голоден, по крайней мере ему не хочется есть так, как им. Дед ставит
посреди стола блюдечко с подсоленным подсолнечным маслом на донышке -
такое выпадает нечасто (густое, желтое, как мед, масло было тогда чуть не
царским блюдом), - они макают в него хлеб и, подержав над блюдечком, чтобы
ни капельки не пропало, осторожно несут в рот.
Козюренко отодвинул от себя тарелку с заливной осетриной - так
захотелось ароматного масла, но подумал, что Владов с женой вряд ли поймут
его, и поднял бокал за их здоровье.
Они решили заночевать в горной гостинице, чтобы встать на рассвете и
в девять быть во Львове.
...В управлении Владов ознакомился с бумагами, присланными во время
их отсутствия, и положил перед Козюренко распечатанное письмо.
- Пришло с утренней почтой, - доложил он. Верно, хотел что-то
добавить, но сдержался. Сел и внимательно смотрел, как Роман Панасович
вынимает из конверта лист, покрытый небрежно наклеенными разного размера
буквами, вырезанными из газеты.
Козюренко разгладил лист, быстро пробежал глазами анонимку. Посмотрел
на Владова и прочитал еще раз - внимательнее.
Неизвестный доброжелатель сообщал:
"Пусть знает милиция, что Якубовский после убийства Пруся что-то
закапывал на своем огороде, в малине. Я увидал, но не хотел сообщать боясь
мести брат Якубовского сидел в тюрьме и сам он такой".
Козюренко взглянул на почтовый штемпель: письмо бросили вчера во
Львове.
- Передайте экспертам, - вручил письмо Владову. - Пусть выяснят, из
какой газеты вырезаны буквы и от какого числа газета. Отпечатки пальцев...
На территории какого района города брошено... - Владов встал, но Козюренко
остановил его: - Есть ли новости с Тополиной и что выяснено с телефонным
талоном?
- Извините, спешил с письмом и еще не успел узнать.
Роман Панасович недовольно постучал пальцами по столу, и старшего
лейтенанта как ветром сдуло из кабинета. Через несколько минут просунул
голову в дверь.
- На Тополиной все спокойно, никто не приходил... - с грустью доложил
он, словно был виноват в этом. - А талон не использован. Что прикажете?
- Оперативную машину в Желехов.
Владов кивнул, будто знал, что начальство даст именно такое
распоряжение, и исчез за дверью.
...Якубовский рыхлил клубнику, когда возле его усадьбы остановилась
машина. Оперся на мотыгу и смотрел, как идут к нему. Пальцы задрожали -
выронил рукоятку, отступил на шаг и оглянулся, будто хотел убежать...
Козюренко подошел к нему, указал на беседку, где стояли стол и
скамейка.
- Садитесь, Якубовский, - сказал властно, - так как дело к вам имеем
неприятное, и придется подождать, пока придут понятые...
- Уже не привыкать к неприятностям, - ответил тот мрачно. - Люди и
так начали чураться меня...
Козюренко разложил на столе бумаги, вынул авторучку. Сухо начал:
- Выходили вы в сад ночью с восемнадцатого на девятнадцатое мая?
После одиннадцати часов? И ничего не закапывали в малине?
Якубовского вдруг начало трясти.
- Н-ничего... Я уже говорил... Н-ни-чего... Я не закапывал и н-ничего
не делал...
- А где сейчас находится ваш брат?
- Какое это имеет значение? - почти закричал Якубовский. - Он сам по
себе, я - сам по себе! Я не видел его уже год!..
- Как зовут вашего брата и где он живет?
Якубовский бессильно оперся на спинку скамейки, щеки у него обвисли.
- Якубовский Константин Николаевич, - чуть шевельнул губами. - Живет
в Нововолынске, на улице Горького, тридцать четыре.
- За что и когда его привлекали к судебной ответственности?
- В шестьдесят пятом году за кражу. Отсидел свое и вернулся.
- И вы утверждаете, что не виделись с ним целый год?
- Да.
Козюренко спрятал протокол допроса в портфель. Поинтересовался:
- Понятые прибыли? Тогда приступим к работе.
