Детектив

нами уже три дня ходит.
     - Ладно. Дай курнуть и кончай эту секку, - приказал Мосол  Рамизу.  -
Ты мне нужен. И ты, Сикун.
     Рамиз  и  Сикун  были,  пожалуй,  самыми  крепкими  ребятами  в  этой
компании. Взяв  у  кого-то  мастырку  с  анашой,  Мосол  сделал  несколько
затяжек, потом откинулся на траву, сказал мечтательно и хвастливо:
     - Все! Сегодня мы делаем этого Шаха!..
     Я напрягся, но он не подал вида,  продолжал  играть  в  эту  дурацкую
секку. Мосол докурил, взглянул на часы. Ребята - Рамиз  и  Сикун  -  молча
смотрели на него, ждали приказаний.
     - Рано еще... -  сказал  Мосол  с  явной  досадой.  -  В  семь  часов
электричкой поедем на песчаную косу. Это их место,  я  засек.  Завтра  они
уезжают, только вот им! - он сделал неприличный жест.  -  Сестра!  Сегодня
будет ему сестра, этому Шаху!
     Он лежал, сощурив  узко  глаза  и  сжав  губы.  Потом  рывком  встал,
распорядился:
     - Пошли! Засадить надо винца! Чтоб веселей было  эту  сестру  на  хор
поставить.
     И увел Рамиза и Сикуна.
     Через пару минут я зевнул, безразлично отодвинул карты и сказал:    -
Ладно. Надоело... Пойду посплю, что ли...
     Выскочив на улицу, я голоснул  первой  попавшейся  машине,  какому-то
частному "Москвичу". В Баку, как и в Москве,  почти  любой  частник  готов
заменить вам такси.
     - Приморский бульвар!
     - Деньги есть? - спросил у меня водитель.
     - Есть, есть! Поехали!
     - Пожар, что ли?
     - Почти.
     Минут через пять мы доехали до дома Изи Котовского.
     Я увидел, что его синий "Жигуленок" стоит во дворе, и  бегом  взбежал
на четвертый этаж. Изи не было дома, но под  ковриком  меня,  как  всегда,
ждал ключ от двери. Я вбежал в квартиру, бросился  к  телефону.  На  часах
было без четверти семь. Конечно, Сашки не было дома! Телефон не отвечал.
     Я открыл Изин письменный стол, пошарил  в  ящике.  Все  автомобилисты
обычно имеют вторые ключи от машины  и  держат  их  где-нибудь  в  "тайном
месте". У Изи местом для всех вещей был письменный стол, там лежало все  -
от лекарств до отверток и плоскогубцев. Вывалив содержимое ящика на пол, я
обнаружил ключи от его машины. Спешно переодевшись в  нормальные  брюки  и
рубашку, я прихватил деньги,  редакционное  удостоверение  и  выскочил  из
квартиры. Было без десяти семь.
     Через минуту без всяких документов на машину я мчался по  Приморскому
бульвару в сторону Песчаной Косы. Я знал, я вспомнил, что Мосол выиграл на
воровском конкурсе браунинг и, следовательно, я должен опередить его.  Под
ногами, под передним сидением,  у  меня  была  монтировка  -  единственное
оружие, которое предусмотрительный Изя Котовский всегда возил с собой.
     Теперь, при редакционном удостоверении "Комсомольской правды", я даже
на чужой машине чувствовал  себя,  как  в  родном  седле.  Этим  бакинским
лихачам, этим азербайджанским водителям-кепконосцам я  показал  московский
класс езды! К каждому  светофору  я  подъезжал  в  ту  секунду,  когда  он
переключался на зеленый и, не  останавливая  машины,  на  второй  скорости
давал газ и уходил вперед, к новому  светофору.  Улица  имени  26  апреля,
кинотеатр  Низами  и  напротив  него  родная  редакция  газеты  "Бакинский
рабочий", где до "Комсомольской правды" я отработал три года. Знали бы они
там в редакции - Артур  Гуревич,  Алешка  Капабьян,  Нина  Крылова  и  все
остальные - кто сейчас пролетел под раскрытыми окнами секретариата газеты!
Не исключено, что Изя  Котовский  там  сейчас,  в  фотолаборатории,  точит
лясы...
     С улицы 26 апреля  -  в  Черный  город,  знакомая  дорога  в  сторону
аэродрома, только километров за пять до  Бильгя  нужно  свернуть  к  морю,
направо. Я шел по шоссе на скорости 120  в  час,  легко  обходя  машины  и
аэрофлотские автобусы, а рядом, на насыпи, тянулись рельсы  электрички.  Я
уже видел, что явно опережаю семичасовую электричку Мосола,  я  даже  чуть
сбавил скорость. И вдруг...
