козел, ты и Константин Иванович, отчим.
- Ты и это знаешь?
- Отчим, ты и еще иногда этот, как ты говоришь, теперь мертвый козел,
- повторил я. - Такая поддающаяся красота!
- А что бы ты сделал? Если бы вдруг полюбил, как я?
- Я бы? Я бы его отучил.
- А если она его хотела?
- Тогда какой разговор? Молотил баб и пусть молотит. Пусть и ее!
- Ты, а ну заткнись! Что ты понимаешь, писака? Ты же никогда и никого
не любил.
- Тут я понимаю. Ты стал человеком, потому что полюбил. Ты переступил
все... Но...
- Заткнись!
- Не заткнусь. Ты не переступил одного. Они тебя сделали. Они ее
убили. Они отомстили тебе за то, что ты нарушил их закон.
Я скорее почувствовал что-то горячее, больно рванулся куда-то, потом
ударился о койку. И сразу же услышал ее голос:
- Не смей! Не смей!
Она зажгла свет. Я лежал под койкой, как когда-то моя рукопись. Из
губ сочилась кровь. Он стоял рядом, и готов был добивать меня.
- Он говорит правду, - встала она перед ним в бойцовской позе. - Это
они убили ее. И это так... Ты говоришь - козел! Но из-за козла не убили. А
из-за тебя они ее убили.
Я теперь разглядел его. Сухопарый, отлично сложен, на правой щеке
шрам, идет к глазу.
- Ладно, - прошипел он, глядя на меня. - Достаточно тебе. Скажи
спасибо воздушному шарику.
Он подошел к окну, и вскоре по стене зашуршало его ловкое жилистое
тело.
Она помогла мне встать, уложила на койку.
- Погаси свет, - попросил я.
- Сейчас.
Щелкнул выключатель. Я почувствовал ее запах, какой-то неземной
запах. Она что-то сказала мне, но я в порыве благодарности и одновременно
чего-то иного, необъяснимого целовал ее холодноватые руки. Я потом
добрался к ее ногам, они были совсем теплые и чуть подрагивали.
- Откуда ты взялся на мою голову? - шептала она.
Я впервые верил женщине после той, которой когда-то верил и которая
меня так жестоко предала.
- Ты никуда не уезжай пока... Ты не уезжай!
- Хорошо, - сказал я и понял, что так и не увидел ее. Почему-то я
видел только того парня, "вора в законе". А ее не видел. Кто она? Почему я
не увидел ее?
- Не надо, милый, - прошептала она. - Я обыкновенная девочка... Нет,
скорее не девочка, а уже девушка. Двадцати двух лет... Девушка, которой
было бы очень жаль, если тебя убьет этот парень... Он честный, поверь мне.
Тот, кто полюбил, очень честный человек...
- Тогда ты поторопись помочь тому, кто полюбил...
- Кому?
- Отгадай.
- Не знаю. Я с тобой рядом теряю все... Я люблю тебя...
- И я люблю тебя, хотя никогда не видел...
- Ты видел мои глаза. Разве этого мало?
- Да, глаза - это портрет человека... Я говорил не лучшим образом,
штампами.
- Нет, ты правда думаешь, что я - не ваша?.. А я - наша. Только
родилась раньше времени. Когда-то я вернусь опять... И тогда я буду очень
нормальной. Ты думаешь, что у нас не будет хорошей жизни? Неправда!.. Ах,
небо в алмазах? Нет, не это... Люди на земле увидят рай. Ты представляешь,
они не будут убивать друг друга. Настанет на земле такое счастье!..
Знаешь, одно семечко даст много плодов. Одна зернинка сделает благо всем
людям. Зачем они будут убивать друг друга? Скажи, зачем?
- Они еще долго будут учиться любви... Вот даже ты не знаешь, что
Ледик сегодня... Не знает Ледик, что, наверное, навсегда вернется!.. Но
что-то не так! Что-то идет на него!..
Я прокричал последние свои слова, потому что действительно
почувствовал: что-то происходит с человеком, который по-прежнему сидит за
несовершенное убийство. И даже Лю, моя загадочная Лю, этого не
чувствует... А что же тогда другие? Что же Сухонин, что же Васильев? Эти
бесчувственные сыщики, пришедшие на свое место как поденщики, без богом
данного благословения?
- Я опомнилась, - вскрикнула она.
И я почувствовал: передо мной что-то мелькнуло и исчезло.
