за монастырскими стенами, — заключила Эдгита, сурово поджав
губы.
— И оставила дочь круглой сиротой, — в голосе Кадфаэля
невольно прозвучала укоризна.
— Ничего подобного! Она оставила дочь на леди Эмму и
меня! — возмутилась Эдгита и уже спокойнее продолжила: —
Пойми, у Элисенды было три матери — три любящих матери.
Госпоже Эмме стоило бы проявлять к детям побольше строгости, да
где там, она никогда им ни в чем не отказывала. А моя госпожа
все грустила, грустила, а потом, лишь бы не выходить еще раз
замуж, ушла в монастырь.
— А Элисенде такая мысль в голову не приходила? —
спросил Кадфаэль.
— Господь сохрани мою девочку! Только не это. Кому-то
такой шаг дается легко и тогда монашество становится спасением,
но для тех, кто насильно загоняет себя туда, монастырь
превращается в ад! Нет, я не хочу для нее такой участи.
Простите, братья, что-то я слишком разговорилась, вас я обидеть
не хотела. Вы лучше меня знаете, почему приняли постриг, и не
сомневаюсь, у вас были для этого гораздо более серьезные
причины, чем у моей Элисенды... Раз уж так все сложилось, пусть
лучше выходит замуж за этого Перронета, он неплохой малый,
хотя, конечно, до нашего мальчика ему далеко. — Эдгита взяла
кувшин, наполнила еще раз их чаши и принялась собирать пустые
блюда. — Я слышала, вы были в Элфорде и видели Росселина. Это
правда?
— Правда, — отозвался Кадфаэль. — Еще вчера мы по воле
случая встретились там с Росселином и немного поговорили. Но
лишь сегодня утром узнали, что он сын Сенреда Вайверса.
— Как он выглядит? — с нескрываемым беспокойством
спросила Эдгита. — Здоров ли он? Сильно ли тоскует по дому? Я
его не видела больше месяца. Как он горевал, когда отец отослал
его из дома! Будто он не родной сын, будто в чем провинился! А
Росселин никогда ничего плохого не делал и в мыслях не держал.
Такой хороший мальчик! Что он говорил?
— Прежде всего, он находится в добром здравии, —
осторожно начал Кадфаэль, — и настроение, если учитывать все
обстоятельства, у него не такое уж плохое. Откровенно говоря,
он действительно очень обижен тем, как с ним обошелся отец, и
ему не нравится жить в чужом доме. Естественно, Росселин не
обсуждал с нами своих бед, ведь мы для него были не более чем
случайные собеседники, хотя думаю, он вообще не стал бы вести
речи на эту тему ни с кем из чужих. Но он сказал нам, что дал
слово оставаться у лорда Одемара, пока отец не разрешит ему
вернуться обратно.
— Но он же не знает, что они тут затеяли! — с бессильным
гневом вскричала Эдгита. — Разумеется, отец сразу разрешит ему
вернуться, лишь только Элисенда отправится с Жаном в Букингем.
Какое ужасное известие ждет Росселина в его собственном доме!
Какой стыд проделывать такие вещи за спиной родного сына!
— Его отец и мать считают, что так будет лучше для всех,
и в первую очередь для него, — вмешался затронутый за живое
Хэлвин. — Им самим от всей этой истории белый свет уже не мил.
И если родители Росселина решили скрыть от него, что Элисенда
выходит замуж, их, во всяком случае, можно понять и простить.
— На свете есть и такие, кто вовек не будет прощен, —
мрачно буркнула Эдгита. Произнеся эту малопонятную фразу, она
подняла деревянный поднос и направилась к двери. Немного не
дойдя до нее, остановилась и вновь повернулась к монахам. —
Мне бы хотелось, чтобы все было честно. Мне бы хотелось, чтобы
ему сказали. Неважно, может Росселин на ней жениться или нет,
он имеет право либо благословить этот брак в своей душе, либо
отвергнуть. А как получилось, что вам стало известно его имя,
но вы не знали, откуда он родом?
