Детектив

     Как пошлый домашний пьяница.
     Когда я набрался достаточно  для  того,  чтобы  в  голове  помутилось
достаточно для того, чтобы перестать думать, я разделся  и  лег.  И  через
некоторое время - хоть и не скоро - я уснул.



                                    35

     Было три часа пополудни, и на ковре в прихожей моей  квартиры  стояли
бок о бок пять мест багажа. Там был мой желтый саквояж, хорошо  ободранный
с обеих сторон за время путешествий в багажных отделениях.  Там  были  два
изящных чемоданчика с инициалами "Л.М.". Там было нечто старое  черное  из
искусственной кожи с инициалами "М.Д.". И один из тех маленьких  картонных
чемоданчиков, которые можно купить в любой  хозяйственной  лавке  за  один
доллар сорок девять центов.
     Из дверей спальни появился доктор Карл Мосс, посылавший  проклятия  в
мой адрес, - у дверей его кабинета давно томился в  ожидании  целый  отряд
ипохондриков. Сладковатый запах его одеколона сшибал меня с ног. Остатками
сознания я пытался переварить  его  слова  и  потом  услышал  свой  голос,
спрашивающий, сколько времени понадобится Мерле, чтобы окончательно прийти
в себя.
     - Это зависит от того, что  именно  вы  имеете  в  виду  под  словами
"окончательно прийти в себя". У нее всегда будут нервы  не  в  порядке,  а
животные инстинкты слабо выражены. Она всегда будет дышать редко и пахнуть
снегом. Из нее бы получилась отличная монашка. Религиозные мечтания  с  их
ограниченностью, стилизованными эмоциями и суровой  целомудренностью  были
бы для нее спасением. В ином случае она, вероятно, превратится в  одну  из
тех  старых  дев  с  кислыми  физиономиями,  что  сидят   в   общественных
библиотеках и ставят штемпели в книжках.
     - Она не так безнадежна, - сказал я, но  он  просто  улыбнулся  своей
мудрой иудейской улыбкой и вышел в дверь. - И вообще, откуда вам известно,
что они старые девы, - добавил я, обращаясь к закрытой двери.
     Я  закурил  и  подошел  к  окну.  Вскоре  в  комнату  вошла  Мерле  и
остановилась,  глядя   на   меня   запавшими   глазами.   И   на   бледном
сосредоточенном личике ее не было никакой косметики - кроме губной помады.
     - Подрумяньтесь немного, - сказал я. - Вы похожи на Снегурочку  после
бессонной ночи.
     Она вышла в спальню и  подрумянилась.  Вернувшись  в  гостинную,  она
взглянула на багаж и мягко сказала:
     - Лесли дал мне два своих чемодана.
     - Да. Я осмотрел ее. Она выглядела очень  мило.  На  ней  были  рыжие
брюки с высоким поясом, бело-коричневая рубашка и  оранжевый  шарфик.  Она
была без очков.  Ее  огромные  ясные  синие  глаза  казались  еще  немного
сонными, - но не больше чем  можно  было  ожидать.  Волосы  ее  были  туго
зачесаны назад, и тут уж я ничего не мог поделать.
     - Я доставляю вам так много хлопот, - сказала она. - Ужасно стыдно.
     - Чепуха. Я говорил с вашими родителями.  Они  до  смерти  рады.  Они
видели вас только два раза за восемь лет и думали, что уже потеряли вас.
     - Я буду рада повидать их, - сказала она. -  Очень  мило  со  стороны
миссис Мердок отпустить меня. Она никогда не могла  долго  обходиться  без
меня.
     - Если нам есть о чем поговорить, - сказал я, - или  если  вы  хотите
что-нибудь сообщить мне, давайте сделаем это сейчас. Я не хочу ехать через
все Штаты с нервным расстройством на переднем сиденье.
     Она покусала костяшку пальца и два раза быстро взглянула на меня.
     - Вчера вечером... - она осеклась и покраснела.
     - Давайте используем еще немного старого  пороху.  Вчера  вечером  вы
сообщили мне, что убили Ваньера. А потом сказали, что не  убивали.  Я  это
знаю. Все в порядке.
     Она опустила руку  и  посмотрела  на  меня  серьезно  и  без  всякого
напряжения.
     - Ваньер был мертв задолго до того, как там появились вы. Вы пришли к
нему, чтобы отдать деньги за миссис Мердок.
