Журналист для Брежнева или смертельные игры | |
вообще - опасен. Вот они и взяли их обоих. Ну, хорошо, допустим - я
более-менее выстроил логическую картину похищения - что мне это дает? Где
найти Белкина? Кто остальные трое? Этот Генерал уже шесть лет в бегах - он
и еще шесть лет может пробегать, как его искать? Нужно искать остальных
участников похищения, но как? где их приметы? Нужна Айна Силиня - черт
побери, в этой круговерти я забыл дать телеграмму в рижскую милицию, чтобы
ее срочно прислали снова в Москву...
Забывшись, что я не дома, достал сигарету, чиркнул спичкой и тут же
спохватился - неуклюжий черт! Но было поздно - Инна проснулась, проворно
вскочила с софы:
- Ой! Который час?
- Около одиннадцати. Инна, как фамилия вашего бакинского
корреспондента?
- Радий Свердлов. Вообще-то он Радий Аухман, но по материнской линии
Свердлов. А Вадик здесь его называет Котовским.
- Инна, можно я от вас позвоню?
- Да, конечно.
Я набрал междугороднюю, сказал пароль прокуратуры и попросил срочно
соединить с Баку, с корреспондентом "Комсомольской правды" Свердловым. И
сказал Инне:
- Инна, садитесь. Возьмите вторую рюмку. Это прекрасное вино "Черные
глаза", как раз сегодня приятель привез из отпуска. Я весь день таскал его
в портфеле, а теперь пригодилось. - И в телефонную трубку: - Алло! Товарищ
Свердлов? Беспокоят из прокуратуры Союза, следователь Шамраев. Извините,
что поздно звоню. С двенадцатого по двадцать третье мая у вас жил Вадим
Белкин. Я хотел бы узнать...
- Жил Бекин? - перебил недоумевающий голос. - У меня? Белкин? Я его
уже год не видел. С прошлого лета...
- То есть? - оторопел я. - Он был в Баку с 12-го мая.
- Да, я слышал, что он был в Баку вроде бы проездом. Но ко мне он не
заходил. То есть, может, он мне звонил, но я все время по районам мотаюсь,
сейчас ведь лето, много работы... - голос был извиняющийся, но твердый.
Вот тебе и раз!
- Хорошо, извините, - Я положил трубку, посмотрел на Инну.
Она не прикоснулась к вину, она так и стояла посреди комнаты,
освещенной лишь настольной лампой, и из этого полумрака на меня смотрели
черные и глубокие, полные тревоги глаза этой обиженной, явно брошенной
Белкиным, но все еще любящей его женщины.
- Что он сказал?
- Он сказал, что не видел Белкина с прошлого лета. Скажите, Инна,
Вадим Белкин - он вообще выдумщик? Да вы садитесь, попробуйте вино. Ну,
как?
- Вкусно, - сказала она, пригубив вино. - Выдумщик? Я не знаю. Когда
он рассказывал всякие истории из своих командировок, получалось очень
складно, как в книжке. И даже если это не было правдой, то хотелось, чтоб
было. А как вы думаете, он жив?
Вопрос был задан быстро, как выстрел в упор. Но что я мог ей сказать?
- Знаете, Инна, я скажу вам честно. Я бы сам хотел это знать. - Я
видел, что ее глаза сразу угасли, и поспешил добавить: - Но, Инна, я ведь
занимаюсь этим делом только один день. Всего-навсего с сегодняшнего утра.
И мы уже знаем, что Генерал - это некто Семен Гридасов, ему 53 года, рост
один метр 72 сантиметра, глаза блекло-голубые, ну и так далее. На него уже
объявлен всесоюзный розыск и кроме того, говоря между нами, с завтрашнего
дня во всех тюрьмах Союза будут опрашивать всех уголовников - знает ли
кто-нибудь что-нибудь об этом Гридасове. У нас это называется -
оперативный метод...
