Журналист для Брежнева или смертельные игры | |
Я вышел из Дворца пионеров под барабанную дробь Декады дружбы
пионеров Закавказья. Трубили горны. Оглянувшись на эту летящую из Дворца
музыку, я увидел, что в окне своего кабинета стоит Адигезалов и удивленно
наблюдает за мной. Никакая машина не ждала меня у подъезда; следователь по
особо важным делам, выполняющий правительственное задание, шел по улице
пешком. Я видел по глазам Адигезалова, что это ему не понравилось. Но я
ничем не мог уже помочь ни ему, ни себе. Я примчался сюда прямо с
аэродрома, с самолета и этим уже выиграл адрес Розенцвейга. Конечно, стоит
снять трубку и набрать телефон Прокуратуры республики, или начальника
городской милиции, или Дежурного по ЦК Азербайджана, как в моем
распоряжении будет не только "Волга", но еще и катер и вертолет, но
привезут ли они меня к этому Розенцвейгу?
Я подошел к встречному прохожему и спросил:
- Скажите, где тут автовокзал?
Тот же день, пятница, 8 июня 23 часа по бакинскому времени
"Прелести" дороги Баку-Кюрдамир оставим для писателей типа Белкина.
Замечу только, что описанная им давка в Ташкентском аэропорту ничто по
сравнению с бакинским автовокзалом. Люди, которых он так метко назвал
"кепконосцы" - небритые, усатые, обязательно в огромных кепках - штурмуют
раздрызганные автобусы так, как в 45-м во времена моего детства, мешочники
штурмовали поезда. Они везут с собой из города мешки с хлебом, чемоданы с
рисом, чаем, сахаром, конфетами, гречкой и прочими продуктами, которые
есть теперь только в столичных городах. Все, как в Москве на вокзалах,
только более остервенело, темпераментно и громче. Деревня везет в город на
рынки зелень, овощи, фрукты, а обратно - сахар, крупы, чай и даже хлеб.
Прямо натуральный товарообмен, как во времена пресловутого нэпа или еще
раньше. Какая это экономика, товарищ Генеральный прокурор, - лево-левая
или лево-правая?
Попасть в автобус до Кюрдамира мне удалось тоже только с помощью
удостоверения Прокуратуры СССР. Иначе я рисковал вообще не попасть в
Кюрдамир - билетных касс здесь нет, а нужно просто ворваться в автобус
вместе со всей этой кепконосной массой, но после трех безуспешных попыток
я понял, что кепконосцы стойко держат национальную солидарность, и кроме
них, азербайджанцев, в три ушедших битком набитых автобуса не сел ни один
русской внешности пассажир. Я пошел к начальнику автовокзала, молча
положил перед ним свое удостоверение и уже через минуту, сопровождаемый
заискивающим начальником автовокзала, сидел один в только готовящемся к
отправке автобусе. Я знал, что еще раз открыл свое инкогнито, но что было
делать?
Конечно, этот заискивающий начальник автовокзала позвонил в Кюрдамир
и предупредил начальника Кюрдамирского автовокзала о появлении следователя
Прокуратуры СССР, - в Кюрдамире, в десять тридцать вечера меня уже ждали
начальник кюрдамирской милиции капитан Гасан-заде и дежурный райкома
партии инструктор Багиров. Глаза у них были встревоженные, непонимающие,
растерянные, они явно не знали, что со мной делать. Я отказался от ужина,
от гостиницы, я попросил только машину до колхоза "Коммунар". Машина была
дана немедленно, милицейский "Газик". Начальник милиции вызвался
сопровождать меня, но я отказался категорически, и уехал вдвоем с шофером
- молодым белозубым азербайджанцем. Что сказал ему в напутствие
по-азербайджански его начальник, я не знаю, парень пробовал заговорить со
мной дорогой, но я твердо решил выиграть у бакинской милиции эту партию,
несмотря на то, что инкогнито сохранить не удалось. Я молчал, не отвечал
на вопросы шофера.
