Журналист для Брежнева или смертельные игры | |
Акеева в Москву, в Министерство промышленного строительства.
В бухгалтерии строительно-монтажного управления N 5 Управления
"Котласхимстройтреста" Светлов потратил еще не меньше часа, чтобы снять
копии со всех командировочных документов Виктора Акеева и установить таким
образом сроки его пребывания в командировках. По этим срокам выходило, что
Акеев больше живет в Москве, чем сидит в Котласе, и командировки ему часто
продлевают прямо в Москве, в Министерстве. Так, в последнюю командировку
он уехал еще в начале мая... Впрочем, главный инженер
"Котласхимстройтреста" Коган был Акеевым доволен:
- Не знаю, какой он боксер или там сварщик, но мне бы таких штук пять
толкачей - я бы комбинат раза в три быстрей построил. Он мне даже лимиты
на арматуру в Госплане вышиб, вы представляете?!.
Покончив с бумагами, Светлов ринулся назад, в аэропорт - он едва
успевал к последнему в этот день проходящему рейсу на Москву.
Как ни странно, в аэропорту Светлова ждал капитан Жариков. Светлов
удивленно взглянул на него, Жариков сказал хмуро:
- Разрешите несколько слов, товарищ подполковник?
- Да, конечно.
- Я по поводу Виктора Акеева. В конторе лагеря разговаривать было
нельзя, везде уши. А дело касается майора Смагина, начальника лагеря...
- Минуточку, я только закомпостирую билет.
Рейс "Печора - Котлас - Москва" опаздывал, как обычно. У них было
время поговорить.
- Смагин хочет выдать за Акеева свою дочь, - сказал Жариков Светлову.
- Она в него по уши влюбилась и крутит папашей, как хочет. Поэтому он и
расконвоирован, и на "химию" переведен. И сейчас они оба в Москве, в
гостинице "Пекин".
- Откуда вы знаете? - удивился Светлов.
- Как только вы уехали из лагеря, майор Смагин трижды заказывал
телефонный разговор с этой гостиницей, с дочкой. Думаю, он хочет
предупредить их о вашем визите сюда. Только телефон у нее в номере не
отвечает.
- Спасибо, пройдемте со мной, - Светлов спешно двинулся к почтовому
отделению котласского аэровокзала. Здесь стоял междугородний
телефон-автомат и Светлов тут же набрал по коду Петровку, 38, свой
служебный телефон и продиктовал своему заместителю майору Ожерельеву:
"Елена Васильевна Смагина, гостиница "Пекин", телефон поставить на
прослушивание, междугородние звонки не соединять, Смагину срочно взять под
наблюдение, с ней должен быть Акеев".
Безусловно, Акеев жить в гостинице не имел права, он был без
паспорта, но нелегально, за взятку мог ночевать и в "Пекине" у своей
любовницы.
- Спасибо, капитан, - сказал Жарикову Светлов. - Родина вас не
забудет. Я сообщу в ГУИТУ о вашем ревностном отношении к делу.
- Это еще не все, - все так же хмуро сказал Жариков. - Хотя у нас
лагерь образцово-показательный и на каждом шагу плакаты висят и лозунги
типа "Честный труд - дорога к свободе" и "Моральный кодекс строителя
коммунизма", а на самом деле это одна показуха. Смагин заигрывает с
зеками, либеральничает, оркестр тут организовал, и в результате - прошу
вас... - он открыл сжатый на протяжении всего разговора кулак. В его
жесткой ладони лежали две ампулы морфина. - Это морфий. Я реквизировал у
зеков во время последнего шмона. А вот это - упаковка, нашел в мусоре, -
Жариков достал из кармана кителя кусок картонной коробки. На фабричного
образца этикетке стоял чернильный штамп "Главное Аптечное Управление
г._Москвы" - Как видите, товар из Москвы. И я не сомневаюсь, что привозит
его будущий зять майора Смагина Виктор Акеев.
