Здесь было два-три дома, на всем же остальном протяжении тупика
тянулись черные, мокрые от дождя, заборы, за которыми шумели уже
обнаженные ветром березы.
Поравнявшись с низеньким покосившимся от времени забором, у которого
не хватало двух узеньких досок, Александр быстро перемахнул через него.
- Следуй моему примеру, дружище, - крикнул он Козырю.
Они зашагали по мокрой траве, пробираясь между берез к маленькому
домику с мезонином, стоящему в глубине двора.
Старая облезлая собака, привязанная к полуразвалившейся конуре,
злобно залаяла на подходивших.
- Тубо, дружок! Своих не узнал, - окликнул собаку Пройди-свет.
На лай собаки, из сенец домика показалась какая-то старуха с
самоварной трубой в руках.
- Скоренько вернулся, соколик, - заговорила она, пропуская приятелей
в сени. - Я вот самовар поставлю, может, и вы попьете чайку...
- Нет, Кузьмовна, некогда, - отозвался Александр.
Пройдя через кухню с большой русской печкой, он вошел в темный
чуланчик, из которого вела на мезонин ветхая скрипящая лестница.
Козырь молча следовал за ним.
Мезонин состоял из двух комнат. В первой, куда они вошли, не было
совершенно никакой мебели. Голые стены с ободранными запыленными обоями
наводили уныние. Углы комнаты были затканы серыми тенетами паутины.
Толстый слой пыли лежал на полу и подоконниках. Было очевидно, что здесь
не живут, а только изредка появляются по делу.
- Подожди меня тут минуту, - сказал Александр, уходя в другую
комнату, - я сейчас выйду...
- Ладно, - ответил Козырь и, подойдя к окну, уселся на подоконник.
Сквозь грязные зеленоватые стекла ему был виден огород с черными,
размытыми дождем грядками... Далее тянулся пустырь. Опять пошел мелкий
назойливый дождик... Было скучно и грязно...
Козырь зевнул и начал свертывать папиросу.
Скрип половиц заставил его приподнять голову.
- Старых вещей, душа мой, не продашь ли! Шурум-бурум нет ли! Калоши
старые, пиджаки берем!
Перед ним стоял типичный татарин-старьевщик в тюбетейке с мешком за
плечами.
Козырь даже привстал от удивления.
11. В ОТДЕЛЬНОМ КАБИНЕТЕ
Простившись с Залетным, Егорин направился домой. Около думского моста
он взял извозчика с крытым верхом и всю дорогу, пока ехал, на разные лады
перебирал происшедшее.
Если уж Залетный ничего тут не придумает, тогда - шабаш! - думал он.
Подъехав к своему дому, громадному, трехэтажному зданию, недавно
только отстроенному, но уже заложенному под две закладные, Егорин отпустил
извозчика и прошел в лавку, где за прилавком хозяйничала его жена, полная
белотелая женщина с заспанным лицом.
- Где это ты пропадал, - встретила она его.
- В карты играл, - коротко ответил Егорин и прошел в комнаты.
- Самовар подавать, что ли? - крикнула ему вдогонку жена.
- Нет, не надо. Если придет кто, так вели разбудить, спать лягу.
Две почти бессонные ночи подряд давали себя знать, и Егорин,
бросившись не раздеваясь в кровать, скоро уснул.
Время было далеко за полдень, когда его разбудило прикосновение
чьей-то руки. Кто-то низко склонился над ним и тормошил его.
- Кондратий Петрович, спишь? Вставай, пора!
Егорин приподнял голову.
Перед ним стоял Иван Семенович в пальто нараспашку, в шляпе сдвинутой
на затылок. Лицо у него было бледное, как у человека, не спавшего всю ночь
и изрядно выпившего.
- Будет спать-то, - продолжал Иван Семенович, подсаживаясь на
кровать, - проспишь царствие небесное... А я, брат, вчера с твоей легкой
руки отыгрался, да и выиграл еще рублей четыреста с лишним взял.
Егорин, ничего не отвечая, встал и, позевывая подошел к угловому
столику, на котором стоял будильник.
- Здорово я сыпанул, уже второй час! - пробормотал он.