При современном уровне техники найти железо, зарытое даже на метр и
глубже, очень просто - топор вытащили сразу. Топор с металлическим
топорищем был очень острый, с рыжими пятнами ржавчины и крови.
Якубовский тупо смотрел на топор и молчал. В конце концов в его
признании сейчас и не было особой необходимости - вещественное
доказательство свидетельствовало само за себя. Владов ждал, что сейчас они
поедут в Нововолынск - был уверен, что к преступлению причастен брат
Якубовского. Но Козюренко решил вернуться во Львов.
Роман Панасович остановил машину у Главпочтамта и, приказав выяснить,
где находился Константин Якубовский восемнадцатого и девятнадцатого мая,
вошел внутрь. А через два часа уже был в своем кабинете. Вечером связался
по телефону с Москвой и что-то уточнил. Оставил кабинет в полночь. Отвез
Владова домой и сам поехал спать.
На следующий день Козюренко снова связался с Москвой и долго
разговаривал с разными людьми. Снова поинтересовался у Владова, есть ли
новости с Тополиной и, узнав, что нет, удивленно пожал плечами.
ФИНАЛ
Около двенадцати Владову позвонила сотрудница управления, которую
поселили на Тополиной.
- Только что приходила снимать полдома какая-то женщина, - сообщила
та. - Уже пожилая, длинная и сухая. Осмотрела дом и приняла все наши
условия. Сказала, что завтра въедет. Ее сфотографировали, а ребята из
опергруппы пошли за ней.
- Спасибо, Верочка, продолжай роскошествовать в особняке Пруся. До
особого распоряжения.
- Надоело... - пожаловалась Верочка.
- Там же столько книг! Читай, - посоветовал Владов. - Повышай свой
уровень. Это полезно даже таким красоткам, как ты!
Верочка что-то буркнула в трубку, но Владов уже нажал на рычаг
аппарата. Бросился к двери и еще с порога начал докладывать Козюренко.
- Так, говоришь, длинная и сухая женщина? - переспросил тот. - И
ребята пошли за ней? - Приказал: - Две оперативные машины.
Владов не понимал, зачем две, но приказ есть приказ, и его надо
исполнять...
Машины с оперативными работниками уже стояли во дворе, а Козюренко
все не выходил из кабинета. Прошло с полчаса, Владов сидел как на иголках,
однако за дверью царила тишина. Зазвонил городской телефон, и какой-то
мужчина попросил соединить его с Козюренко. Обменялся с Романом
Панасовичем несколькими словами, и тот сразу вышел в приемную.
- Едем, Петр! - сказал весело и, как показалось Владову, даже
задорно.
Обе машины одновременно остановились на Парковой улице: у дома
каноника Юлиана Боринского и у дома его сестры. Козюренко в сопровождении
Владова, двух оперативников и понятых поднялся на четвертый этаж.
Открыл сам отец Юлиан. В легких летних брюках и полосатой пижамной
куртке он был похож скорее на канцелярского работника, чем на почтенного
каноника. Удивленно отступил, узнав Козюренко.
- Снова что-нибудь с автомобилем? - спросил. - Но я болен и никуда не
выхожу...
Козюренко показал ему постановление на обыск. Кожа на лбу у каноника
покрылась морщинами, но он ни о чем не спросил и первым прошел в комнату.
Молча сел в глубокое кресло и только после этого сказал, глядя Козюренко
прямо в глаза:
- Прошу вас исполнять свои обязанности, хотя не знаю, чем вызваны
такие... - запнулся он, - крайние меры. Я ничего не скрываю от власти, у
меня все на виду. Ну что ж, ищите... Но что?..
- "Портрет" Эль Греко! - Роману Панасовичу показалось на мгновенье,
что зрачки у каноника расширились и глаза потемнели. Но отец Юлиан не
отвел взгляда.
- Что вы сказали? - переспросил он.
- Мы ищем картину Эль Греко. Вы взяли ее у Василя Корнеевича Пруся,
которого убили восемнадцатого мая, - с ударением сказал Козюренко и сел
напротив отца Юлиана. - Где она?
Каноник прикрыл глаза. Сложил пухлые руки на груди, пошевелил
пальцами. Спокойно ответил:
- Вы уже были у меня, уважаемый гражданин начальник. И убедились, что
я восемнадцатого мая лежал больной и не выходил из дому.
