довольный тем, что немного размял ноги. Рейф из Ковентри
повернул голову и улыбнулся Кадфаэлю краешком рта. Кадфаэль был
хорошо знаком с этой его странной улыбкой.
— Опять в дорогу, брат? — спросил Рейф. — Похоже, и без
того день у тебя выдался нелегкий.
— Не только у меня, — заметил Кадфаэль, прилаживая
седло. — Однако хочется надеяться, что худшее уже позади. А
что у вас? Как ваши дела?
— Спасибо, хорошо. Даже отлично! Завтра после заутрени я
уезжаю, — сказал Рейф, повернувшись к Кадфаэлю лицом, но как
всегда сдержанно. — Я уже известил брата Дэниса о своем
отъезде.
Несколько минут Кадфаэль молча продолжал заниматься своей
лошадью, ибо молчание в разговоре с Рейфом из Ковентри было
вполне уместным.
— Если завтра вам предстоит длинная дорога, я думаю, вам
может еще до отъезда понадобиться моя помощь, — вымолвил
Кадфаэль. — Он пролил кровь, — внезапно сказал монах. Однако
видя, что Рейф медлит с ответом, добавил: — Помимо прочего, в
мои обязанности входит лечить недуги и раны. Для этого мне не
нужно ничего объяснять.
— Я поранился не сегодня, — заметил Рейф, улыбнувшись,
но уже не так, как прежде.
— Как угодно. В случае чего, я у себя. Если понадоблюсь,
приходите. Не стоит пренебрегать раной, с этим шутки плохи.
Кадфаэль подтянул подпругу и взял лошадь за повод. Та
пошла немного боком, радуясь движению.
— Благодарю, я учту, — сказал Рейф. — Но это не
задержит меня тут, — вымолвил он вполне дружелюбно, однако в
голосе его чувствовалось грозное предупреждение.
— Разве я вас задерживаю? — возразил Кадфаэль, вскочил в
седло и направил свою лошадь на большой двор.
— Я никогда еще не говорил всей правды, — признался
Гиацинт, сидя у очага в сторожке Эйлмунда. Медный отсвет
пламени играл на его лбу и щеках. — Даже Аннет. О себе-то я
рассказал все, даже самое плохое, но не о Кутреде. Я знал, что
он был мошенником и бродягой, таким же как я. Но ничего худшего
о нем я не знал, поэтому и помалкивал. Один скрывающийся
мошенник не выдаст другого. Но вы говорите, что он убийца.
Более того, сам убит!
— И ему уже ничем не повредить, — глубокомысленно
заметил Хью. — По крайней мере, на этом свете. Мне нужно знать
все. Где вы с ним сошлись?
— В Нортгемтонском монастыре. Я уже рассказывал Эйлмунду
и Аннет, но дело обстояло не совсем так. Кутред тогда не носил
одежду пилигрима, у него был темный камзол и плащ с капюшоном.
Он носил меч, однако старался не держать его на виду.
Разговорились мы, я думаю, совершенно случайно, а может, мне
это лишь показалось. Я удивился тогда, как это он догадался,
что я скрываюсь от кого-то. Да и сам он не делал секрета, что
тоже скрывается. Вот он и предложил действовать вместе, мол,
так безопаснее. Тем более, что обоим нам надо было на
северо-запад. А насчет пилигрима, это Кутред придумал. Сами
видели, и лицо, и осанка у него подходящие. Одежду для него я
украл в монастыре, за перламутровой раковинкой тоже дело не
стало, а вот медаль Святого Джеймса у Кутреда была своя. Кто
знает, может, он имел на нее все права? К тому времени, когда
мы добрались до Билдваса, Кутред уже вошел в роль, да и волосы
с бородой у него отросли. Так что перед леди Дионисией он
предстал во всей красе. И она не знала за ним ничего худшего,
чем то, что он согласился сослужить ей службу. Он сказал ей,
что он священник, и она поверила. Я-то знал, что Кутред никакой
не священник, он и сам говорил это, когда мы были вдвоем, и
смеялся над старой леди. А уж зубы заговаривать он был мастер.