В колхозе "Коммунар" он с рук на руки сдал меня ошарашенному, лет
пятидесяти председателю колхоза по фамилии Риза-заде, явно поднятому с
постели телефонным звонком из Кюрдамира. Вокруг лежало темное, молчаливое,
спящее горное азербайджанское село.
- По какому делу? Что случилось? - появление следователя по особо
важным делам из Москвы в горном винодельческом колхозе-миллионере явно не
шутка и не пустяк, у председателя колхоза были, безусловно, основания для
тревог.
- Утром, - сказал я. - Все утром. Сейчас я очень устал, хочу спать.
Мне найдется место, где поспать?
- Обижаете, дорогой! - тут же встрепенулся председатель, найдя
возможность услужить незванному московскому гостю. - Целый дом для гостей
есть! Замечательный дом! Сейчас ужин сделаем! Где ваши вещи?
- Я их оставил в Баку, в камере хранения. И ужинать я не хочу, я хочу
только спать.
- Обижаете, дорогой! Как без ужина?
- Вместо ужина будет завтрак, ладно? - сказал я ему с нажимом,
намекая, что все свое гостеприимство он сможет показать мне за завтраком,
утром, и он тут же понял, что, кажется, сможет отделаться от меня взяткой,
хорошим угощением или еще чем-нибудь. Он явно повеселел, приободрился,
провел меня в дом для гостей колхоза, по дороге расписывая достижения в
деле перевыполнения плана и расспрашивая, какие вина я люблю и какие
коньяки.
Домик для гостей был действительно замечательный, в саду, обставлен
финской мебелью, с холодильником, полным молодого вина, коньяка и водки,
здесь же лежали свежие фрукты и овощи - ужин или завтрак можно было
начинать прямо сейчас.
Но я демонстративно-устало опустился в кресло с стал снимать туфли.
- Все, дорогой, спасибо. Я приму душ и спать. А утром поговорим.
- Во сколько? - спросил он нетерпеливо.
- Ну, в девять, а десять...
- Хорошо. Больше ничего не надо? Может быть женщину прислать убрать
тут?
- Нет, и женщину не надо. Я спать буду. Очень устал. Спокойной ночи.
Он ушел, и минут через двадцать, погасив в домике свет, я вышел на
крыльцо. Темнота окружала меня, летние звезды - весь Млечный путь - висели
надо мной низко и крупно, село спало, и только где-то в стороне изредка
слышался молодой будоражащий тишину смех. Я осторожно шагнул с крыльца и
направился в сторону этого смеха.
Группа молодежи - человек шесть - сидели во дворе какого-то дома,
пили чай из тонких гнутых стаканов и слушали "Голос Америки" на турецком
языке. При моем появлении приемник был выключен, но - пачка московских
сигарет по кругу, стакан чая, от которого я не отказался, и уже минут
через десять я в числе прочих достопримечательностей колхоза выяснил, что
лесная школа - "а вон в горах огонек, видите? Это у них вечерний костер,
песни поют у костра до двенадцати ночи". Допив чай и попрощавшись, я
вернулся в свой домик для гостей и, не заходя в него, решительно двинулся
в горы, на этот слабо мерцающий в темноте огонек.
Было 23.17 по местному времени, огонек казался близким - только
подняться в гору, будто рукой подать. Но на самом деле это было
путешествие не для московской обуви и не для моего сердца...
Усталый, грязный, с ссадинами на локтях, штанина брюк изодрана о
какой-то кустарник, заноза в руке - я вышел к затухающему костру лесной
школы ровно без пяти двенадцать ночи, вышел по песням, которые пели вокруг
костра подростки.
Лев Аркадьевич Розенцвейг оказался веселым, живым, черноволосым и
моложавым - на вид ему было все те же пятьдесят, ну разве чуть больше.
Поджарый, сухой, высокий, с обветренным и загорелым лицом, в майке,
спортивных брюках и кедах он сидел у костра на лесной полянке в окружении
своих питомцев, они пели какие-то туристские песни, но при моем появлении
смолкли. Лесная школа - дом-кухня и десяток палаточных домиков вокруг -
стояли на отшибе от центральной колхозной усадьбы, в горах, и сверху, с
гор, казалось, что чернота вокруг нас - это море или просто бездонность
черной вселенной.