Н-да, подумал Светлов, очень, очень хочется капитану Жарикову стать
начальником лагеря, уж он тут наведет порядок! Светлов еще раз
поблагодарил капитана, сказал, что непременно доложит о его работе в
Главное Управление исправительно-трудовых учреждений, взял ампулы морфия и
этикетку и вылетел в Москву.
В это время, в Москве
Секретно Бригадиру следственной бригады
следователю по особо важным делам
при Генеральном прокуроре СССР
тов. Шамраеву И.И.
РАПОРТ
Сегодня, 6 июня 1979 года, мной, и.о. следователя по особо важным
делам при Генеральном Прокуроре СССР, и руководимой мною группой
оперативных работников линейного отделения милиции Курской железной дороги
произведен осмотр служащих Курской железной дороги, дежуривших в ночь
гибели гр. Ю. Рыбакова 26 мая с.г.
В операции приняло участие 32 сотрудника милиции, допрошены 214
человек на 27 станциях, разъездах и платформах Курской дороги от ст.
Серпухов до Москвы. Всем допрашиваемым лицам предъявлялись фото погибшего
Ю. Рыбакова и фототаблицы с портретами предполагаемых участников похищения
Рыбакова и Белкина - гр. С.Гридасова, В. Акеева, Г.Долго-Сабурова.
Результаты операции отрицательные: все опрошенные лица дополнительной
информации о гибели Ю.Рыбакова дать не смогли...
Энергии Пшеничного может позавидовать трактор "Беларусь" или танк
"Т-34". Сидя в Подольском отделении линейной милиции, он уже дописывал
этот рапорт, когда услышал голоса проходивших под окнами
железнодорожников:
- А чой-то они уборщиц не допрашивают? Уборщицы тоже по ночам
дежурять...
- А тебе больно надоть! - сказал другой голос, но Пшеничный уже
взвился со стула, подскочил к окну.
- Эй! Стой! Какие уборщицы?
Слава Богу, все подольские уборщицы жили "на колесах" - в вагонах,
что стояли в тупике неподалеку от станции. Был поздний вечер, уже давно и
я, и полковник Марьямов, и все помощники Пшеничного разъехались по домам,
но Пшеничный был человеком долга и отправился допрашивать уборщиц. И вот
когда он "снимал" чуть ли не последний допрос, в дело вмешался его
величество случай. Явился этот случай в лице вахтера вневедомственной
охраны Сытина, сожителя уборщицы, которую допрашивал Пшеничный. Слушая
вопросы Пшеничного, его настырное и дотошное: "Вспомните, дежурили ли вы в
ночь на 26-е мая?", Сытин, невзрачный маленький мужичонка, вдруг сказал:
- Слушай, паря, ты к моей бабе не приставай. Ты меня послухай. Я ту
ночь хорошо запомнил, потому шо был именинник, ты это можешь по моему
пачпорту сверить. А Паша тогда хворая лежала, по женской части, да. И ото
я замести нея в Царицыно дежурил. Токо я не по станции ходил, а гулял по
путям, с машинистами товарника калякал. Там у стрелки товарняк стоял с
"Жигулями", с новенькими, прямо с Тольятти гонют. Ото ж я с ними калякал,
а тута им зеленый дали, - и где-то часиков в двенадцать или в час ночи. И
токо им зеленый дали, а тут на путя какой-то парень выскакует с таким
чемоданишком в руках. И дышит, как-будто бег от кого-то, рубаха вылезла из
штанов. Чем, говорит, батя, в Москву добраться? Я говорю: шуруй, говорю, в
товарняк, счас отходит, на "Жигулях" и проскочишь. Ну он и запрыгнул на
платформу с "Жигулями". А токо товарняк тронулся, тут какая-то машина к
платформе поскакует, из ея два мужика: "Батя, не видал парня с
чемоданчиком?" - "А вам пошто?" - спрашую. "А он из больницы убег,
психический". А парень и правда не в себе был маленько, это я сам заметил.
А они промеж себя говорят: тута он должон быть, в товарнике, больше негдя.
И - зырк на товарняк вскочили уже на полном ходу почти...