Я быстро встал. Ночь была такой темной, что я таких темных ночей еще
не видел.
...Да, в прежние эпохи в литературе был в центре Бог. И все шло
вокруг него... Разве что-то сверхновое ставилось, когда царствовали
Достоевский и Ницше, которые провозгласили смерть Бога, когда пошло и
поехало?.. Достоевский возложил, в самом деле, всю ответственность за
происходящее в мире на человека. Значит, яснее ясного - нового
остросюжетного не произошло: если раньше смерть ходила вокруг Бога, то
потом все переложили за убиение на самого человека. Крути вокруг и около,
придумывай, заостряй... Бедные, маленькие люди! Что же остается им делать,
на что надеяться?
...Бедный Ледик, маленький червячок, маленький винтик! Знает, скажем,
подполковник Струев, кто истинный убийца. А "червячок" отсиживает дни и
ночи в темных зловонных камерах. Родители червячка - мать с родной кровью,
отчим, естественно, с душой, в какой-то степени родственной, ибо червячок
шел рядом с трехлетнего возраста. Вырос, служил, хотя мать мечтала сразу
после школы видеть его в медицинском. Служба - тяжелая. Но на флоте он
устроился в самодеятельности. И танцевал с какой-то Верой, племянницей
адмирала. Молодая еще адмиральша... Да боже мой! Вера всегда уступит! Вера
подобрала подводника... Конечно, Вера любила высоких - у Ледика метр
девяносто шесть, у подводника - всего-то росточек. Но надо жить! Ледик -
червячок! Барахтался, барахтался, пока из самодеятельности его адмирал не
вышиб. Тяжело стало служить!..
"Червячок" ныне зависит еще не от Бога. От показаний и Веры и
контр-адмиральши. Собрал показания без пяти минут капитан Васильев. Тот
самый, который учился в девятом классе (подполковнику врал, что в восьмом
или седьмом) с Ледиком и Ириной. Уже тогда этот Васильев был пинкертоном:
проследил как девятиклассница Ирина, дочь бывшего начальника шахты,
отдалась добровольно теперешнему начальнику шахты Соболеву, как там было в
деталях (описываются же и стоны, и причитания, и эти "больно" и
"хорошо")... И он тогда, этот ныне без пяти минут капитан, пригласил Ирину
домой - интеллигентная семья, музыка и разные штучки дома, сделанные
руками пэтэушников для своего директора. Васильев, не знавший никогда
Бога, надеялся на себя, человека. Предложил мягкую постель - "родители
уехали на три дня", сказал Ирине. "Ты же отдалась? Почему и мне нельзя?"
Они там подрались из-за того, что... Одним словом, без пяти минут капитан
потом несколько раз пытался исправить положение - показать себя настоящим
мужчиной. Ирина уже имела Ледика, который матросил и спал то с Верой, то с
контр-адмиральшей. А Васильев выпрашивал хотя бы одну ночь. Он и искал
потом в дневнике у Ирины: как значится в ее связях? Нулем? Или что-то хотя
бы отмечено в качестве положительного?
"Червячок"... Такой же, как я. Мечущийся среди последних двух
убийств, поводом для которых была обыкновенная похоть мужиков, и не совсем
порядочное поведение женщин, познавших в период гласности опубликованные
приемы секса... Кто-то пытался мне, червяку, вбить в мозги: "Не лезь со
своей моралью. Ты - кто? Жалкий мужичишко, который не мог по-настоящему
удовлетворить женщину. Она ушла от тебя к другому. Как шла по рукам в
курортные выезды Светлана. Как шла по рукам Ирина, у которой на три года
отняли партнера".
Что же, пришла Лю. Все видящая, все понимающая. Она сказала тогда:
"Все виновато у вас теперь. И все оправдываемо". Я не внял ее словам.
Подумаешь! Сказано! Чего нового-то в этом? Или мы не знаем! Я, в желании
обогатиться, полез под кровать за рукописью. Я же так старательно написал
сто страниц об убийстве Светланы! Рукопись была вытравлена. Почему она
сделала это? Да потому что я никогда в жизни до этого не обращался с такой
легкостью к смерти и убийству человека. Я после всего сказал себе: ты
раньше так не поступал. Ты учился у классиков. И "Хаджи-Мурат" был твоим
мерилом, когда ты поднимал свой меч на убийцу и убитого. Здесь все было у
тебя от Бога. Теперь же ты, после кинорынка, черного праздника
взбесившегося насилия, решил судить человека направо и налево, убивая
своим несовершенным судом тысячи простых людей, очень любящих жизнь и друг
друга.