     Шум двигателя исчез. Машина, теряя  скорость,  бесшумно  катилась  по
шоссе. Я растерянно глянул на панель с  приборами  -  японский  городовой!
Бензин! Стрелка бензобака лежала на нуле и горела красная  предупреждающая
лампочка, а я - осел эдакий! не посмотрел и не заправился в городе!
     Матеря себя, я пристал  к  обочине,  кинулся  к  бензобаку,  открутил
крышку и заглянул внутрь - как-будто бензин мог быть там  каким-то  чудом!
Бензобак был пуст. В отчаянье я стал голосовать каждой проезжающей  машине
- может, кто-то даст мне бензин, отольет из своего бака.  Но  теперь  мимо
меня ехали все те, кого я только что так вызывающе, так нагло  обогнал.  И
потому они с мстительной улыбкой проскакивали мимо.  Какой-то  мужик  даже
показал мне язык, кто-то сделал ручкой...
     И в это время  мимо  промчалась  электричка.  Электричка,  в  которой
ехали, я не сомневаюсь, Мосол  с  Рамизом  и  Сикуном.  Клацая  по  стыкам
рельсов, вагоны промчались по насыпи и стали быстро исчезать вдали.
     Я бессильно опустился  на  сидение  машины,  потом  снова  попробовал
голосовать  -  бесполезно!  Шоссе  -  дорога  на  аэродром   -   считается
правительственной трассой,  здесь  и  останавливаться  нельзя,  даже  если
кто-нибудь и мог бы отлить мне свой бензин, он  не  станет  этого  делать,
зачем ему рисковать автомобильными правами? Я тупо сидел в машине.  Бежать
пешком до этой косы? Глупо, я прибегу туда  часа  через  полтора.  Качалки
нефтяных вышек, натыканные вдоль дороги и  разбегавшиеся  от  нее  во  все
стороны вплоть до горизонта, монотонно клевали скважины,  будто  повторяли
вместе со мной: "И-ди-от!!! И-ди-от!!!".
     Не знаю, может быть прошло минут двадцать,  когда  рядом  затормозила
милицейская машина с крупными буквами по борту  "ГАИ".  Старший  лейтенант
милиции, улыбчатый азербайджанец, уже предвкушая крупный штраф, который он
сейчас сорвет с меня за  остановку  на  правительственной  трассе,  лениво
вышел из машины и подошел ко мне:
     - И в чем дело? - спросил он нараспев. - Да-акументы!
     Я смотрел на него, понимая, что только он и может  быть  сейчас  моим
спасеньем. Нужно было только выбрать правильный тон в разговоре с  ним.  Я
молча вытащил  из  кармана  красное  удостоверение  "Комсомолки",  где  на
кожаной обложке, кроме  названия  нашей  газеты,  было  золотом  вытеснено
магическое: "ЦК ВЛКСМ". Я показал ему эту красную  книжку,  и  он  тут  же
изменил тон:
     - Ждете кого-нибудь?
     - Вот  что,  старший  лейтенант,  -  сказал  я.  -  Глупость  у  меня
получилась, бензин кончился. Отлей мне пару литров,  -  я  кивнул  на  его
милицейскую "Волгу". - Я заплачу.
     Лейтенант сокрушенно покачал головой:
     - Зачем обижаешь, дорогой? Пару литров для "Комсомольской правды"  мы
еще можем даром дать. Шланг есть?
     Откуда я мог знать, есть у Изи шланг или нет?  Я  открыл  багажник  -
оказалось,  что  там  даже  запаски  нет,  не  только  шланга.   Лейтенант
укоризненно взглянул мне в глаза.
     - Ладно, - сказал он и тут же милицейским жезлом остановил проехавшую
мимо машину. Через пару минут, перегородив  своими  машинами  движение  на
шоссе,  мы  поставили  их  так,  чтобы  его  бензобак  был  рядом  с  моим
бензобаком,  а  шлангом,  взятым  у  владельца  третьей  машины,   старший
лейтенант сам перекачал мне  из  своей  гаишной  машины  наверное  полбака
бензина.
     Я было сунул  все-таки  руку  в  карман  за  деньгами,  но  лейтенант
взглядом перехватил этот жест, и я понял, что он  действительно  обидится,
если я опять предложу ему деньги. Я пожал ему руку, сел в машину и  погнал
по шоссе. Теперь, с разрешения родной милиции,  я  выжал  педаль  газа  до
отказа. Стрелка спидометра завалилась вправо - 130, 135, 140...  Казалось,
легкая, даже без всякого груза в багажнике,  машина  сейчас  оторвется  от
асфальта, взлетит. А на автотреке  ВАЗа  меня  уверяли  когда-то,  что  на
больших  скоростях   "Жигули"  будут   стелиться  к  земле,   конструкторы
хреновы!..