Леди Дионисия поселила его в скиту рядом с монастырским лесом,
чтобы Кутред пакостил там назло аббату. Все эти пакости я взял
на себя, Кутред и не знал ничего, но я говорил старой леди, что
это все он. Он не выдавал меня, а я его.
— Он предал тебя едва узнал, что тебя ищут, — сказал
Хью. — Нечего его выгораживать.
— Что ж, я жив, а он нет... — возразил Гиацинт. — Зачем
я буду наговаривать на него. О Ричарде, вы, наверное, знаете. Я
разговаривал с ним всего один раз и, видимо, пришелся ему по
душе, так что он, не зная за мной ничего дурного, не захотел,
чтобы меня сцапали и вернули старым хозяевам. И мне пришлось
подумать о себе. Я далеко не сразу узнал, что мальчика схватили
на обратном пути, и мне пришлось прятаться и ждать, покуда
выдастся случай поискать его. Кабы не доброта Эйлмунда,
которому я столько напакостил, ваши люди, шериф, давным-давно
взяли бы меня. Только вы же знаете, я Босье и пальцем не
тронул. А после возвращения из Лейтона я из сторожки ни ногой,
это вам Эйлмунд с Аннет подтвердят. И о том, что случилось с
Кутредом, я знаю не больше вашего.
— Меньше, меньше нашего ты знаешь, — согласился Хью, с
улыбкой поглядев на Кадфаэля. — Считай, парень, что ты в
сорочке родился. Завтра ты можешь уже не бояться моих людей.
Ступай спокойно в город и ищи себе работу. Но под каким именем
ты намерен жить дальше? Выбирай, чтобы мы знали, с кем имеем
дело.
— Как скажет Аннет, — вымолвил Гиацинт. — Отныне именно
ей до конца жизни придется звать меня по имени.
— Это мы еще посмотрим, — проворчал Эйлмунд из своего
угла по другую сторону очага. — Надо бы тебе поумерить свою
дерзость, иначе не будет на то моей доброй воли.
Однако сказано это было вполне добродушно, как если бы
Эйлмунд с Гиацинтом уже пришли к взаимопониманию, а ворчание
лесничего было не более, чем отголоском прежних споров.
— Я предпочитаю имя Гиацинт, — сказала Аннет. До сих пор
она сидела поодаль, как и положено послушной дочери, подносила
чашки и кувшины и никоим образом не вмешивалась в мужские дела.
Кадфаэль подумал, что делает это она не из скромности и
робости, но потому что уже получила желаемое и была уверена в
том, что ни шериф, ни отец, никто, какою бы властью он ни
обладал, не отнимет этого от нее. — Ты останешься Гиацинтом,
— твердо сказала она. — А Бранд пусть уходит.
Аннет сделала разумный выбор, ибо какой было смысл
возвращаться или даже оглядываться на прошлое. В
Нортгемптоншире Бранд был безземельным вилланом, а Гиацинт
будет свободным ремесленником в Шрусбери.
— Ровно через год и один день с того дня, как я найду
себе работу, я приду к тебе, Эйлмунд, и испрошу твоего
согласия, — сказал Гиацинт. — И ни днем раньше!
— И если я увижу, что ты заслуживаешь, ты получишь его,
— согласился лесничий.
В сгущающихся сумерках Хью с Кадфаэлем ехали домой, как
бывало уже не раз с тех пор, как они впервые сошлись в
состязании, разум против разума, и в конце концов к обоюдному
удовольствию крепко подружились. Стояла тихая, теплая ночь,
утром, должно быть, опять будет туман. Вокруг, словно море,
раскинулись мутно синеющие поля. В лесу же пахло влажной
осенней землей, созревшими грибами-дождевиками и гниющей палой
листвой.
— Что-то я совсем загулял, — вымолвил Кадфаэль. На душе
у него об эту пору года было покойно и грустно. — Грех это, я
знаю. Я избрал жизнь монаха, но теперь не вполне уверен, что
смог бы выносить ее без твоей помощи, без таких вот по сути
дела краденых выездов за монастырские стены. Да-да, краденых.