...Но - Ледик... Червячок, зависящий от исхода борьбы "воров в
законе"... Один - отступник среди них. И подполковник Струев это вычислил.
Потом, месяц спустя, когда остыла в сознании трагедия, что разыгралась в
поселке, он обрисовал мне, что там было и как было.
..."Вор в законе", тот, что "положил глаз на Ирину" и предал своих,
устроившись на шахте проходчиком, сумел тогда, когда я случайно
натолкнулся на их кодло, уйти живым. Они сказали ему: Ирина убита ими.
Это, выходит, их "подарочек" славному проходчику. Теперь любовь потухнет в
его горячем сердце, заблудший сын вернется домой, в лоно другой любви и
морали... Есть еще одна акция, - сказали славному проходчику, - некто
Соболев, в свое время пустивший в путь по опасной стезе эту ныне
покойницу. Но Соболев откупился честно, щедро заплатил за то, чтобы его
больше не беспокоили. Он сделал, между прочим, все, о чем его просили.
"Воры в законе" пришли тогда, когда Соболев сидел один на один с Ириной.
Соболев и "продал" ее на круг. И она добровольно попробовала не
сопротивляться. Соболеву она сказала:
- Мразь!
А одному из "воров в законе" отказала.
"Всем, а тебе - нет". Загадка - смеялись они над славным проходчиком.
- Она поступила и с ним, нашим Коленькой, - они кивнули на одного из них,
- как с тобой. "Всем, а тебе - нет"...
И это решило ее судьбу. Он дождался, когда она прошла по кругу. И
ударил ее ножом. А потом заставил бить Соболева. Или он, Соболев, или его,
Соболева...
И Соболев бил ее ножом...
Славный был проходчик, но обиженный. Сумел положить двоих и уйти.
Славный был проходчик, но обойденный. Сумел найти Соболева и убить его...
Этот славный проходчик вычислил и меня. Я знаю, я догадался -
параллельно со следователем Струевым и с Лю - кто убил Соболева. Я
догадался потом, кто убил старуху. Это ведь она "подготовила" внучку для
Соболева. Это она хотела развести его с женой и пристроить внучку "в
надежные руки". Этот славный проходчик заставил "бабушку" расколоться. Он
не взял ни золота, ни серебра. Убивать он ее не хотел. Просто ударил в
шею. Удар не рассчитал. Она задохнулась от такого удара...
Вера приехала вечерним поездом и пришла к подполковнику уже
поздненько. Он был в кабинете один. Вера оказалась двадцатидвухлетней
девицей в джинсовом одеянии. На ней была аккуратная белая кофточка, в
дороге могла замараться, но она была при аккуратном галстучке. Знала ли
Вера обо всем? Или только узнав о главном - смерти жены человека, которого
она, видимо, любила, приехала? Почему же тогда написала такое письмо
против Ледика?
Так и знал подполковник - не писала, оказывается, никакого письма
Вера. "Что вы, что вы!" Она сходила перед этим в морг, видела тело не
Ирины (уже давно состоялись похороны), а ее бабушки. Неужели вы думаете,
что это Ледик убил Ирину? Нет, нет и нет! Ледик не мог убить!
Подполковник стал разъяснять: мог или не мог, но у него нет оснований
и отпускать его... Он говорил с ней, как с дочерью. Правда, - подполковник
устало стал рыться в бумагах, - мне думается есть одно обстоятельство... Я
должен вас предупредить... Вы писали матери Леонида?
- Она писала вначале мне. Предупреждала, чтобы я не смела... И...
вот...
- Я это знаю. Недостойная невеста?
- Наверное, так.
- Вы хотите пойти на свидание?
- Да.
- Но мать Леонида против этого.
- Она не смеет мне отказать. Нет такого закона. Ее письмо, за которое
может ухватиться следствие, я уничтожила к тому же. Ей нечего бояться. Я и
не скажу, что мать везде и всюду вмешивалась, ломая его жизнь.
- Но разве он был прав, вожжаясь... - Подполковник, произнеся это
слово, закашлялся, но потом, взглянув открыто ей в глаза, продолжил, - и с
вами, и с контр-адмиральшей?