Минут двадцать спустя, когда подростки разошлись спать, я
разговаривал с Розенцвейгом один на один, и уже знал фамилию этого
пресловутого "Зиялова" - Борис Хотулев, 32 года, в прошлом член
географического общества Бакинского Дворца пионеров, победитель химических
олимпиад, затем выпускник Бакинского медицинского института, затем
аспирант кафедры психотерапии 1-го Московского медицинского института и,
наконец, - заведующий отделением областной психбольницы N-5 на станции
Столбовая Московской области.
Розенцвейг действительно знал все обо всех своих питомцах, эта дорога
стоила свеч.
У меня было чувство повара-кулинара, который четверо суток пек пирог
и, наконец, нужно снять крышку, убрать с огня, потому что пирог готов и
передержать уже нельзя ни минуты - захотелось немедленно оказаться в
Москве и мчаться на эту станцию Столбовая. Если бы Генеральный не задержал
меня с утренним вызовом на ковер, это бы так и было, я бы уже сейчас был в
этой Столбовой психбольнице. Горько знать, что ты потерял время - целые
сутки! - но еще горше знать, что ты продолжаешь терять его, и чувствуешь
свое бессилие. Розенцвейг сказал, что сейчас из Кюрдамира в Баку ушел
последний автобус и следующий будет только утром, а никакой транспорт -
даже такси - в этих местах не ходит, боятся ограблений.
Мы проговорили с ним до утра. Вокруг спали дети - сорок пять детей,
привезенных сюда изо всех республиканских больниц. Когда Розенцвейга
"сократили по штату" в Бакинском Дворце пионеров, он выдумал эту
школу-интернат для легочно-больных детей и закаляет их тут горным
воздухом, дальними туристическими походами, утренней зарядкой. Длинная его
жизнь не имеет отношения к моему рассказу, и, слушая его, я все
высчитывал, где сейчас может быть этот Хотулев - ждет ли он сестру и
Долго-Сабурова или слышал "Голос Америки" и понял, что погибли в
автокатастрофе именно они. В таком случае он еще утром сбежал. Куда? В
Узбекистан к Старику? Там уже тоже все перекрыто...
Я спросил у Розенцвейга, что он чувствует, живя здесь, в
Азербайджане, и что он чувствовал, когда его "сократили по штату" в Баку.
Он сказал:
- Конечно, вокруг сплошная мафия. На всех уровнях. И в этом колхозе,
и в райкоме в Кюрдамире, и в Баку, и в вашей Москве. Но я - над этим, я в
горах. Здесь чистый воздух. И у меня дети, сорок пять детей, я учу их жить
чистым воздухом. Со мной всю жизнь дети - это, знаете, помогает.
- Но потом из кого-то из них вырастает Хотулев.
- А из кого-то - Белкин. А из кого-то - вы. Хотулев пришел ко мне
пятнадцатилетним, там уже все было сложено, сформировано. Но и у меня
бывает брак в работе, конечно. Я не спорю... Но вы спросили, что я
чувствую по отношению к этой черноте вокруг меня, к этому варварству и
мафии. Мне их жаль. Я смотрю на них сверху, и мне их жаль. Я дышу чистым
воздухом, а они...
Суббота, 9 июня 5.00 по бакинскому времени
Утром, еще до пяти часов, когда только-только забрезжило, Розенцвейг
проводил меня вниз, к еще спящему селу колхоза "Коммунар", садами
спускающемуся к горной реке. Село оказалось действительно близким, мы
спускались минут семь, а ночью я шел этот путь в темноте чуть ли не час.
Но в село я не вошел. Я отпустил Розенцвейга назад, а сам сел на
камень у дороги. Минут через двадцать я дождался своего - по горной дороге
в сторону Кюрдамира шла машина, грузовик с капустой. Я голоснул и через
пятнадцать минут был в Кюрдамире, на автовокзале. Утром все расстояния
оказались куда короче, чем вчерашней ночью.