Конечно, меня и так часто посылают куда-нибудь по долгу службы,
но я еще и краду, урывая больше, чем мне причитается. И что еще
хуже, Хью, я нисколько не раскаиваюсь! Как думаешь, найдется ли
местечко в блаженных пределах для человека, который взялся за
плуг, однако то и дело покидает борозду, дабы вернуться к своим
овечкам?
— Думаю, овечки в этом не сомневаются, — сказал Хью,
улыбнувшись. — Ведь этот человек слышит их молитвы. Даже
черных и серых овечек, вроде тех, за которых в свое время ты
боролся с Богом и со мной.
— Совсем черных овечек очень мало, — возразил Кадфаэль.
— Больше все в пятнышках, так сказать, в яблоках, вроде твоего
длинноногого жеребца. Да и кто из нас без пятнышка? Быть может,
именно это и заставляет нас быть терпимыми к другим тварям
Господним. И все-таки я согрешил, и согрешил вдвойне, ибо в
своем грехе получаю удовольствие. Придется наложить на себя
епитимью и всю зиму не выходить за стены обители. Разве что
когда за мной пошлют. А потом сразу назад!
— Ну конечно, до первого бродяги на твоем пути! И когда
же ты намерен начать?
— Как только нынешнее дело придет к своему благополучному
концу.
— Ты говоришь прямо как оракул! — засмеялся Хью. — И
когда же это произойдет?
— Завтра, — сказал Кадфаэль. — Бог даст, завтра.
Глава четырнадцатая
Когда до повечерия оставалось еще около часу, Кадфаэль вел
свою лошадь в конюшню через большой монастырский двор. Он
увидел, как из покоев аббата вышла леди Дионисия со скромно
покрытой головой и направилась в сторону странноприимного дома.
Ее спина была как всегда выпрямлена, поступь тверда и надменна,
однако менее решительна, чем прежде. Голова старой леди была
чуть склонена, женщина смотрела себе под ноги, а не с вызовом,
прямо перед собой. Разумеется, все ее признания останутся
тайной исповеди, но Кадфаэль не сомневался в том, что леди
Дионисия рассказала все без утайки, ибо она была не из тех, кто
делает что-либо наполовину. Она больше не будет пытаться
вырвать Ричарда из-под опеки аббата Радульфуса. Старая леди
была потрясена слишком сильно для того, чтобы рисковать вновь,
покуда время не сотрет память о ее встрече со внезапной смертью
без покаяния.
Было похоже на то, что леди Дионисия решила заночевать в
обители, дабы утром успокоить свою душу и помириться с внуком,
который в этот час уже крепко спал, благополучно избежав
брачных уз и вернувшись туда, где хотел жить. Его товарищи
тоже, наверное, крепко спали, искупив свои грехи и вновь обретя
пропавшего было друга. Все, слава Богу, наладилось. Что же
касается покойника, лежавшего в часовне, имя которого едва ли
было его настоящим именем, то мальчиков он нисколько не
тревожил.
Кадфаэль довел лошадь до конюшенного двора, освещенного
парой факелов у ворот, расседлал ее и как следует обтер. В
конюшне все было тихо, — разве что негромко вздыхал
поднявшийся к ночи ветер, да раздавался редкий стук копыт
какой-нибудь лошади, переступавшей с ноги на ногу в стойле.
Кадфаэль завел свою лошадь, повесил на стену упряжь и
повернулся к выходу.
И тут он заметил человека, молча стоявшего в воротах.
— Добрый вечер, брат! — приветствовал его рейф из
ковентри.
— Это вы? — спросил Кадфаэль. — Не меня ли ищите?
Простите, что заставил себя ждать, вам ведь завтра в дорогу.
— Я увидел тебя на большом дворе. Давеча ты сделал мне
одно предложение... — тихо вымолвил Рейф. — Если еще не
поздно, я бы принял его. Не так-то просто оказалось обработать
рану одной рукой.