- Ну ты вот что, Кондратий Петрович, распорядись-ка, брат, насчет
опохмелья. Голова у меня трещит. Дома сегодня только показался: прямо
беда. Отец волком смотрит, молчит, а мать, та давай меня отчитывать. И
пьяница ты, дескать, и картежник, непутевая голова. Слушал я слушал,
махнул рукой и ушел.
- Женить тебя надо, так тогда остепенишься, - иронически заметил
Егорин.
- Ох, не говори, брат, надоели они мне с этой женитьбой. "Женись, да
женись!" А на кой ляд мне жениться...
- Коли Катька жива, - подхватил Егорин.
Легкое облачко грусти прошло по лицу Ивана Семеновича.
- Жива-то она жива, да что толку, - грустно вздохнул он.
- Ну ладно, буде горевать... Анфиса, а Анфиса! - Егорин постучал в
стенку, - собери-ка нам закуски, вот брата твоего опохмелять надо.
Минут через 15 Егорин и Иван Семенович сидели за графинчиком водки и,
обмениваясь замечаниями, то и дело опустошали рюмки.
По мере того, как содержимое в графинчике улетучивалось резко
определялось душевное состояние собутыльников: Иван Семенович все чаще и
чаще вздыхал, хватаясь за голову, по временам затягивая какую-то грустную
протяжную песню; Егорин же по мере опьянения, наоборот, глубже уходил в
себя и только вырывавшиеся порой гневные восклицания, неизвестно по чьему
адресу направленные, обнаруживали, какая злоба кипит в его душе. Мысли
его, как и следовало ожидать, были заняты таинственным исчезновением
тридцати тысяч.
Когда графин был допит, Иван Семенович слегка пошатываясь поднялся
из-за стола и, с шумом отодвигая стул, крикнул: "гулять, так гулять! Едем
брат!"
- Куда, - вскинул на него глаза Егорин.
Иван Семенович покосился на дверь, подмигнул Егорину и намереваясь
возбудить подозрения в жене последнего, объяснил:
- К Ухареву поедем, он обещал нового рысака достать.
- Что ж, пожалуй, поедем! - согласился Егорин. - Анфиса Семеновна! -
крикнул он жене. - Ты нас обедать не жди, в гостях пообедаем.
- Налили зенки-то, - ворчала жена Егорина, когда они проходили через
лавку, - опять с петухами воротишься домой.
Отойдя саженей десять от дома, Иван Семенович расхохотался и хлопнул
Егорина по плечу.
- Облапошили бабу! Нет, мы, Кондратий Петрович, с тобой знаешь куда
зальемся? К Орлихе!
- Чего там не видали-то! Уж пить, так пить, как следует. Ты, ведь
четыреста рублей, говоришь, выиграл, так и развернись по-настоящему... в
"Европу", аль в "Россию" поедем!
- Что ж и это можно.
Они взяли извозчика и покатили прямо в "Россию".
Было часов семь вечера. В общей зале гостиницы, куда мимоходом
заглянули наши друзья, народа было всего два или три человека. Из
биллиардной доносился звук шаров. Не снимая пальто Иван Семенович и Егорин
пошли наверх. Перед ними появился лакей в почтительной, ожидающей позе.
- Дай нам кабинет, - отрывисто бросил Иван Семенович, - угловой
свободен?
- Так точно!
- Ну, вот, и отлично, здесь мы и обоснуемся.
Они прошли в кабинет.
Это была большая высокая комната, оклеенная темно-зелеными обоями,
стоял стол, покрытый белоснежной скатертью. В углу виднелось пианино.
Лакей повернул кнопку и мягкий бледный свет электричества залил кабинет.
- С чего же мы начнем, - спросил Иван Семенович, после того, как они
разделись и присели на диван.
Лакей опустил оконные шторы, поправил скатерть и протянул
собеседникам карточку.
- Нешто шампанской выпьем, как ты думаешь, Кондратий Петрович, -
предложил Кочеров.
Егорин утвердительно кивнул головой.
- Какой марки прикажете-с, - изогнулся лакей.