— Его имя упомянула в разговоре одна леди, она сказала,
что он уехал на охоту вместе с лордом Одемаром, — ответил
Кадфаэль. — А позже мы сами с ним встретились и он помог
Хэлвину, когда тот почти не мог идти после бессонной ночи,
проведенной на коленях в церкви.
— Да, мой мальчик готов любому прийти на помощь, — сразу
оживилась Эдгита. — А кто, говоришь, упомянул его имя? Жена
Одемара?
— Нет, ни с Одемаром, ни с его женой мы не разговаривали
вовсе. Это сказала мать Одемара, Аделаис де Клари.
Посуда зазвенела на подносе в руках старой служанки.
Эдгита перехватила его покрепче и подошла к двери.
— Разве она сейчас в Элфорде?
— По крайней мере, была там, когда мы уходили. А потом
почти сразу началась метель, так что, скорее всего, она все еще
не уехала.
— Она не часто навещает сына — промолвила Эдгита. —
Ходят слухи, они с невесткой терпеть друг друга не могут.
Впрочем, такое иногда случается. — Привычным движением локтя
она распахнула дверь и сказала: — Слышите, кони ржут под
окнами? Это, должно быть, приехал Жан де Перронет.
Приезд Жана де Перронета обошелся без излишней
торжественности и помпы. Он явился в дом будущих родственников
с одним слугой и двумя грумами и привел с собой двух лошадей
для невесты и ее служанки и еще несколько лошадей про запас для
будущей поклажи. Все было продуманно и практично, да и сам
Перронет в простом скромном платье производил впечатление
толкового, здравомыслящего человека, а его лошади, как с
удовольствием отметил Кадфаэль, отличались исключительной
ухоженностью и великолепной сбруей. Да, Жан де Перронет знал,
на чем стоит экономить, а на чем нет.
Хэлвин и Кадфаэль вышли во двор, чтобы посмотреть на
новоприбывших. Вновь заметно похолодало, ветер так и не утих, а
судя по несущимся в поднебесье рваным облакам, к вечеру опять
мог пойти снег. Путешественники, несомненно, были рады
очутиться наконец под надежной крышей.
Когда де Перронет спрыгнул с чалого коня, Сенред уже ждал
его у крыльца. Он дружески обнял молодого человека и повел его
к своей жене, которая, улыбаясь, стояла в дверях, чтобы
приветствовать гостя так же сердечно. Кадфаэль обратил
внимание, что Элисенды нигде не было видно. На ужине в честь
жениха ей, конечно, присутствовать придется, но пока приличия
позволяли ей уклониться от встречи с ним, переложив все хлопоты
по приему гостя на брата и его жену. Хозяева увели Жана в дом,
а слуги Сенреда так энергично принялись помогать прибывшим
развьючивать лошадей, что через несколько минут кони уже стояли
в конюшне и двор опустел.
Так вот, значит, каков жених Элисенды! Кадфаэль задумался,
размышляя обо всем, что видел, и не мог найти в молодом
человеке никаких изъянов, за исключением одного — он был не
тот, кого любила Элисенда. А посему никогда ему не видать того
счастья, которым она была бы способна одарить любимого. На вид
Жану было лет двадцать пять-двадцать шесть и выглядел он вполне
зрелым и уверенным в себе. Его слугам легко с ним, потому что
Жан уважает их за хорошую работу, а они чтят его как разумного
и справедливого господина. Красивый, высокий, прекрасного
сложения, с открытым счастливым лицом, в предвкушении давно
ожидаемого блаженного часа — Сенред не мог найти лучшего
жениха для своей любимой младшей сестры. Жаль, что сердце ее
принадлежит другому.
— Но как еще он мог поступить? — невольно выдавая всю
глубину терзавших его сомнений, проронил Хэлвин.
