- Заходите, угощу вас кофе...
Он шел по внутреннему двору уставшей походкой, ощущая от бессонной
ночи тяжесть в затылке и резь в глазах. Он уже был у двери в отделение
патологической анатомии, когда она отворилась. Костюкович машинально
шагнул в сторону, чтобы пропустить выходившего оттуда человека. Им
оказалась миловидная стройная девушка в белом халате и в белой шапочке. Он
узнал ее не сразу, но узнал. Она тоже придержала шаг, видимо, от
неожиданной встречи, смутилась.
- Что вы тут делаете? - вырвалось у него.
- Я тут работаю.
- Кем?
- Лаборанткой.
- Как вас зовут?
- Аня... Извините, я спешу, - вдруг заторопилась она...
Каширгова ждала его. Шнур чайника свисал из розетки, на столе стояла
банка гранулированного кофе "Кафе Пеле", две чашки и сахарница.
- Совсем приехали, Сажи? - спросил он, усаживаясь.
- Да. Нас отпустили на неделю раньше... Что у вас слышно?
- Был у главного.
- Ну и?..
- Он утерся. В прокуратуре тоже все нормально.
- И я была у главного. Получила удовольствие, показав ему стекла.
- Обрадовался?
- Изобразил во всяком случае... Я подала ему заявление, Марк.
- Какое?
- По собственному желанию.
- То есть? - он поставил чашку в блюдце.
- Ухожу на кафедру. Там есть ставка ассистента. Сивак берет меня. Я
все же кандидат, - усмехнулась она.
- Зачем, Сажи?
- Надоело. Буду наукой заниматься и читать лекции.
- Интересный поворот, - не скрывая огорчения, сказал он.
- Но будем видеться, Марк. Из вашего отделения до кафедры даже ближе,
чем сюда... И потом - у вас есть мой телефон, а у меня ваш.
- Ну разве что, - хмыкнул он.
- Еще кофе, Марк?
- Нет, спасибо...
Пока произносились все эти слова, другие слова немо возникали на
периферии его мозга, подыскивали свое место в логическом ряду, составляли
теперь уже хорошо видимую и понятную картину. И когда последний мазок
вроде завершил ее, Костюкович сказал:
- Сажи, у вас работает такая лаборантка - Аня? Беленькая,
смазливенькая с хорошей фигуркой?
- Да, есть такая, - удивленно ответила Каширгова. - Понравилась?
- Внешность - весьма... Вы не могли бы пригласить ее сюда?
- Сюда?! Зачем?!
- Пригласите, пригласите.
- В чем дело, Марк?
- Она у вас старшая?
- Нет. Исполняла обязанности, пока старшая была в отпуске.
- А когда это было?
- Около двух месяцев тому, - Каширгова сняла трубку внутреннего
телефона. - Так что, звать?
- Да-да. Непременно!
- Вы меня заинтриговали. Алло, Света, ты?.. Скажи, чтобы Аня Минеева
срочно зашла ко мне... Разыщи ее...
- Пишет он неграмотно, но за это сочинение я ставлю ему пятерку -
брехни вроде нет. Ладно, проверим, - сказал Левин, дочитав последнюю
страничку излияний Дугаева. - Где он сам?
- Рудько поехал с ним в его гараж. Я попросил Богдана, чтоб он
подольше держал при себе этого писателя - вы успете к Алевтине Петровне
Деркач до того, как он появится там, так будет веселей.
- На чем они поехали?
- А на его грузовике, Рудько с ним в кабине, а в кузове хмель, -
засмеялся Михальченко. - Бедняга Чекирда звонил?
- Нет... Ну что, начнем? - Левин взялся за телефон, набрал коммутатор
пивзавода. - Будьте добры, 5-13... Алло!.. Алевтина Петровна?
Здравствуйте. Моя фамилия Левин... Нет-нет, я не врач, я другой Левин. Мне
срочно нужно повидать вас... Нет, по телефону это долго и не в ваших
интересах, коммутатор дело ненадежное... Интригую?.. Нет, я не интригую...