— Идемте, — позвал Кадфаэль. — В моем сарайчике нам
никто не помешает.
Сумерки еще не сгустились до полной темноты. Поздние розы
маячили в саду на своих переросших колючих стеблях. Их
наполовину облетевшие лепестки ветер гнал по темной земле. За
высокой изгородью травного сада было все еще тепло.
— Подождите, сейчас я зажгу лампу, — сказал Кадфаэль.
Несколько минут он потратил на то, чтобы высечь искру,
раздуть пламя и зажечь от него свою лампу. Рейф ждал молча и не
двигался с места, покуда пламя не разгорелось. Затем он вошел в
сарайчик и с любопытством принялся разглядывать ряды кувшинов и
бутылей, чашки и ступки, а также висевшие над головой пучки
сушеных зелий, которые шуршали на тянувшем от входа сквозняке.
Рейф молча снял плащ и выпростал руку из рукава.
Кадфаэль поднес лампу поближе и установил ее так, чтобы
она освещала неумелую, запятнанную кровью повязку, что была
наложена на рану. Рейф настороженно, но терпеливо сидел на
лавке у стены, пристально глядя в лицо склонившегося над ним
пожилого человека.
— Брат, — вымолвил он, — я думаю, мне следует назвать
тебе свое имя.
— Зачем? — возразил Кадфаэль. — Имени Рейф мне вполне
достаточно.
— Тебе, может быть, и достаточно, но не мне. Там, где я
получаю бескорыстную помощь, я плачу правдой. Меня зовут Рейф
де Женвиль...
— Потерпите, — остановил его Кадфаэль. — Повязка
ссохлась, сейчас будет больно.
Он принялся сдирать повязку, кровь запеклась и задубела,
однако если де Женвилю и было больно, он и бровью не повел.
Рана оказалась не очень глубокой, но длинной, — от плеча почти
до самого локтя, причем края раны разошлись и одной рукой их
никак нельзя было соединить.
— Держите здесь! Ничего страшного, правда останется
некрасивый шрам. При новой перевязке вам вновь потребуется
посторонняя помощь.
— Когда я отъеду отсюда подальше, у меня найдутся
помощники. И никто не узнает, откуда рана. Только ты знаешь,
брат. Ты же сказал: "Он пролил кровь". Наверное, тебе известно
почти все, однако я могу кое-что добавить. Меня зовут Рейф де
Женвиль. Я вассал и, Бог свидетель, друг Бриану Фиц-Каунту, а
также преданный слуга своей госпожи, императрицы. За всю свою
жизнь я никого не убивал, но тот человек никогда больше не
прольет чужую кровь. Ни людей короля, ни на службе у Джеффри
анжуйского, куда, как я полагаю, он и собирался отправиться в
свое время.
Кадфаэль принялся накладывать новую повязку на длинную
рану Рейфа.
— Положите правую руку сюда и не двигайтесь. Повязка
будет плотной. Кровь сочиться не должна, разве что чуть-чуть.
Края раны прижаты. Но по возможности берегите руку в дороге.
— Хорошо, — согласился Рейф, глядя на плотную повязку
вокруг своего плеча, ровную и чистую. — У тебя легкая рука,
брат. При других обстоятельствах я взял бы тебя как свой
военный трофей.
— Боюсь, после падения Оксфорда там понадобятся все
лекари страны, — заметил Кадфаэль с грустью.
— Нет, этого не случится. Во всяком случае до тех пор,
пока держится армия Бриана. Да и так они вряд ли возьмут
Оксфорд. Первым делом я еду в Валлингфорд к Бриану, дабы отдать
то, что ему причитается.
Кадфаэль укрепил повязку чуть выше локтя и помог Рейфу
вновь просунуть руку в рукав рубашки. Когда с этим было
покончено, Кадфаэль сел рядом с Рейфом на лавку, глядя ему
прямо в глаза. Наступившее молчание было подобно стоявшей
вокруг ночи, теплой, тихой и немного печальной.