- А шут их разберет, ваши марки, тащи, что подороже.
- Заморозить прикажете-с.
- Ну понятное дело! А закусить-то ведь чего-нибудь надо, Кондратий
Петрович.
- Гм, закусит! Чего бы такого съесть.
- Семга-с есть, отличная, икра свежая, стерляди живые есть, -
докладывал лакей.
- Ну, ладно, - махнул рукой Кочеров, - давай нам и того и другого и
третьего. Гулять так гулять, правильно я говорю, Кондратий Петрович!
- Вестимо дело! Ты у меня парень с головой. Одно дело - пончик, иное
- каравай ржаной, - поддакнул Егорин.
- Сию минуту-с, все будет подано!
Лакей вышел из кабинета, плотно притворив за собой дверь. Иван
Семенович подошел к одному из окон, выходящему на Нечевскую улицу,
приподнял тяжелую штору и посмотрел вниз. На улице уже совсем стемнело...
В отблеске электрического фонаря, зажженного у подъезда ресторана, порой
мелькали силуэты прохожих.
В такую холодную темную ночь, когда идет дождик и ветер жалобно шумит
в телеграфных проводах, светлый и уютный кабинет кажется еще уютнее и
светлее.
- А, ведь, без женского сословия скучно будет! - обернулся от окна
Кочеров.
- Что ж, послать можно, - безразличным тоном отозвался Егорин,
нажимая кнопку звонка.
Явился лакей.
- Звонить изволили?
- Да, вот нужно будет извозчика с запиской послать.
Иван Семенович вынул из кармана записку и протянул ее лакею.
- Вот, посылай извозчика к Орлихе.
- Слушаю-с...
На столе появилось шампанское.
Вино запенилось в бокалах. Час спустя, в дверь кабинета раздался
легкий стук.
- Можно! - послышался за дверью молодой, нежный и приятный голосок.
12. ЗАГОВОРИЛО РЕТИВОЕ
Иван Семенович со всех ног бросился к двери.
- Милости просим. Пожалуйте! - расшаркивался он перед входящими
девицами. - Екатерина Михайловна, - продолжал он, позвольте вам помочь!
Дайте сюда ваш шарф! Дождиком вас замочило немножко?
- Нет, экипаж был крытый. Только вот в подъезд входили, так немного
спрыснуло. Ну да дождик же: льет, как из ведра, - оживленно рассказывала
Катя, сбросив на руки Ивана Семеновича свой модный темно-малинового
бархата сак. На пышных, светло-русых волосах девушки, выбившихся из-под
черного шелкового шарфа, блестели дождевые капельки. Щеки ее горели
румянцем оживления.
- Ну-с, господа, теперь поздороваемся как следует!
Здравствуйте, Иван Семенович! Ой, ой, - да не жмите же так больно
руку. Что у вас за странная манера!
Катя с легкой улыбкой подула на свои маленький пальчики, побелевшие
от рукопожатия Кочерова. Тот виновато наклонил голову.
- Простите великодушно, Екатерина Михайловна: от радости великой, что
вас увидел!
- Вот, господа, позвольте вам представить новую "тетенькину
племянницу". Прошу любить да жаловать! Кланяйся, Шура, господам пониже!
Господа почет любят.
Другая девушка, приехавшая с Катей, рослая, прекрасно сложенная
шатенка лет восемнадцати, вспыхнула и смущенно пробормотала: "Ах, какая
вы... просмешница!"
- Ничего, ничего, Шурочка, не смущайся! Будь как дома! Ходи веселей!
- Займись барышней, Кондратий Петрович! Ты ведь свеженьких-то любишь!
А она только неделю из деревни... Посмотри, даже загар деревенский не
прошел!
- Ну и ухарь же ты, девка: мертвого из могилы подымешь... - процедил
сквозь зубы Егорин, потягивая шампанское.
- Садитесь, садитесь, гости мои дорогие! Чем вас потчевать прикажете?
- суетился Иван Семенович, усаживая барышень.