Автовокзал был пуст, если можно назвать автовокзалом закрытую
деревянную будку и бетонный облупившийся навес от дождя над двумя
колченогими скамейками. В такую рань - 5.17 утра - на этом кюрдамирском
автовокзале не было еще ни пассажиров, ни автобуса. Я сел на скамью. У
меня была только одна задача - ждать и ехать, дождаться первого автобуса
или маршрутного такси и укатить в Баку к ближайшему московскому самолету.
Ровно через минуту к скамье, на которой я сидел, подкатила
милицейская "Волга", и вчерашний начальник кюрдамирской милиции услужливо
открыл дверь:
- В Баку, товарищ следователь? Доброе утро. Садитесь, подвезем.
В машине, кроме него и шофера, был еще на переднем сиденье плотный,
плечистый, с фигурой борца или атлета тридцатилетний азербайджанец в
штатском. Я невольно вспомнил Акеева - у него такие же бугры мышц на
плечах.
Начальник кюрдамирской милиции капитан Гасан-заде сидел на заднем
сиденье и, не выходя из машины, только открыв изнутри дверь, смотрел на
меня выжидательно и улыбался:
- Автобус не будет сегодня, дарагой. Обвал в горах, я остановил
движение.
Это была прямая и откровенная ложь, и его смеющиеся глаза не скрывали
этого. Я сидел один в чужой азербайджанской и еще спящей деревне, передо
мною были хозяева края - начальник милиции с его подручными (или еще более
высоким начальником) и, конечно же, я был у них в руках. Даже если они
прямо вот здесь, на автобусной станции, пустят мне пулю в лоб - ни одна
деревенская собака не взлает.
Я усмехнулся, поднялся со скамьи и сел к ним в машину на заднее
сиденье, рядом с капитаном Гасан-заде. Тут же сидевший впереди спортсмен
вышел из машины и сел справа от меня. Теперь, когда я оказался зажатым
между ними, машина рванула с места и покатила вниз, с гор Кюрдамира к
Муганским степям, к Баку.
Я ждал, не говоря ни слова. Конечно, они могут тут кокнуть меня и
сбросить в любое ущелье, и даже лучшие сыщики МУРа не найдут мой труп.
Мало ли куда подевался следователь Шамраев? Кто его видел? Он ведь даже
командировку нигде не отметил. Да, был в колхозе "Коммунар", но ночью ушел
куда-то в горы, заблудился и...
Но зачем им убивать меня, какой толк? Ведь дело-то лежит в Москве, и
назначат другого следователя, например - Бакланова.
- Слушай, дарагой! - сказал капитан Гасан-заде. - Давай, как деловые
люди, открыто поговорим, честно. Как мужчины. Я понимаю, что ты на работе
и делаешь свое дело. Замечательно делаешь, между прочим! Такой операций
провернул! Я по радио слышал, думал - кто такой замечательный операций
разработал? А сегодня ночью мне говорят: какой у тебя Шамраев приехал? Из
Московской прокуратуры? Так это тот самый, говорят, знаменитый, про его
операцию "Голос Америки" вчера говорил! Очень рад пазнакомиться, дарагой!
Сколько в Москве бандитов арестовал - замечательно, ара, замечательно!
Теперь скажи мне, как мужчина, как друг - ты к нам по этому же делу
приехал?
Я молчал.
- Панимаешь, дарагой, в Москве ты хозяин, кого хочешь арестуй, так им
и надо, там твоя власть. А здесь наша республика, дарагой. Зачем ты сюда
копать приехал? На кого?
Я не отвечал. Машина катилась по серпантину горного шоссе, ни одного
автомобиля не было нам навстречу, и через каждые две-три минуты очередной
поворот дороги открывал очередное горное ущелье. Сидевший справа спортсмен
вдруг кашлянул в кулак и сказал на абсолютно чистом русском языке, без
акцента:
- Игорь Иосифович, ситуация такая. Вы ведете дело Хотулева, Сысоева и
Балаяна, мы знаем. Все, началось с этого гроба, который разбился в
аэропорту, и - пошло, и вы его раскрутили - аж до Балаяна уже дошли. И,
конечно, вышли на нашу республику. Но нашу республику трогать нельзя.