В ее глазах вспыхнула надежда и уважение к моей персоне, и я не
сказал ей, что всесоюзный розыск объявлен на этого Гридасова шесть лет
назад, а толку нет. Но, каюсь, уж очень хотелось произвести на нее
впечатление настоящего сыщика, а-ля актер Мартынюк из телесерии "Следствие
ведут знатоки". Интересно, что бы сказали эти "знатоки", если бы вдруг
выяснилось, что рукопись, в которой подробно описан целый ряд преступлений
- сплошные враки. Если Белкин не жил у Свердлова-Котовского, то не было
острова Рыбачий и шестнадцатилетней каспийской нимфы. Не было маскарада с
переодеванием Белкина в спортивные брюки и майку, "горки" с наркоманами,
погони на "Жигулях" за Мосолом и выстрелов на Песчаной косе. Не было
ночного откровенного разговора Белкина с Сашкой Шахом и - выходит, Белкин
не мог знать, что Рыбаков и Айна Силиня едут в Москву. Бакинская милиция
отрицает историю с гробом и арест Белкина, а корреспондент "Комсомольской
правды" Радий Свердлов вообще не видел Белкина в Баку. Так был ли Белкин в
Баку на самом деле или не был? Если бы не труп Рыбакова, если бы не
похищение Белкина Генералом Гридасовым, если бы Белкин не передал по
телефону из Баку в редакцию "Комсомольской правды" два своих очерка -
"Черные ледники" и "Бакинские наркоманы" и если бы не тревожные черные
глаза этой Инны, можно было бы спросить - да был ли вообще Белкин?..
Мы выпили с Инной еще по рюмке вина, договорились, что я буду держать
ее в курсе дела, а она - звонить мне, если узнает что-то новое. Взяв
рукопись Белкина, я ушел домой. На столе осталась недопитая бутылка моих
любимых "Черных глаз". Инна настаивала, чтобы я забрал эту бутылку с
собой, но я отказался.
- Допьем как-нибудь после, когда найдем Белкина. Мы ведь соседи, я у
Измайловского парка живу...
А потом я шел пешком от 12-й Парковой до Измайловской и думал об этой
Инне больше, чем о Белкине. Первый день следствия начался с "Черных глаз"
и кончился черными глазами. К добру ли это?..
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Вторник, 5 июня 1979 г., после полудня
В первой половине дня ничего интересного не произошло. Отправив
телеграмму в рижскую милицию о срочном направлении в Москву свидетельницы
Айны Силиня, я подробно проинструктировал двух улетающих в Баку
"архаровцев" Светлова: а) сверить полученный в Аэрофлоте список пассажиров
рейса "Ташкент-Баку" с архивом школы N-171, где учился Белкин; б)
исподволь, неофициально прощупать грузчиков бакинского аэропорта и
выяснить, была ли история с гробом; в) войти в контакт с бакинской шпаной
и навести справки о Генерале-Гридасове. Для двоих этой работы было больше,
чем достаточно, особенно если учесть, что действовать они должны были в
чужом городе без помощи местной милиции. Едва за ними закрылась дверь, я
занялся скучнейшей канцелярской работой, без которой не обходится ни одно
расследование дела, каким бы срочным оно не было.
Бакланов опять хотел вытащить меня в пивной бар, ему явно хотелось
потрепаться за кружкой пива о его новом деле, но мне было недосуг - я
корпел на планом расследования уголовного дела.
Бакланов ушел обиженный, я опять застучал на машинке, и в эту минуту
дверь с грохотом распахнулась, в кабинет буквально вломился Марат Светлов.
- Трижды в Бога, в душу, в холеру! - понес он с порога, потный,
взъерошенный, в расхристанной штатской рубашке. - На кой сдалась эта
работа?! Уже вышел на эту старуху, а она дуба дала! Офигеть можно!
Ничего не понимая, я смотрел на него, ждал, когда он выкипит. Минуты
через две он поостыл, и я услышал действительно "офигительную" историю.
Сегодня ровно в десять утра Марат Светлов, отправив двух своих
подчиненных в Баку, собрал остальных, чтобы дать им задания на день. В
основном, его второе отделение занималось раскрытием запутанных убийств и
других особо опасных преступлений, и поэтому тех "архаровцев", на ком
висели "мокрые дела", Светлов не стал трогать. А остальным, свободным -
было их пятеро, - Светлов роздал по пачке фотографий. Снимки были как из
музея - на каждой фотограф муровского НТО запечатлел броши, шпильки,
булавки, серьги и кулоны, найденные в "дипломате" Сашки Шаха-Рыбакова.