— Это был славный поединок, — вымолвил наконец Рейф,
глядя в глаза Кадфаэля и как бы сквозь него, словно вновь видел
перед собой каменную часовню в лесу. — Видя, что он без меча,
я отложил свой меч в сторону. У него был только кинжал.
— И он уже пускал его в ход, — заметил Кадфаэль. —
Против человека, который встречал его в прежнем обличье в Тейме
и вполне мог разоблачить его. Как это и сделал сын убитого,
увидев мертвого Кутреда. Сын так и не узнал, что смотрит на
убийцу своего отца.
— Вот оно как!
— А нашли ли вы то, что искали?
— Я пришел за ним, — мрачно вымолвил Рейф. — Но я понял
вопрос. Я нашел то, что искал. Это было на алтаре, в ларце.
Нет, не только золото. Драгоценные камни занимают куда меньше
места, их легче нести. Ее собственные драгоценности, которые
она так ценит. Ценит даже больше, чем человека, которому их
следовало передать.
— Поговаривали, мол, там было какое-то письмо.
— Да, письмо. Оно у меня. Помнишь требник?
— Помню. Дивная работа. Такая книга впору принцу.
— Императрице! У этого требника переплет с секретом, там
можно спрятать письмо. Когда императрица и Бриан находились
далеко друг от друга, этот требник путешествовал между ними,
словно доверенный посланник. Одному Богу известно, что она
могла написать своему возлюбленному, находясь всего в
нескольких милях от него, окруженная войсками короля в час
когда счастье отвернулось от нее. Кому достанет мудрости
удержать свой язык и перо в минуту горького отчаяния? Да я и
знать не хочу. Бриан получит письмо и прочтет его, ибо оно
адресовано только ему. Один уже прочел и пытался использовать
письмо в своих целях, — заметил Рейф. — Но он уже не в счет.
Голос Рейфа дрогнул от сдерживаемых чувств, однако Рейф не
потерял своего железного самообладания, хотя Кадфаэль ощущал,
что его собеседник, словно летящая стрела, содрогается всем
телом из-за переполнявших его чувств преданной любви и жестокой
ненависти. Рейф никогда не развернет письмо со сломанной
печатью, свидетельствовавшей о подлой измене, — письмо,
которое содержало священное признание женщины мужчине. Кутред
посмел вероломно ступить на эту святую землю, и он был теперь
мертв. Кадфаэль вовсе не считал, что кара за предательство
оказалась слишком жестокой.
— Скажи, брат, это грех? — спросил Рейф де Женвиль,
переборов в себе порыв чувств и вновь успокоившись.
— Что тут сказать? — вымолвил кадфаэль. — Обращайтесь к
исповеднику, когда доберетесь до Валлингфорда. Скажу лишь одно,
было время, когда я поступил бы точно так же.
Просьба о том, что миссия Рейфа де Женвиля должна остаться
тайной, так и не прозвучала, ибо это подразумавалось само
собой.
— Теперь мне куда лучше, чем утром, — признался Рейф,
вставая. — О твоем совете я не забуду. Уеду пораньше и поеду
быстро, ибо свидетели мне ни к чему. Комнату свою я привел в
порядок, чтобы она была готова принять другого гостя.
Попрощаемся здесь. Храни тебя Бог, брат!
— И вас, — ответил Кадфаэль.
Рейф вышел из сарайчика в сгущающуюся тьму, шагая твердо и
почти бесшумно по гравийной дорожке и тем более дальше, по
траве. Последние отзвуки его шагов утонули в звуках колокола,
звавшего братьев к повечерию.
Перед заутреней Кадфаэль заглянул на конюшню. Утро стояло
холодное и ясное, в самый раз для поездки верхом. Гнедого
жеребца с белой звездочкой на лбу уже не было в стойле. В
конюшне было пусто и тихо, если не считать веселой болтовни и
смеха, доносившихся из дальнего стойла, где Ричард, вставший
пораньше, дабы проведать своего бедного пони, сослужившего ему
верную службу, веселился вместе с Эдвином, благополучно
перенесшим свое наказание и снова обретшего потерянного было
друга. Они весело чирикали, словно птенчики, покуда не
услышали, как вошел Кадфаэль. Тут они разом притихли, дабы
убедиться в том, что это не брат Жером и не приор Роберт.