- Эге, да вы разгулялись не на шутку! Шампанское пьете. Помс-рисек -
моя любимая марка. Отлично! - болтала Катя, чувствуя себя в этой
обстановке дорого кутежа, как в родной стихии. - Только вот что, друзья
мои, - продолжала она, делая бутерброд из свежей икры, - должна вам
заявить, что мы, я и моя подруга, голодны как сорок тысяч пильщиков, ибо
наша достоуважаемая "тетушка" накормила нас таким обедом, что...
Иван Семенович сорвался с места.
- Господи боже мой! Только приказывайте, сию минуту все будет, -
крикнул он, нажимая кнопку.
- Вот что, голубчик, - начала Катя, обращаясь к явившемуся лакею, -
вы нам дадите рябчиков под белым соусом... Только поскорее, пожалуйста!
- Слушаюсь, - метнулся лакей. - А стерлядь паровую сейчас прикажите
подать!
- Да, да, - вспомнил Кочеров, - подавайте сейчас...
Катя медленно, маленькими глотками тянула вино.
- Ах! Давно я не пила настоящего шампанского... великолепный напиток!
Он напоминает мне мою молодость!
- Что вы, Екатерина Михайловна, стыдитесь говорить: "вашу молодость"
- да разве теперь-то вы не молоды! - искренне вырвалось у Кочерова.
- Теперь бы еще устриц десяток и совсем бы на столицу походило! -
продолжала Катя, мечтательно щуря свои темно-серые глаза, - вы, Ваня, -
обратилась она к Кочерову, - понятия не имеете об устрицах.
- Откуда мне... в Сибири их нет! Думаю, привычку надо к ним.
- Да, брат, Катюша, - здесь об устрицах забыть надо... Это тебе не
Москва! - вставил Егорин, наполняя бокалы. - Нечего старое вспоминать!
Выпьем лучше!
Катя залпом выпила бокал.
- Люблю за ухватку! Молодец девка: пьет не морщится! - одобрительно
крякнул Егорин.
- А ты, что же, разлапушка, - продолжал он, обращаясь к Шуре, -
сидишь невесела. Пей вино-то... - И он обхватил ее левой рукой, та
сконфуженно опустила глаза и сделала слабую попытку освободиться. -
Ничего, ничего! Сиди себе смирненько... Ишь ты, нагуляла сколько жира...
Сдобная!
Шура молчала, краснела и ежилась от слишком грубых прикосновений
своего кавалера. На глазах у нее блестели слезинки. Катя отодвинула кресло
и, шумя своим черным шелковым платьем, прошлась к пианино.
- Эх, тряхнуть разве стариной, спеть, - воскликнула она. - Только
вот, кто аккомпанировать будет.
- За этим дело не станет: тапера позвать можно. Здесь при гостинице
есть... - отозвался Иван Семенович.
- Вот и прекрасно! Позовите, пожалуйста!
Явился тапер - низенький невзрачный человек, со сморщенным лицом
еврейского типа. Войдя, он подобострастно поклонился присутствующим, и
усевшись за пианино спросил:
- Что сыграть прикажете.
- Знаете аккомпанемент к романсу "Жажду свиданья".
Тапер утвердительно кивнул головой и взял несколько вступительных
аккордов. Высокое, несколько надломленное, но приятное, ласкающее слух
сопрано Кати, вступил под аккомпанемент и полился страстный зовущий
романс. Кочеров слушал, низко наклонив голову.
- Приди, мой милый, я в ожидании! - пела Катя.
Лицо ее побледнело от внутреннего волнения. Грудь поднималась
прерывисто и высоко. Глаза ее были устремлены куда-то вдаль: точно она
видела там вдали того, кого так горячо, с такой глубокой тоской призывала
в своей песне.
- Хорошо, ей богу, хорошо! - вырвалось у Егорина, когда Катя,
закончив романс, быстро подошла к столу. Она жадно отпила полбокала
шампанского. Шура смотрела на нее большими восторженными глазами, все еще
находясь под обаянием пения.
Тапер тихо перебирал клавиши.
- Ступайте, больше я петь не буду, - сказала Катя, устало откидываясь
на спинку кресла.
Тапер молча повиновался.
- Пойдем и мы с тобой, Шура! - поднялся Егорин, - пройдемся по
коридору.