     Быстро темнело, я включил ближний свет и, плавно вписавшись в поворот
к Песчаной косе, вымахнул на старую грунтовую  дорогу,  убегавшую  в  дюны
Песчаной косы. Рядом струились рельсы электрички, а  сам  поезд  пунктиром
виден был вдали, на конечной остановке. Уже не жалея Изину машину, я снова
дал максимальный газ. Баранку пришлось  держать  двумя  руками,  а  спиной
упереться в сиденье так, чтобы на  ухабах  от  тряски  не  выбить  головой
потолок.
     Я был уверен, что знаю место, где должны быть Сашка и Лина.  Песчаная
коса заканчивается двумя небольшими скалами -  Каменным  Седлом,  за  ними
есть крохотный Залив  Влюбленных.  Там,  укрывшись  от  посторонних  глаз,
десятилетиями  целуются  поколения  влюбленных,  я  сам  там  первый   раз
поцеловался с девочкой из девятого класса...
     Электричка отошла от станции и двинулась мне навстречу. Все!  Неужели
я опоздал?
     Спустя минуту я уже подъезжал  к  пустынной  станции  "Пляж",  откуда
только что уехали последние курортники. Станция была пуста,  пляжи  вокруг
нее - тоже. Здесь же кончалась и грунтовая дорога, и дальше, до  Каменного
Седла были только песчаные дюны и мокрая кромка берега.  Я  бросил  машину
влево, к самой воде и, поднимая колесами фонтаны брызг, покатил  к  Заливу
Влюбленных. Когда моя машина  вымахнула  из-за  Каменного  Седла  в  Залив
Влюбленных, я увидел картину, которой боялся больше всего:  на  опустевшем
пляже здоровые парни Рамиз и Сикун прижимали к земле избитого Сашку  Шаха,
Рамиз держал у Сашкиного горла нож, чтобы тот не рыпался, а в  стороне,  у
воды, Мосол насиловал Лину. Девчонка кусалась, извивалась ужом, поджав под
себя коленки, а Мосол выламывал ей руки,  бил  кулаком  с  зажатым  в  нем
браунингом и кричал:
     - Убью! Я тебя выиграл! Убью!
     Другой рукой он все пытался стянуть с себя брюки...
     Я  включил  фары,  нажал  клаксон  и  бросил  машину  прямо  на   эту
барахтающуюся у кромки воды пару - Лину и Мосола. В сумраке вечера  им  не
было видно, что это за машина  -  милиция?  частник?  дружинники?  Боковым
зрением я видел, как Рамиз и Сикун тут же оставили Сашку и кинулись наутек
через Каменное Седло. Но Мосол...
     Этот парень не терял голову в  острые  минуты.  Ослепленный  четырьмя
фарами мчащегося на него автомобиля, он вскочил, прижал  к  себе  Лину,  и
отчетливо, чтобы мне было видно в  машине,  приставил  браунинг  к  голове
девушки.
     Я ударил по тормозам. Машина зарылась в песок в двух метрах от Лины и
Мосола. Сквозь слепящий свет фар им не видно было,  кто  сидит  в  машине.
Изнутри машины я видел избитую Лину в  разорванном  купальнике,  голую,  с
детской грудью, пушистым лобком, кегельно-стройными  ногами,  и  Мосола  -
расхристанного, с полуспущенными брюками, одной рукой он цепко прижимал  к
себе Лину, другую, с браунингом держал  у  ее  лица.  Увидев,  что  машина
остановилась и смысл его жеста достаточно  ясен  тем,  кто  сидит  внутри,
Мосол выждал короткую паузу и стал медленно, вместе с Линой,  таща  ее  за
собой, отходить в сторону, из-под света фар. Боясь за Лину,  я  неподвижно
сидел в машине, подавшись всем телом  вперед,  почти  прижавшись  лицом  к
стеклу машины. В конце концов, пусть он сбежит, лишь бы ее оставил  живой.