- Да, алиби как будто у вас есть, - подтвердил Козюренко. - Но
все-таки убили вы и картиной завладели тоже вы. Где прячете?
- Бессмыслица какая-то... - Каноник прижал руки к сердцу. - Эль
Греко... Это художник с мировым именем. Я немного разбираюсь в искусстве и
знаю, что такое полотно Эль Греко. Его картины - огромная ценность. Не
понимаю, откуда Эль Греко может взяться у Пруся... Это какая-то ошибка...
Козюренко дал знак оперативникам, и те начали обыск. Отец Юлиан молча
смотрел, как они заглядывают в шкафы, выдвигают ящики письменного стола;
смотрел с иронией и даже укоризненно: и зачем, мол, люди создают себе
лишние хлопоты?.. Взял молитвенник и сделал вид, что полностью углубился в
чтение. Но от внимательных глаз следователя не укрылось, что каноник
уставился в одну страничку, - верно, не видя даже букв.
У Боринского была небольшая двухкомнатная квартира, и обыскали ее
быстро; через два часа Козюренко окончательно убедился, что картины Эль
Греко здесь нет. Не нашли ее и в квартире сестры отца Юлиана.
На мгновение у Романа Панасовича мелькнула мысль: а что, если он
ошибся? Нет, ошибки не могло быть.
Роман Панасович придвинул стул к креслу каноника. Полюбопытствовал:
- Где ваша домработница?
Заметил, как по лицу каноника промелькнула тень. Отец Юлиан отложил
молитвенник.
- Что-то там у нее с сыном, - объяснил он. - Отпросилась и уехала.
Сын у нее работает где-то под Ивано-Франковском. Кажется, в Долине.
- А где она сама живет?
Каноник опустил глаза.
- В Петривцах, - ответил он. - Но я же говорю, она поехала к сыну на
Ивано-Франковщину.
- Неправда, - решительно возразил Козюренко. - Неправда, Боринский.
Она уехала совсем не туда и живет не в Петривцах, а в Подгайцах. Вы же
сами говорили.
Руки каноника скользнули по мягкой коже подлокотников, и он еще
глубже осел в кресле.
- Да, кажется, я ошибся - Петривцы, Подгайцы... Похожие названия... -
Сделал над собой усилие и улыбнулся, но улыбка только искривила его лицо.
- А зачем она вам, моя Настя?
- Одевайтесь, гражданин Боринский, и сейчас поедем, - решительно
произнес Козюренко. - Почему-то мне захотелось тотчас же повидаться с
вашей домработницей.
Отец Юлиан надел обычную рубашку и серый, совсем мирской, с разрезом
пиджак.
Его посадили на заднее сиденье между Владовым и оперативным
работником. Козюренко сел на переднее, и "Волга" вскоре вырвалась на
загородную магистраль. Все молчали. Так, молча, и доехали до Подгайцев.
Отец Юлиан сделал вид, что не знает, где Настин дом, но через минуту это
объяснили в сельсовете, - дом стоял у шоссе, и "Волге" даже не пришлось
съезжать с асфальта.
Настя возилась во дворе у летней кухни - бросилась навстречу отцу
Юлиану, но Козюренко остановил ее и попросил разрешения войти в дом вместе
с председателем и секретарем сельсовета. Настя зачем-то вытерла руки
фартуком и открыла перед ними дверь. Роман Панасович переступил порог и
остановился, пораженный: на чисто побеленной стене висел "Портрет" Эль
Греко. Козюренко сразу узнал картину: задумчивый и чуть грустный взгляд
человека, постигнувшего окружающий мир и несколько разочаровавшегося, но
не разуверившегося.
Портрет был прикреплен к стене обыкновенными канцелярскими кнопками,
словно чертежный лист к доске. А возле него такими же кнопками Настя
пришпилила дешевенькие картинки духовного содержания, увенчав все это
цветной базарной мазней, на которой были изображены сусальные влюбленные и
голубь, сладко смотревший на них одним глазом.
Эль Греко и базарный ширпотреб...
- Откуда у вас эта картина? - спросим Козюренко у Насти.
Женщина вопросительно посмотрела на отца Юлиана. Тот сидел в углу на
табуретке, уставившись в пол, равнодушный и безвольный.