РАПОРТ СЛЕДОВАТЕЛЯ ПШЕНИЧНОГО (продолжение)
...Дополнительный опрос уборщиц Подольского железнодорожного узла
показал, что в ночь с 25 на 26-е мая вместо заболевшей уборщицы Пелагеи
Синюхиной на станции Царицыно дежурил ее сожитель вахтер вневедомственной
охраны Николай Николаевич Сытин. Допрошенный мною Н.Н Сытин показал, что
между 0 часов и 1 часом ночи 26 мая с.г. он видел молодого парня с
чемоданчиком типа "дипломат" в руке, который сел в проходивший мимо
товарный поезд, и двух мужчин, гнавшихся за этим парнем и тоже вскочивших
на этот поезд. По предъявленным свидетелю фототаблицам гр. Н. Сытин
опознал в парне Юрия Рыбакова, а в его преследователях - разыскиваемых
нами Семена Гридасова и Виктора Акеева. Свидетель Сытин опознал названных
лиц по приметам, категорически. Протоколы допроса и опознания к рапорту
прилагаю.
6 июня 1979 г. И.о. следователя по особо важным делам
В. Пшеничный
Тот же день, 21 час 45 минут
СРОЧНАЯ ТЕЛЕФОНОГРАММА
Москва, Прокуратура СССР,
следователю Шамраеву
(копия - МУР, Светлову)
В результате проверки списков учеников школы N-171 г. Баку за
1967-1969 гг., фамилий, совпадающих с пассажирами ташкентского рейса, не
обнаружено. Завтра приступаем к розыску и допросу соучеников Белкина для
выяснения круга его школьных знакомств и связей. По заявлению бабушки
Белкина, гр-ки Белкиной С.М. и ее соседей, Вадим Белкин в мае месяце в их
доме не появлялся.
Уважением, Рогозин, Шмуглова
Четверг, 7 июня 1979 г. 3 часа 45 минут утра
Как сказал поэт, "этот день видал, чего не взвидят сто...".
Ночью меня разбудил телефонный звонок. Звонил Светлов из "Пекина":
- Девочка пришла пьяная и легла спать.
- Какая девочка? Куда пришла? - не понял я спросонок.
- Не к тебе, конечно. Лена Смагина, любовница Акеева. Приехала в
гостиницу "Пекин" косая в доску, ключом в дверь не попадает, и легла
спать. До этого, по сведениям Центрального телеграфа, ей дважды названивал
папа из Котласа. Но междугородние звонки я блокировал, ее с Котласом не
соединят. Поскольку ты старший в бригаде, я хочу знать: брать Смагину
сейчас и допрашивать или "повести" ее, понаблюдать?
- А ты как думаешь?
- Я думаю, взять мы ее всегда успеем. Но если она действительно
влюблена в этого Акеева, она может не расколоться и не выдать его. Поэтому
я хочу на другом сыграть. Я ей Ожерельева подставлю, когда она проснется.
Если ты не возражаешь, конечно. Он ей сболтнет что-нибудь лишнее, а мы
посмотрим на реагаж. А?
Я знаю этот излюбленный светловский прием. Иногда он называет это
"форсаж", иногда - "накрыть на стол", а вообще-то это самая настоящая
провокация: преступника провоцируют на саморазоблачающие действия. Ну что
ж, пусть попробует, наша этика (если только такая существует) в борьбе с
преступниками допускает и это.
- Хорошо, - соглашаюсь я. - Только не переигрывай и не тяни. Акеев
нужен срочно.
- А как по поводу Долго-Сабурова, племянника той старухи? Ты
собираешься тянуть эту линию?
- А как же! Я же тебе сказал: старуху кто-то придушил. В 5.50
приходит ташкентский поезд, мы с Пшеничным делаем обыск в вагоне
Долго-Сабурова.
- Ну так вставай. Уже 3.45.