     - Нет... за себя, - сказала она. -  Хотя,  деньги,  конечно,  платила
миссис Мердок. Я должна ей больше, чем смогу отдать когда-нибудь. Конечно,
она платит мне не так уж много, но это не...
     - То, что она платит вам за работу не так уж  много,  очень  для  нее
характерно, - грубо прервал ее я. - И то, что вы  должны  ей  больше,  чем
сможете отдать когда-нибудь, скорей, правда, чем  поэзия.  Как  бы  то  ни
было, все это теперь неважно. Ваньер  покончил  жизнь  самоубийством.  Это
скучно и окончательно. А все ваше поведение - в той или иной степени игра.
С вами случился нервный шок, когда вы увидели в зеркале его оскал, и  этот
шок вызвал  воспоминание  о  другом,  давнем  потрясении  -  и  вы  просто
инсценировали ситуацию по своему странному обыкновению.
     Она  застенчиво  посмотрела  на  меня  и   кивнула   медно-золотистой
головкой, как бы соглашаясь.
     - И вы не выталкивали из окна Гораса Брайта, - добавил я.
     Ее лицо передернулось и страшно побледнело.
     - Я... я... - Она зажала рукой рот и потрясенно уставилась на меня.
     - Я не говорил ничего, если бы доктор Мосс не уверил меня, что это не
повредит вам, и мы можем разобраться во всем прямо  сейчас.  Наверное,  вы
действительно верите, что убили Брайта. У вас был и мотив, и  возможность,
и, может быть, на какую-то долю секунды у вас  был  порыв  воспользоваться
этой возможностью. Но не в вашем это характере. В последний момент  что-то
произошло, и вы потеряли сознание. Он  действительно  выпал  из  окна,  но
вытолкнули его не вы. Вас заставили поверить в вашу виновность.  Это  было
сделано расчетливо, осторожно, с той спокойной  жестокостью,  какая  может
быть свойственна только определенного рода женщине по отношению  к  другой
женщине. При виде миссис Мердок сейчас вряд ли может прийти в голову мысль
о ревности - но это могло быть  мотивом.  У  нее  был  и  лучший  мотив  -
пятьдесят тысяч долларов  страховки,  все,  что  осталось  от  потерянного
состояния. Она  любит  своего  сына  странной,  дикой,  властной  любовью,
характерной для  таких  женщин.  Она  холодна,  зла,  беспринципна;  и  он
использовала вас без всякого  сострадания  и  жалости,  как  страховку  на
случай, если Ваньер когда-нибудь заговорит. Вы были для нее просто  козлом
отпущения. Если вы хотите изменить эту  серую,  лишенную  страстей  жизнь,
которую вы влачите, вы должны понять все и поверить  мне.  Это  трудно,  я
знаю.
     - Это абсолютно невозможно, - спокойно сказала Мерле, глядя на кончик
моего носа. - Миссис Мердок всегда была очень добра ко мне. Это правда,  я
не очень хорошо все помню... но  вы  не  должны  говорить  о  людях  такие
ужасные вещи.
     Я достал конверт, который нашел у Ваньера. Две фотографии и  негатив.
Я подошел к ней и положил снимок ей на колени.
     - О'кей, посмотрите  вот  это.  Ваньер  снял  это  с  противоположной
стороны улицы.
     Она взяла снимок.
     - Как, это же мистер  Брайт,  -  сказала  она.  -  Не  очень  удачная
фотография, правда? А это миссис Мердок - тогда она была  миссис  Брайт  -
прямо за ним. Мистер Брайт, кажется,  очень  рассержен.  -  Мерле  подняля
глаза и посмотрела на меня с каким-то тихим любопытством.
     - Если он здесь кажется рассерженным, - сказал я, то посмотрели бы вы
на него несколькими секундами позже, когда он шлепнулся.
     - Когда он - что?
     - Посмотрите же, - сказал я с ноткой отчаяния в  голосе.  -  На  этой
фотографии заснята  миссис  Элизабет  Брайт  Мердок,  выпихивающая  своего
первого мужа из окна офиса. Он падает. Посмотрите на положение его рук. Он
визжит от ужаса. Она стоит за ним, и ее лицо  искажено  ненавистью  -  или
чем-то вроде того. Вы что, не понимаете? Именно это доказательство  Ваньер
и держал у себя все эти годы. Мердоки никогда не  видели  этого  снимка  и
никогда по-настоящему не верили в его существование. Но он существовал.  Я
нашел его вчера, благодаря такой же чистой случайности, как та,  благодаря
которой его удалось сделать. Это  можно  расценить  просто  как  торжество
справедливости. Вы понимаете?