Глава восьмая
Ближе к вечеру Сенред послал управляющего спросить
братьев-бенедиктинцев, не согласятся ли они присоединиться к
семейному ужину, а если отец Хэлвин пожелает остаться в
уединении, ему принесут ужин в его комнату. Хэлвин, пребывавший
в состоянии сумеречной сосредоточенности и погруженный в свои
мысли, конечно, не был расположен принимать участие в общей
трапезе, но в то же время не хотел показаться невежливым —
нельзя же бесконечно избегать общество гостеприимных хозяев, —
и поэтому он сделал над собой усилие, вышел из скорлупы
тревожного молчания и спустился к столу. Ему отвели место
неподалеку от жениха и невесты — ведь он выступал в роли
священника, которому вскоре предстояло их повенчать. Кадфаэль,
сидевший немного поодаль, хорошо видел всех главных участников
торжества. В нижней части холла, освещаемого зажженными
факелами, сообразно своему рангу и статусу, собрались остальные
домочадцы и слуги.
Глядя на сосредоточенное, строгое лицо Хэлвина, Кадфаэль
подумал, что скоро его другу впервые придется выступить в роли
посредника между смертными и Всевышним. Правда, в последнее
время многих, кто был помоложе из монашеской братии, призывали
готовить себя к священническому сану, но большинству (как,
впрочем, и самому Хэлвину до сегодняшнего дня) суждено было всю
свою жизнь прожить священниками без паствы и, может быть, ни
разу не исполнить ни одной из главных пасторских обязанностей
— крестить, венчать, отпевать и возводить в сан тех, кто идет
им на смену. Какая страшная ответственность, рассуждал
Кадфаэль, сам никогда не помышлявший о сане, когда тебе,
смертному, ниспослана Божья благодать, когда на тебя возложена
привилегия — и одновременно тяжкое бремя — соучастия в жизни
других людей: обещать им спасение души, совершая обряд
крещения, соединять их брачными узами, сжимать в руке ключ от
чистилища, когда их душа расстается с телом. Если я когда и
брал на себя эту роль, подумал Кадфаэль, охваченный глубоким,
искренним чувством, — а Господь ведает, что такое случалось,
— то только если в том была великая нужда и поблизости не
находилось никого, кто бы исполнил это лучше. Я всегда понимал,
что я такой же грешник, бредущий тем же тернистым путем, и
никогда не ощущал себя посланцем небес, сошедшим со своих
высот, дабы возвысить тех, кто внизу. И вот теперь настал черед
Хэлвина исполнить сей тяжкий долг — неудивительно, что он
робеет.
Кадфаэль скользнул взглядом по лицам присутствующих,
сидящих за одним длинным столом, понимая, что Хэлвин со своего
места видит их в лучшем случае в профиль, да и то только тогда
когда они попеременно наклоняются и вновь распрямляются, на миг
появляясь в неверном свете светильников. Вот Сенред — его
широкое, открытое, простоватое лицо немного напряжено от
волнения, но всем своим видом он показывает, что доволен и
весел; вот во главе стола его жена — сама приветливость и
дружелюбие, и только беспокойная улыбка выдает ее состояние;
вот де Перронет, пребывающий в блаженном неведении — он весь
так и светится от радости, что рядом сидит Элисенда, которая
почти что уже отдана ему в жены. А вот и сама девушка —
бледная, притихшая, подчеркнуто предупредительная к жениху, изо
всех сил старающаяся не омрачить его лучезарного настроения,
поскольку он неповинен в ее печали и потому несправедливо было
бы его огорчать. Глядя на них, сидящих друг подле друга, только
слепой не заметил бы обожания, с каким молодой человек смотрел
на девушку; а что она не сияла точно так же, это он, вероятно,
объяснял себе тем, что девушки все такие, когда выходят замуж,
и со своей стороны готов был терпеливо ждать сколько
понадобится, пока бутон распустится пышным цветом.