Тот же день, 7 часов с минутами
Обыск мягкого вагона N-5 поезда N-37 "Ташкент - Москва" длится уже
больше часа и все впустую. Давно разошлись пассажиры, сам поезд уже
покинул Курский вокзал и стоит теперь на маневренных путях станции
Каланчевская, и проводники унесли в прачечную белье, а мы - я, Пшеничный и
три инспектора линейной милиции Курской дороги - все возимся с этим мягким
вагоном и Долго-Сабуровым. Инспекторы обыскивают вагон - тут простому
следователю не справиться, нужно знать устройство вагона, его тайники, а я
и Пшеничный допрашиваем Германа. Знал ли он, что у тетки есть фамильные
драгоценности? В каких был с ней отношениях? Когда узнал о ее смерти?
Герман Долго-Сабуров, тридцатилетний худощавый брюнет с острым лицом и
упрямым подбородком, нервничает, злится, но на вопросы отвечает точно, не
темнит. Да, о том, что у тетки есть какие-то фамильные драгоценности, знал
и знал, что она изредка продает какую-нибудь брошь и на эти деньги живет,
а на что еще жить старухе прикажете? Нет, он на эти ценности никогда не
претендовал, зачем, ему на жизнь и так хватает. О смерти тетки ничего не
знает, мы ему первые сообщаем. Кого он может подозревать в убийстве? Он
пожимает плечами - пожалуй, никого, хотя шут его знает, раньше у старухи
была куча ухажеров, она лет до семидесяти, если не больше, мужчинами
баловалась, так что, может быть, это кто-то из бывших... Но уж во всяком
случае, не он. Опознать ценности по фотографиям не может, потому что
никогда их не видел, тетка ему на показывала.
Инспекторы извлекли из холодильника и люка под полом вагона два ящика
фруктов и винограда, баранью тушу и деревянное ведерко, полное
янтарно-желтых сот меда.
- А фрукты зачем везете? - задаю я "умный" вопрос.
- Как зачем? Кушать. Разве в Москве достанешь такой виноград?
- А барана?
- На шашлык, для чего же еще?
- А мед?
- Мед алтайский. От любой простуды лучшее средство. А сотовый мед мне
от печени помогает, у меня холецистит.
Ну, что с него возьмешь? Я заканчиваю допрос и, не солоно хлебавши,
отправляюсь с Пшеничным в соседнюю с Каланчевской гостиницу
"Ленинградскую", в буфет - позавтракать. Сережа, водитель моей машины,
читающий "Анну Каренину", задает по дороге очередной вопросик:
- Игорь Иосифович, а где в Москве была гостиница или ресторан
"Англия"? В ней Оболонский обедал. Я вроде все московские кабаки знаю, но
"Англию"...
Я не знаю, где была "Англия", меня сейчас интересует не "Англия", а
"Пекин". Я связываюсь по радиотелефону со Светловым и узнаю, что Лена
Смагина еще спит, а в соседнем с ней номере уже поселился майор Ожерельев.
Тот же день, 9.30 утра
- Дураки и дешевки - вот кто курирует нас в ЦК! Похотливые бабники!
Шевцов, Титов, Павлов просто б... Доложить на Политбюро о реальном
положении дел. Восемь лет я требую, чтобы нам дали чрезвычайные полномочия
по борьбе с наркотиками - и что? Ни хрена! Страну раздирает наркомания,
триппер и проституция, но все делают вид, будто наша страна - одна большая
целка. Конечно! При Сталине было все чисто, при Хрущеве тоже, а теперь
получается, что откуда ни возьмись - сплошное ПИПядство, алкоголизм,
наркотики...
Никогда раньше, ни в одном официальном кабинете я не слышал таких
откровенный заявлений, перемешанных с совершенно беззастенчивым матом, да
еще из уст такой красивой, молодой и сохранившей отличную фигуру женщины.
Тридцатипятилетняя блондинка, бывший мастер спорта по художественной
гимнастике, Надежда Маленина, ныне майор милиции, начальник недавно
созданного при Главном Управлении БХСС отделения по борьбе со спекуляцией
наркотическими средствами и жена профессора Военной Академии Генерального
Штаба, пользуясь близостью своего мужа к Устинову, могла себе позволить
говорить то, что обычно мы произносим только дома, в тесном кругу очень
близких друзей, да и то после третьей или четвертой бутылки...