Светлов приказал своим сыщикам порыскать по московским скупкам золота и
драгоценностей и ювелирным магазинам и с помощью "своих людей" среди
фарцы, яманщиков, темщиков и прочей шушеры "примерить" эти драгоценности -
а вдруг кто-то назовет их владельцев. Каждому досталось по пять-шесть
периферийных магазинов, себе Светлов взял центр.
Доехав до Сретенки и приткнув служебную "Волгу" возле "Спортивной
книги", Светлов с чемоданчиком в руках прошествовал к дверям скупки золота
и бриллиантов, вызвал из-за стойки заведующего и заперся с ним в
клетушке-кабинете. Место было первым, поэтому завмаг как бы выполнял
функции эксперта-специалиста. Увидев тончайшую ювелирную работу - все эти
золотые броши, шпильки и кулоны, украшенные хризолитами, перламутром,
гранатами и бриллиантами явно музейного достоинства, Гильтбург всплеснул
руками:
- Марат Алексеич, где взяли? Музейные вещи... Нет, никогда не видел и
в руках ничего подобного не держал. Разве что во время войны, при
конфискации, но тоже не то было, не такая работа...
Короче, визит этот не продвинул Светлова к цели ни на миллиметр. Но
Светлов не сдавался. Он съездил на Старый Арбат в один из старейших
ювелирных магазинов, на Красную Пресню, в Столешников переулок, заглянул и
к экспертам музея Алмазного фонда, но кроме того, что эти драгоценности -
работа явно одного и не современного мастера, а по крайней мере, XIX века
мастера, - кроме этих общих данных, никто нечего сказать не мог. Даже
самым старым и опытным скупщикам драгоценностей в Москве эти броши и
кулоны никогда на глаза не попадались.
К двенадцати дня, прервав свое путешествие, Светлов пообедал в
ресторане Союза художников. Выйдя из ресторана на Гоголевский бульвар,
Светлов вдруг схватился за свою лысеющую голову: "Мама родная! Как же я
забыл?!". Он стоял возле старого дома, где знаменитая кропоткинская
булочная, и в этом доме чуть ли не с дореволюционных времен живет один из
искуснейших ювелиров столицы - Эммануил Исаакович Синайский.
Светлов почти бегом взбежал на второй этаж. Так и есть, вот
почерневшая медная табличка "Ювелир Э.И.Синайский". Светлов нетерпеливо
нажал звонок.
- Ма-а-ар-рат А-ле-ексе-ич! Да-ара-агу-уша! Какими судьбами? -
Высокий подтянутый старикан, одно лицо с Вертинским, широкими театральными
жестами обнимает старого знакомого, грассируя и чуть заикаясь.
И пока молоденькая пышечка ("Племянница, Марат Алексеич, племянница
из Владикавказа, не подумайте что-нибудь эдакое!") привычно сервировала
закуску под коньячок, водочку и наливку, Синайский, рассказывая какие-то
байки, которых он знал тысячи, рассматривал в лупу драгоценности.
- Послушайте, моой дрр-рагой, откуда эти сокр-ррровища? Поделитесь с
глупым стар-рр-рикашкой.
- Вы меня спрашиваете? - в тон ему ответил Светлов. - А для чего же я
к вам пришел?
- Нет, правда. Вы поймали какую-нибудь кр-рр-рупную золотую рр-рыбку?
- Мелких не ловим, Эммануил Исаакович.
- Да уж, да-аа-агадываюсь! А что же нужно от меня?
- Вы когда-нибудь видели эти вещицы?
- Ка-анкр-рр-ретный вопр-рр-росик, пр-рр-рямо скажем. Слушайте, Марат
Алексеевич, я от дел отошел, тихо себе живу на скр-рр-ромную пенсию и
оч-чень небольшие сбер-рр-режения. Конечно, некоторые вам скажут:
Синайский - жук, денег ку-рр-ры не клюют, обеспечил и детей и внуков и
пр-рр-равнуков! Какой-нибудь жлоб всегда найдется доносик настр-рр-рочить!