- Но ведь мать тогда вмешалась! Она развела его с Ириной
преждевременно! И он почувствовал себя свободным! Он переживал, ибо любил
Ирину. Он не мог потому убить ее... Я протестую, что вы держите его там, в
тюрьме! Вы сломаете его!
11. РАЗВЯЗКА
Они его мордовали долго, чтобы он раскололся. Особенно усердствовал
без пяти минут капитан. Товарищ Васильев. Прикрывал его полковник Сухонин:
народ волнуется, что вы тянете с раскрытием? Сухонин тогда сказал
подполковнику Струеву:
- Саня, ну чего ты в оппозицию лезешь? Стопроцентный гад!
Ледик в конце концов раскололся. Признал. Согласился. Он махнул на
свою жизнь рукой. Чему бывать, - добавил и тот, ждавший этапа, неубийца,
признанный убийцей, - того не миновать...
- Что ты, - успокаивал, - поглядел бы, как раньше было тут! А это уже
- нормально! Раньше в СИЗО попробуй не подчиниться. Тебя упекли бы туда,
где Макар телят не пас. А теперь... Только пожалуйся - бьют служителей по
голове... Другое дело - по-прежнему стоят над душой! И только пожалуйся!
Будет страшно...
Ледика уже ничего не страшило. Он все узнал о тех, кто ему носит
передачи... И была, оказывается, правда с отчимом и его шлюхой. Ведь тогда
сказал Прошин, выдавая Соболева: "Ты думаешь, другие лучше? Твой отчим
хорошо шпокает мою двоюродную сеструху. Я с твоего отчима дань брал за
то... Хочешь титьки по пуду - плати, падла!"
Про мамочку рассказывал ему старший лейтенант Васильев после убийства
Соболева.
- Спали они, - визжал Васильев, перед тем, как Ледик признался в
совершенном убийстве, - с этим подонком. И Ирина твоя, и мамочка. У порога
он их драил. Поставит... Это кайф! Зашел и сразу за трусики... И мамочка
твоя, и Ирочка становились в позу. Одну ты правильно убил. Вторая
просится. Как козлы, встали на мостку и бодаются! Отчим твой и мамочка.
Один депутат, вторая бюстом кабинеты открывает...
Может, не признался бы Ледик. Однако столько навернулось грязи! Еще
эта контр-адмиральша. То ли напугалась, что муж-импотент выгонит... Стала
лить грязь в новых письмах следователю...
Свидание Ледику дали, и он, конечно, не знал, что придет Вера...
Вера, Вера. Почему тогда ты не остановила матросика-танцора перед тем, как
пошел он от тебя к контр-адмиральше в постель? Почему ты потом вышла замуж
за этого лысого моряка-подводника?
Она стояла перед решеткой, плакала, эта Вера.
Она шептала:
- Я тебя не отдам смерти... Зачем ты написал: "прошу расстрелять"?
Ледик отрешенно глядел на нее. Он все помнил. Как к начальнику
дивизиона она приехала. "Племянница Вера пошла!" Говорили - литературовед.
Многое он узнал от Веры. В школе Ледика учили одному, она говорила -
другое. Бог спас Пушкина, чтобы он стал убиенным, а не убийцей.
Достоевский послал "Бесы" Александру III - пусть посмотрит... В школе
учили и было неинтересно, а с Верой... С Верой - прелесть. Еще и
танцует...
Вечера с ней были удивительны, и он постепенно в нее влюблялся. Он до
этого, научившись у приемного отца презирать женщин, не ставить их ни во
что, постепенно понимал: женщины бывают умные, чуткие, разбираются кое в
чем.
Вера приехала, оказывается, всего на лето, осенью она уедет в свой
институт. Она будет учиться вновь, и будет совсем не сладко ей без такого
мальчика, как Ледик. Собственно, Ледиком он назвал себя сам. К слову
пришлось. И она недоверчиво на него глядела: "Неужели взрослые родители
называют тебя таким именем? Ведь от того, как тебя зовут старшие, совсем
немало зависит в твоей судьбе..."
Впервые он ее поцеловал в парке, после очередных репетиций. Он для
нее старался в тот вечер. Позже она прозаично отозвалась: ей танцы - так
себе, хочется научиться и все. Чтобы гореть ими, - нет времени... Он
обиделся не на шутку. Он же танцевал все последнее время для нее!