Но в ту секунду, когда Мосол  уже  ступил  в  грань  между  светом  фар  и
вечерним сумраком, сильное тело коротко метнулось к нему из мрака и  обоих
- и Мосола и Лину - сбило с ног. И тут же прозвучал  выстрел,  и  я  вдруг
почувствовал, как лобовое стекло машины стеклянной пылью  брызнуло  мне  в
лицо, на рубашку, на брюки. Сашка! Это Сашка Шах бросился  из  темноты  на
Мосола, сбил его с ног, и,  падая,  Мосол  выстрелил.  Пуля  полоснула  по
лобовому стеклу "Жигулей", и оно разлетелось просто в  пыль.  Я  не  знаю,
каким биологически-защитным рефлексом я успел закрыть ресницы раньше,  чем
это стекло брызнуло мне в зрачки. Скорей всего я просто моргнул с перепугу
в момент выстрела, и это спасло мне зрение.
     Я слышал, что рядом, на песке, идет смертельная борьба, но я  не  мог
открыть засыпанных стеклом глаз. И тогда, ощупью открыв дверку  машины,  я
слепо выбрался наружу и подбежал к Сашке в тот  момент,  когда  Мосол  уже
зигзагом убегал от него по песчаным дюнам, а Сашка стрелял в него  отнятым
браунингом. Лина кричала: "Саша, не надо! Не надо!", а  он  отталкивал  ее
свободной рукой и целился снова, но тут я ударил его по руке с браунингом.
Похоже, сгоряча я ударил слишком сильно, Сашка охнул, выронил браунинг, но
тут же подхватил его с земли другой рукой и  снова  выстрелил  в  темноту,
вдогонку Мосолу, наугад. Мы с Линой повисли на  Сашке,  удерживая  его  на
месте, - он рвался из наших рук, кричал в истерике:
     - Пустите! Я убью его! Пустите!
     Я в обхват держал его за плечи, а Лина, плача, целовала, успокаивала:
     - Сашенька, все! Все! Не надо!
     Голая, мокрая от слез, она прижималась к нему, невольно натыкаясь  на
мои сцепленные в замок руки, и  я  локтями  чувствовал  ее  грудь,  живот,
плечи.



                          Глава 6. Опасное решение

     В ту ночь квартира Изи Котовского превратилась  в  настоящий  полевой
лазарет. Йодом, зеленкой, свинцовыми примочками и пластырями я смазывал  и
залеплял порезы, синяки, ссадины и ушибы у Сашки и  Лины,  а  Изя,  убитый
потерей лобового стекла в его "Жигуленке",  ходил  по  квартире  с  мокрым
полотенцем на голове и причитал, как еврей на похоронах:
     - Где я возьму такое стекло? Ой, где же я  возьму  такое  стекло?!  -
потом он горестно цокал языком и начинал сначала: - Где же я возьму  такое
стекло? Стекол к "Жигулям" нет нигде! Лучше бы ты проколол четыре  колеса!
Лучше бы ты сломал три бампера! Хотя нет, бамперов тоже нет нигде! Ну,  не
знаю - лучше бы ты мне все фары разбил! Ой, где я возьму такое стекло?
     - Изя! Это же  не  я  разбил!  В  нас  стреляли,  понимаешь!  В  меня
стреляли! Еще пару сантиметров левей - и он бы меня убил! Ты понимаешь?  А
ты - стекло, стекло! Будет тебе это стекло!
     Я поклялся ему, что не уеду из Баку, пока не  вставлю  это  проклятое
стекло, что мы завтра же поедем к директору  автостанции,  в  Министерство
автотранспорта, в отдел пропаганды и агитации ЦК Азербайджана, но достанем
это стекло - подумаешь!
     - Я не знаю, - горестно раскачивался Изя. - Я ничего не знаю. Я знаю,
что завтра мне нужно ехать по районам снимать передовых хлопкоробов, а мне
не на чем ехать! И таких стекол  нет  в  республике  уже  восемь  месяцев!
Гуревич - директор АЗТАГа! - разбил себе стекло и что? Его машина стоит на
станции шестой месяц! Оруджев - ректор университета! - попал в аварию, его
вылечили,  уже  зажил  перелом  ноги,  и  всю  машину  отремонтировали   и
покрасили, а ездить не может - нет стекла! Нету! Ни в Москве,  нигде!  Ой,
что я буду делать? Что я буду делать?!
     Тут Сашка Шах  не  выдержал,  пошел  на  кухню  и  вернулся  с  такой
резиновой штукой - не знаю,  как  она  называется  -  которой  продуваются
засорившиеся водопроводные раковины и унитазы.
     - Изя, - сказал Сашка. - Сходите к соседям, попросите еще одну  такую
штуку на пять минут.
     - Зачем?! - изумился Изя.
     - Ну, я прошу вас. На пять минут. Мне очень нужно.
     Изя пожал плечами, пошел м соседям и через пару минут вернулся с  еще
такой же резиновой штукой. Сашка взял их обе и вышел из квартиры.