И - начнут тр-рр-рясти старика. Но я могу в этом случае рассчитывать на
вашу защиту от этой клеветы, Марат Алексеевич?
- Безусловно. - улыбнулся Светлов. Он был готов к этому торгу. Уж
если старик ставил какие-то условия, значит, знал что-то.
- Тогда выпьем, дар-рр-рагой. Р-рыбонька, племянничка моя золотая,
налей нам по рюмочке...
Они выпили за "др-рружбу и взаимопонимание". Затем Синайский сказал:
- Поскольку вы уже взяли последнего владельца этих драгоценностей, то
я не вижу причин скрывать предыдущего. Она-то уж во всяком случае честный
человек, и ее судить не за что. Живет себе на фамильные ценности,
припрятанные с прадедовских времен. Скромно живет, тихо. Одной такой
вещицы ей на год жизни хватает.
- Кто же это?
- Это моя самая стар-рр-ринная клиентка Ольга Петровна
Долго-Сабурова, ей теперь уже девяносто второй годок пошел, но она еще
очень бодра-с, оч-чень! У них в роду все были долгожители. Графского
происхождения потому что. Сестры ее младшие на военном кр-ррейсере уехали
в 17-м из Петрограда, и поныне здравствуют, а в Риме пансионат держат. А
она не поехала с ними, у нее фамильные ценности были где-то припрятаны.
Вот эти самые. Ни в одном музее не сыщете! Знаете, чья это работа? Их
крепостного ювелира Алексея Трофимова. Вот она на эти вещицы и живет все
годы пролетарской власти. С перерывом, конечно, с тридцать седьмого по
пятьдесят шестой. Тогда она была на казенном довольствии. А как выпустили,
так раз в годок, примерно, стала она меня к себе приглашать, на Мещанку. И
я ей эти безделушки оценивал. То есть, в те годы, может, и почаще, очень
она после лагеря к нашему брату-мужику была горячая, ну да теперь уже лет
десять как поостыла. Не так, чтобы совсем, но все-таки девяносто годов не
шутка-с! Налей нам, р-рыбонька, еще по р-рюмашке.
- А кто продавал для нее эти вещицы? Вы?
- Нет, батюшка, увольте. Я - нет. Она сама пр-родавала, я ей только
цену называл и имел свои комиссионные - три процента, как положено. Но
только моя цена была ответственная, покупатель ей в эту цену верил, это
она мне много раз говорила.
- А кто покупатель? Вы его знаете?
- Мар-рат Алексеевич! Тут у нас недопонимание. Я думал, что вы как
раз и взяли этого покупателя и, может быть, даже мне покажете. Я уж
сколько лет хочу посмотреть на человека, который, не торгуясь, берет по
моей цене все эти вещицы. Графиня от меня его все в секрете держит. А
теперь, выходит, вы сами его ищите.
- Ищем, - сознался Светлов. - Где она живет, ваша Долго-Сабурова?
- Н-да, накололи вы старичка, пр-рр-раво-слово. Графиня Ольга
Петровна Долго-Сабурова последние девяносто лет за вычетом годов
заключения живет в своем бывшем собственном доме на Первой Мещанской.
По-новому, это Проспект Мира, 17. Квартиру ей, можно сказать, от всего
трехэтажного дома оставили - только одну комнату на третьем этаже.
Извольте коньячку?
- Не обижайтесь, Эммануил Исаакович. Мне ехать пора.
- К графине? Не смею задерживать. Рр-рыбонька, налей посошок
Мар-рр-рату Алексеевичу...
Через двадцать минут Светлов был на Проспекте Мира, а еще через
десять минут выяснилось, что жилица квартиры-комнаты N-17 графиня Ольга
Петровна Долго-Сабурова скончалась неделю назад и квартиру теперь занимает
жэковский слесарь-водопроводчик Раков.
Светлов ринулся в ЖЭК, в кабинет начальницы:
- Где вещи старухи Долго-Сабуровой? Кто ее хоронил? Где ваш
слесарь-водопроводчик?