Когда случилось, что контр-адмиральша выцарапала его из-под носа у
Веры? Он и сам не мог объяснить. И следователь спросил: почему же Вера,
такая чуткая девушка, как он уверяет, написала в адрес прокуратуры такое
письмо? С жалобами, с грязью? Он твердо ответил подполковнику:
- Не думаю, что это писала она. Писал кто-то другой.
...Когда случилось самое страшное, когда позже подполковник
бесстрастно смотрел на труп самого Ледика, только тогда он понял, как прав
был моряк, защищая Веру. Он не мог до конца поверить в то, что она
написала так, как было в письме.
Вера, Вера... Новое письмо ее тогда лежало перед следователем. И в
письме рассказывалось, кто есть Ледик. Не подлец, не изменник...
Медленно, уверенно перелез Зуев ограду. Автомат покоился в руках.
Сильных руках бывшего десантника. Он шел к ним уже чужим, врагом. Когда-то
они нашли его, можно сказать, подобрали. После Афгана он долго не мог
остановиться. Ему по ночам снилось все одно и то же: он ползет за трупом
своего друга - тезки Коли Белого. И надо этот труп принести и показать
начальству. У Коли мама-пенсионерка, отравленная на своем родном
химзаводе. Мама должна получать за убитого сына. А если его не доставишь,
надо проститься с выплатой. Он знал тетю Полю цветущей женщиной. А когда
они с Колей уходили в армию, она провожала их с палочкой...
Он принес Колю Белого. Но начальство стало смеяться:
- А как ты докажешь, что это рядовой Белый?
Лица у Коли не было. Не было ног. Не было руки. Был этот кусок груди,
разорванной груди, где не имелось признаков бывшего рядового Белого.
- Я знаю: это он, - закричал младший сержант Николай Зуев.
- Вы здесь не орите, - сказал ему подполковник Зараев. - Мы тоже
люди. Не возьмешь же и не пошлешь так...
Зараев потом "пробивал" это все - как тело рядового Белого. И это
тело все-таки не приняли. И старшина Зуев, вернувшись домой, пришел к тете
Поле и не знал тогда, что ей говорить. К тому времени Зуев научился
прерывать сон. И глядя матери рядового Белого в глаза, он сказал:
- Нет, не видел я, хотя и был неподалеку... Не знаю...
Потом те, к кому он теперь шел, легко приручили его. Зуев мог все и
еще кое-что. Вначале он сидел в их офисе. Кругом была уйма проводов -
зеленых, белых, серых. Он приглядывал за сейфом. Еще появился один сейф.
Работа была легкая. Зуев имел уже квартиру. Он думал - как афганцу. Э-ге!
Куш был заплачен солидный, чтобы квартира была в центре...
Все было у них по закону. А ему вдруг стало тошно. Когда они пили
однажды, он сказал, что бы очень хотел в жизни:
- Поставить хату Кольке Белому.
Что в них было - так это понимали с полуслова. Он поехал к тете Поле
и поставил ей дом - вместо развалюшки. А тут он взыгрался, видно, как
мужик, увидев, когда возвращался к ним, к офису, деву Марию. И - сгорел.
Он влюбился в эту женщину. И часто ходил потом за ней тайно и молча. Тогда
решил бывший афганец Зуев: уйдет и будет жить в поселке. Поступит там на
работу. Оформил с ними договор. Один из них сказал:
- Так не бывает. Есть закон!
Это был тот, который потом ударил ножом Ирину. Тот, который заставил
потом Соболева добивать ее.
...Первым положил Коля Зуев этого. Потом безжалостно - за то, что
молчали, когда убивали ее, его деву Марию, - всех...
Не хватило подполковнику Струеву какого-то часа, чтобы предотвратить
бойню... Коля Зуев не заставлял их стать на колени. Они были все-таки
людьми. Когда-то поняли его, Колю. Протянули руки! Но он привык по приказу
добивать своих, душа его уже была мертва. Она совсем похоронилась, когда
подполковнику Зараеву вовсе отказали признать в принесенных им, Зуевым,
останках тело Коли Белого и когда подполковник Зараев сказал ему, Зуеву:
- Слушай, если убьют меня, ты вынеси, отруби лишь голову, переодень и
втыкни какую-нибудь бумажонку, что это - Колька, твой тезка...
Тогда душа Зуева поняла, что кругом есть люди, только для этих людей
нет чистого места уже на этой земле. И она ушла из него, душа. И бездушно
добивал он некогда приютивших его "воров в законе". Не надо было, конечно,
за одного убивать их всех...