Практически, вы сейчас у нас в руках. если вы не примете наше предложение
- вы живым отсюда не уйдете. А если примете - все будет хорошо. И вам и
нам. А предложение такое, - он перегнулся через спинку переднего сиденья,
достал тяжелый крепкий чемоданчик, устроил его на своих и моих коленях,
отщелкнул замки и открыл крышку. В чемодане аккуратными стопками лежали
деньги. Он сказал: - Сто тысяч, все - ваши. За это вы не трогаете ни
одного человека в Азербайджане и все материалы об Азербайджане из дела
уберете. Договорились?
Я молчал. У меня не было выбора, но я еще молчал.
Он сказал водителю:
- Останови машину.
Машина остановилась возле края дороги, а точнее - на краю очередного
обрыва в ущелье.
- Решайте, Игорь Иосифович. Или берете деньги, или... У нас тоже нет
выхода, это наша работа. - Он усмехнулся: - У вас правительственное
задание и у нас. Или вы нас посадите, или мы тут вас уложим. Ну? - и
посмотрел мне в глаза. Глаза у него были спокойные, темно-карие, молодые.
Я взял чемоданчик к себе на колени, закрыл крышку, - защелкнул замки
и сказал водителю:
- Все. Поехали.
- Правилино! Маладец! - воскликнул капитан Гасан-заде. - Я был
уверен, что ты возьмешь. Слава Аллаху! Такого человека убить -
преступление было бы! Давай заедем куда-нибудь, выпьем, позавтракаем.
"Спортсмен" тоже посмотрел на меня вопросительно, ждал ответа.
- Нет уж, - сказал я. - В этом случае завтракать некогда. Во сколько
московский рейс?
- В 9.20 по местному.
- Вы меня довезете до аэродрома?
- Канечно! Что за вопрос?! - воскликнул капитан Гасан-заде. Похоже,
он действительно был рад, что не пришлось меня убивать.
Тот же день, суббота 8 июня после 8-ми утра
Они привезли меня прямо в аэропорт, даже без заезда в Баку. По дороге
мы останавливались только один раз, в Локбатане, "спортсмен" из
телефона-автомата позвонил куда-то. Скорее всего, доложил начальству, что
я "взял".
На аэродроме они помогли мне купить билет на ближайший рейс,
попрощались, пожелали мне счастливого пути и поинтересовались, улыбаясь,
не потеряю ли я чемодан и не нужна ли мне охрана. Я заверил их, что такие
чемоданы не теряют и что охрана мне не нужна. "Спортсмен" дал мне ключ от
замков чемодана, на его глазах я запер чемоданчик, спрятал ключ в кошелек,
а кошелек - во внутренний карман пиджака.
После этого они уехали. До регистрации билетов на московский рейс
осталось двадцать минут. Мне не понравилось, что они уехали, не проводив
меня до трапа самолета. Что-то тут было не так. Я прошел в зал ожидания,
сел в кресло и сделал вид, что я сейчас публично открою чемодан - стал
возиться ключом в замках. И в ту же секунду понял, что меня "ведут" - два
полупьяных приятеля, зашедших за мной в зал ожидания, мгновенно
протрезвели и смотрели на меня испуганно, ожидающе. Я усмехнулся про себя,
сунул ключ от чемодана в карман и пошел прямо к этим двум филерам. Они
опять было притворились пьяными, обнялись, но я подошел к ним вплотную и
сказал грубо:
- Чтоб я вас через минуту не видел на аэродроме!
- Почему?! - изумился один из них.
- Установка изменилась. Меня охранять не надо. Операции дан отбой.
- Как? И никто не приедет? - спросил второй.
- Никто не приедет. Я же сказал: операции дан отбой. Все, вы
свободны.