- Старуху хоронили мы сами, за счет ЖЭКа, - сказала дебелая
начальница ЖЭКа. - Где-то у нее есть племянник, железнодорожник или
бригадир поезда. Мы звонили ему, а он в рейсе. Пришлось самим отвезти ее
на кладбище, на Востряковское, на жэковские деньги.
- А вещи где ее? Как комнату можно открыть? Где ваш слесарь?
- Да какие там были вещи?! Матрац обделанный и тряпье старое. Не
знаю, может, Раков и выкинул уже все. Я его еле упросила эту комнату
взять, временно. Они теперь иначе как за двухкомнатную и работать не
хотят. Он вчерась вселялся...
Разыскав слесаря, Светлов и начальница вошли в комнату старухи
Долго-Сабуровой. Комната была пуста, если не считать полдюжины бутылок
водки, приготовленных к новоселью.
- А где ее мебель? Вещи?
- Мебель? - сказал слесарь Раков. - Рухлядь была, а не мебель! Седни
утром я все на свалку снес - альбомы всякие, Библию, матрац, мочой
вонючий. Все вчистую на свалку выгреб и окна пооткрывал, чтоб дух вынесло.
Вона эта свалка, пошли покажу.
Когда Светлов, слесарь и начальница ЖЭКа подошли к жэковской свалке,
они увидели пламя костра, в котором горели альбомы, Библия, тряпье, одежда
и грязно-серый матрац старухи Долго-Сабуровой. Вокруг веселились
ребятишки, тормошили этот матрац, чтобы он поскорей разгорелся. И тут на
глазах у Светлова произошло нечто. Обшивка матраца лопнула и... и к ногам
ребятишек покатились броши, кулоны, серьги, украшенные рубинами,
хризолитом, бриллиантами. Украшений было немного - всего семь штук, - но
за то какие это были изделия: ажурные, действительно музейные вещицы!
- Смотри! - и Светлов высыпал их мне на стол. - Ты видишь, какая
невезуха! Всего неделю не дожила старуха-графинюшка, ети ее мать! Мы бы
знали, кому она сбывала эти игрушки...
Я молча смотрел на него, потом сказал:
- Какого числа скончалась графиня, сэр?
- Двадцать восьмого мая. А что?
- А тебе не кажется это странным? Такая нелепая случайность: двадцать
шестого погибает Сашка Шах, у которого были проданные старухой кому-то
драгоценности. А через два дня ни с того, ни с сего умирает сама старуха,
у которой остальная часть коллекции.
- Ну, когда-то она должна была умереть? - Светлов уже догадывался,
куда я клоню, но сопротивлялся.
- Да, конечно, должна была, - говорю я, - но почему сразу после того,
как с частью ее вещей погиб человек? И что это за
племянник-железнодорожник, который не приехал на похороны тети? Это ты
выяснил?
- Выяснил. Долго-Сабуров Герман Вениаминович. Работает бригадиром
проводников на Курской железной дороге. Больше пока ничего не знаю.
- Уже немало.
Тут раздался телефонный звонок. Звонил Пшеничный.
- Игорь Есич, вы не могли бы подскочить на Курский, есть свидетель
похищения Белкина.
Я бросаю на Светлова короткий взгляд. - Сейчас подскочим, - говорю я
Пшеничному. - И у меня к тебе, Валентин, еще просьба. Запиши:
Долго-Сабуров Герман Вениаминович, бригадир проводников Курской жэдэ.
Наведи справки - каким рейсом ездит, график дежурств в этом месяце и
вообще все, что можешь.
15 часов 00 минут
Курский вокзал не только самый модерновый в Москве. Он соперничает с
Бухарестским за право считаться самым крупным вокзалом в Европе. Бесшумные
эскалаторы, сверкающие указатели, бесконечные ряды камер хранения и самые
длинные в мире очереди в билетные кассы. Сейчас, летом, вокзал гудит, как
армия на походе - тысячи людей снуют по залам и эскалаторам, сидят и лежат
на всех скамейках и креслах, на полу и в подземных переходах, и
стометровая змеевидная очередь стоит к женскому туалету.