Есть такое бюро, занимается всякой всячиной... Уверяю вас, отлагательства
не терпит. Поверьте, тут не мои, а ваши интересы... Это при встрече... Да,
прямо сейчас, скажем, минут через тридцать-сорок... Левин Ефим
Захарович... Какая? Ага, второй этаж, седьмая. Понял, - он опустил трубку
и сказал Михальченко: - Дама наша очень занята, упиралась, хотела, чтобы
все по телефону или завтра-послезавтра. Все же уговорил... Я поехал...
- Если Чекирда объявится, что ему сказать?
- Пока ничего. Сперва послушаем Алевтину Петровну...
- Куда едем, Ефим Захарович? - спросил Стасик, когда Левин уселся в
машину.
- На пивзавод, Стасик. Любишь пиво?
- Нет, я люблю "сухарик", я ведь родом из Цимлянска. Знаете, какой
там виноград давят?!
- Слышал...
Пропуск ему был заказан. Пройдя двор, Левин зашел в здание
заводоуправления, поднялся на второй этаж. На двери комнаты "7" висела
табличка "Начальник отдела снабжения и сбыта".
Алевтина Петровна Деркач оказалась женщиной весьма представительной.
Было ей около пятидесяти, лицо спокойное, холеное, слегка украшенное
косметикой, волосы ухожены, умеренная седина на них не скрывалась, и
ростом хозяйка кабинета была высока, и фигурой ладна. Все это Левин оценил
сразу и подумал: "Властна".
- Я - Левин, - сказал он кратко.
- Садитесь. Итак, из какого же вы бюро?
- Частное сыскное бюро или агентство, как угодно. Называется "След".
- Многозначительное название.
- Алевтина Петровна, сперва маленькое предисловие для того, чтобы ни
я, ни вы не сетовали потом, что наша встреча оказалась потерей времени.
Так вот: около сорока лет я проработал в прокуратуре следователем, а ушел
на пенсию с должности прокурора следственного управления.
- К чему эта преамбула? - перебила она.
- Чтобы вы поверили, что я профессионал и посему дело, по которому я
пришел к вам, для меня в общем-то рядовое. Если вы поверите, что у меня
есть опыт, мы не будем морочить друг другу голову - он посмотрел на нее.
Ничто не изменилось ни в лице, ни в осанке.
- Дальше, - спокойно сказала она, словно приняв его условие.
- Вот это - так сказать, исповедь шофера Дугаева, - Левин вынул из
папочки сцепленные скрепкой серые странички. - Она весьма многословна, но
я всегда любил подробности, лишние слова меня не угнетали. Прочитайте,
пожалуйста. Потом, если захотите, прокомментируете.
- А где сам Дугаев?
- Его повезли в гараж, где он кое-что хранит.
Ничего не сказав, она стала читать. И снова на лице ее Левин не
увидел ни смущения, ни волнения, словно читала она какую-нибудь рядовую
бумажку, каких много приходится читать по службе начальнику отдела
снабжения и сбыта.
- Что же требуется от меня - опровержение или подтверждение? -
спросила она, закончив читать.
- Ни то, ни другое. Некоторые уточнения. Поскольку опровергать -
затея безнадежная, а подтверждать или нет - дело ваше. Я ведь не из
прокуратуры, не из милиции; протокол вести не собираюсь. Я просто выполняю
договорные обязательства перед нашим клиентом.
- Какие тут возможны варианты? - не то Левина, не то себя спросила
она, словно собираясь у него что-то выторговать за свою откровенность. -
Вы же сразу побежите в милицию.
- Я уже стар бегать, Алевтина Петровна. У меня артрит, ноги болят,
поэтому чаще пользуюсь телефоном. Но даже, если бы я поленился снять
телефонную трубку, есть еще шустрый и обиженный вами Чекирда и еще одно,
уже официальное лицо - некто Рудько, следователь ГАИ, задержавший вашего
Дугаева.