     - Ты куда? - изумился я.
     - Я сейчас. Посмотрите за Линой...
     Лина, укрытая пледом, спала, свернувшись калачиком, в спальне Изи, на
его кровати. Чтобы успокоить ее от пережитого и заставить уснуть, пришлось
уговорить ее выпить грамм 150 коньяку.  Теперь  во  сне  она  вздрагивала,
что-то шептала распухшими губами, волосы прилипли к потному лбу.
     Сашка действительно вернулся через пару минут. В руках, на двух  этих
резиновых тарелках, как на присосках, он нес лобовое жигулевское стекло.
     - Что это?! - обалдел Изя.
     - Это стекло для вашей машины, - сказал Сашка, поставил стекло на пол
и осторожно поддел край  присоски  лезвием  ножа.  После  этого  резиновая
тарелка легко отлипла от стекла, и Сашка подал ее Изе. - Отдайте  соседям,
пожалуйста.
     Изя с ужасом смотрел то на меня, то на Сашку.
     - Ты вытащил стекло из чужой машины?!!
     - Не на вашей улице.  Там,  за  углом,  -  сказал  Сашка.  -  Что  вы
переживаете? Никто не видел. И машина не бакинская, а  из  Кюрдамира.  Эти
спекулянты даже стекло искать не будут, а купят себе новую машину.
     - Боже мой! - снова стал раскачиваться Изя. -  Боже  мой!  Если  меня
завтра арестуют...
     - За что? - спросил Сашка Шах.
     - За то, что я украл стекло!
     - А разве это вы украли? - удивленно сказал Сашка.
     - Потрясающе! - раскачивался Изя. - Потрясающе!..
     - Слушайте, Изя. Это стекло на черном рынке стоит двести рублей. Я их
никогда не тибрил, ну, то есть, не воровал, потому что это бизнес ребят из
Черного города. Поэтому, если у вас спросят на автостанции, где  вы  взяли
стекло, скажите, что случайно купили в Черном городе. И все, и перестаньте
переживать, давайте лучше чай пить. Отнесите соседям эту присоску.
     И когда Изя вышел, Сашка сказал:
     - Мне нужно с вами поговорить. Но при Изе нельзя.  Может,  мы  пойдем
погуляем?
     - Пошли. Но нужно позвонить твоей матери, чтобы не  волновалась,  что
ты дома не ночуешь.
     - Обойдется, - жестко отмахнулся Сашка.
     Минут через десять, на ночной бакинской набережной  я  понял,  откуда
эта жесткость в его голосе. Тихо журчали полуопавшие  фонтаны  Приморского
бульвара, молча и бесшумно лежало за гранитной набережной Каспийское море,
пополам разделенное сияющей лунной дорожкой, пряно пахли олеандры, и аллеи
Приморского  парка  были  усыпаны  спелыми  ягодами  черного  и   зеленого
тутовника. Изредка на скамейках  под  обезглавленными  фонарными  столбами
угадывались в черноте ночи базальтово-застывшие фигуры влюбленных парочек.
Мы шли с Сашкой из аллеи в аллею, он рассказывал:
     - Я решил уехать из Баку. Совсем. Я люблю Лину,  и  она  -  меня.  Мы
хотим жить вместе. Всегда. Я сказал матери, что  хочу  уехать  с  Линой  в
Вильнюс. Я не могу  здесь  остаться.  Если  я  останусь,  я  завтра  опять
колоться начну, воровать в трамваях. Ведь тут это на каждом углу!  Я  знаю
всех, все знают меня, и мне от них не уйти. Или я пришью Мосола, или он  -
меня. Вчера утром я сказал это матери. Что  я  должен  уехать  с  Линой  -
насовсем. Я хочу снять в Вильнюсе комнату или квартиру,  мы  поженимся,  я
пойду на какую-нибудь работу и кончу вечернюю школу. А там - или институт,
или армия - будет видно. Короче, я попросил у матери  деньги,  хотя  бы  в
долг, две тыщи. Чтобы поехать в Вильнюс, найти квартиру, ну - чтобы начать
там жить. Так  вы  бы  видели,  что  началось!  Как  она  ее  обзывала!  И
"прибалтийская шлюха", и "распутная девка", и "проститутка"  -  ужас!  Что
она не для того меня  кормила  семнадцать  лет,  чтобы  отдавать  какой-то
шлюхе! Что лучше бы я остался в тюрьме! Что она сама  на  меня  в  милицию
донесет, чтоб меня опять посадили -  только  не  отдаст  этой  "развратной
девке". И все из-за чего? Из-за двух тысяч!