- Страну разворовывают снизу доверху, молодежь ни во что не верит,
подростки ширяются наркотиками, а газеты ПИПдят о процветании и поголовном
счастье. Нужна сильная власть! Средняя Азия, Закавказье, Крым - там уже
целые поля опиумного мака и конопли и целые мафии по продаже наркотиков. В
Симферополе у каждого телеграфного столба растет опиумный мак, разводят на
продажу. Смотри! - она перешла на "ты" так просто, словно знала меня сто
лет, хотя я узнал о ее существовании только час назад, когда решил
подключить к своей работе УБХСС: <УБХСС - управление по борьбе с хищениями
социалистической собственности> ведь Светлов привез из котласского лагеря
две ампулы морфия с точным адресом - "Главное Аптечное управление
г.Москвы". Выяснилось, что из-за угрожающего роста наркомании в стране
несколько месяцев назад при Главном Управлении БХСС создано специальное
отделение по наркотиками. Маленина повернулась к стене, на которой висит
карта СССР с разбросанными по югу страны флажками. - Смотри! Вот поля
опиумного мака в Туркменистане, Узбекистане, на Кавказе, в Крыму, в
Приамурье. Колхозные поля, государственные, для нужд медицины. Но ты
думаешь, мне дали эти данные официальные? Хрена! И Министерство
здравоохранения и Министерство сельского хозяйства жались, как жиды на
ярмарке. А почему? Потому что все куплены. Если есть поля колхозные, то
значит - тут же и личные, левые. У нас же везде воруют! Никто теперь не
работает там, где нельзя сПИПдить что-нибудь у государства! Я-то знаю, что
говорю, мне можешь поверить!..
Я внутренне улыбнулся. Уж где-где, а в ОБХСС знают об этом
действительно, не зря даже себя страхуют от взяточничества - следователи
здесь не имеют отдельных кабинетов, а сидят в комнатах по двое или трое,
чтобы предостеречь друг друга от взяток. Как будто нет других мест, где
можно получить в лапу солидный куш от махинаторов и подпольных воротил?!
Откуда тогда у обэхээсников отличные импортные костюмы, итальянская обувь,
болгарские дубленки и дефицитные продовольственные деликатесы? Контролируя
все сферы потребления, сотрудники ОБХСС сами стали элитной кастой сытых,
элегантно одетых ревизоров, обладающих вальяжной походкой и статью
респектабельных спецов. Тем контрастней была на их фоне матерящаяся
Маленина, сторонница военной группировки Устинова, пренебрегающая
взяточничеством и воровством благодаря генеральским пайкам своего мужа.
- Но это все лирика и ПИПдеж. А тебя интересует конкретно, что я могу
для тебя сделать. Две акции. И не столько для тебя, сколько для себя. Я к
этому Аптечному Управлению давно подбираюсь. Я в Госарбитраже нашла кипу
жалоб Сануправления Министерства Обороны, что военные госпитали получают
партии наркотиков с крупными невложениями ампул. В каждой упаковке - бой,
три-пять ампул разбиты. Поди проверь - разбились по дороге или с самого
начала в упаковку сунули битое стекло. Что я сделала? Внедрила своих людей
на фармацевтические фабрики, но они мне сигналят, что упаковщицы на
фабриках этого делать не могут физически - все на виду. Выходит, надо
делать ревизию центральных складов, а мне не дают: мол, нельзя прервать
снабжение больниц лекарствами. Но теперь я их поимею вот этими двумя
ампулами. Сейчас же закрою на ревизию все центральные склады. А вот с этим
гробом - когда ты будешь точно знать, был гроб с наркотиками или нет? Если
был, я смогу тряхнуть Среднюю Азию.
- Два человека из МУРа сидят в Баку со вчерашнего дня. Но сейчас они
заняты другим, а гробом займутся на днях - завтра, послезавтра.