Она долго молчала, расхаживая по кабинету, а Левин сидел и ждал,
какое же решение она примет. А их было три возможных: выставить его за
дверь, заявив, что он обратился не по адресу; городить ложь, отвечая на
его вопросы, или полуложь; и, наконец, - выложить все, как на духу, не
зная, о чем осведомлен Левин, а что держит в запасе. Если она умная
женщина, а Деркач производила впечатление женщины умной, опытной, то,
конечно, пойдет на откровенный разговор. Во-первых, в расчете, что
все-таки сможет договориться с Чекирдой полюбовно. Ясно, она его знает.
Когда Левин упомянул его фамилию, даже не поинтересовалась, кто, мол,
такой этот Чекирда. Во-вторых, зная этот тип женщин, достигших престижных
постов, - деловых, властных, амбициозных, тщеславных - Левин полагал, она
не станет врать, опасаясь, как бы он тут же не поймал ее на лжи, т.е.
унизит таким образом и низведет с определенного пьедестала в их иерархии
ценностей до положения заурядной продавщицы пива, которую поймали на
недоливе. Но нельзя сбрасывать со счетов и то, что она безусловно
понимала: если дело дойдет до суда, то получит срок. Это и есть та
обнаженная реальность, которую она, разумеется, вычислила прежде всего...
И он не ошибся, она спросила:
- Какие вы даете мне гарантии за мою откровенность?
Он понял, что она имела в виду:
- Алевтина Петровна, все ваши ответы на мои вопросы я передам прежде
всего Чекирде, своему клиенту. Мы же с вами, повторяю, будем беседовать
без протокола, подписывать вам ничего не придется, вы всегда сможете
отказаться от своих слов, даже заявить, что вы меня и в глаза не видели,
просто мы друг другу приснились, как дурной сон.
- Что вы юлите?.. А не боитесь неприятностей?
- За что и от кого? - спросил Левин.
- От милиции, прокуратуры за то, что не зафиксировали письменно.
- Это уже мои заботы. Вас они не должны волновать. Что же касается
Чекирды, - это выходит за пределы моих функций. Вы не боитесь с его
стороны шантажа впоследствии?
- Вот уж этого я не боюсь! - воскликнула Деркач. - Мы с ним в
некотором смысле были впряжены в одну телегу. Так что если одна из лошадей
падает, телега все равно перевернется и потянет за собой вторую лошадь.
- Значит, вы знакомы с Чекирдой?
- А разве он вам не сказал? - удивилась Деркач.
- Я его об этом не спрашивал, - уклончиво ответил Левин.
- Знакомы. И давно. Прежде он занимал этот кабинет, а я была его
заместительницей. Восемь лет...
- Странно для его профессии железнодорожника...
- Садись, Аня, - сказала Каширгова, когда девушка вошла. - Марк
Григорьевич хочет задать тебе несколько вопросов.
Аня села. Костюкович видел, что она напряжена.
- Вы хорошо плаваете, Аня? - спросил он.
- Учусь, - ответила, удивившись. - А почему вы спрашиваете?
- Я видел вас в бассейне. Там, где работает Сева Алтунин. Кстати, вы
не знаете, каким лосьоном он пользуется?
- Откуда мне знать? - смутилась.
- Тогда я вам скажу. "Шанель "Эгоист".
- Может быть... Я с ним не очень знакома.
- Разве? А я полагал, что вы довольно близко знаете друг друга.
- Нет.
- Однажды во время ночного дежурства я пошел посмотреть, хорошо ли
запер машину. В тоннеле-переходе почувствовал запах лосьона. Стойкий
лосьон. Кто-то только что передо мной прошел по тоннелю во двор. Была
ночь. Ни души. Но когда я вышел во двор, увидел две фигуры. Обе в белых
халатах, мужская и женская. Они двигались от тоннеля в сторону вашего
отделения, Сажи, - повернулся он к Каширговой. - Я решил, что это врачи со
"скорой", поскольку за отделением подстанция "скорой", - он снова
обратился к Ане. - Но недавно, Аня, я понял, что это были вы и Алтунин.