Я и Светлов продираемся через чемоданы, тюки, мешки, ведра, корзины,
детей, стариков и пассажиров среднего транзитного возраста к отсеку с
табличкой "Линейный отдел милиции". Линейный отдел Курского вокзала
оказывается таким же зашарпанным, как и его собратья на Казанском,
Павелецком и всех остальных московских вокзалах. Ничего не попишешь,
такова уж специфика милицейской работы - превращать в хлев любое, пусть
самое современное помещение.
Стандартный зал дежурной части уставлен стандартными дубовыми
скамьями. На них жулье, воры, вокзальные пьяницы и проститутки,
спекулянты, обворованные и потерявшиеся пассажиры, зареванные дети. Одних
милиция задержала, другие сами пришли или привели кого-то. И все эти люди
галдят, требуют, оправдываются, матерятся и наседают на дежурного по
отделу - краснолицего, с тройным подбородком, капитана:
"Товарищ капитан, я уже третий день не могу в этом хаосе отыскать
свою жену, встали в разные кассы и потерялись. Может, ее ограбили, может,
еще хуже... Помогите найти, прошу вас..."
"Паслюшай, дарагой! Три мешка урюк вез, мой урюк, нэпродажний.
Дэвочку такой бэленький, такой харошенький папрасил: пастереги, дарагой, в
туалэт схадить нужно. И что думаешь? Через дэсять минут пришел - нет
дэвушки, нет три мешка урюк, нет чемодана. Как такой дэвушка поднял три
мешка - не понимаю..."
"Я им говорю: я в Одессу везу польскую косметику, для подруг. А они
налетели - продай, продай! Я не хотела продавать, а они просят: у нас
поезд уходит, ты еще купишь, у вас в Одессе все есть, а у них в Норильске
ничего нет... Ну, ладно, мне жалко их стало. А тут старшина приходит:
"Спекуляция!"..."
Ясно, что среди такого бедлама, когда каждый час пропадают и теряются
чемоданы, дети, невесты, мужья и жены, к заявлению Айна Силиня о похищении
ее жениха и еще какого-то корреспондента тут отнеслись, как и ко всем
прочим: мол, ничего страшного, найдется жених, наверно, водку поехал
пить...
Не успели мы со Светловым представиться дежурному капитану, как перед
нами словно из-под земли вырастает Пшеничный. Он утомлен, худые щеки
ввалились, глаза красные от бессонницы, но по тому, как держится, движется
и отвечает на вопросы, чувствуется, что он тут уже, как рыба в воде.
- Давно ты здесь? - спрашиваю.
- Почти сутки, со вчерашнего вечера. Идемте, - слегка волоча левую
ногу, Пшеничный приводит нас в угловой кабинет, мы закуриваем и он
докладывает о том, что ему удалось за эти двадцать часов.
...Искать свидетелей налета на Белкина и Сашу Рыбакова нужно было
среди тех, кто изо дня в день толчется на вокзальной площади. Носильщики,
таксисты, милиционеры, лоточники и спекулянты всякой мелочью. Среди них и
провел эти двадцать часов Пшеничный. Методично, как утюг, он "пропахал"
каждый квадрат площади, допросил, опросил и вытащил на душевный разговор
десятки людей - от диспетчера до торговцев мороженым и цветами. Упорно
веря, что в мире всегда есть пара глаз, которая видела именно то, что,
казалось бы, никто не видел, и чья-то память, которая помнит именно то,
чего не помнят другие, - Пшеничный, как по цепочке, шел от человека к
человеку, от десятков "не знаю", "не помню", "не видел" и "не слышал", к
старику-носильщику, который сказал, что он-то сам не был в тот час на
площади, но слышал, как гадалка Земфира пугала своих детей: "Будешь плохо
просить, отдам в санитарную машину, пускай вас тоже увезут, как этих
психов!".