- Надо же, придумали, паскуды, - наркотики в цинковый гроб запаять! -
восхитилась Маленина. - Между прочим, это я добилась, чтобы хоть в крупных
аэропортах были собаки, натасканные на наркотики. А то раньше вообще в
открытую возили и гашиш и опиум, просто в чемоданах. Но и теперь находят
выход - воском заливают брикеты анаши или чеки с опиумом, суют в соты или
в мед и - пожалуйста, ни одна собака запах не берет. Представляешь?
Я похолодел. Всего два часа назад, на Курском вокзале, в вагоне
Долго-Сабурова я видел бочонок "горно-алтайского" меда, а до того,
позавчера в квартире того же Долго-Сабурова, в холодильнике - еще ведерко
с таким же "медом". И - кретин стоеросовый! - поверил этому "племяннику" в
его больную печень!
Видимо, я так побледнел, что Маленина спросила:
- Что с тобой?
- Нет, ничего... - сказал я хрипло. - Я вспомнил, у меня срочное
дело.
10 часов 20 минут утра
Я выскочил от Малениной и почти бегом пересек тротуар к своей черной
"Волге". Рывком открыл дверь, плюхнулся на переднее сидение рядом с
водителем:
- Смоленская-Сенная, к кинотеатру "Стрела"! Быстрей!
Да, говоря попросту, меня провели, как профана. Дважды держать в
руках ведра с медом-опиумом и не проткнуть эти соты хотя бы вилкой! А
теперь - "Вперед, Сережа! Жми на газ!". Как же, будет тебя ждать этот
племянник бриллиантовой старухи...
Тем не менее я открываю портфель, вытаскиваю папку с бланками чуть ли
не на все случаи жизни - тут и постановление об аресте, и ордера на обыск,
и еще всяческие формы и формуляры - и наспех заполняю "Постановление об
обыске в квартире гр-на Долго-Сабурова по адресу Смоленская-Сенная, дом
23/25, кв. 17". Теперь мне нужны понятые. При всем том, что этот обыск,
как и предыдущий, далеко не законный, поскольку мы еще не можем предъявить
Долго-Сабурову никаких обвинений, я все же не могу нарушать закон на
каждом шагу, и хотя бы в чем-то обязан соблюдать форму.
- Тормозни у райвоенкомата, - киваю я Сереже на угловой кирпичный дом
неподалеку от "Стрелы". Здесь, у подъезда, толкутся бритоголовые
новобранцы, я забегаю к дежурному, тычу ему свое удостоверение прокуратуры
и говорю: "Срочно мне двух понятых! Любых! В секунду!". То ли мой тон
производит впечатление, то ли книжка, но он безропотно выкликивает:
- Захарьев! Купала!
И два молоденьких сержанта - Захарьев и Купала - поступают в мое
распоряжение, садятся в "Волгу".
- Пошел! - тут же командую я Сереже, и машина срывается с места.
Сержанты, молоденькие мальчишки, видимо, сразу после сержантской
школы, с любопытством озираются, спрашивают:
- А куда едем? Далеко?
Но не проехав и ста метров, машина тормозит, я приказываю:
- За мной! Быстро!
Лифт, как на зло, занят грузчиками мебели - кто-то из жильцов дома
завозит новый мебельный гарнитур.
Чертыхаясь, бегу на восьмой этаж, чувствую, что сердце сейчас
выскочит из груди, и на площадке седьмого этажа под выжидающими взглядами
молоденьких сержантов перевожу дыхание. Наконец - восьмой этаж, дверь
долго-сабуровской квартиры, я нажимаю на звонок, сержанты по всем правилам
милицейской науки становятся у стенки по обе стороны двери. Но никто,
конечно, не отвечает. Я жму звонок еще и еще раз, но - без толку, только в
соседней квартире на секунду высветляется звонок, но тут же и гаснет.
Роюсь в портфеле, вынимаю перочинный нож и, уже не цацкаясь, самым
варварским способом ковыряю дверь, отжимаю замок. Уже первого взгляда на
квартиру достаточно, чтобы понять: Долго-Сабурова мы вспугнули всерьез. В
квартире нет импортной звуковой аппаратуры, нет цветного телевизора, нет
западных журналов с голыми бабами и даже самиздатовской копии "Москва -
Петушки".
