отдыхая, впитывая в себя красоту сада, потом тихо
поднялась, прошла вперед и положила свою работу на стол перед
мисс Пим.
— О-о-о-ой, катастрофа! — завопила Дэйкерс. —
Кто-нибудь уже закончил? А у меня еще полтора вопроса впереди!
— Тсс-с, мисс Дэйкерс, — сказала Люси, как того требовал
долг.
Дэйкерс одарила ее сияющей улыбкой и продолжала, не
отрываясь, писать.
Стюарт и Бо сдали свои работы сразу вслед за Иннес. И вот
горка листков перед мисс Пим начала быстро расти. За пять минут
до конца отведенного на экзамен времени в аудитории оставались
только три студентки: маленькая темноволосая Томас, которая,
по-видимому, слишком много спала, чтобы быть хорошей
студенткой; невозмутимая Дэйкерс, которая все еще что-то
усердно писала, и раскрасневшаяся Роуз, у которой был
несчастный вид барахтающегося изо всех сил человека. За две
минуты до звонка оставалась одна Роуз; похоже, она была в
замешательстве, в отчаянии; она в спешке листала свои
странички, что-то вычеркивала, исправляла, добавляла.
Раздавшийся пронзительный трезвон положил конец ее
нерешительным действиям; чему быть, того не миновать. Она
поспешно собрала свои листки, и отнесла их на стол Люси, хорошо
зная, что звонок означает требование немедленно появиться в
гимнастическом зале и что фрекен не сочтет даже такое тяжелое
испытание, как письменный экзамен, достаточным оправданием
опоздания. Люси ожидала, что Роуз постарается не встречаться с
ней глазами или, по крайней мере, будет чувствовать себя не в
своей тарелке. Однако Роуз удивила ее, искренне улыбнувшись и
еще более искренне воскликнув:
— У-у-фф! Это было ужасно. — И, глубоко вздохнув,
убежала вслед за остальными.
Люси раскрыла исчирканный текст и, посмотрев на него,
испытала угрызения совести. Все-то она вообразила. Роуз вовсе
не мошенничала. По крайней мере, систематически. Ее вид, будто
ей есть что скрывать, мог быть результатом неуверенности,
пришло на ум Люси. А может быть, в худшем случае, надежды
подсмотреть что-нибудь у соседки. И краска, которая залила ее
шею, могла быть вызвана сознанием того, что ее заподозрили.
Люси прекрасно помнила время в школе, когда сознания, что ее
невинный поступок мог быть дурно истолкован, было вполне
достаточно, чтобы ее лицо запылало. Право, ей надо попросить у
Роуз прощения. Она найдет способ принести свои извинения.
Люси аккуратно сложила стопку ответов, разобрав их по
привычке в алфавитном порядке, пересчитала и отнесла наверх, в
комнату мисс Люкс, радуясь, что не надо проверять их. В комнате
никого не было; Люси положила стопку на стол и минуту постояла,
размышляя, чем бы заняться в течение часа, остававшегося до
ленча. Подумала было пойти в гимнастический зал, но решила, что
если работа студенток еще до Показательных выступлений станет
для нее обыденно-привычной, то на Показе ей будет неинтересно.
Уговорив Генриетту разрешить ей остаться до дня Показа — долго
уговаривать Генриетту, конечно, не пришлось — она не
собиралась портить себе удовольствие, насмотревшись на все
заранее. Люси пошла по лестнице вниз, задержалась у высокого
окна на площадке — как замечательно умели строить в
восемнадцатом веке! на современных лестничных площадках не
станешь останавливаться; это просто углы-повороты, маленькие,
опасные, освещаемые в лучшем случае круглыми, похожими на
судовые иллюминаторы оконцами; а отсюда ей были видны вязы на
поле позади двора, спускавшемся к реке. Она пойдет немного
полюбуется лютиками. Когда летом выдается свободный час, не
придумать лучшего занятия, чем пойти полюбоваться полем
лютиков. Люси спустилась с лестницы и пошла вдоль крыла, а
затем по крытому переходу к гимнастическому залу, к полям.
Когда она шла по переходу, ее взгляд наткнулся на какое-то
яркое пятнышко в траве, росшей по краям дорожки. Сначала ей
показалось, что это лепесток какого-то цветка, и она прошла
было мимо, но тут заметила, что это предмет квадратной формы и
отнюдь не лепесток. Люси вернулась обратно и подняла этот
предмет — крошечную записную книжечку в потертой красной
кожаной обложке. Вероятно, когда-то она была приложением к