Пшеничный бросился искать гадалку Земфиру и выяснил, что пару часов
назад ее в очередной раз задержали дружинники и вместе с ее восемью детьми
увели в линейный отдел милиции. Ребятам с красными повязками не
понравилось, что вразрез с официальной пропагандой, обещающей скорейший
подъем народного хозяйства и общее благосостояние трудящихся, Земфира
предсказала каким-то солдатам "войну с бусурманами" и невозвратную дальнюю
дорогу в чужие страны. При этом цыганка советовала всем веселиться сейчас,
до войны, и взимала за совет "пятерку".
Пшеничный прибежал в линотдел милиции как раз в тот момент, когда
гражданку Земфиру Соколову после двухчасового допроса водворяли в КПЗ.
Оказалось, что осуществить это не так просто - помощника дежурного,
который пытался затолкнуть цыганку в камеру, окружили ее восемь детей,
дергали во все стороны, шарили по карманам, наседали на плечи, притворно
плакали и всерьез кусались.
Пшеничный увел цыганку в "ленинскую комнату" милиции и там допросил.
Земфира помнила случай ареста двух психов и подтвердила, что "санитаров"
было четверо, и что машина, куда они затолкали "сумасшедших", была
санитарной. Но примет "санитаров" она не вспомнила, как ни старалась. Зато
сказала:
- Когда эта "санитарка" ушла, один алкаш сказал: "Берут людей прямо
как в 37 году!".
- Кто этот алкаш?
- Я его не знаю, но вижу тут каждый день - к Лидке за пивом ходит.
Лидка, продавщица пивного ларька у пригородных касс, по приметам,
которые назвала цыганка, сразу назвала Пшеничному алкаша, который был ему
нужен. "Лев Палыч вам нужен, ясно. Он к трем подходит, как часы, каждый
день. Ждите". Пшеничный высидел час у пивного ларька и дождался высокого
пожилого блондина с бидоном для пива. Это и был Лев Павлович Синицын,
преподаватель Суриковского художественного института, постоянный Лидкин
клиент. Налив пивца в бидон и взяв сверх еще кружку пива, Синицын с
достоинством отошел с Пшеничным в сторонку.
- Чем могу служить?
Пшеничный объяснил. Лев Павлович, задумчиво оглаживая ладонью пивную
кружку стал неторопливо рассказывать. Да, он помнит тот день. У него тогда
отпуск начался, и он пришел за пивом в неурочное время, с утра, только
отстоял еще перед этим очередь за хамсой в рыбном магазине. И вот, когда
он шел с этой хамсой и пустым бидоном мимо очереди на такси к пивному
ларьку, он вдруг увидел странную картину: к хвосту очереди подкатил
санитарный "рафик", остановился, из него вышли двое санитаров в белых
халатах и еще двое без халатов и тут же набросились на двух молодых людей
и девушку. Девушка не то вырвалась и убежала, не то они ее сами выпустили
- этого Синицын не помнил, как не помнил номера машины, но зато он хорошо
помнит, что именно поразило его в этой сцене больше всего. Нет, вовсе не
то, что среди бела дня людей опять хватают и это похоже на 37 год - этому
что удивляться? - сказал Синицын с грустной улыбкой. - "история
повторяется сначала как трагедия, а потом как фарс", - нет, его поразило,
что одним из санитаров был бывший чемпион Европы по боксу в среднем весе
Виктор Акеев. Хотя, впрочем, подумал он после, а почему бы бывшему боксеру
и не пойти работать санитаром в дурдом?..
Задержав Синицына, Пшеничный позвонил мне, и теперь свидетель Синицын
- высокий пожилой блондин с бидоном пива - сидел передо мной и Светловым в
линейном отделе милиции.
- Вы уверены, что был именно Виктор Акеев? Как вы его узнали? -
спросил я, когда Синицын в моем присутствии повторил свой рассказ.
- Но, уважаемый, я же рисовальщик! - сказал Синицын. - Этот Акеев
четыре года назад - до того, как стать чемпионом, - целый семестр
позировал моим студентам. Я не только его лицо, я каждую его мышцу сто раз
рисовал. А впрочем... Ну, как вам сказать? Тогда я был в этом уверен. Хотя
он и был в темных очках и кепке, мне показалось, что это он. Но шут его
знает...