Хэлвин не видел девушку с той самой минуты, когда, впервые
повстречав ее здесь, в зале, от неожиданности вскочил на ноги и
тут же рухнул на пол — он и без этого еле стоял на ногах,
изнуренный мучительным переходом, колючим, злым ветром и
жестокой пургой. Но эта скованная, словно оцепеневшая юная дева
в пышном праздничном наряде, раззолоченном отсветами огня,
казалась ему незнакомкой. Всякий раз, когда в поле его зрения
возникал ее профиль, он смотрел на нее со смешанным чувством
растерянности и удивления, будто не веря собственным глазам. Он
впервые взял на себя такую ответственность и никак не мог
свыкнуться с новой ролью.
Было уже совсем поздно, когда женщины поднялись из-за
стола, оставив мужчин пить вино, — пиршество близилось к
концу. Хэлвин поискал глазами Кадфаэля и, поймав его взгляд,
понял, что тот, как и он сам, полагает разумным удалиться и
оставить хозяина и его гостя вдвоем. Хэлвин потянулся за
костылями и уже собирался рывком поднять свое тело и встать,
как вдруг в холл торопливыми шагами вошла Эмма. Лицо ее было
встревожено, из-за плеча ее выглядывала молоденькая служанка.
— Сенред, послушай, странные вещи у нас тут творятся.
Эдгита ушла из дому и не вернулась, а на дворе опять
поднимается метель, и вообще куда она подевалась в такую пору?
Я послала за ней, чтобы она, как водится, помогла мне стелить
постель, но ее нет нигде, и тогда Мадлин припомнила, что она
ушла куда-то, ушла давно — едва начало темнеть.
Сенред, сосредоточенный на том, чтобы как можно лучше
исполнить долг гостеприимного хозяина и уважить дорогого гостя,
не сразу понял, почему его донимают такими пустяками. Не
мужское это дело — разбираться с хозяйством и прислугой!
— Ну так что? Эдгита здесь вроде бы не на привязи, может
выходить из дому, когда ей вздумается, — добродушно отмахнулся
он. — Как ушла, так и придет. Она свободная женщина, в здравом
уме, работу свою всегда выполняла исправно. Что за беда, если
один-единственный раз ее не оказалось на месте именно тогда,
когда в ней возникла нужда? Стоит ли из-за этого поднимать шум?
— Да разве когда водилось за ней такое, чтоб уйти и
никому слова не сказать? Не было такого! На дворе опять метет,
а ее уже часа четыре как нет дома, если Мадлин не врет. Может,
случилось с ней что? По своей воле она бы до такого часа не
припозднилась. А я без нее как без рук. И помыслить не могу,
что с ней стряслась беда!
— Что верно, то верно, — теперь Сенред поддержал ее. —
Хоть с ней, хоть с кем еще из наших людей. Если она сбилась с
пути, мы пойдем искать ее. Но зря горячку пороть тоже не надо.
Может, все еще обойдется! Давай сначала разберемся. Расскажи-ка
нам, девочка, все, что ты знаешь. Говоришь, она вышла из дому
давно, часа четыре назад?
— Да, господин! — Мадлин с готовностью вышла вперед,
глаза у нее были широко раскрыты от возбуждения, и она с
удовольствием пустилась пересказывать все подробности
происшедшего. — Значит, дело было так: сразу после того, как
мы все приготовили и накрыли, я как раз возвращалась из
коровника и только вошла в дом, как вдруг навстречу мне из
кухни выходит Эдгита и притом в темном плаще. Ну, я ей и
говорю, что к ночи работы будет невпроворот и ее, как пить
дать, хватятся, а она сказала, что пока хватятся, она уже
десять раз вернется. На улице только-только темнеть начало.
Откуда ж мне было знать, что она уйдет на целую вечность?
— Неужто ты не спросила даже, куда она направляется? —
удивился Сенред.