- Его милость сказали, - произнесла нерешительно, - что этот святой
образ принесет счастье моему дому... - Перекрестилась и снова посмотрела
на каноника.
- Когда он дал вам эту картину?
- В тот самый вечер, когда вы приходили.
- И велел, чтобы не возвращались из Подгайцев, пока он не позовет? -
уточнил Козюренко.
- Да, так... - произнесла женщина, будто провинилась в чем-то. - Я
говорила, как они там будут без присмотра, но они накричали на меня...
- Вы подтверждаете это? - обратился Козюренко к канонику.
Тот наконец поднял глаза.
- Да, подтверждаю... - ответил устало.
...Они ехали обратно, и Козюренко держал на коленях полотно Эль
Греко. Думал, как быстро все кончилось. Вдруг вспомнил, что не все, и
спросил каноника:
- В котором часу назначена у вас встреча с Вороновым?
- Каким Вороновым? - встрепенулся тот.
- Э-э, святой отец, - сказал Козюренко весело, - поздно отпираться.
Следственным органам все уже известно... Я не имею права ничего обещать,
но все же у вас есть последний шанс...
Отец Юлиан опустил голову.
- Пусть будет хоть последний шанс, - тяжело вздохнул он.
- Где у вас назначена встреча с Вороновым?
- Еще не знаю. Он должен прилететь вечерним рейсом и позвонить.
- Вы его пригласите к себе домой, - приказал Козюренко, - откроете и
проводите в комнату. Мы будем в соседней. Покажете картину и получите
деньги. Кстати, на чем вы сошлись?
- На сорока тысячах.
- Продешевили.
- Но ведь десять тысяч валютой... - несколько стыдливо уточнил отец
Юлиан.
- Все равно. Воронов мог бы дать вдвое больше.
- Неужели? - раздраженно вырвалось у каноника, будто он уже держал в
руках деньги и их нахально вырвали у него.
Владов захохотал - такой анекдотичной показалась ему ситуация.
- А сколько вам платил Прусь за то, что во время войны вы прятали
все, что он награбил? - неожиданно спросил Козюренко.
- Не плата - слезы... - пожаловался отец Юлиан и осекся: откуда этот
следователь знает, что Прусь привез трофеи к нему?
Какую серьезную ошибку допустил тогда отец Юлиан! Они с Прусем
поделили все пополам: несколько отрезов сукна, белье, кипу немецкого
обмундирования, золотые кольца и часы... Прусь бросил в свой сундук,
который временно оставил у отца Юлиана, несколько картин, сказав, что
выменял их на базаре за две буханки хлеба. Отец Юлиан подумал, что это
какие-то дешевенькие копии, и даже не взглянул на них... Разве он знал,
что Прусь стащил с немецкой машины ящик с подлинными шедеврами мирового
искусства? Собственно, полуграмотного Василя Пруся больше интересовали
иные трофеи, и на картины он позарился только потому, что командир
партизанского отряда, рассказывая бойцам о значении операции, особенно
подчеркнул ценность полотен, которые вывозили фашисты.
Но все же отцу Юлиану, любившему живопись и собиравшему картины,
Прусь решил не говорить, где добыл их на самом деле.
- Ну, так уж и слезы! - с иронией сказал Козюренко.
- Вы же человек практичный и своего никому не уступите.
Каноник ответил твердо:
- Правда, уверяю вас, Прусь заплатил мне копейки. Он надул меня...
Да, надул - каноник был уверен в этом. Когда год назад Прусь приехал
к нему и попросил найти покупателя на полотна Ренуара, Сезанна, Ван-Гога и
Эль Греко, отец Юлиан только захохотал. Он и забыл о картинах, когда-то
небрежно брошенных Прусем на дно сундука. Но Прусь объяснил теперь, откуда
у него полотна, и у отца Юлиана чуть язык не отнялся. Он почти год прятал
сундук Пруся, и ни разу господь не надоумил его заглянуть туда. Хотя вряд
ли он сумел бы определить, что это - оригиналы...