Катя и Иван Семенович остались вдвоем.
- Эх, Катя! - странным, точно не своим голосом заговорил Кочеров, -
если бы ты только захотела! Душу бы за тебя положил!
Девушка устало покачала головой.
- Опять за старое! Голубь ты мой, брось! Что себя расстраивать
попусту...
- Люблю ведь я тебя, Катя, крепко люблю! Слово только одно - весь
твой!
- Многие меня, голубь мой, любили, - грустно отозвалась Катя, многие
по мне с ума сходили, еще там, в Москве, а где они теперь! И что со мной
сталось! Была я когда-то звездой кафешантанной - на собственных рысаках
каталась... А теперь! Все, милый мой, пройдет, все забудется!.. Давай
выпьем лучше с горя!!!
13. СЕНЬКА КОЗЫРЬ У ТИХОЙ ПРИСТАНИ
Читатель, верно, помнит удивление, овладевшее Козырем при виде
внезапно появившегося татарина.
- Откуда ты взялся? - удивленно спросил он.
"Татарин" расхохотался.
- Что, не узнал? Приятель!
Козырь был окончательно сражен.
Что за притча! - размышлял он, - по голосу, как будто Сашка, а с виду
форменный татарин! Перенарядился он, что ли!
- Ну, гайда, теперь! - скомандовал Сашка. - Понравился тебе мой
маскарад? Это, брат, мне необходимо, потому что в тот дом, куда мы сейчас
пойдем, надо являться с осторожностью.
- Ну, брат, и штукарь ты, - покачал головой Козырь, - если бы ты не
заговорил своим настоящим голосом, ей богу же, я бы не узнал!
- Здесь у меня, милый друг, - кивнул головой Александр, указывая на
соседнюю комнату, целый склад всевозможных вещей и костюмов. Нечто вроде
уборной артиста. Сегодня я татарином нарядился, а завтра, если
понадобится, монахом буду. Так-то, брат!
Козырь почтительно слушал Александра и невольно перебирал в своей
памяти все рассказы, которые ему приходилось слышать о ловкости и
находчивости Сашки Пройди-света.
Когда они спускались вниз по лестнице, Александр обернулся к Семену и
отрывисто произнес:
- Помни, Козырь, только одно: где ты был, что ты слышал - не видал,
не знаю! Понял?
- Что ты, брат, разве я "первоучка" какой. Нешто я товарищеского
обихода не знаю?
Внизу, в кухне их встретила старуха.
- Что это, батюшка, вы уже уходите? - обратилась она к Александру.
- Уходим, уходим, Кузьмовна! - ответил тот. - Я к вечеру еще вернусь.
Они вышли во двор. Собака, было вновь загромыхала своей цепью,
тявкнула раза два, но, узнав проходивших, смолкла и завиляла хвостом.
Выйдя в переулок, Пройди-свет остановился и дал Козырю следующую
инструкцию:
- Вот что, Семен, теперь ты иди по одной стороне улицы, а я пойду по
другой. Не упускай меня из вида. В какой дом я зайду, туда и ты маленько
погодя заходи.
Козырь молча кивнул головой.
Через полчаса ходьбы они вышли на одну из центральных улиц города.
Здесь Козырю труднее стало следить за своим спутником. И улица была шире,
и движение по ней больше... Александр же шел себе, не спеша, размахивая
мешком, и время от времени однообразно покрикивая:
- Шурум нет ли! Старых вещей продавать!
Поровнявшись с одним большим двухэтажным домом в конце улицы, он
остановился и поискал глазами Козыря.
Заметив того на противоположной стороне, он слегка кивнул головой и
нажал кнопку, под которой было написано: "звонок к дворнику".
Минуты через три калитка была открыта и Александр вошел во двор.
Козырь, стоя на противоположной стороне улицы, видел все это и
подождав несколько минут после того, как Александр вошел во двор, он в
свою очередь последовал за ним.
Калитка была полуоткрыта. Во дворе около ворот Козыря встретили
Александр и какой-то седенький сгорбленный старикашка.