— Как же, спросила, — затараторила девчонка, — только
знаете, как ее спрашивать? Не очень-то она любит
распространяться о своих делах. Так ответит, что в другой раз
соваться к ней не захочешь, а то и вовсе промолчит. Вот и
сегодня сказала что-то: не пойми-не разбери. — Мадлин дернула
плечами с видом оскорбленной добродетели. — Мол, ей нужно
срочно разыскать кошку, чтоб подсадить ее к голубкам.
В отличие от наивной девчонки, Сенред и его жена прекрасно
поняли что к чему, хоть и слышали об этом впервые. Эмма метнула
встревоженный взгляд на мужа — тот в волнении встал с места.
Ни один из них не проронил ни звука, но их глаза говорили яснее
слов. Кадфаэлю даже казалось, что он слышит их голоса. Он знал
уже достаточно, чтобы с уверенностью воспроизвести в своей
голове их молчаливый диалог. Эдгита вынянчила обоих детей,
баловала их, любила, как любит родная мать, и что бы там ни
говорили законы церкви и семьи, не могла спокойно смотреть, как
их разлучают, не говоря уже о скоропалительном решении выдать
Элисенду замуж — ведь это означало, что разлука их будет
вечной. Теперь-то ясно: она кинулась за помощью, дабы не дать
свершиться тому, против чего восставало все ее существо, пока
еще у нее была какая-то надежда вмешаться в ход событий. Она
пошла к Росселину, чтобы раскрыть ему глаза на то, что творится
у него за спиной. Она пошла в Элфорд.
Но ничего этого вслух говорить было нельзя в присутствии
Жана де Перронета. А тот, стоя подле Сенреда, переводил взгляд
по кругу с одного на другого, ничего не понимая, но искренне
сочувствуя беспокойству, охватившему обитателей этого дома.
Пропала старая служанка, дело к ночи, на дворе метель — значит
надо идти искать ее, хотя бы для успокоения собственной
совести. Что он в своем простодушии и предложил сделать,
нарушив гнетущую тишину, которая, продлись она еще несколько
мгновений, наверно, заставила бы его призадуматься над тем, не
стоит ли за всем этим нечто большее, чем открыто стороннему
взгляду.
— Не лучше ли нам выступить на поиски, раз она так
припозднилась? Ночью на дороге всякое может случиться, а тут
женщина, да к тому же одна, и путь неблизкий...
Это предложение отвлекло Сенреда от тревожных
предчувствий, и он ухватился за него, как за спасительную
соломинку.
— Да, конечно, так мы и сделаем. Я вышлю людей, пусть
проверят. Мы знаем, какой дорогой она, скорее всего, пошла.
Очень может быть, она направилась в деревню, да там и застряла
из-за метели. Но тебе, Жан, незачем беспокоиться. Я не хочу,
чтобы твое пребывание под крышей моего дома было чем-то
омрачено. У нас достаточно мужчин, мы прекрасно справимся без
тебя. Она не могла уйти далеко, так что не сомневайся — скоро
ее найдут и доставят домой в целости и сохранности.
— Но я охотно приму участие в поисках, — предложил де
Перронет.
— Нет, нет. Я не могу допустить этого. Пусть все идет
своим чередом, как мы договорились, и пусть ничто не испортит
нашего торжества. Прошу — чувствуй себя здесь как дома,
отдыхай и спи со спокойной душой — наутро все утрясется.
Долго уговаривать гостя не пришлось — возможно,
благородное предложение помочь в поисках было с его стороны не
более чем жестом вежливости. Разбираться с домашними проблемами
— дело хозяина, и постороннему лучше не вмешиваться. Долг
вежливости велит предложить свое содействие, но настаивать в
такой ситуации по меньшей мере неразумно. Теперь у Сенреда не
было никаких сомнений относительно того, куда направилась
Эдгита и по какой дороге следует выслать поисковый отряд. Кроме
того, у него имелись серьезные основания для беспокойства — за
четыре часа она всяко должна была дойти до места и вернуться,
несмотря на ветер и снегопад. Он деловито вышел из-за стола и
велел своим людям собираться за дверью холла. Затем тоном,
исключающим какие бы то ни было возражения, он пожелал
Перронету спокойной ночи, и тот понял намек, означавший не
только отказ воспользоваться его помощью, но и нежелание
допустить его к семейному совету. Сенред отобрал шестерых
крепких молодых мужчин из числа своих слуг и, не вдаваясь в
подробности, в двух-трех словах объяснил, что от них требуется.