     - Подожди! Я не думаю, что это из-за денег. Просто вам по 17 лет, еще
рано жениться...
     - Это наше дело,  -  жестко  сказал  Сашка.  -  Это  наше  дело!  Нам
семнадцать лет, мы не дети, и мы уже живем как муж и жена.  Но  почему  мы
должны жить так, тайком, на чужих квартирах, на пляжах? Мы хотим жить  как
люди, нормально, нам нечего прятать. Что мы украли? Я ее люблю, она  любит
меня. И это все. Я попросил у матери две тысячи - я же знаю, сколько у них
с отцом лежит на книжке! Что они будут делать с этими деньгами?  Кому  они
копят?
     Он умолк. Мы шли вдоль яхт-клуба. На  фоне  черно-лунно-желтого  моря
острые  мачты  парусных  яхт  казались   поднятыми   в   небо   плавниками
доисторических рыб, и наши шаги мягко таяли в  тишине  южной  ночи.  Сашка
долго молчал, я не торопил его, я понимал, что  он  вытащил  меня  на  эту
прогулку не для того, чтобы пожаловаться на мать. Наконец, Сашка продолжил
- уже совсем другим, спокойным тоном:
     - Короче, денег она мне не дала. Даже на билет до Москвы. Но я достал
эти деньги. У Генерала. Конечно, такие деньги он даром  не  дает,  но  это
будет мое последнее дело. Я знаю, что вам нельзя об этом рассказывать,  вы
корреспондент газеты, но вы меня спасли, меня и Лину, и мне некого  больше
просить. Если что-то со мной случится, если  меня  заметут  и  посадят,  -
помогите Лине ждать меня, а? Поможете?
     - Что это за дело, Саша?
     - Я не могу вам сказать.
     - Как хочешь. Но это глупо. Ты доверяешь мне  самое  дорогое,  что  у
тебя есть - любимую девушку, и не  доверяешь  какую-то  темную  историю  с
Генералом. Как хочешь...
     - Хорошо, я скажу. Хотя  это...  Хотя,  конечно,  нельзя,  но  ладно!
Только дайте мне слово, что вы - никому! А то нас пришьют обоих. Дайте мне
честное слово!
     - Хорошо. Даю честное слово.
     - Генерал мне сказал: вот тебе  тыща  рублей  аванса,  а  еще  десять
получишь, когда сделаешь дело. А дело такое: отвезти в  Москву  чемодан  с
деньгами и в условленном месте обменять на рюкзак с наркотиками. Я привожу
туда деньги, а мне дают рюкзак  с  наркотиками.  С  рюкзаком  я  похож  на
студента, каких сейчас тысячи. Поездом привожу этот рюкзак в  Баку,  отдаю
Генералу и самолетом - опять  к  Лине.  Нужно  только  на  несколько  дней
устроить Лину в Москве в гостинице и придумать, куда я делся на три-четыре
дня. Вы можете мне помочь?
     Хорошенькая история! Корреспондент  "Комсомольской  правды"  помогает
нелегальным поставкам наркотиков! Впрочем, я для  того  и  нырнул  на  дно
бакинской жизни,  чтобы  выйти  на  эти  сферы.  Но  кто  знал,  что  круг
замыкается на Сашке  Шахе!  Конечно,  заманчиво  принять  участие  в  этой
операции, а потом описать ее в "Комсомолке", во втором очерке, но  тут  уж
точно Сашка Шах загремит на восемь лет в тюрьму. Нет,  остановись,  Гарин,
тебя уже однажды остановили в КПЗ, а на этот раз лучше  остановись  сам  и
останови этого парня...
     - Саша, - сказал я после паузы. - Давай начнем  с  самого  начала,  с
причины. Тебе нужны деньги, чтобы начать новую жизнь в Вильнюсе, так?
     - Я у вас денег одалживать не буду! - тут же сказал он.
     - Я тебе и не предлагаю. У меня нет таких денег. Хотя если бы были  -
почему бы тебе не взять? Но ладно, я не об этом.  Я  предлагаю  другое.  Я
беру тебе билет до Москвы. За счет редакции. Там, в "Комсомолке"  ты  дашь
мне интервью - расскажешь о себе все, что тогда  ночью  рассказал  в  КПЗ.
Если хочешь, мы в газете изменим тебе фамилию. В интервью ты скажешь,  что
отказываешься от своего прошлого, завязываешь, начинаешь новую жизнь.
     - Нет! Я ни кого стучать не буду!
     - Подожди, - сказал я с досадой. - Никто тебя не просит "стучать"...
     - Но я же должен называть ребят - с кем кололся, воровал...