Вы, должно быть, близко знакомы, если после плавания выходите из одной
душевой кабины, - Костюкович взглянул на девушку. Лоб, щеки, шея ее густо
покраснели, она опустила голову. Он снова обратился к ней: - Я и Сажи
Алимовна сразу поняли, что похитивший протокол вскрытия и листок
гистологического исследования знал, что к чему, поскольку прихватил с
собой стекла и, главное, исходный материал - блоки. Явно это был человек,
что-то понимавший в медицине. С запахом лосьона я встречался потом не
однажды, и всякий раз он был как-то связан с присутствием Алтунина. Я
видел вас, Аня, когда вы вместе с Алтуниным выходили из душевой, а сейчас
узнал, что вы работаете здесь. Мне все стало ясно, тем более, что старшую
лаборантку вы замещали именно тогда, когда была совершена кража. И
произошла она, по-моему, как раз в ночь моего дежурства, когда я увидел
мужскую и женскую фигуры, направлявшиеся в сторону вашего отделения. Тогда
я ошибся, посчитав, что это два врача со "скорой". Теперь нет сомнения,
что это были вы и любитель лосьона Алтунин.
- Да, - еле шевельнула она губами.
- А кто помогал матери Зимина сочинять жалобы?
- Я и Сева.
- Зачем?
- Я была у Сажи Алимовны, когда она по телефону читала вам листок
гистологических исследований Зимина...
- И?
- Рассказала об этом Севе. Он решил, что надо внушить матери Зимина,
что виноваты в смерти Юры вы, намекнуть, что хорошо бы подать на вас
жалобы, - она приложила ладони к горящим щекам.
- Туровский и Гущин знали об этом?
- Сперва нет. А потом Сева им рассказал. Они всполошились, страшно
его ругали, мол, зачем он подымает шум вокруг этого, привлекает внимание.
Но они знали содержание вашего разговора с Сажи Алимовной, и теперь
деваться было некуда: они и велели украсть из архива все, что нужно, они
знали, что я и Сева понимаем, что должно исчезнуть, - подняв заплаканные
глаза, тихо закончила лаборантка.
- Да, забыл: вы ведь с Алтуниным были и в загородном ресторане, где
веселились вместе с Туровским, тренером Гущиным, каким-то таможенником,
Погосовым. С последним пришла одна дама. Она моя сестра. Она мне передала
привет от Алтунина и довольно точно нарисовала портрет его подруги - ваш,
Аня, - Костюкович откинулся на спинку стула, словно устав после тяжкой
работы и сказал Каширговой: "У меня все, Сажи."
- Это все правда? - спросила Каширгова у лаборантки.
- Да, - едва слышно произнесла та.
- Тебе заплатили? Сколько? - Каширгова уставилась в ее склоненный
лоб.
- Нет, - замотала та головой. - Я не брала никаких денег... Он
попросил... Мы любим друг друга... Скоро поженимся... Он обещал.
- Обещал!.. Эх ты, дура!.. Сейчас же пиши подробную объяснительную на
мое имя. И к ней приложи заявление, что увольняешься по собственному
желанию. Большего я для тебя сделать не могу. Иди.
Лаборантка ни слова не сказав, пошла к двери, Каширгова взглянула на
часы.
- Боже, опаздываю! У меня четыре вскрытия... Марк, зачем им это нужно
было?
- Боялись, что докопаюсь до подлинной причины смерти Зимина, когда
увидели, что очень интересуюсь этим случаем, хотя я был далек тогда от
того, что знаю сейчас.
- Ладно, к подробностям вернемся, побегу...
Вышли вместе. Она направилась в прозекторскую, он - к двери на
улицу...
Они стояли за зданием патологоанатомического отделения у большой
трансформаторной будки.
- Чего глаза красные? Ревела? - спросил Володя Покатило.
- У меня неприятности, - ответила Аня.
- У всех свои неприятности... Быстро же ты Юрку забыла. Не успел
помереть, а ты уже этому докторишке Алтунину на коленки села.
- Он женится на мне.
- Ага. Потрахает, потом передаст другому жениху.
- Не твое дело. Ты зачем пришел?