     Мерле еще раз посмотрела на фотографию и отложила ее в сторону.
     - Миссис Мердок всегда была очень добра ко мне, - сказала она.
     - Она сделала  из  вас  козла  отпущения,  -  скзал  я  неестественно
спокойным голосом, как режиссер  на  скверной  репетиции.  -  Она  хитрая,
жестокая, хладнокровная особа. Я отдам ей снимок. Я очень хотел бы  отдать
ей снимок в комплекте с крупнокалиберным ружьем на слонов. От  этого  меня
удерживает только мое хорошее воспитание.
     - Да, - сказала Мерле. - Это так. - И я видел, что она слышит  только
каждое третье слово и  услышанному  не  верит.  -  Вы  никогда  не  должны
показывать это миссис Мердок. Это страшно огорчит ее.
     Я взял фотографию, разорвал ее на мелие клочки и выбросил в  мусорную
корзинку.
     - Может быть, вы когда-нибудь пожалеете о том, что я это сделал. - Но
о том, что у меня есть негатив и еще один снимок, я умолчал. - Может быть,
однажды ночью - три месяца... три года спустя - вы проснетесь  и  поймете,
что я говорил вам правду. И, может быть, тогда вам захочется взглянуть  на
фотографию еще раз. Но я могу и ошибаться. Может быть, вас как  раз  очень
разочарует тот факт, что вы никого не убивали. Это мило.  В  любом  случае
это очень мило. Теперь мы спускаемся вниз,  садимся  в  машину  и  едем  в
Вичиту навестить ваших родителей. Не думаю,  что  вы  вернетесь  к  миссис
Мердок, но я и здесь могу заблуждаться. И больше об этом  мы  говорить  не
будем. Никогда.
     - У меня нет денег, - сказала Мерле.
     - У вас есть пятьсот долларов, которые послала вам миссис Мердок. Они
у меня в кармане.
     - Это ужасно мило с ее стороны, - сказала Мерле.
     -  О-о,  дьявольщина,  -  простонал  я  и  вышел  в   кухню   хватить
полстаканчика перед отъездом.
     Мне не полегчало. Мне просто  захотелось  вскарабкаться  по  стене  и
прогрызть себе выход в потолке.



                                    36

     Я отсутствовал десять  дней.  Родители  Мерле  были  робкие,  добрые,
спокойные люди, жившие в старом  домике  на  тихой  тенистой  улочке.  Они
поплакали, когда я рассказал им ту часть истории, которую  им  можно  было
знать. Они сказали, что рады возвращению дочери, что  будут  заботиться  о
ней, и сильно винили себя во всем - и я не мешал им это делать.
     Когда я уезжал, Мерле  в  домашнем  фартучке  раскатывала  тесто  для
пирога. Она вышла к двери, вытирая руки о фартук, поцеловала меня в  губы,
заплакала и убежала в комнату, после чего в коридоре появилась ее мать и с
доброй широкой улыбкой проводила меня и помахала вслед моей машине.
     Когда их домик исчез за поворотом, у  меня  возникло  такое  забавное
ощущение, будто я написал  стихотворение  и  оно  было  прекрасным,  но  я
потерял его и никогда больше не вспомню.


     По возвращении я позвонил Бризу и отправился к  нему  разузнать,  как
продвигается дело Филлипса. Они раскрыли его очень аккуратно, в правильном
соотношении используя жесткую логику  и  всегда  присутствующую  интуицию.
Супруги Морни  в  полиции  так  и  не  появились,  но  кто-то  позвонил  в
управление, сообщил о выстреле в доме Ваньера  и  быстро  повесил  трубку.
Эксперту совсем не понравились отпечатки пальцев на пистолете. Но в  конце
концов все согласились с  тем,  что  это  было  самоубийство.  Потом  один
следователь по имени  Лэки  из  Центрального  управления  решил  проверить
пистолет и обнаружил, что пистолет с таким описанием разыскивается в связи
с делом Филлипса. Хенч опознал его,  и,  что  гораздо  важней,  на  кольте
удалось найти половину отпечатка его пальца.