- Вот, Иван Панфилыч, - заговорил Александр, указывая на Козыря, -
земляк мой, прошу любить и жаловать. Жить он у тебя будет, пока барин не
приедет.
- Ладно, пуская живет, - равнодушно ответил Иван Панфилыч.
Козырь между тем, с любопытством оглядывал двор, где ему предстояло
провести некоторое время в ожидании дальнейшего указания своего нового
товарища.
Двор был большой, открытый, весь заросший травой, видно было, что
здесь не появлялись экипажи, да и люди редко заходили. Задний фасад дома с
облупившейся штукатуркой, старые надворные постройки, поросшие мхом - все
это веяло запустением и мертвой тишиной.
- Идем же, шоль, в комнаты, - предложил Иван Панфилыч. - Что на
дворе-то стоять!
- Идем, идем, душа моя! - подхватил Александр, - шурум-бурум нет.
Старик-дворник, кряхтя и почесывая поясницу, мелкими старческими
шажками поплелся в дом. Наши приятели последовали за ним. Поднявшись на
большое каменное крыльцо с обшарпанными и избитыми ступенями, они через
большие темные сени пошли в кухню. Судя по размерам последней, по большому
железному колпаку, висящему над широкой плитой, по многочисленным полкам
для посуды - здесь когда-то кипела оживленная работа. Стучали, вероятно,
поварские ножи, трещали мороженицы, в дымной и чадной атмосфере мелькали
белые колпаки поваров. Но теперь и здесь, как и на внешности дома, лежал
отпечаток заброшенности и пустоты.
- Ну, садитесь, гостями будьте, - прокряхтел Иван Панфилович,
спускаясь на лавку.
Козырь с удивлением осмотрелся кругом, недоумевая в чей это дом
занесла его судьба.
- А где Митька у тебя? - спросил Александр.
- В каретнике, дрова рубит.
- Что, не слыхать, когда ваш барин приедет, - поинтересовался
Александр.
- А откуда мне знать, нешто он нам докладывает, когда уезжает! Дело
барское, - уехал на охоту, а когда вернется - неизвестно.
- А чей это барин-то? - в свою очередь спросил Козырь.
- А вот, брат, поживем, так узнаешь! - хлопнул его по плечу
Александр. - Оставайся здесь, живи, ешь, пей, спи в свое удовольствие.
Одно только помни: на улицу носа не показывай.
- Ну, оставайтесь покуда, а я пойду...
- Ежели понадобишься мне, Козырь, тогда я тебя извещу - и Александр,
простившись с Козырем и дворником, захватил свой мешок и вышел. Иван
Панфилыч поплелся провожать его. На дворе им попался Митька - здоровенный
широкоплечий парень с бессмысленным идиотским лицом, одетый в старый
изорванный азям и поношенные валенки. Он нес охапку свеженарубленных дров
и, при виде выходящих, широко осклабил свое тупое, лоснящееся от жира
лицо.
- Гы, гы, - загоготал Митька: он был глухонемой.
- Ступай, ступай, тащи дрова-то, - махнул ему рукой Иван Панфилыч...
Подойдя к калитке, Александр обернулся и зашептал два дворнику:
- В комнаты Козыря ты не пускай. Разговоров лишних с ним не веди! Ну,
в остальном - ты сам знаешь. Затвори калитку!
- Не извольте беспокоиться, все будет в порядке. - Прошамкал дворник.
Дом, в который ввел Козыря Сашка Пройди-свет, принадлежал, как это
значилось на заржавелой доске над воротами, "действительному статскому
советнику Николаю Артемьевичу Загорскому", занимавшему в свое время весьма
видное положение среди губернской администрации. Старик Загорский умер лет
десять тому назад. Умер вдовцом; единственный его сын, привезенный в
столицу еще двенадцатилетним мальчиком, по окончании пажеского корпуса,
жил за границей, имея место атташе при одном русском посольстве. Получив
от душеприказчика покойного известие о смерти отца, Сергей Николаевич, так
звали молодого Загорского, не особенно торопился с приездом на родину.