Во главе отряда должен был ехать сам Сенред и его управляющий.
— А что делать нам? — спросил Хэлвин словно про себя.
Они с Кадфаэлем стояли чуть в стороне.
— Тебе — ровным счетом ничего, — сказал Кадфаэль. —
Ложись и постарайся уснуть. Впрочем, одна-другая молитва в этих
обстоятельствах тоже будет весьма кстати. А я поеду с ними.
— Да, кратчайшей дорогой на Элфорд, — мрачно заметил
Хэлвин.
— Вот-вот: разыскать кошку, чтобы подсадить ее к
голубкам... Ну, ясное дело в Элфорд, куда же еще? Но ты должен
оставаться здесь. Если понадобится вмешаться словом или делом,
я справлюсь не хуже тебя.
Дверь на улицу была открыта, и мужчины по ступенькам
спустились во двор. Двое держали в руках факелы. Кадфаэль,
шедший позади всех, секунду помедлил на пороге, как бы
присматриваясь к искрящейся, морозной ночи. Земля была едва
припорошена, ветер сдувал колючий мелкий снег, который сыпался
с неба — почти безоблачного, звездного и слишком холодного,
чтобы ожидать обильного снегопада. Он обернулся назад и увидел
в дальнем конце холла испуганных, сбившихся в кучку женщин —
хозяек, служанок — всех вместе: они неотрывно смотрели на
мужчин, которые один за другим уходили в ночь. Служанки
сгрудились вокруг Эммы, чье полное доброе лицо пересекли
горестные складки, а пухлые пальцы нервно теребили оборки юбки.
Только Элисенда стояла немного в стороне от всех и не
искала утешения в кругу домочадцев. Она находилась довольно
далеко от ближайшего к ней факела, и гротескные, пляшущие тени
мешали как следует разглядеть ее лицо. Она, несомненно, слышала
все, что говорила мужу Эмма, и все, что потом рассказала
Мадлин. Теперь и она знала, куда ушла Эдгита — куда и зачем.
Широко раскрытыми глазами она смотрела перед собой в будущее,
которое вдруг заволоклось пеленой неведения: что-то готовит ей
эта ночь — смятение всех чувств, уныние, а может, беду? Ей
достало сил добровольно принести себя в жертву, но к тому, что
надвигалось на нее сейчас, она оказалась не готова. И хотя она
ничем себя не выдала и ни одна жилка не дрогнула у нее на лице,
в нем не осталось и следа недавней спокойной уверенности, на
смену решимости пришла растерянность, а покорность обернулась
отчаянием. Она вступила на поле брани с верой, что ей хватит
сил достойно принять бой, неважно какую цену придется за это
заплатить, и вдруг обнаружила, что земля у нее под ногами
задрожала и разверзлась и более она своей судьбе не хозяйка. Ее
лицо — живое воплощение разбитой вдребезги решимости, такое
беззащитное и потерянное — было последнее, что успел заметить
Кадфаэль и что унес он с собой в ночь и мороз.
Сенред поглубже надвинул капюшон плаща, чтобы укрыть лицо
от ветра и, выйдя за ворота манора, свернул на какую-то
незнакомую Кадфаэлю тропу. Они с Хэлвином попали сюда с
главного тракта, привлеченные светом факела в усадьбе, а эта
тропа уходила под углом назад и соединялась с дорогой,
пролегавшей намного ближе к Элфорду, таким образом путь
сокращался на полмили, не меньше. Ночную тьму рассеивал тусклый
полусвет — частью от звезд на небе, частью от тонкого снежного
покрова на земле, поэтому шли они вытянувшись гуськом довольно
быстро. Местность здесь была открытая, поначалу вовсе без
деревьев, а затем вдоль обочины стали появляться перелески и
заросли кустарника. Кругом не было слышно ни звука — только их
собственные шаги и дыхание, да еще слабое посвистывание ветра в
кустах. Сенред дважды приказывал им остановиться и замереть,
чтобы ничто не нарушало тишины, и тогда громким криком оглашал
окрестности, но ответа они так и не дождались.