- Мне бабки нужны. Брат на дембель идет, офицер, служит под Курском,
решил оставаться там, строиться хочет. У меня есть кое-какие шмотки и
аппаратура. Прошлый год, когда мы с Юркой из Югославии привезли, ты хорошо
толкнула. Может и сейчас кому из докторов предложишь? Все фирмовое.
- Не смогу я. Увольняюсь отсюда.
- Чего так?
- Нужно. Сам продай. Снеси в комиссионку.
- Там проценты большие берут, не выгодно.
- Уходи! - встрепенулась она, заметив вышедшего из подъезда
Костюковича. - Не хочу с ним встречаться, - и, не прощаясь, быстро пошла в
сторону подстанции "скорой".
- Чумная, - пожал плечами Володя.
Он шел по узкой, протоптанной по газону дорожке, по другой
асфальтированной шел Костюкович. У входа в тоннель они сошлись.
- Здравствуйте, доктор, - поприветствовал Володя.
- Здравствуйте. Что вы у нас делаете?
- Надо было встретиться с одним шофером со "скорой". Он обещал
канистру бензина.
- Как у вас дела? Готовитесь к чемпионату Европы? - спросил
Костюкович. Через тоннель они прошли в вестибюль, оттуда через главный
вход - на улицу.
- Кто готовится туда, а кто - в Будапешт, - усмехнулся чему-то
Володя.
- А что в Будапеште?
- Дунайский кубок.
- Тоже хорошо.
- Кому как...
Они попрощались...
Сперва Деркач никак не могла начать говорить - произнесет
фразу-другую, остановится, скажет Левину:
- Нет, не так, не то...
А потом пошло, как по накатанному, без заминок, вроде даже торопилась
она. По долгому опыту Левин знал такое состояние допрашиваемых: сперва -
упор, не сдвинешь с места, тяжкое молчание, как сопротивление. Но когда
дожмешь, раскачаешь - логикой ли своей, или жестким тоном, или мягким
доверительным словом, или тоже молчанием - терпеливым, выжидательным, как
бы безразличным, - или умышленно вывалишь все факты и улики, чтоб
допрашиваемый ужаснулся - когда вот так дожмешь и, почувствовав, что
вот-вот - бросаешь на чашу весов последнюю гирьку в виде: "Ну что, может
отложим на завтра? Или покончим со всем этим сегодня?", - видишь по
глазам, как хватается человек за возможность избавиться наконец от
унизительного состояния и, заметив, что следователь как бы случайным
движением придвигает к себе еще чистый протокол допроса и берется за
ручку, - человек начинает говорить, говорить, говорить. Спешит, словно
боясь, что не успеет выговориться...
Нечто подобное случилось и с Алевтиной Петровной Деркач. Как умная
женщина, она поняла: этот пожилой, не очень опрятно одетый человек знает
все или почти все, морочить ему, опытному следователю, голову
бессмысленно, а, главное, опасно - встанет и уйдет разозленный, что его
принимают за дурака... Он уловил главное - какой смысл похищать, чтоб тут
же уничтожить? - и уже тянул за это звено.
- Завод, который затеял строить Чекирда, становился для нас костью в
горле.
- Для кого "для нас"?
- Для меня и руководителей четырех из шести райторгов города. Ну и
для сошки помельче - для продавцов. Вы представляете, что такое продавать
пиво на улицах из этих железных бочек на колесах? Тут не только недолив,
но и левое пиво. Вы видели в сезон, а длится он полгода, с мая по октябрь,
какие очереди жаждущих выпить кружку; разочарование очереди, когда пиво
кончается? И вдруг возникает завод, делающий баночное пиво. В достаточном
количестве и цена пониже. Чекирда просто уничтожал нас своим заводом.
- Серьезный конкурент, - заметил Левин.
Но войдя в исповедальный раж, она не услышала иронии, сказала:
- Еще бы!.. И мы решили: заводу не быть! Сошлись во мнении, что
единственный путь - уничтожать оборудование, которое он получает на
валюту. Он не выдержит этого, разорится, валюты у него не хватит. Не буду
вам говорить, сколько мы теряли, если бы Чекирда одолел нас. Скажу только,
что если б вы расторгли с Чекирдой договор и забыли об этом деле, мы бы
могли предложить вашему бюро, скажем, миллион, - она сделала паузу, как бы
передыхая, но Левин понял эту уловку: дает возможность обдумать ее
предложение.
