- Может и изгадил, пока не знаю. Я хотела понять - осталось у нас
что-нибудь, что еще можно изгадить? - она повела плечами, заползая
поглубже под одеяло. - И кроме того, действительно, было самое время, тут
ты оказался прав. Так или этак, но мы не могли снова стать тем, чем были.
Котятами.
- Ты довольна? - Джулия закрыла глаза. Фаррелл лизнул ее потную
спину, чуть ниже шеи. - Вкус у тебя, как у красной гвоздики. Крохотные
медовые взрывы.
Джулия положила руку ему на живот, под самые ребра.
- Тощий, - пробормотала она, и затем вдруг: - Джо? Ты помнишь, как мы
повстречались в Париже, я еще сидела в машине?
- Мммм. Я плелся по Мсье-ле-Принс, глядь, а у обочины ты сидишь.
- Мне полагалось на следующий день отправиться с двадцатью пилотами в
туристическую поездку, а я совершенно забыла о ней и ничего не
подготовила. Вот и сидела, думала, как жить дальше. И вдруг увидела тебя.
Выглядел ты кошмарно.
- Да я и чувствовал себя именно так. Плохая была зима. Больше я ни
разу не скатывался так низко и не влипал в такое количество неприятностей.
Во всяком случае, ни разу в одно и то же время. Я тогда сидел у тебя в
машине и это было самое теплое место, в какое я попал со времени приезда
во Францию.
Она погладила его, не открывая глаз.
- Бедный Джо в нью-йоркском пальтеце.
Крупный пушистый белый кот вспрыгнул на кровать и решительно
втиснулся между ними, изогнув спину и урча, как швейная машина.
- Это Мышик, - сказала Джулия, - Мышатина, старый слюнтяй. Сначала он
был Моше, но это ему не понравилось. Так что ли, старый прохвост?
Кот, разглядывая Фаррелла, потерся о ее руку.
- У тебя никогда не было кошек, - сказал Фаррелл. - Я вообще не помню
тебя с животными.
- Да он, строго говоря, и не мой. Достался мне вместе с домом.
Глаза ее открылись в нескольких дюймах от его - не карие и не совсем
черные, но полные вопрошающей, уклончивой тьмы, какой он больше ни у кого
не встречал.
- А ты помнишь, как я считала?
- Что? - спросил он. - Что считала?
- В машине, писала цифры на стекле. Один, два, три, четыре, вот так.
Помнишь?
- Нет. То есть теперь, когда ты сказала, вспомнил, но не
по-настоящему. Передвинь кота, прижмись ко мне.
Неожиданно Джулия протянула руку и выключила лампу. Сетчатка
Фаррелла, давно привычная к срочным мобилизациям, сделала, что смогла,
зарегистрировав резко контрастные черные волосы, разметавшиеся по плечам
цвета слабого чая, маленькую , ставшую почти плоской в движении грудь и
тень сухожилия подмышкой. Он потянулся к ней.
- Подожди, - сказала она. - Слушай, я должна рассказать тебе об этом
в темноте. Это я про себя тогда считала, срок месячных. Пыталась
сообразить, безопасно ли будет отвести тебя в мою комнату. Уж больно плохо
ты выглядел.
Белый кот заснул, но еще мурлыкал при каждом вздохе. Иных звуков в
комнате не было.
- Все утыкалось в один день - либо так, либо этак. Я очень ясно все
помню. А ты - совсем ничего?
Свет от автомобиля прошелся по дальней стене, по потолку отельной
комнаты Фаррелла, жемчужиной замерцало биде, и полупустой чемодан у
изножья кровати раззявился свежеразрытой могилой. Рядом с ним, за
мурлыкающим сугробом ({зимы в Париже грязны, воздух липок и стар})
возникало и пропадало круглое, смятенно-нежное эскимосское лицо Джулии,
как и сама она растворялась в мире и вновь возникала, как и он научился бы
с легкостью растворяться и возникать, если б не умер, если б прорвался
сквозь эту долгую, грязную зиму. Он сказал:
- Мне был двадцать один год. Что я тогда понимал?
Миг он ощущал дыхание Джулиии у себя на лице. Потом услышал голос:
- Я рассказала тебе все это только чтобы показать, что думала о тебе,
даже в те давние времена.
- Это приятно, - ответил он, - но лучше бы ты не рассказывала. Я ни
черта не помню ни о подсчетах, ни о чем другом, но ту зиму я хорошо
запомнил. Думаю, если бы ты отвела меня к себе, ты, может быть, изменила
бы весь ход мировой истории. Было бы, куда излить мои бессловесные скорби.
- Увы, - сказала она. - Увы, бедное пальтецо.
Она подцепила кота и ласково сплавила его на пол.
- Ну, иди ко мне, - сказала она. - Прямо сейчас. Это тебе за тот раз.