Только год спустя после кончины отца, он вернулся в Томск. Устроив дела по
введению в права наследства, сделав несколько полуофициальных визитов
видным представителям местного общества, очаровав их всех своими
изысканными манерами и чистейшим французским прононсом, Сергей Николаевич
заперся в своем большом старом доме и повел странный образ жизни. Его
поведение считали странным, во-первых потому, что он не стал завязывать
более тесные знакомства в том обществе, к которому принадлежал по своему
происхождению и образованию, а во-вторых и главным образом, потому что
избегал томский бомонд. Сергей Николаевич зачастую появлялся то в клубе,
то в лучших ресторанах города, окруженный разношерстной толпой
прихлебателей. После покойного Николая Артемьевича, кроме дома, оставалось
порядочное состояние - тысяч около восьмидесяти процентными бумагами.
Молодой Загорский вел большую игру в клубе, проигрывал и выигрывал весьма
крупную сумму.
Одним из самых близких приятелей его по зеленому полю был некто
Кравер - инородец, профессиональный игрок, пользующийся далеко не лестной
репутацией. Такое знакомство не могло, конечно, не уронить молодого
Загорского во мнении томского общества. В описываемое нами время Сергею
Николаевичу было тридцать с лишком лет. Но тот, кто встретился бы с ним,
не зная его возраста, счел бы его за двадцатилетнего юношу: так
неподдельно свеж был его румянец на щеках, так звучен и молод его голос,
так стройна и крепка фигура. Казалось, что ни бессонные ночи, проведенные
за картами, ни кутежи с невероятным количеством поглощенных напитков, -
ничто не наложило свою печать на свежем и чистом лице Сергея Николаевича.
Объяснение этому можно было найти, пожалуй в страсти, а именно - в его
любви к охоте. Он привез с собой из России целый арсенал дорогого оружия,
выписывал охотничьи журналы, завел тесное знакомство с двумя-тремя
немвродами из томских старожилов и зачастую исчезал из города на целые
недели, уезжая куда-нибудь в окрестную тайгу. Три великолепные медвежьи
шкуры, развешанные по стенам его кабинета, были трофеями таких экспедиций.
Те, кому приходилось охотиться вместе с Сергеем Николаевичем, удивлялись
его хладнокровию, не оставлявшего его ни на минуту.
- Вам, батенька мой, удивляться надо, где это смелости да выдержки
такой набрались! Жили вы все время в столице, да за границей. О тайге
только понаслышке знали. А приехали к нам медведей щелкать, как заправский
сибиряк: глазом не моргнете! - говаривал, бывало, Сергею Николаевичу один
из его постоянных спутников по охоте, опытный медвежатник. Сергей
Николаевич на эти похвалы только улыбался и просто говорил:
- Что медведи, я мечтаю о более крупной дичи, о львах например.
За последние два-три года Сергей Николаевич еще больше ушел в свою
замкнутую жизнь, стал все реже появляться в клубе, что дало повод злым
языкам говорить о полном истощении отцовского капитала; даже его частые
отлучки на охоту приняли иной характер; он уезжал теперь почти всегда
один. В его отсутствие дом охранял знакомый уже нам Иван Панфилыч, старый
верный слуга Загорских, вывезенный покойным Николаем Артемьевичем еще из
России. Весь штат прислуги ограничивался этим стариком и глухонемым
Митькой. Больше в доме никого не было.
14. ПРИШЕЙ ЕГО
В тот же момент обе половинки двери распахнулись и на пороге
показался Сашка Пройди-свет, одетый на этот раз не оборванцем, а в темное
теплое пальто, сапоги с набором и темно-синий суконный картуз. Сзади его
виднелись фигура широкоплечего мужчины, громадного роста, с угрюмым, почти
свирепым выражением лица. По своему костюму, широкой однорядке и плисовым
шароварам, он походил на ломового извозчика. Окинув взглядом
присутствующих, Пройди-свет узнал двух-трех знакомых и поздоровался с
ними.
- Господам хорошим мое почтение!
- Сашка! Откуда ты! Сколько лет, сколько зим! - приветствовали его
товарищи. - Садись, брат, с нами: выпьем на радостном свидании!
По радушному искреннему тону этих слов с которыми встретили здесь
Александра, было видно, что последний пользовался громкой популярностью в
широких слоях темного мира.