     Имея эту информацию, они еще раз проверили квартиры Хенча и  Филлипса
и нашли один отпечаток пальца Ваньера на кровати Хенча и один -  на  ручке
смывного бачка в туалете Филлипса. Они побегали по  округе  с  фотографией
Ваньера и выяснили, что его видели на улице дважды, а в боковой  улочке  -
по меньшей мере трижды. Странно, но в самом доме его никто не видел или не
признался в этом.
     Теперь им не  хватало  только  мотива.  Его  им  любезно  предоставил
Тиджер, арестованный в Солт-Лейк Сити  за  попытку  сбыть  дублон  Брэшера
коллекционеру, который решил, что монета подлинная, но краденая. В отеле у
Тиджера нашли дюжину таких монет - и  одна  из  них  оказалась  подлинной.
Откуда дублон появился у Ваньера, Тиджер не знал,  и  полиция  этого  тоже
никогда не узнала. Шума в газетах в связи с этим  делом  было  достаточно,
чтобы владелец прослышал о нахождении монеты и объявился. Но  владелец  не
объявился. Ваньером полиция больше не интересовалась  -  раз  он  оказался
убийцей. Его смерть так и оставили самоубийством, хотя некоторые  сомнения
на этот счет имелись.
     Тиджера вскоре отпустили, потому что вряд ли он знал об убийствах,  и
на него навесили только попытку мошенничества. Золото он покупал легально,
а изготовление вышедшей из употребления монеты законом не  преследовалось.
Штат Юта отказался с ним возиться.
     В признании Хенча они не верили ни минуты. Бриз  сказал,  что  просто
давил на меня на случай, если я что-то скрываю. Он знал, что я не  допущу,
чтобы невиновного держали за решеткой из-за меня. Но Хенчу в любом  случае
не повезло. Они поставили его по стойке смирно и навесили  на  него  и  на
итальяшку по имени Гаэтано Приско пять  вооруженных  нападений  на  винные
лавки, во время одного из которых был убит человек. Я  никогда  не  узнал,
приходится ли этот Приско родственником Палермо, - но  его  все  равно  не
поймали.
     - Ну как? - спросил Бриз, когда изложил все это.
     - Два вопроса не вполне ясны, - сказал я. -  Почему  Тиджер  бежал  и
почему Филлипс жил на Курт-стрит под вымышленным именем?
     -  Тиджер  бежал,  потому  что   старик-лифтер   сообщил   ему,   что
Морнингстара убили, и  он  почуял,  что  дело  пахнет  керосином.  Филлипс
воспользовался  именем  Ансона,  так  как  за  его  автомобилем   гонялась
налоговая инспекция, а он был практически нищ и в полном отчаянии. Это  же
объясняет и то, почему такой милый молодой болван, как он,  ввязывается  в
историю, которая кажется темной с самого начала.
     Я кивнул в знак согласия.
     Бриз проводил меня до двери. Он положил тяжелую руку мне на  плечо  и
крепко сжал его:
     - Помнишь, ты распинался о деле Кассиди перед нами со Спрэнглером той
ночью у себя в квартире?
     - Да.
     - Ты потом сказал Спрэнглеру, что никакого дела Кассиди не было.  Оно
было - только имя другое. Я его вел.
     Он снял руку с моего плеча, распахнул дверь и улыбнулся мне.
     - Что касается дела Кассиди, - сказал он, - и что я об этом  думаю...
я могу иногда навесить кому-то больше, чем он  заслуживает.  Что-то  вроде
выплаты с грязных миллионов пособия ломающимся на работе паренькам - вроде
меня... или вроде тебя. Пока.
     Была ночь. Я вернулся домой, влез в старую домашнюю одежду, расставил
шахматы, приготовил коктейль и разыграл одну из партий Капабланки.  В  ней
было пятьдесят пять ходов. Прекрасная, холодная, безжалостная игра,  почти
бросающая в дрожь своей молчаливой неумолимостью.
     Закончив партию, я подошел к окну и постоял немного, прислушиваясь  и
вдыхая аромат ночи. Потом я пошел на кухню,  сполоснул  стакан,  набрал  в
него ледяной воды и долго стоял возле умывальника, и пил  воду  маленькими
глотками, и смотрел в зеркало.
     - Ты - и Капабланка, - сказал я.