Они договорились с Прусем, что отец Юлиан получит двадцать процентов
от суммы, вырученной за картины. Несколько раз Боринскому пришлось ездить
в Москву, искать связи с дельцами черного рынка, пока, наконец, один
знакомый спекулянт из комиссионного магазина не дал ему адрес своего
московского напарника, а уже через того удалось связаться с Павлом
Петровичем Вороновым.
Они уже въехали в город и приближались к Высокому замку. Каноника под
присмотром оперативника оставили в дальней комнате. А Козюренко с Владовым
уселись у телефона.
- Поражаюсь я вашей интуиции, Роман Панасович. Были почти прямые
улики против Сухановой с ее любовником и против Якубовского, а вы вышли на
каноника... - сказал Владов.
Козюренко улыбнулся.
- Не интуиция, а опыт, - возразил он.
- Мне кажется, вы сразу же догадались, что убил каноник, - продолжал
старший лейтенант.
Козюренко посмотрел на Владова.
- Хочешь знать, как я узнал, что именно поп убил Пруся?
- Если не секрет...
- Ну, какие же от тебя секреты? Откровенно говоря, первое сомнение
зародилось у меня тогда, когда я узнал, что у каноника был приход в селе,
расположенном в районе, где действовал отряд Войтюка. Но лишь сомнение,
больше ничего, - подозревали же мы и Семенишина, и Якубовского, и Суханову
с Григоруком... Когда каноник доказал свое алиби, я подумал, что он
действительно непричастен к преступлению. Но потом увидел у окна комнаты,
где, как утверждает Боринский, он три дня пролежал больной, пожарную
лестницу. Став на карниз, можно дотянуться до нее, спуститься и спрыгнуть
вниз...
- Я тоже обратил на нее внимание, - добавил Владов, - но она
кончается почти на уровне второго этажа.
- Вот именно, - кивнул Козюренко. - Сперва и меня это сбило с толку.
Но мое подозрение окрепло, когда я нашел под сиденьем поповского
"Москвича" разовый талон на телефонный разговор с Желеховым. Талон,
купленный четырнадцатого мая, накануне приезда Пруся во Львов и его
встречи с Юлианом Боринским в соборе.
- Но ведь мы же выяснили, что каноник не использовал талон, - сказал
Владов, с недоумением глядя на начальство.
Козюренко усмехнулся.
- Его погубила жадность, - объяснил он. - На Главпочтамте я узнал,
что было продано два талона - оба на телефонный разговор с Желеховым.
Каноник сомневался, удастся ли ему сразу же связаться с Прусем, и купил
два талона. В тот же день пришел в епархиальное управление и заказал
Желехов. Поговорил с Прусем и пригласил его во Львов, назначив встречу в
соборе. Дело в том, что отец Юлиан был посредником между Вороновым и
Прусем. Он вызвал Воронова во Львов и пообещал Прусю, что сведет его с
антикваром. За определенное вознаграждение, конечно. Восемнадцатого мая в
одиннадцать вечера каноник, как они и договорились во время встречи в
соборе, приехал к Прусю, чтобы отвезти его к Воронову. В действительности
же Боринский и не думал сводить их. Проценты его не устраивали, поэтому и
взял с собой топор, на всякий случай обеспечив себе алиби. А
неиспользованный телефонный талон оставил - жалко, наверно, стало
полтинника. Потом потерял этот талон в машине, и мы нашли его. Тогда я
сразу решил прощупать каноника, - помните, как старший автоинспектор
разгласил служебную тайну, рассказав об убийстве Пруся?
- Я не мог понять, зачем это? - откровенно признался Владов.
- Хотел увидеть, как отреагирует на мои слова святой отец, ведь нам
было известно, что он знал Пруся и встречался с ним. Если бы промолчал -
выдал бы себя... Но каноник не дал нам ни одного козыря. Однако у меня
появились основания привезти его в управление милиции и допросить. Правда,
тогда я еще не знал о его телефонном разговоре с Прусем, но все же
подозрение меня не оставляло. И я решил поймать каноника. Попасться в
западню мог только человек, знавший, что у Пруся, кроме "Портрета" Эль
Греко, были еще картины Ренуара, Ван-Гога и Сезанна. Человек, убивший
Пруся, искал эти полотна и не нашел... Я подумал: если каноник узнает, что
Прусь построил в городе еще один дом, то попытается проникнуть туда. Его
привлекут не найденные еще картины. Он решил, что Прусь держал в Желехове
только Эль Греко, а другие полотна предусмотрительно спрятал в тайнике на
Тополиной. И вот во время допроса каноника в городском управлении милиции
тот самый недалекий автоинспектор разбалтывает, что у Пруся был особняк на
Тополиной и что его любовница решила сдать кому-нибудь полдома..