Я блефовал, но в этих случаях наглость - лучший помощник. Они пожали
плечами и в недоумении пошли в зал регистрации билетов. В моем
распоряжении оказалось несколько минут - пока они свяжутся с начальством,
пока очухаются. Я проследил взглядом за ними, убедился, что они пошли в
сторону комнаты отделения милиции и торопливо подошел к ящикам
автоматической камеры хранения. Несколько пассажиров, дремавших тут, не
обращали на меня внимания. Тем не менее я ушел в самую глубину ряда
автоматической камеры хранения, нашел пустой ящик N-54, и, став к залу
спиной, открыл чемодан и быстро ссыпал в ящик все деньги. Затем поставил
чемодан у ноги и набрал на шифре замка номер своего авиационного билета:
675185. Захлопнул дверцу и торопливо вышел в зал ожидания. Все было
спокойно. Я управился за минуту, и теперь пошел через зал к буфету. В
буфете я купил бутылку кефира и какую-то сладкую ватрушку и спокойно
устроился у окна, ожидая дальнейших событий.
События развернулись вскоре. Сначала из дежурной комнаты милиции
высыпали, наверное, все, кто там был, и бегом разбежались по всему
аэропорту, а затем два моих незадачливых филера вдруг обнаружили меня в
буфете спокойно жующим булку с кефиром и остолбенели от удивления. Один
так и остался глядеть на меня в упор, а второй умчался докладывать, что я
нашелся, а не сбежал и не спрятался.
Несколько минут спустя по радио объявили регистрацию билетов и сдачу
багажа на рейс 247 "Баку-Москва". В сопровождении уже открыто не
спускающих с меня глаз филеров и милиции, я пошел к стойке регистрации,
стал в очередь. В зале царил удивительный порядок - милиция выстраивала
пассажиров в ровную очередь, кассиры были предупредительны и вежливы, как
в театре. Я понимал, что главным действующим лицом спектакля был, конечно,
я и мой "увесистый" чемодан. Когда подошла моя очередь, и девушка
проштемпелевала билет, а я поставил чемодан на весы - именно в этот момент
с трех сторон раздались вспышки блицев и щелчки фотокамер, чья-то сильная
рука придержала мою руку на чемодане, чьи-то плечи сомкнулись за мной, а
впереди себя, по ту сторону аэрофлотской стойки, я увидел молодое лицо с
голубыми глазами и догадался мгновенно - Векилов, помощник министра МВД
Азербайджана, тот самый, который допрашивал Белкина и пугал Свердлова и,
возможно, тот самый, кто приезжал на дачу к Сысоеву за бриллиантами, а
увез чемодан с деньгами. Не исключено, что именно этот самый чемодан...
- Понятых сюда! - скомандовал он, и рядом с ним возникли двое
приготовленных заранее понятых - работники Аэровокзала. - Товарищ Шамраев,
- сказал он мне. - У нас есть подозрение, что у вас в чемодане ценности,
которые вы получили в качестве взятки. Откройте ваш чемодан, пожалуйста.
- Да уж вы сами потрудитесь, - сказал я, не убирая руку с чемодана,
придавливая его, чтобы весы не обнаружили его легкость.
Расчет Векилова был прост - через минуту, уличенный во взяткоимстве,
я буду валяться у него в ногах и соглашусь на любые условия. А если вдруг
проявлю норов, неопровержимые фотодокументы - Шамраев с чемоданом денег в
руках - полетят к Руденко и в ЦК КПСС, скомпрометированный следователь
будет отстранен от дела, и всему его следствию - никакой веры, грош цена.
И в том и другом случае я у него на крючке, а наживкой на этом крючке -
вот этот чемоданчик со 100 тысячами рублей.
Я достал ключ от чемодана, положил перед Векиловым на аэрофлотскую
стойку и убрал руку с чемодана:
- Пожалуйста.
Он даже не обратил внимания, как дрогнула стрелка весов и скакнула
почти к одному килограмму. Он взял ключ и передал кому-то из помощников:
- Открывайте.