Для того, кто не раз ходил этим путем, прикидывал
Кадфаэль, дорога до Элфорда составляла порядка двух миль. То
есть Эдгита давным-давно могла вернуться назад в Вайверс и судя
по тому, что она сказала Мадлин, собиралась быть на месте до
окончания трапезы, с большим запасом, чтобы вовремя приступить
к своим вечерним обязанностям. Заблудиться она никак не могла
— дорога хожена-перехожена, ночь звездная, светлая, снег... но
снегопада настоящего ведь нет — так, сыпет полегоньку. Да, он
с каждой минутой все больше убеждался в том, что случилось
недоброе, и она либо вовсе не дошла до Элфорда, либо попала в
беду уже на пути к дому. А если так, то пострадала она не по
вине природы, тьмы и ненастья и не по воле случая, а от руки
человека. Но бродяги и отщепенцы, подстерегающие путников на
дороге — ежели они и водились в этих местах — в такую ночь
едва ли вышли бы на свой грязный промысел: слишком сильный
мороз и слишком мала вероятность поживиться. Нет, тот, кто
помешал Эдгите добраться до цели, сделал это с умыслом.
Оставалась, правда, слабая надежда, что, может, все не так
страшно. Предположим, она добралась до Росселина, все ему
рассказала, и он уговорил ее во избежание риска остаться в
Элфорде и предоставить остальное ему самому. Но, положа руку на
сердце, Кадфаэль и сам считал такое объяснение маловероятным.
Иначе Росселин, охваченный негодованием, давно уже примчался бы
в Вайверс — куда раньше, чем там хватились Эдгиты.
Кадфаэль прибавил шагу и поравнялся с Сенредом, шедшим в
середине их небольшого отряда. Тот скользнул по нему взглядом
и, узнав, кивнул в знак приветствия и даже как будто не
удивился, увидев его здесь.
— Вам не стоило утруждать себя, святой брат, — только и
сказал Сенред. — Мы бы и сами управились.
— одним помощником больше — вреда не будет! — сказал
Кадфаэль.
Вреда-то, может, и не будет, но и приглашения тоже не
было. В таких делах всегда лучше обходиться без посторонних
глаз и ушей. Но Сенред, похоже, не сильно обеспокоился
нечаянным присутствием в отряде этого забредшего к нему в дом
бенедиктинца. Сейчас он думал только о том, как бы поскорее
найти Эдгиту — хорошо бы перехватить ее прежде, чем она
доберется до Элфорда, а если для этого время уже упущено, то
хотя бы предотвратить печальные последствия ее поступка.
Вероятно, он был готов к тому, что в любую минуту может
повстречать на дороге сына, скачущего во весь опор в Вайверс,
чтобы помешать свадьбе, которая лишила бы его последних
безумных надежд. Но они прошли уже больше мили, а вокруг
по-прежнему была только глухая ночь.
Теперь дорога шла через редкий, чахлый перелесок.
Приходилось ступать по небольшим, поросшим травой кочкам —
корка снега была слишком тонкой, чтобы примять траву. Справа у
тропы в одном месте возвышался небольшой холмик, почти
неприметный и выделявшийся только более темным цветом, чем
окружавшая его поверхность белесо-бурого, прихваченного
морозцем торфяника. Сенред уже миновал его и шел дальше, но
стоило Кадфаэлю замедлить шаг, как он тут же оказался возле
него, чтобы посмотреть, что привлекло внимание монаха.
— Дайте сюда факел, быстро!