Увидев Кадфаэля, мальчики отблагодарили его своими счастливыми
улыбками и вновь вернулись в стойло к пони, где и продолжили
свою болтовню.
Кадфаэлю оставалось только подивиться тому, что леди
Дионисия уже успела навестить своего внука и помириться с ним,
насколько это было возможно в данных обстоятельствах. Наверное,
она не стала особенно унижаться, а вымолвила что-нибудь вроде:
"Ричард, я обсудила с аббатом твое будущее и согласилась
оставить тебя в обители на его попечение. Кутред меня жестоко
обманул, он не был священником. Однако что было, то было. Лучше
не вспоминать об этом". И наверняка наставительно добавила:
"Раз уж я оставила вас здесь, сэр, постарайтесь, чтобы о вас
говорили только хорошее. Слушайтесь наставников и хорошо
учитесь..." На прощание она, наверное, поцеловала внука чуть
теплее, чем прежде, или, возможно, с большей опаской, зная, что
если придется, он сумеет постоять за себя. Однако Ричард,
свободный от тревоги за свое будущее и будущее своих товарищей,
едва ли держал обиду на кого-либо в этом мире.
В этот час Рейф де Женвиль, вассал и друг Бриана
Фиц-Каунта, а также преданный слуга императрицы Матильды, был,
наверно, уже далеко от Шрусбери, следуя своей длинной дорогой
на юг. Тихий и незаметный, он вряд ли обратил на себя чье-либо
внимание, даже если и делал остановки, и едва ли его кто-нибудь
запомнил.
— Он уехал, — сказал Кадфаэль. — Я не хотел возлагать
на тебя бремя выбора, хотя и предполагал, как ты поступишь.
Однако я все сделал сам. Он уехал, и я его не задержал.
Хью с Кадфаэлем сидели на скамье у северной стены травного
сада, где еще задержалось полдневное тепло и была защита от
легкого ветра. Так сиживали они не раз, когда события подходили
к концу, — усталые, но умиротворенные. Пройдет неделя-другая,
наступят холода, и тут уже не посидишь в свое удовольствие. Эта
затянувшаяся мягкая осень не могла длиться бесконечно, воздух
становился прохладным, обещая близкие морозы и обильные
декабрьские снегопады.
— Я не забыл, — заметил Хью, — что сегодня как раз то
самое "завтра", когда ты обещал мне благополучную развязку.
Значит, говоришь, он уехал! И ты его не задержал! Причем этот
некто не Босье. О его отъезде у тебя болела голова больше
других. Рассказывай же, я тебя слушаю.
Хью умел слушать, не вмешиваясь и не задавая лишних
вопросов. Он мог сидеть, в задумчивом молчании глядя на
увядающий сад и не бросая на собеседника вопрощающих взоров,
однако не пропускал ни единого слова и не требовал лишних
объяснений.
— Мне и впрямь следует кое в чем признаться, если ты не
против быть моим исповедником, — вымолвил Кадфаэль.
— И разумеется, сохранить тайну твоей исповеди! Я
согласен. Правда, никогда еще я не отпускал тебе грехов. Кто же
этот человек, который уехал?
— Его имя Рейф де Женвиль. Правда, здесь он назвался
Рейфом из Ковентри, сокольничим графа Варвика.
— Это тот тихоня на гнедом жеребце? Я и видел-то его
разве что мельком, — сказал Хью. — Один из редких ваших
гостей, который ничего от меня не требовал, за что я ему весьма
признателен. Босье мне вполне хватило! Что же этот Рейф из
Ковентри сделал такого, что тебе или мне следовало бы задержать
его?