Я нашел то место из дневника, который спрятал Васильев, в тот день,
когда восемь трупов - в том числе труп бывшего проходчика - свезли в морг.
Мне дал вырванный листок из дневника подполковник Струев.
- Полюбуйся!
Я читал в темной комнате, едва различая текст. Пахло приторно кровью.
"Он, наконец, ввалился к нам. Мы были одни с дочкой. На дворе было
холодно. Я зябко ежилась. Я помню, на свадьбе... Он со мной танцевал.
Ледик этого не помнил. Я тогда выпила, не знаю сколько... Но я
почувствовала, что он, оказывается, мужчина, а я - женщина. Меня легонько
било. Какой-то озноб. И он это почувствовал. Он же не родной Л. И почему
бы и нет? Я поила его чаем. У него были крупные руки, он взял мою ладонь в
свою, и я снова поняла, что он не родной Л. И я замерла, и эта К-ка опять
помешала. Я стояла на крыльце, он уходил в дождь, и я хотела крикнуть:
идет ли он сегодня на смену?"
- Погоди, - поднял я глаза на подполковника, - причем здесь Васильев?
- Послушай, ты же видишь, сколько работы! - ответил он.
- Так это же характеризует Васильева! - опять сказал я. - Не такой он
и плохой... Он просто это прикрыл.
- Для чего? - Струев встал передо мной. - По приказу? "Прикрой, он
все-таки депутат!" Скажу, бардачное семейство! Горько думать, что все так
ныне.
- Но ты же не докажешь, что отчим тоже был там!
- Не докажу. И не буду доказывать... Видишь, - он кивнул на трупы, -
здесь доказательство.
- Не скажи, - замотал я головой. - Раз уж за парня взялись, то
добавят. Как же это тогда выйдет? Ошибался верх, ошибался низ?
- А я? Я - что? Не в счет? Я им кричал! Я говорил... Я и в первый раз
его отпустил... Тогда, правда, нюхом почувствовал. А сейчас... Мне
плевать, что он, этот морячок, признал себя виновным. Я не хочу, чтобы он
сидел...
Мне разрешили пойти с подполковником. Мы пришли в камеру.
Подполковник позаботился об охране. Решили вести Ледика на кладбище. И по
его настоянию. И по его просьбе. И по-человечески, что ли... Есть же и в
суде нашем человеческое. Парню, сознавшемуся в убийстве - вышка. Может же
быть человеческое перед вышкой? Пусть посмотрит на содеянное!
Я шел рядом с Ледиком. Он тихо сказал мне:
- Хотите исповеди?
Я кивнул головой.
- Только не для них, - он показал глазами на подполковника. - Они -
садисты... Так вот... Я увидел там, когда подошел к дому, Соболева и еще
многих. Они делали с ней все, что она хотела... Я вначале хотел ворваться
к ним... Однако это ее желание... Вечером я вернулся... Впрочем, я все
рассказал Вере. Понимаете?
По дороге к родителям, в тот вечер, когда он ушел от Ирины, что-то
ему плохое виделось. Я это чувствовал. Как окоченело она лежала без
движений. Он хотел вернуться, когда пришел вечером и увидел, что она лежит
под куском бузины. Потом и вернулся. И он увидел, что она - мертва. Он
долго сидел над ней. Примерно он помнил поселковые телефоны, ибо часто
вызывал своих родителей на переговоры. И он, набрав какой-то номер и
услышав старушечий голос, сообщил: там-то и там-то лежит труп.
Потом он встал за дерево и смотрел, не придет ли тот, кто ее убивал?
Но подъехала милиция...
Солдаты, которые его вели, рассказывали, так как я ничего не понял.
Он побежал у кладбища. Как раз проходил груженный состав вдалеке. Он
свистел этому бежавшему в сторону путей парню. Солдат - один из двоих -
снял с плеч автомат и выстрелил. Правда, он потом говорил и повторял:
- Я кричал: стой, стрелять буду!
...Лю вошла ко мне, в мою берлогу. Я еще слышал отзвуки ее каблучков.
Я не мог понять, что со мной происходит. Я впервые любил женщину такой,
какая она есть. Я ждал, что скажет она.
Она тихо сказала:
- Ледика похоронили три дня тому назад... Вера подала документы на
реабилитацию. Он же не убивал Ирину.
- Да, да... - Я шептал это. Мне тоже не хотелось, чтобы его
похоронили убийцей. Он был, скорее, пострадавшим.