Официально. Старый друг. Старый не знаю кто. За тот раз.
Утром, когда он проснулся, рядом с ним в постели лежали доспехи.
Собственно, это была кольчуга, опустело опавшая, словно мерцающий панцырь
некоей жертвы железного паука, но пробуждющееся сознание Фаррелла заполнил
по преимуществу огромный шлем, деливший с ним подушку. Выглядел он как
большая черная корзинка для мусора с донышком, усиленным металлическими
распорками и с напрочь срезанным боком, вместо которого приклепали
стальную пластину с прорезями. Еще во сне он положил поверх шлема руку и
уткнулся носом в забрало - его прохлада и грубый, отзывающийся свежей
краской запах и пробудили Фаррелла. Он поморгал, оглядывая шлем, потер нос
и приподнялся на локте, озираясь в поисках Джулии.
Уже одетая, она стояла в дверном проеме и беззвучно смеялась,
приложив к губам пальцы - один из немногих отзвуков классических японских
манер, когда-либо замеченных в ней Фарреллом.
- Хотела посмотреть, что ты станешь делать, - переведя дух, сказала
она. - У тебя здорово получилось. Испугался?
Фаррелл сел, ощущая в себе сварливую обиду на дурное с ним
обхождение.
- Видела бы ты, рядом с какими произведениями искусства приходилось
мне просыпаться за последние десять лет, - он приподнял одну из складок
кольчуги, оказавшейся при всей ее тяжести на удивление текучей. - Ладно, я
свою реплику подал. Что это, черт побери, такое?
Джулия подошла и присела на кровать. От нее пахло душем и солнечным
светом, пушистая водяная пыльца еще лежала на волосах.
- Ну, вот это кольчужная рубаха, это бармица, она защищает горло, а
вот это для ног, поножи. Полное облачение, не хватает только боевых
рукавиц и стеганного гамбизона. И накидки. Обычно поверх кольчуги надевают
накидку той или иной разновидности.
- Из моих знакомых никто этого не делает, - сказал Фаррелл. Он
стукнул по шлему и тот отозвался возбужденно и нетерпеливо - как лютня,
когда он с ней разговаривал. Джулия сказала:
- Шлем не от этого облачения. Я его сделала довольно давно. А тебе
подложила для пущего впечатления.
Она улыбнулась Фарреллу, моргавшему, переводя взгляд с нее на шлем и
обратно.
- Кольчугу тоже я сделала, - продолжала она. - Угадай, из чего?
- Похоже на цепочки, которые пришивают вместо вешалок. Мне другое
интересно, зачем? Я знаю, ты все можешь сделать, но это несколько
ограниченная область приложения сил, - он еще раз ощупал посеребренные
звенья и вгляделся в них повнимательнее. - Господи-Боже, они же сварные.
Это ты тоже сама?
Джулия кивнула.
- Вообще-то это не вешалки, - она встала, ловко сдернув с него
одеяло. - Кто-нибудь говорил тебе, что у тебя совершенно бездонный пупок?
Он просто уходит вглубь, как черная дыра или что-то похожее. Вставай,
одевайся, мне пора на работу.
Стоя под душем, он сообразил, что она нарезала струны и из них
сделала кольца; за завтраком из апельсинов и английских оладий Джулия
подробно описывала, как она переплетала их - четыре кольца к одному - и
как один друг, которому она обставляла дом, научил ее сваривать кольца. Но
зачем или для кого она соорудила доспехи, Джулия не сказала.
- Долгая история. Расскажу, когда будет время.
Больше Фарреллу никакими подковырками ничего из нее вытянуть не
удалось. Он оставил эту тему и нарочно сказал: "Выглядит далеко не так
увлекательно, как работа с гончарным кругом", - позволив ей обратиться к
любимому предмету, к керамике. О керамике Фаррелл знал ровно столько,
чтобы иметь возможность задавать достаточно разумные вопросы, но ему
нравилось наблюдать за Джулией, когда она говорила о ремеслах, которыми
владела.
После завтрака он подвез ее до работы - в университет, где она делала
научные и медицинские иллюстрации.
- Поперечные сечения позвоночника, детальные изображения надпочечной
железы. Мне это нравится. И у меня хорошо получается.
Она работала здесь уже больше года.
- А красками ты больше не пишешь? - спросил он. - Придется отобрать у
тебя мольберт.
Пять лет назад, в Оберлине он сделал для нее мольберт, она тогда
вернулась на семестр в школу живописи. Джулия мельком улыбнулась, глядя на
свои руки.
- Да и никогда не писала, - сказала она. - Не умею. Я умею рисовать,
вот этим и занимаюсь.
Фаррелл сказал:
- Джевел, ты все умеешь. Это, может быть, жизнь мою переменило -
сознание, что ты умеешь все.