     - Им тоже можно изменить фамилии, для читателя это все равно - Ашот с
тобой кололся или  Расим,  важна  суть.  После  этого  "Комсомолка"  берет
шефство над тобой и над Линой. В Вильнюсе через Литовское ЦК комсомола  мы
устраиваем вас в какое-нибудь общежитие, помогаем тебе с  работой,  играем
свадьбу - в общем, делаем из тебя газетного героя,  и  даже  первое  время
немного помогаем деньгами - от редакции, от ЦК комсомола. Это  я  беру  на
себя, - я уже представил, как будет смотреться  на  полосе  "Комсомольской
правды" интервью с бывшим наркоманом, полюбившим  вильнюсскую  девчонку  и
начавшего новую, честную, правильную  жизнь.  Еще  один  ударный  материал
Андрея Гарина, конечно, не такой сенсационный, каким мог бы стать очерк  о
тайных перевозках наркотиков, но тоже - ничего, в ЦК, в отделе  пропаганды
на Старой площади такие положительные материалы любят куда больше, не  зря
за  три  мои  очерка  мне  передали  благодарность   от   Замятина,   зав.
идеологическим  отделом  ЦК,  и  теперь,  когда  борьба   с   подростковой
преступностью и наркоманией стала чуть ли  не  государственной  проблемой,
пора  и  газете  заговорить  об  этом,  и  именно  такой  материал,  такой
положительный материал может прорвать табу цензуры на эту тему.
     Но я зря размечтался раньше времени. Сашка сказал:   -  Это  все  уже
поздно. Я уже взял у него деньги.   - Их можно отдать!
     - Нет. Дело не в том - взять или отдать. Я уже посвящен, понимаете? Я
два года работал на Генерала, но я не знал, что  он  приучил  нас  всех  к
наркотикам, чтобы нам же эти наркотики сбывать.  А  оказывается,  и  Толик
Хачмас, и Магомед Гоголь, и все остальные торговцы берут наркотики у  него
же, у Генерала. Раньше я этого не замечал, а теперь - знаю.  Даже  если  я
отдам ему сейчас все деньги - это неважно, это даже еще хуже, потому что я
еще не в замазке, а уже все знаю. Они меня пришьют в  два  счета,  если  я
выйду теперь из игры. Нет, я уже в этом деле, спасибо моей  матери,  -  он
саркастически усмехнулся. - Андрей, я вам  доверяю.  Если  вы  можете  мне
помочь - помогите, а нет - я вам ничего  не  говорил,  вообще.  Иначе  они
пришьют и меня и вас. Это не какой-нибудь Мосол со старым браунингом,  это
мафия, имейте ввиду.



                Глава седьмая. (Без заглавия, недописана)

     Назавтра я вылетел  в  Москву.  Саша  и  Лена  поехали  поездом  (так
приказал Генерал), чтобы избежать досмотра вещей, который ввели теперь  на
всех аэровокзалах.
     Передавая Саше чемоданчик с деньгами, Генерал поехал с ним на вокзал,
купил ему и Лине билеты на поезд номер 5  "Баку  -  Москва",  купированный
вагон, и распорядился чемоданчик с  деньгами  уложить  в  другой  чемодан,
побольше, с Сашкиными вещами, и держать этот чемоданчик под нижней полкой,
и с полки этой не вставать всю дорогу. По приезде в Москву прямо с вокзала
ехать в гостиницу "Турист", что за ВДНХ, в пятый  корпус,  там,  вложив  в
каждый паспорт по 25 рублей, получить  два  одноместных  номера  (получить
один номер на двоих, не имея в паспорте штампа о браке, у  нас  невозможно
ни за какие деньги!). И после этого сидеть в номере, ждать звонка.  Только
в крайнем случае, если не будет номера в гостинице или еще что - в этот же
день,  в  шесть  вечера,  подъехать  на  такси  к  кассам  цирка,  что   у
Центрального Колхозного рынка.
     Мне это все не  нравилось,  я  вообще  устал  от  этой  командировки:
сначала вершины Памира, самолеты с угольной  пылью,  ледники,  гляциологи,
маки и эдельвейсы, а затем с небесных высот - в бакинское КПЗ, мордобой  в
милиции, подводная охота, мимолетная шестнадцатилетняя нимфа,  четыре  дня
беспрерывного секса, и снова  -  наркоманы,  трамвайные  кражи,  драка  на
Песчаной Косе, пуля в двух сантиметрах от виска. Не слишком ли  много  для
каких-нибудь двадцати дней командировки? И еще за это же время передать  в
редакцию два очерка и вести этот дневник-повесть!