— Он убил Кутреда. В честном поединке. Он отложил в
сторону свой меч, поскольку у Кутреда был только кинжал. Кинжал
против кинжала. Рейф бился с ним и убил его. — Хью не вымолвил
ни слова, он лишь повернул голову, пристально глядя на
Кадфаэля. — У Рейфа были на то веские основания, — продолжал
Кадфаэль. — Ты, наверное, помнишь ту историю о доверенном
человеке императрицы, которого она послала из Оксфорда, когда
король Стефан взял замок в железное кольцо. Этот человек был
послан с золотом, драгоценными камнями и письмом для Бриана
Фиц-Каунта, отрезанного от императрицы в Валлингфорде. Если
помнишь, лошадь того посланца нашли в лесу у дороги, упряжь
была запятнана кровью, седельные сумки пусты. Однако тела
всадника так и не нашли. Конечно, Темза рядом, да и в лесу
хватает места для могилы. Таким образом, лорд Валлингфорда
лишился сокровищ императрицы. Сам он давным-давно разорился у
нее на службе, а ведь его солдатам нужно есть и пить. Кроме
того, вместе с сокровищами пропало адресованное ему письмо. Так
вот Рейф де Женвиль, вассал и преданный друг Бриана Фиц-Каунта,
а также верный слуга императрицы, не пожелал оставить это
преступление безнаказанным. Какие улики привели его в наши
края, я не знаю, да и не спрашивал, однако это так. Я встретил
его в день приезда у конюшни, и вышло так, что я рассказал ему
о мертвом Дрого Босье, что лежал у нас в часовне. Помнится, я
не назвал имени, но даже назови я ему имя, он все равно сделал
бы то, что сделал, ибо назваться ведь можно как угодно. Так вот
Рейф сразу пошел в часовню посмотреть на покойника, но увидев
его, потерял всякий интерес. Он явно искал кого-то, кого-то из
гостей обители, приезжего. Но искал он не Босье. Молодой
человек лет двадцати, как Гиацинт, его вообще не заинтересовал.
Он искал человека своих лет и своего положения. О святом
отшельнике, поселившемся у леди Дионисии, он, наверное, слыхал,
но не заинтересовался, полагая его священником и пилигримом, то
есть человеком вне всяких подозрений. Но лишь до тех пор, пока
не услышал, как и все мы, слов Ричарда о том, что Кутред не
священник, а самозванец. Сразу после этого я искал Рейфа, но не
нашел. Ни его самого, ни его коня. Рейф искал именно самозванца
и обманщика. И он нашел его, Хью! Той же ночью, в скиту. Нашел
его, бился с ним и убил. И взял у него все, что тот украл, —
драгоценные камни и золото из ларца, что стоял на алтаре, а
также требник, принадлежащий императрице, в котором она и
Фиц-Каунт прятали свои письма друг к другу, когда находились в
разлуке. Помнишь кровь на кинжале Кутреда? Я перевязал рану
Рейфа де Женвиля и услышал его признание, в чем и признаюсь
тебе сам. И я пожелал ему доброго пути в Валлингфорд.
Кадфаэль откинулся к стене и глубоко вздохнул, прислонив
затылок к грубому камню. Оба надолго замолчали. Наконец Хью
пошевелился и спросил:
— Как ты узнал, кого он ищет? Не с первой же встречи ты
проник в его тайну? Наверное, было что-то еще. Говорил он мало,
разъезжал в одиночку. Как ты узнал его поближе?
— Я был рядом с ним, когда он бросил несколько монет в
нашу кружку для пожертвований. Одна монета упала на пол, и я
подобрал ее. Это был серебряный пенни императрицы, недавно
отчеканенный в Оксфорде. Рейф и не скрывал этого. Я тогда
спросил его, мол, что люди императрицы делают так далеко от
места битвы? И закинул удочку, сказав, мол, лучше бы ему
поискать убийцу, который ограбил Рено Буршье, направлявшегося в
Валлингфорд.
— И он признал это? — спросил Хью.
— Нет, не совсем. Рейф признал, что это хорошая мысль и
что он очень бы хотел, чтобы так оно и было, однако это не так.