Он, мысленно усмехнувшись, прикинул: "Купил бы Виталику
видеомагнитофон. Японский "Панасоник". Осенью с Раей поехали бы в круиз по
Средиземному морю. В коммерческом купили бы ей хорошие осенние сапоги.
Лучше всего австрийские, фирмы "Габор", а мне - добротные ботинки на
толстой каучуковой подошве. Может, что-то еще осталось бы на ремонт
квартиры... Хорошо бы", - вздохнул он и мельком глянул на свои
истоптанные, потерявшие уже форму туфли местной обувной фабрики, которые
купил по блату...
- Почему вы так срочно отправили Дугаева на Волынь? - спросил Левин,
покончив со своими мечтами.
- Во-первых, он нашел хороший способ избавиться от ящиков с краской.
А главное - мне позвонили с Волыни, что надо немедленно забрать хмель.
Он-то - "левый". Так что совпало, - ответила она, поняв, что предложенный
миллион вроде отвергнут.
- А где в дальнейшем вы собирались хранить и уничтожать грузы для
Чекирды?
- Что-нибудь придумали бы. Это самое несложное.
- Каким образом вы узнавали так оперативно о поступлении грузов
Чекирды на склад базы "Промимпортторга".
- Из таможни.
- От кого именно?
- От Ягныша Федора Романовича.
- Платили ему за эти услуги?
- Разумеется. Последнее время он был удобен тем, что на месяц его
откомандировали непосредственно на базу.
- Вы хоть приблизительно представляете себе, на какую сумму понес
убытки Чекирда?
- Это его забота - посчитать. Но, полагаю, на большую. И это важно,
поскольку застопорит пуск завода минимум года на два. Купить все заново, в
особенности электронику для линии по разливу - тут напрячься не просто,
валюта ведь, - она произнесла это цинично-спокойно.
- Ваша прямота восхитительна, - сказал Левин и спросил: - А если
Чекирда все же даст делу официальный ход?
- Следователь прокуратуры от меня ничего не услышит. Протокола-то мы
с вами не ведем, подписывать мне ничего не придется. А слова - вы лучше
меня понимаете, что им, не подтвержденным моей подписью, грош цена. Я от
всего откажусь.
- Резонно, - заметил Левин, а сам подумал: "Самообладание твое,
милочка, вещь, конечно, хорошая. Но ты несколько преувеличиваешь свои
способности. У приличного следователя ты хоть десять раз отказывайся от
всего, а на одиннадцатый попросишь бумагу, чтобы самой все подробненько
изложить. Может быть, подробней, чем мне сейчас". И сказал: - Что ж,
Алевтина Петровна, мы неплохо побеседовали. Если мне понадобится
что-нибудь уточнить, надеюсь, вы согласитесь?
- Возможно, - ответила она.
Он взялся было за дверную ручку, чтоб выйти, когда она остановила
его:
- Мне нужен ваш совет... Знаете, на всякий случай, - лицо ее вдруг
стало растерянным, голос - просительным. - Если все же... случится, что вы
мне посоветуете?
"Вот и дала слабину, - понял Левин. - А все хорохорилась". И ответил:
- Ежели вам действительно необходим совет, то имеется лишь один
вариант: явка с повинной, Алевтина Петровна. Все всегда нужно делать
вовремя...
28
- Вот такие пироги, Иван Иванович, - пересказав все Михальченко,
Левин ждал, что тот скажет.
- Слоеные пироги, Ефим Захарович. В минувшие времена считалось бы,
что мы с вами размотали крупное хозяйственное дело. А по нынешним - оно
заурядное.
- И заурядное, и старомодное, и не наше, слава Богу.
- Это верно, что старомодное. Сейчас пошло новое поколение таких
фантазеров и виртуозов, что наша Алевтина Петровна выглядит рядом с ними
мелким карманным щипаем. Сколько она вам предлагала? Миллион? Маловато! Те
ребятки постыдились бы даже произносить такую цифру, чтоб не ронять своего
достоинства, - сказал Михальченко.