После этого каноника отпускают. Правда, следователь еще едет с ним на
Парковую, чтобы допросить свидетелей. А меня все еще беспокоит вопрос:
если каноник воспользовался пожарной лестницей, то как же он попал
обратно?
Помните, на первом этаже там магазин и рядом куча ящиков? Я прикинул:
если сложить ящики друг на друга, даже человек небольшого роста сможет
взобраться на лестницу...
- Но ведь под ней останется пирамида из тары, - возразил Владов.
- Резонно, - кивнул Козюренко. - Но можно взять длинную палку и уже с
лестницы разбросать ящики. А потом забросить палку в кусты. Кстати, в тот
вечер я и нашел ее там...
- И все же отпустили каноника! - вырвалось у Владова.
- Ну, дорогой, палка - еще не доказательство преступления! Ребятишки
могли набросать в кусты чего угодно. Для чего я и отдал палку на
экспертизу. Отпечатки пальцев на ней не обнаружены. Итак, мы отпустили
каноника и стали ждать, не заинтересуется ли он домом на Тополиной. Но он,
как оказалось, был умнее и осторожнее: сперва прислал нам анонимку, чтобы
милиция схватила преступника и окончательно успокоилась. Отец Юлиан после
убийства Пруся сам закопал топор в малине Якубовского, и думаю, что буквы
на анонимке наклеены этим клеем, - он показал глазами на письменный стол,
где стояла бутылочка. - А может, и нет. Скорее всего, нет. Не оставил же
на анонимке отпечатков пальцев, вероятно, и клеем пользовался другим... Мы
арестовали Якубовского, собственно, не могли не арестовать: ведь топор -
прямая улика. Отец Юлиан узнал об этом. Как - пока что еще не знаю. То ли
звонил в Желехов, то ли сестра ездила туда автобусом, или еще как-нибудь -
это мы выясним. Но узнал и окончательно успокоился: преступник арестован,
милиция закрыла дело - можно действовать... И он посылает на Тополиную
свою сестру. Посылает сразу, на следующий же день, боится, что любовница
Пруся сдаст квартиру другому. Сестра соглашается на все условия. Хотя цена
названа высокая. Теперь у меня не осталось сомнений, и мы начали
действовать.
- А Воронов? Почему он тогда так поспешно уехал из Львова?
- Случайное стечение обстоятельств. У него заболела жена, а Павел
Петрович - хороший семьянин. Он предупредил отца Юлиана, что вернется
через несколько дней, и... - Козюренко посмотрел на часы. - Самолет, на
котором должен прилететь Воронов, наверно, уже садится...
Все же самолет опоздал. Но вот наконец зазвонил телефон. Позвали
каноника. Тот снял трубку и пригласил Воронова сразу приехать на Парковую.
Отец Юлиан открыл дверь антиквару и, льстиво кланяясь, проводил в
гостиную. Козюренко наблюдал в узкую щель между шторами, как вцепился
Воронов в полотно Эль Греко. Видно, понимал в живописи.
Отец Юлиан честно зарабатывал свой последний шанс: равнодушно сидел в
кресле, по привычке переплетя пальцы на груди. Наконец Воронов отвел глаза
от картины.
- Подлинный Эль Греко... - сказал он глуховато. Свернул полотно и
засунул в чехол. Вытряс из чемодана деньги прямо на письменный стол и
весело воскликнул: - Считайте, отче!
Козюренко вышел из соседней комнаты и приказал:
- Отдайте картину, Воронов!
Тот попятился в прихожую, но на пороге уже стоял Владов.
- Спокойно!
Воронов положил чехол на стол.
- Так-то лучше, - одобрил Козюренко.
- Завтра мы препроводим вас в Москву. Там все и расскажете. - Он взял
картину. - А она будет снова висеть в Эрмитаже.