- Подождите, Лев Павлович! - встрепенулся Пшеничный, до этого момента
гордившийся Синицыным как своей находкой. - Вы же тогда не сомневались,
что это был Агеев?
- Нет, я и сейчас не сомневаюсь, но...
- Но что?
- Но все-таки странно, конечно: чемпион-санитар...
Мы отпускаем свидетеля, я забираю у Пшеничного справку на бригадира
проводников Долго-Сабурова, которую он получил в отделе кадров управления
Курской железной дороги, и отправляю своего настырного помощника спать.
Двадцатичасовой рабочий день просто валит с ног, хотя он не признается в
этом и просит нагрузить его каким-нибудь новым заданием. Но я просто
приказываю ему ехать домой. Он живет в пригороде, в Мытищах, и собирается
ехать домой электричкой, и я представляю, каково ему сейчас тащиться в
переполненном поезде, и командирую своего Сережу отвезти его домой.
Между тем Светлов уже названивает в ЦАБ - Центральное адресное бюро,
- чтобы выяснить домашний адрес Агеева, и через минуту меняется в лице:
- Что значит "находится в заключении"?
Потом он слушает, что там ему отвечают, кладет трубку и говорит мне:
- Этот Акеев год назад выписан из Москвы в связи с осуждением и
направлением в места заключения.
Вот тебе и рисовальщик! Похоже, что двадцатичасовая работа Пшеничного
в минуту летит прахом, хорошо еще, что он уже уехал спать. Да я и сам не
хочу в это поверить, звоню в первый отдел МВД СССР и получаю точную
справку:
Акеев Виктор Михайлович, 1942 года рождения, последнее место работы -
тренер секции бокса детской спортивной школы Ленинского района,
проживающий Ленинский проспект 70/11, квартира 156, осужден Ленинским
райнарсудом г.Москвы 24 января 1978 года по статьям 191-1 часть 2 и 206
часть 2 УК РСФСР к трем годам лишения свободы и отбывает наказание в
колонии усиленного режима УУ-121 в городе Котласе Архангельской области".
Итак, старый рисовальщик обознался, не может этот боксер одновременно
сидеть в котласском лагере усиленного режима и разгуливать по Москве в
одежде санитара. А побег из лагеря наверняка был бы отмечен в первом
спецотделе МВД.
Тем не менее, если считать не по потерям, а по прибылям, теперь мы
знаем, что один из "санитаров" похож на бывшего чемпиона Акеева и это,
конечно, поможет составить его портрет - фоторобот. Светлов с довольно
кислым лицом принимает мое предложение пройтись с этим портретом по
автобазам санитарных машин и больниц Москвы. Конечно, этого маловато для
поиска - какая-то санитарная машина и некто, похожий на боксера Акеева, но
что поделаешь, других данных у нас пока нет.
Без всякого вдохновения, скорее понуро, чем с надеждой, принимаемся
изучать справку на гр. Долго-Сабурова, бригадира проводников бригады N-56
направления "Москва - Средняя Азия", выданную отделом кадров Курской
железной дороги. И в графе его дежурства неожиданно натыкаемся на
любопытную деталь: "Поезд номер 37 "Москва - Ташкент", 26 мая в
сопровождении бригады N-56 отправился в очередной рейс из Москвы в 5.05
утра". Переглянувшись, берем у начальника линейного отдела расписание
поездов и убеждаемся: поезд N-37 проходит через платформу "Москворечье" в
5.30 утра. А в шесть пятнадцать железнодорожник-обходчик нашел возле
платформы труп Рыбакова!
Светлов даже присвистнул - вот так раз! Больше того, из этого же
графика работы бригада Долго-Сабурова уясняем, что 24 мая, в день
нападения на Белкина и Рыбакова на Курском вокзале, Долго-Сабуров в рейсе
не был, отдыхал в Москве между поездами. Это заставило нас со Светловым
еще раз переглянуться - мы теперь почти не разговаривали, только
обменивались взглядами. Правда, в день смерти старухи-тетки племянник,
судя по справке, находился далеко от Москвы, подъезжал к Актюбинску, и это
несколько охладило наше воображение.
- Вот что... - сказал, прищурясь, Светлов уже в отделе кадров