И он сказал чистую правду. Я знаю, он не солгал мне ни единым
словом. Нет, Кутред не был убийцей, покуда не убил Дрого Босье,
заехавшего к нему в скит в поисках своего беглого виллана и
оказавшегося лицом к лицу с человеком, которого за несколько
недель до этого он встретил в Тейме в совсем ином обличье,
говорил с ним и даже играл в шахматы, — с человеком, который
носил меч и выглядел, как рыцарь, однако путешествовал пешком,
ибо в Теймской конюшне его коня не было. Тот прибыл без коня и
отбыл тоже пешком. А было это в начале октября. Все это
рассказал нам Эймер, когда его отца заставили замолчать
навсегда.
— Кажется, я начинаю догадываться, — нетерпеливо сказал
Хью, щуря глаза и вглядываясь вдаль сквозь полуголые кроны
деревьев, стоявших подле стены сада. — Разве ты когда-нибудь
задаешь странные вопросы, не имея задней мысли? Мне бы надо
сразу догадаться, когда ты спросил о коне. Всадник без коня в
Тейме и конь без всадника, найденный в лесу у дороги на
Валлингфорд — это уже кое-что... Да не может этого быть! —
протестующе воскликнул Хью, оторопевший от своей догадки. —
Куда ты клонишь? Это правда, или я сошел с ума? Неужели сам
Буршье?
Холодный вечерний ветер прошуршал сухими дрожащими
стеблями в травном саду, Хью пробрала дрожь омерзения.
— Какого наказания достойно это предательство? Это хуже
убийства!
— Так же считал и Рейф де Женвиль. И по мере своих сил он
отомстил ему. Он уехал, а я пожелал ему доброго пути.
— Я бы поступил точно так же, ей-Богу! — воскликнул Хью
и вновь воззрился вдаль, через травный сад, презрительно
скривив губы и размышляя о низости этого предательства. — Так
ему и надо! Да иначе и быть не могло.
— Рено Буршье полагал иначе, у него была иная шкала
ценностей. Превыше всего он ставил свою жизнь и свободу, —
заметил Кадфаэль, загибая пальцы на руке и кивая при этом
головой. — Посылая его из Оксфорда, императрица давала ему
возможность оказаться в сравнительно безопасных местах. Нет, я
не верю, что это была простая трусость. Совершенно обдуманно он
решил избежать смерти или плена, которые столь реально угрожали
войску императрицы. Совершенно обдуманно он предал свою госпожу
и, так сказать, лег на дно, дожидаясь следующего удобного
случая. Во-вторых, украв сокровища, он приобрел средства на
жизнь и мог жить где угодно. И в-третьих, что подлее всего, у
него в руках оказалось могучее оружие, то есть средство,
которое могло дать ему новое место службы, землю, фавор и
выгодную карьеру, вместо тех, что он бросил и предал. Это
письмо императрицы к Бриану Фиц-Каунту.
— В пропавшем требнике, — сказал Хью. — Откуда мне было
знать? Хотя книга и сама по себе весьма ценная вещь.
— Бесценная! Учитывая то, что находилось в ней. Рейф мне
все рассказал. В переплете можно было спрятать свернутый лист
пергамента. Хью, ты только представь себе ситуацию, в которой
императрица писала это письмо. Город потерян, остался лишь
замок, войска короля смыкают кольцо окружения. А Бриан, ее
правая рука, ее щит и меч, второй после брата для нее человек,
находится от нее всего в нескольких милях, однако они
непреодолимы для нее, словно бескрайний океан. Бог знает, слухи
это или правда, мол, эти двое любовники, но они воистину любят
друг друга! И вот на пороге краха, когда угрожает голод,
поражение, плен и потеря всего, даже смерть, — понимая, что,
быть может, они никогда уже больше не увидятся вновь, Матильда
вполне могла решиться открыть Бриану свое сердце, не таясь, и
написать то, чего писать нельзя и чего никто другой на земле не
должен был прочесть. Такое письмо могло бы иметь огромную силу
в руках подлеца, вознамерившегося сделать себе новую карьеру и
нуждающегося в покровительстве королевских особ. У императрицы
есть муж, он на год младше ее и не особенно жалует свою жену,