Но уже когда тот сдернул чемодан с весов, на лице Векилова отразилось
беспокойство - чемодан был явно легок. Тем не менее заранее приготовленные
фотографы МВД щелкали камерами, вокруг нас толпилась очередь любопытных
пассажиров, а помощник Векилова открыл, наконец, совершенно пустой
чемодан.
Я взял со стойки свой билет и пошел на посадку в самолет.
Суббота, 8 июня. Борт самолета "ТУ-104", после 11 утра
После Воронежа на связь вышел, наконец, диспетчер Внуковского
аэропорта. Командир "ТУ-104" Олег Чубарь сказал в ларингофон:
- Внуково, я - борт 2546. Имею на борту следователя по особо важным
делам из Прокуратуры Союза. У него срочное сообщение для дежурного по
Петровке. Можете принять? Прием.
Я стоял в тесной кабине пилотов, за креслом командира, и ждал. Еще в
Баку, едва мы оторвались от взлетной полосы, я предъявил стюардессе свои
документы и она провела меня в пилотскую кабину, но выяснилось, что
наземные службы ведут самолет от города к городу и связь с Москвой будет
после Воронежа. Чубарь повернулся ко мне, спросил:
- Какой телефон на Петровке?
Я назвал ему телефон Дежурного по городу, он повторил его в
ларингофон и сказал второму пилоту:
- Встань, пускай он сядет.
- Ничего, не нужно... - запротестовал я, но второй пилот уже
освободил кресло и передал мне свой ларингофон. Я уселся в глубокое
кресло, не очень умело надел ларингофон и тут же услышал голос внуковского
диспетчера:
- Я - Внуково. Петровка на проводе. Передавайте сообщение. Прием.
Чубарь кивнул мне, и я - почему-то сорвавшимся голосом - продиктовал:
- Срочно подполковнику Светлову. Доктор Борис Хотулев, 32 года, место
работы станция Столбовая, психбольница номер 5. Подпись Шамраев. Как
поняли? Прием.
- Понял, - отозвался диспетчер. - Повторяю ваше сообщение Петровке.
Можете слушать. Срочно подполковнику Светлову. Доктор Борис Хотулев, 32
года, место работы... Алло! - он вдруг прервал себя, замолк и сказал мне:
- Товарищ Шамраев, для вас срочное сообщение. Повторяю за дежурным.
Опергруппа во главе с подполковником Светловым выехала на станцию
Столбовая Московской области в 11.05 минут. Ближайшее время ждем
оперативных сообщений. Дежурный по городу полковник Глазарин. Как поняли?
Прием.
Я взглянул на часы. Было 11.25. Значит 25 минут назад Светлов тоже
вышел на координаты этого доктора.
Бригадиру следственной бригады
следователю по особо важным делам
при Генеральном Прокуроре СССР
тов. Шамраеву И.И.
РАПОРТ
Выполняя Ваше указание по проверке личного состава психиатрических
больниц и психоневрологических диспансеров города Москвы и Московской
области с целью выявления врача по имени Борис, проходящего по делу о
похищении журналиста В.Белкина и гр. Рыбакова, следственная бригада в
период с 7-го по 8-ое июня проверила следующие медицинские учреждения:
Психдиспансеры с N-1 по N-21 Психбольницы с N-1 по N-12
Опрос медперсонала и проверка личных дел в отделах кадров больниц и
диспансеров не дали положительных результатов. Однако в ходе проведенного
мною личного опроса больных, состоящих на стационарном учете в
психдиспансере N-21 Октябрьского района больной Пекарский А.Б. при
предъявлении ему фоторобота врача Бориса опознал в нем своего бывшего
лечащего врача - Бориса Юрьевича Хотулева, заведующего 4-м отделением 5-й
Спецпсихбольницы МВД СССР, находящейся на станции Столбовая Московской
области, где больной Пекарский А. Б. полгода назад проходил трехмесячный
курс лечения по направлению суда.
Больной Пекарский А.Б. опознал врача Б.Ю.Хотулева категорически.