Я напрямую иду на кухню, открываю холодильник. Конечно же, никакого
меда нет, это ясно. Под недоумевающими взглядами сержантов я с досадой
пинаю ногой ящик с узбекским виноградом - тот самый виноград, который был
утром в поезде, - сажусь за стол и барабаню пальцами. Нужно успокоиться.
Что, собственно, произошло? Проводник Долго-Сабуров занимается незаконной
перевозкой наркотиков - это еще нужно доказать, но допустим. Допустим, он
действительно возит опиум из Средней Азии в Москву - какое это имеет
отношение к Белкину? К Акееву? К Генералу? К убийству старухи
Долго-Сабуровой? Если у него нет алиби - он был в рейсе, когда ее убили,
если мы его упустили с этим медом-опиумом, он чист. Он чист. И все-таки...
очень уж сильно он испугался, слишком сильно - как перед бегством или
арестом кинулся ликвидировать ценные вещи. Что он первым делом избавился
от наркотиков, в этом я не сомневался, еще когда гнал Сережу по Садовому
кольцу, но была все-таки надежда застать его дома, хотя бы застать дома и
на всякий случай отправить на пару дней в КПЗ. Теперь, глядя на эту
наполовину опустевшую квартиру с разбросанными вещами и следами явной
спешки, я понял: этот "племянник" обвел меня буквально на мякине - на
воске! - и ускользнул.
Я встал, прошел в спальню к телефону, и уже протянул руку к трубке,
как вдруг телефон зазвонил сам. Я замер. Брать трубку или не брать? Звонит
ли это сам Долго-Сабуров, проверяя, нагрянули ли мы с повторным обыском,
или кто-то звонит этому Долго-Сабурову? Как быть? Любопытство пересилило,
я снял трубку после четвертого гудка, промычал невнятно, будто спросонья:
- А?
- Алло, Герман! - сказал молодой женский голос.
- У-у? - издал я вопросительно.
- Ты что? Спишь, дарлинг?
- Угу, - подтвердил я мычанием.
- Ну так проснись, слушай внимательно. Проснулся?
Возле телефона лежал спичечный коробок, я достал спичку и чиркнул ее
совсем рядом с телефонной трубкой, чтобы там, на том конце провода, было
слышно это чирканье, и сказал, будто закашлявшись от первой затяжки
сигаретой:
- Угу! Кха! Кхм!
Кажется, это прозвучало убедительно, она сказала укоризненно и с
насмешливостью:
- Хоть бы в трубку не кашлял, жопа! Так вот, слушай. Катюха сказала:
сегодня МУР по всей Москве роздал фото боксера и старика. На вокзалах, на
всех выездах из Москвы. Позавчера - корреспондента, а сегодня боксера и
старика. Ты слышишь?
- Угу.
- Что "угу"? Что ты мычишь? - ее молодой, грудной голос стал
настороженно подозрительным, и я понял, что теперь мне придется что
называется "подать голос".
Я покашлял и сказал хрипло:
- Гхм! Кха! Горло болит. Ну?
На том конце провода повисла настораживающая тишина.
Терять было нечего, я спросил, чтобы не затягивать паузу:
- Ну? А что с корреспондентом?
Короткие гудки отбоя были мне ответом.
- Трубку не трогать! - приказал я наблюдающим за мною сержантам,
положил трубку рядом с телефоном и выскочил на лестничную площадку, нажал
кнопку звонка соседней квартиры - настойчиво, не отрывая руки. Снова
засветился глазок в двери, я крикнул:
- Прокуратура! Откройте! Мне нужно позвонить! Быстрей! Срочно!
Слышу, как там возятся с замками, и наконец замшелая старуха
приоткрывает дверь и я просто врываюсь в квартиру:
- Мамаша, извините, где телефон? - и уже вижу его сам, звоню на
Зубовскую, в секретный спецотдел Центрального телефонного узла: -
Дежурный? Пароль "Защита", заказ - Шамраев. Срочно: номер 244-12-90 с кем
соединен? Только в темпе!