- Да какое там все! - резко выкрикнула она. - Жаль разрушать твои
иллюзии, но я уже бросила себя дурачить. Перестань, черт возьми, и ты
выдумывать меня - для этого тоже настало самое время.
Фаррелл услышал, как у нее перехватило горло, как клацнули зубы.
После этого Джулия молчала, пока он не остановил автобус у кампуса, так
близко к ее кабинету, как мог. Он открыл перед ней дверь и помог ей
спуститься на землю - это началось как рыцарская шутка, а закончилось тем,
что оба застыли среди куч волглых бумажных тарелок и драных политических
плакатов, положив руки друг дружке на плечи.
- И что будет дальше? - спросил он. - Кто мы теперь друг другу?
Джулия задумчиво ткнула его в живот.
- Господи, - сказала она. - Как подумаю, что могла прожить целую
жизнь, ничего не узнав об этом пупке.
Она одернула его рубашку и аккуратно заправила ее.
- Около полудня я выхожу на ленч, - сказала она.
- Я в это время буду искать работу. Давай встретимся за обедом.
- Рядом с "Ваверли" есть марокканский ресторан. Будем с тобой есть
кус-кус. Я ведь тебя знакомила с кус-кусом?
- На Рю-дю-Фуа. А ты знаешь, что мы никогда не ели дважды в одном
месте?
- Нет, - сказала она. - Серьезно?
Он кивнул, полагая, что Джулия рассмеется, но она выглядела
напуганной и печальной. Фаррелл сказал:
- Да будет тебе, все в порядке. Чего-чего, а ресторанов в Авиценне
хватает.
- Разве это порядок? - откликнулась она.
Отзвук боли в ее голосе был для Фаррелла столь же нов, как если б она
закаркала или заскулила.
- Бедное пальтецо, - сказала она, и стиснув его ладони в своих,
поднесла их к губам, глядя поверх них на Фаррелла насмешливо и изумленно.
- Ты только не выдумывай меня, вот и все, - сказала она. - В семь у
Фуада.
Нежно прикусив пальцы Фаррелла, она оставила его - смотреть, как
спокойные ноги уносят ее по гравиевой дорожке, а там и за дверь.
Мгновенная догадка, что он больше никогда ее не увидит, стеснила его
дыхание, совсем как вчера. {Все, что ты можешь - это раз за разом
смотреть, как кто-то уходит.} Вот почему, вопреки собственной воле,
вопреки тому, что он сказал Бену в бассейне, он все еще оплакивал -
по-дурацки, сам на себя негодуя - такое множество обреченных на гибель
ландшафтов, существ, способов существования, ни единого разу им не
виданных. {Ощущать утрату, знать, что мы теряем. Помнить. Быть может, это,
в конце концов, и получается у меня лучше всего. Надеюсь, что нет.} Он
залез обратно в автобус и поехал в холмы, к Бартон-парку, посмотреть, не
найдется ли в "Зоо" какой-либо работы.
VI
Работа нашлась только одна: шесть раз в неделю после полудня водить
по зоосаду имеющий обличие аллигатора электрический поезд, рассказывая
пассажирам о животных, которых они видят в пути. Фаррелл, питавший
надежду, что ему удастся пристроиться поближе к гориллам, тем не менее
привередничать не стал - все же работа была на открытом воздухе и в меру
бездумная. Он согласился начать в следующий понедельник и получил карту
маршрута и текст, который ему надлежало запомнить. В тексте наличествовало
пять с половиной подчеркнутых красным шуток.
Он думал переодеться, но добравшись до дому, обнаружил, что
подъездную дорожку перегораживает пожилой желтый "понтиак" с ржавой
вмятиной на переднем крыле. Припарковав Мадам Шуман-Хейнк кварталом
дальше, Фаррелл пошел к дому. Позади "понтиака", там, где он влетел на
дорожку, виднелись следы заноса, срезавшего два Беновых скворечника и в
клочья изодравшего небольшую купу дикого розмарина. Водитель, все еще
сидевший за рулем и бессмысленно тыкавший пальцем в кнопки на панели
управления, заслышав шаги Фаррелла, поднял глаза и распахнул дверцу.
- Привет, - сказал он веселым, немного мальчишеским голосом. -
Слушай, ты мою жену не видел?
Он был моложе Фаррелла - круглое, крепкое, с глубоким загаром лицо
под шлемом для серфинга на жестких белесых волосах. Бачки, густые и
колючие, немного темнее волос, но усы и вовсе бесцветные, сразу не
заметишь. Фарреллу бросилась в глаза кровоточащая нижняя губа.
- Не думаю, - ответил Фаррелл.
Молодой человек вылез из машины, как только Фаррелл с ней поравнялся.