Желтый свет огня выхватил из темноты очертания лежащего
навзничь тела — голова была отвернута в сторону от тропы, лицо
припорошено снегом. Кадфаэль нагнулся и отер тончайшую ледяную
вуаль с запрокинутого лица, глядящего вверх открытыми
невидящими глазами с выражением испуга и удивления. Когда она
падала, капюшон свалился с ее головы, и седые волосы еще больше
побелели от снега. Она лежала на спине, слегка отклонившись
вправо. Руки были подняты вверх и широко раскинуты, словно в
отчаянной попытке отвести удар. На черный плащ легла нарядная
снежная кисея, и только небольшое темное пятно на груди портило
этот наряд — там, где снежинки, опускаясь на проступившую
кровь, тут же таяли. По ее позе трудно было судить, когда
настиг ее злодейский удар — на пути из дому или к дому, но
Кадфаэль подумал, что, возможно, в последний момент она
услышала, как кто-то подкрался к ней сзади и резко обернулась,
вскинув руки, чтобы прикрыть голову. И потому нож, который уже
был готов воткнуться сзади ей под ребра, вонзился в грудь. В
такой мороз нельзя было даже приблизительно определить, когда
наступила смерть.
— Господи помилуй! — ахнул Сенред. — Вот уж не думал,
что мне доведется увидеть такое! За что?.. Да что бы она ни
задумала, неужто не было другого способа помешать ей?
— Волкам и мороз не помеха, — мрачно заметил его
управляющий. — Не пойму только, каким ветром их сюда занесло
— богатой добычей у нас здесь вроде не пахнет. А гляньте-ка,
ведь ничего и не взяли, даже плаща. Бездомные бродяги сняли бы
все до последней нитки, это как пить дать!
— Да в наших краях таких и не водится, — покачал головой
Сенред, — в чем-в чем, а в этом я уверен. Нет, тут все не так
просто. Я бы много дал, чтобы узнать, в какую сторону она шла,
когда ее настигла смерть.
— Возможно, мы найдем ответ, когда поднимем ее, — сказал
Кадфаэль. — Что делать? Ей уже ничем не поможешь. Кто бы ни
занес на нее руку, в своем черном деле он явно не новичок —
второго удара не потребовалось. А следы на такой мерзлой земле
искать бесполезно, хотя бы и снегом их не засыпало.
— Нужно отнести ее домой, — сурово сказал Сенред. —
То-то горе будет для моей жены и сестрицы! Они ее любили,
верили, как самим себе. Старая, преданная служанка, столько лет
в доме! Ее ведь еще моя молодая мачеха с собой привела. Нет,
такое не должно оставаться безнаказанным! Пошлем людей вперед,
пусть проверят, была ли она в Элфорде, да поспрашивают —
может, там о ней что знают. А может, там слыхали про
разбойников, уж не наведались ли к нам часом из соседних мест.
Хотя это вряд ли. Одемар на своих землях шалить не позволяет.
— Послать за носилками, господин? — спросил управляющий.
— Вообще-то ноша не тяжела, можно по очереди нести ее на
плаще.
— Да, ни к чему делать лишний путь. Но ты, Эдред, возьми
с собой Иэна и ступай в Элфорд — разузнай там все как следует,
может, кто ее видел или говорил с ней. Нет, постой, возьми-ка
лучше двоих. Так-то оно надежнее, а то, чего доброго, и впрямь
на дорогах шалят.
Управляющий почтительно выслушал распоряжения хозяина и,
взяв один из факелов, тут же тронулся в путь. По тропе в
сторону Элфорда запрыгал огонек, постепенно уменьшаясь, пока
вовсе не исчез в ночи. Те же, кто остался, склонились над
телом: нужно было повернуть его на бок, чтобы высвободить плащ
и расстелить его на тропе. Несчастную подняли с земли и тут
кое-что прояснилось.
— Э, да под ней снег! — вмиг заметил Кадфаэль. На снегу