- Так что, готовить отчет Чекирде? Представляешь себе его физиономию!
- Условия договора мы выполнили.
- Как-то они договорятся, у меня такое впечатление. А может,
ошибаюсь. Когда-то котел, по-видимому, у них был общий, но потом Чекирда
отплыл в самостоятельное плавание. Но мадам Деркач не страдает амнезией и
не преминет намекнуть об этом Чекирде.
- Как фамилия этого с таможни, который работал на Деркач?
- Ягныш. Думаю, он не новичок, и она не единственная, кому он мог
оказывать разнообразные услуги, - сказал Левин. - Должность у него такая -
нынче спрос большой... Чекирда полностью с нами рассчитался?
- Почти... Можете писать отчет ему...
Костюкович, согнувшись, втиснул руку между стеной и телевизором,
пытался наощупь вставить в гнездо штекер дециметровой антенны.
- Ты понимаешь, что говоришь? - спросила сестра, продолжая разговор.
Она стояла в дверном проеме и медленно вытирала кухонным полотенцем
тарелку. - Ты уверен в этом?
- Абсолютно, теперь уже абсолютно. Погосов и они - тренер Гущин,
Туровский и Алтунин не совмещаются: он доктор наук, человек талантливый,
находится совершенно в ином социальном и интеллектуальном ряду, да и по
возрасту... Слишком велика разница. Так что твое объяснение, что он
компанейский и не разборчив, как ты говоришь, в выборе знакомых, тут не
подходит. И тут скорее не он их нашел, а они его. А вот почему согласился
- вопрос другой. Он любит деньги? Жаден, скуп?
- Он любит деньги, но только для того, чтоб их тратить. Да и то не на
себя, а на других. Он одинок, семьи нет. Тряпками не интересуется. У него
даже мебели приличной нет - книги на каких-то досках, которые он называет
стеллажами. Знаю, что посылает деньги вдовой сестре в Армению, в
Степанован.
- Ты даже такие подробности знаешь?
- Это не твое дело!
- Возможно.
- Я не пойму, зачем им Погосов? - спросила сестра. - Есть же готовые,
апробированные, с разрешительным сертификатом Минздрава?
- А если Погосов делает специально для них что-нибудь покруче не
серийно, а так сказать штучно, в небольших количествах? А может,
отечественные, разрешенные почему-либо не устраивают их, а импортные
патентованные именно для их целей не подходят, да и достать сейчас
импортные очень сложно. Но мне ясно, что они прибегали к услугам Погосова.
- Что ж, у меня есть личные основания проверить это до конца, -
жестко сказала она и вышла...
Володя Покатило шел по длинному пустому коридору, несмотря на дневное
время здесь было полутемно, свет падал лишь из дальнего торцового окна в
конце коридора, где находились душевые кабины с общей раздевалкой. Его
вызвал к себе Гущин, и Володя знал, зачем. Перед дверью остановился,
услышав громкие голоса в кабинете. Оглядевшись, решил не входить,
послушать.
- Ты хоть знаешь, что там наболтала твоя девка? - грозно спросил
Гущин.
- Выложила все, - растерянно ответил Алтунин.
- А кто был при этом разговоре?
- Завотделением ее и Костюкович. Он и давил ее.
- Что теперь будет?
- Да ничего не будет, - вступил в разговор Туровский. - В случае
чего, скажем, что усомнились в официальных результатах вскрытия, мать
Зимина, допустим, не поверила, а другого пути проверить у нас не было,
нужны были стекла и на всякий случай блоки. Вот и все. Вернуть же на место
уже не смогли: старшая лаборантка вышла из отпуска, и Анька возвратила ей
ключи от архива, потому вынуждены были уничтожить, не успев
воспользоваться, мол, не нашли патогистолога, который бы частным образом
посмотрел все и открыл нам истину. И еще: испугались, что вернуть на место
не можем, и уничтожили.
- Кто поверит в этот бред? - усмехнулся Гущин.