- Спасибо, господа, за приглашение, но разделить сейчас вашу компанию
я не могу: мне нужно потолковать с человеком, - и Александр указал на
своего спутника, - будет еще время погулять вместе, не на один ведь день я
в Томске.
- Ну, хорошо, хорошо! Толкуйте себе, мы вам не помешаем, - отозвался
один из Федькиной компании...
Все они принялись вновь пить, не обращая уже никакого внимания на
пришедших.
Александр и его мрачный товарищ заняли столик в отдаленном углу
комнаты, спросили себе пару пива и заговорили себе вполголоса.
Залетный в свою очередь всматривался с любопытством в Сашку
Пройди-свет. Ему приходилось не раз слышать всевозможные рассказы про
подвиги этого трущобного героя, видеть же его до настоящего времени не
приходилось.
Н-да, парень должно быть, ловкий: очка не пронесет! - подумал
Залетный, оживляя в своей памяти некоторые эпизоды из прошлой жизни Сашки
Пройди-свет.
- "Чиновник", а ты что же, выпьем! - протянули Залетному стакан пива.
Он машинально взял его.
- Выпьем! Отчего же не выпить! Вот что я хотел спросить вас, ребята,
- вернулся Залетный к своим словам, прерванным словами Александра. - Не
был ли кто из вас на днях у Егорина? Дома он или уехал? Дельце у меня до
него есть!
Сухощавый парень, тот, что был трезвее остальных, подумал немного и
ответил.
- Должно быть дома... Вчера вот еще Федька, что-то такое болтал про
Егорина, стало быть виделся с ним недавно.
- Что болтал, говоришь! - деланно равнодушным тоном переспросил
Залетный, смутно чувствуя, что неожиданный загул Федьки и его болтовня об
Егорине имеют некоторую связь.
Не один Залетный нетерпеливо ожидал ответа поясняющего, что именно
болтал Федька, спящий теперь сном праведника - в темном углу, где сидел
Александр, тоже насторожили внимание.
- Слышишь, - толкнул Сашка мрачного верзилу.
Тот молча кивнул головой.
- Нешто разберешь, что пьяный говорит, - спокойно ответил парень,
чиркая спичкой, - много он вчера тут звонил... Про Егорина поминал, будто
его кто-то и в чем-то нагнул. "Нашла" - говорит, - "коса на камень." А по
какому делу, неизвестно, значит.
- Вот уж подлинно говорится, что на ловца и зверь бежит, - внутренне
обрадовался Залетный, но не подавая вида, равнодушно поддакнул:
- Ну, разумеется, пьяный иной раз такую чушь городит, что и сам после
не помнит!
- Позвольте, господа, прикурить. Спички у меня вышли... - подошел к
столу Александр и, наклонясь прикурить, искоса бросил взгляд на спящего
Федьку. Никто не обратил внимания на этот маневр. Закурив, Александр,
снова отошел и сел за свой столик.
Залетный некоторое время молча соображал:
- Ну, теперь не надо упускать Федьку из виду! Лишь бы за нитку
поймать, а клубок поймать можно и потом...
- А, что, ребята, - заговорил Залетный, - не разбудить ли нам его:
чай выспался... Он нас угощает, значит, хозяин, а мы его гости. А разве
весело гостям сидеть, когда хозяин спит!
- Верно! Разбудить надо!..
Но разбудить Федьку было не так-то просто. Насилу-то его раскачали...
Он приподнял голову, тупо уставился на бутылки и молчал, видимо, стараясь
взять себя в руки.
- Феденька, друг любезный, - похлопал его по плечу Залетный, -
очнись, будь молодцом! Мы ведь пришли сюда смотреть на хозяина, а вино не
прокисло ли оно!
- Выставляй, Федька, еще дюжину пива! Пьяным голосом заорал
растрепанный субъект в поношенной визитке из-под которой виднелась манишка
далеко не первой чистоты. До этого времени он молчал, пил и тоже клевал
носом.
- Да, пивка-то тоже надо взять! Раскошеливайся, Федя! - поддержали