     Ладно, я отвлекся. На следующий день после драки на Песчаной  Косе  и
ночного разговора с Сашкой Шахом я вылетел  в  Москву.  Даже  не  зашел  к
бабушке на родную Бондарную улицу, а ведь специально из Ташкента  летел  в
Баку только только для того, чтобы  пожить  у  нее,  отдохнуть.  Отдохнул,
называется!..
     В Москве с аэродрома - в редакцию. В приемной главного  редактора  за
своим столом сидела секретарша Женечка. Женечке было под  сорок.  Как  все
секретарши, она любила комплименты и мелкие или крупные подарки. Я вытащил
из кармана шариковую авторучку в прозрачном розовом  корпусе  с  плавающим
внутри лебедем - производство бакинского ширпотреба, верх  художественного
вкуса.
     - Женечка, это как раз к вашим перламутровым ногтям, делают только  в
Баку.
     - Спасибо! - Женечка взяла ручку и  поманила  меня  поближе.  -  Поди
сюда.
     Я обошел стол,  подошел  к  Женечке  почти  вплотную.  Сверху,  через
строго-скромный мысик выреза ее официального  серого  платья  угадывались,
как сказал Жерар Филипп в фильме "Фанфан-Тюльпан", "два холма и между ними
лощина". Что-что, а грудь у Женечки была действительно  секретарская.  Она
перехватила мой взгляд, сказала укоризненно:
     - Андрюша!
     - Потрясающе! - нагло сказал я. - С  таким  бюстом  и  на  свободе  -
потрясающе!
     - Ты совершенно сдурел на своем Кавказе. Слушай, только между нами, я
вчера пробежала твой очерк про наркоманов - неужели это все правда? Это же
ужас!
     Ага! Значит, очерк уже у Главного.
     - И ты правда курил там с ними наркотики?  А?  Расскажи!  -  теребила
меня Женечка. - Это приятно? Ты привез хоть попробовать?
     - Женя!   -  теперь  я  перешел   на  укоризненный  тон.   -  Что  за
наклонности?! Попроси наших загранкоров - тебе из Нью-Йорка вышлют ЛСД.
     - Ладно! - отмахнулась она. - А продолжение будет?
     Ну, если секретарша Главного просит продолжение очерка -  можно  идти
спать спокойно. Я кивнул на обитую кожей дверь Главного:
     - У себя?
     - Нет. В ЦК с твоим очерком. Только я тебе ничего не говорила.
     - В ЦК - где? На Хмельницкого или на Старой площади? - я имел в виду,
поехал ли он в ЦК ВЛКСМ или сразу в ЦК КПСС, к своим покровителям Замятину
и Суслову, занимающимся нашей идеологией вообще.
     -  На  Хмельницкого,  -  сказала  Женя.  -  Ты  знаешь,  что  ты  уже
окончательно утвержден в пресс-группу Брежнева? От "Правды" три  человека,
от нас ты и Агарышев из иностранного  отдела.  Двенадцатого  инструктаж  у
Замятина и Суслова, 14-го обед у Брежнева, а 15-го отлет. -  И  схватилась
за трубку зазвонившего телефона: - Редакция...
     Я чмокнул ее куда-то выше уха и, размахивая  оттиском  своей  статьи,
пошел к себе. Все было замечательно. Очерк о гляциологах, 370  строк,  шел
на завтра, материал о наркоманах уже  вентилировался  в  ЦК  комсомола,  а
15-го я лечу в Вену на встречу Брежнева с Картером! Нет, мы им еще покажем
кузькину мать, этим бакинским милиционерам! Завтра я еще поеду на  вокзал,
встречу Сашку Шаха и уговорю его дать интервью газете. А после этого можно
и в Вену лететь...



                     Тот же вечер, 23 часа 50 минут.

     На этом рукопись Белкина обрывалась. Я отложил последнюю  страницу  и
задумался. Кое-что прояснялось, а кое-что запутывалось. "Генерал",  он  же
Гридасов, дал Сашке Шаху (он же  Юрий  Рыбаков)  чемодан  с  деньгами  для
обмена в Москве на рюкзак с опиумом или другим наркотиком.
     Но по каким-то причинам этот же Генерал оказался в Москве раньше Шаха
и был на Курском вокзале в  момент  приезда  в  Москву  Шаха  и  Лины.  Не
исключено, что передача наркотиков должна была произойти прямо на  вокзале
вместо гостиницы "Турист" или цирка на Цветном  бульваре.  Но  на  вокзале
оказался непредусмотрительный Белкин. Этого Белкина Генерал уже  видел  на
бакинском аэродроме и знал, кто он и что. Белкин мешал им,  путал  игру  и