- А пусть докажут другое! У них ничего, никаких следов от Зимина не
осталось. Ты же все забрал, Сева? - спросил Туровский.
- Все.
- Ну вот, видишь! Что ж, они эксгумацию проводить будут?! Да никогда!
Не тот случай. Зимина не убили, а он умер в больнице. Какая тут может быть
эксгумация?! Смехота!.. Хуже другое, - произнес Туровский, - Ягныша
вызывал начальник таможни, допрашивал его насчет каких-то складов.
- Ты откуда знаешь? - спросил Гущин.
- Ягныш звонил мне.
- Ну и что?
- Назначено служебное расследование, - сказал Туровский.
- Ты предупреди его, чтоб не вякнул об этой коробке с "Фармации".
Иначе не получит ни цента. Скажи, что реализация идет хорошо, осталось
сбыть всего несколько упаковок, основные бабки уже у нас. А он бабки
любит, в особенности "зеленые", так что должен помалкивать. Понял?
- Он боится, что могут выгнать с работы, - сказал Туровский.
- Найдет другую. Поможем.
- Жалко, человек нужный. Все-таки таможня! Ищи потом новое "окно".
- Найдем. Бабки все любят... А ты, Сева, гони свою девку в шею. Чтоб
духу ее здесь не было! Понял? Найди кого поумнее.
- Хорошо, - еле слышно ответил Алтунин.
- Ты окончательно решил с Покатило?.. - спросил Туровский.
- Да. Застыл он. Вот график, посмотри. Никакого сдвига. Нельзя его
брать на Европу. Провалит. Пусть съездит в Будапешт на Дунайский кубок.
Утешится. Сейчас я ему окончательно объявлю.
- А кто вместо него? - спросил Алтунин.
- Есть, - ответил Гущин. - Нашел я одно "свежее мясо" в
"Трудрезервах". Парню девятнадцать, но совершенно "чистый", клялся.
- Успеем подготовить? - спросил Алтунин.
- Успеем, успеем. Теперь успеем, - сказал Туровский. - Все есть...
Покатило понял, что разговор окончен. Надо было входить. И, постучав,
подумал: "Ладно, сука, ты еще меня попомнишь! Я вам всем горячего сала за
шкуру залью!.."
- Входите! - крикнул Гущин...
- Садитесь, Артур Сергеевич, - любезно сказал Левин, едва Чекирда
прикрыл за собой дверь.
- Что слышно, Ефим Захарович? Как я понял из нашего телефонного
разговора, есть новости.
- Все, что вы просили, все, что нам полагалось, мы сделали, а вот
обрадовать вас нечем. Вот здесь все изложено, прочитайте, - Левин протянул
собеседнику несколько машинописных страниц, сколотых скрепкой. - Это, так
сказать, наш отчет...
По мере того, как Чекирда читал, лицо его как бы усыхало и серело,
заметно дергался кадык, когда он нервно сглатывал слюну. И, наблюдая за
ним, Левин философски думал: "К его лицу никто не прикасался, никакого
физического насилия, а смотри, что с ним делается! Как это происходит в
человеке за краткое мгновение? Что из мозга несется в мышцы человека, чтоб
вдруг вызвать такие разительные перемены?! Жалко, конечно, его... Кто бы
он ни был, все же хотел что-то производить, а не заниматься
куплей-перепродажей... Интересно, что он предпримет?.."
- Сволочь! - только и сказал Чекирда, дочитав последнюю страничку и
уставился Левину в глаза.
- Я с нею мало знаком, - увернулся Левин от комментариев, и, упреждая
возможный вопрос Чекирды, спросил: - Что вы намерены делать?
- Обращусь в прокуратуру! - решительно сказал Чекирда.
- Деркач предполагала такой исход, но мне показалось, что она не
очень, что ли, верит в это. Что-то она имеет в виду, - деликатно намекнул
Левин.
- А мне теперь плевать! Мы разорены!
- Что ж, вам виднее.
- Я могу забрать это? - Чекирда указал на странички отчета.
- Разумеется. Это - ваш экземпляр... У вас есть к нам претензии,