Москва, 9 июня 1979 г. И.о следователя по особо важным делам
при Генеральном прокуроре СССР
юрист 2-го класса В. Пшеничный
Этот рапорт я прочел несколько позже, в Москве, а здесь, в пилотской
кабине "ТУ-104", сказал в ларингофон внуковскому диспетчеру:
- Вас понял. Спасибо. Попросите Дежурного по городу полковника
Глазарина прислать за мной машину во Внуково.
Суббота, 9 июня станция Столбовая, после полудня
ВЫПИСКА ИЗ ЖУРНАЛА РЕГИСТРАЦИИ БОЛЬНЫХ
24-го ОТДЕЛЕНИЯ 5-й СПЕЦПСИХБОЛЬНИЦЫ МВД СССР
27 мая 1979 г. принят больной ЗАЙЦЕВ Илья Николаевич, 27 лет, без
определенных занятий. Предварительный диагноз: маниакально-депрессивный
психоз. Основание: Заключение экспертной комиссии N-3 Мосгорздравотдела.
Помещен в спецпалату для буйных N-16.
Дежурная медсестра Кравцова И.О.
Срочно, с нарочным Главврачу Спецбольницы N-5
Министерства внутренних дел СССР
тов. Галинской Ж.Ф.
При этом направляем Вам гр. Зайцева И.Н., призванного невменяемым
амбулаторной судебно-психиатрической комиссией N-3 Мосгорздравотдела, для
принудительного лечения в стационарных условиях. Выписка из определения о
применении в отношении гр. Зайцева И.Н. принудительных мер медицинского
характера прилагается. Приложение на 1 (одном) листе.
Секретарь Черемушкинского райнарсуда г. Москвы
Н. Хотулева
25 мая 1979 г.
Секретно
ЗАКЛЮЧЕНИЕ СУДЕБНО-ПСИХИАТРИЧЕСКОЙ ЭКСПЕРТНОЙ
КОМИССИИ N-9 МОСГОРЗДРАВОТДЕЛА
28 мая с.г. экспертная комиссия в составе: Зав. отделением N-4 СБ N-5
Б.Ю.Хотулев (Председатель), врачи-психиатры Е.Р.Раенко и С.Т. Кунц (члены
комиссии) свидетельствовали больного гр. ЗАЙЦЕВА Илью Николаевича,
направленного на принудительное лечение согласно определению Нарсуда
Черемушкинского района г.Москвы.
Испытуемый обвиняется в злостном хулиганстве по части II статьи 206
УК РСФСР. Из определения суда следует, что гр. Зайцев И.Н., 27 лет, без
определенных занятий, будучи в состоянии наркотического опьянения публично
на Кузнецком мосту сжег свои документы, приставал к гражданам, выражался
нецензурной бранью, выдавая себя за известного журналиста, члена
пресс-группы ЦК КПСС, и выкрикивал при этом лозунги антисоветского
содержания.
При освидетельствовании установлено:
Испытуемый находится в состоянии психомоторного возбуждения, в
окружающей обстановке не ориентируется, контакту недоступен. Наблюдается
взрывчатость, аффективная неустойчивость. Маниакальный психоз выражается в
агрессивном поведении и навязчивой идее выезда за рубеж в составе
делегации ЦК КПСС. Характерные галлюцинации: периодическая подмена своей
фамилии аналогичными фамилиями зоологического характера типа "Белкин",
"Орлов", "Волков", "Пастухов" и т.п.
Диагноз: Больной Зайцев И.Н. страдает маниакально-депрессивным
психозом, является невменяемым.
Назначение: Больной Зайцев И.Н. подлежит принудительному лечению в
стационарных условиях сроком не менее 3-х месяцев. Аминазин внутримышечно
0,25 гр. ежд., курс - 24 дня.
28 мая 1979 г. Председатель комиссии Б.Хотулев
Члены комиссии Е.Раенко
С.Кунц
Вот и все. Двух липовых бумажек, состряпанных братом и сестрой,
оказалось достаточно, чтобы упрятать в спецбольницу МВД СССР (а точнее - в
психбольницу тюремного типа) одного из лучших журналистов страны, любимица
самого Л.И.Брежнева! Две короткие фиктивные бумажки, даже без определения