До тех пор, пока вы не положили трубку на рычаг, телефон, с которого
вам звонили, не отъединяется, так устроена вся телефонная связь в Москве,
и это дает надежду "зацепить", запеленговать, откуда только что позвонили
"племяннику". Конечно, плохо, что я ее спугнул, конечно, плохо, что не
удалось затянуть разговор и узнать еще хоть что-то или хотя бы, жив этот
Белкин или нет, и плохо, что исчез племянник, но зато ясно одно: племянник
в этом деле! Племянник, боксер и какой-то старик - все связаны с делом
Белкина, каждый из них должен знать, где он.
Сегодня на руках у московской милиции три фото: Белкина, Гридасова и
Акеева. Боксер - это Акеев, а "Старик", следовательно, - новая кличка
Гридасова. Я пробую представить, выдумать, вообразить, кто же это звонил
сейчас "племяннику". "Катюха сказала: сегодня МУР по всей Москве роздал
фото боксера и старика". Значит, где-то в милиции какая-то Катя работает
на преступников. Красота! Не успеешь шагу ступить, а они все знают! Но
где? В каком отделении милиции эта "Катюха"?..
Ну, что они телятся, эти телефонные техники?
И словно в ответ на мои мысли, в трубке звучит:
- Вы слушаете? Номер 244-12-90 соединен с телефоном-автоматом у метро
"Университет". Отключать?
Телефон-автомат? Конечно, звонил профессиональный человек, такую не
подхватишь на простой крючок.
- Отключайте, - говорю я. - А номер 244-12-90 переведите на кнопку.
"Перевести на кнопку" на нашем сленге значит поставить на
прослушивание и магнитофонную запись всех разговоров, а также фиксировать,
откуда этот номер будут набирать.
- У вас есть санкция? - спрашивает меня дежурный секретного отдела.
- Считайте, что есть. У меня чрезвычайные полномочия от Генерального
прокурора. Я веду дело по заданию ЦК.
- Это все хорошо, но без санкции Петровки...
Недослушав, я бросаю трубку. С этими ПИПаками нечего терять время. Я
плетусь в квартиру Долго-Сабурова. Сержанты еще караулят лежащую на
тумбочке телефонную трубку, смотрят на нее издали в упор, словно она может
взорваться. Я подсаживаюсь к телефону и набираю первый номер - Петровку,
отдел Светлова.
- Дежурный старший лейтенант Красновский слушает! - звучит на том
конце провода.
- Это Шамраев. Где Светлов?
- Подполковник Светлов в Дежурной части на связи с гостиницей
"Пекин", товарищ Шамраев. Он вам срочно нужен?
- А что там, в "Пекине"?
- Объект вроде просыпается.
- Ясно. А где Пшеничный?
- Пшеничный здесь, в дежурной комнате, разбирается с двойниками
поданных в розыск.
Понятно, Пшеничному все время достается самая черная работа, взвалил
я на него действительно, как на лошака. Сейчас несколько тысяч фотографий
Белкина, Акеева и Гридасова находятся на руках у московской милиции,
сотрудников ГАИ и так называемых работников агентурной службы - стукачей,
тайных осведомителей, барменов в злачных местах типа пивного бара в
Сокольниках или на углу Пушкинской и Столешникова. И можно представить,
сколько людей, подозрительно похожих на разыскиваемых лиц, задерживают
сейчас на всех вокзалах, постах ГАИ, на улицах и в ресторанах и свозят на
Петровку к Пшеничному для проверки документов и достоверного опознания.
Конечно, рядом с Пшеничным сейчас должна сидеть Айна Силиня, художник
Синицын и вахтер Сытин.
- А что из Риги? От Барона?
- Оттуда звонили, что подполковник Барон выехал в Юрмалу. Они там
нашли свидетельницу, но она не хочет никуда ехать.
- Ясно. Записывайте. Срочно дать в розыск по Москве фото Германа