Сбит он был основательно - почти с Фаррелла ростом, но фунтов на двадцать
потяжелее. Он сказал:
- Но ты ведь ее увидишь?
Фаррелл удивленно уставился на него. Молодой человек, улыбаясь,
придвинулся ближе.
- Я хочу сказать, раз ты сюда заявился, в этот дом, ты же увидишь ее,
так? Она ведь здесь работает, так?
- А-а, Сюзи, - не задумываясь, сказал Фаррелл и немедленно об этом
пожалел. Дружелюбное выражение молодого человека не изменилось, но как-то
застыло, словно он умер.
- Точно, Сюзи Мак-Манус, ты правильно понял. Добрая старая Сюзи. Ну,
а я Дейв Мак-Манус. Дейв Мак-Манус. Добрый старый Дейв.
Он стиснул ладонь Фаррелла и принялся трясти ее и тряс долго и
ласково, все время глядя Фарреллу прямо в глаза. Ладонь была холодной,
влажной и жесткой. Фарреллу и раньше приходилось сталкиваться с мертвецки
пьяными людьми, но не так часто, чтобы он опознавал их с первого взгляда.
Однако само это состояние было ему знакомо - товарняк, летящий, громыхая и
забавно мотаясь, от буйной веселости к слюнявой печали, набирающий
скорость, пока его несет сквозь бессмысленную ярость к дикой рвоте, а от
нее - движением гладким и почти беззвучным - в темные области озноба, пота
и слез и после без предупреждения снова наружу, туда, где все, наконец,
успокаивается в снежно-слепящем сиянии. Мак-Манус не покачивался, не
бормотал, от него и спиртным-то почти не пахло, но Фаррелл начал отступать
от него. С каждым его шажком улыбка Мак-Мануса становилась все щире.
- Я тебе больно не сделаю, - сказал он. - Я просто хочу повидаться с
моей женой, совсем как ты.
Он похлопал себя по карману ветровки, и Фаррелл увидел, что ткань ее
оттянута вниз и весомо покачивается.
- Проведи-ка меня туда. В дом.
Фаррелл еще отступил, норовя уйти за машину. Мак-Манус снова похлопал
себя по карману и покачал головой.
- Давай, пошли. А то там собака. Не хочется калечить собаку.
- Она натаскана на убийство, - предупредил Фаррелл. - Раньше служила
в армии, преподавала на курсах.
Он лихорадочно прикидывал, велики ли шансы, что Сюзи сегодня дома.
Мак-Манус сунул руку в карман и свистнул на две ноты. Фаррелл медленно
прошел мимо него и поднялся по ступенькам крыльца.
Брисеида встретила Фаррелла в дверях и нервно заскулила, заметив за
его спиной чужака. На миг Фаррелл увлекся безумным видением - как он
сгребает овчарку и швыряет ее в Мак-Мануса или хотя бы впихивает собаку
ему в руки. Но Мак-Манус находился слишком близко, а кроме того, Фаррелл,
хорошо зная свои физические возможности, понимал, что скорее всего
разорвет какую-нибудь важную связку или вывихнет спину. Мак-Манус
нагнулся, чтобы почесать у Брисеиды за ухом, и Фаррелл застыл, думая:
{Этого не может быть.} И тут из комнатушки, в которой стояла швейная
машинка, в прихожую вышла Сюзи с ведром и шваброй.
Увидев Мак-Мануса, она замерла на полувздохе, попыталась что-то
произнести, но закрыла рот и осторожно поставила ведро и прислонила швабру
к стене.
- Дейв, - сказала она.
Из разбитой нижней губы Мак-Мануса опять потекла кровь. Слезы
брызнули из его глаз внезапными страшноватыми струями, походя больше на
ружейную дробь, чем на капли влаги.
- Сука, сука драная! - заорал он, мягкий голос его треснул,
рассыпавшись визгливой щепой. - Сука, я люблю тебя!
Сюзи развернулась и бросилась в гостиную, а Мак-Манус, отпихнув
Фаррелла и дергая себя за карман, метнулся за ней. Он споткнулся о
Брисеиду и рухнул ничком, погребая под собой пистолет. Брисеида, и
вообще-то в любую минуту ожидавшая конца света, взвизгнула, подтверждая
худшие свои опасения. В поисках утешения она рванулась к Фарреллу, так
наподдав его, что он едва не свалился. Мак-Манус копошливо поднялся на
ноги и прыгнул в гостиную. Он разодрал карман, вытаскивая из него
пистолет.
- И часто ты выходишь встречать гостей? - спросил Фаррелл у Брисеиды.
В гостиной что-то с грохотом рухнуло, и Мак-Манус взвыл:
- Ну, дерьмо, меня потом не вините!
Фаррелл, переваливаясь и прячась за кресла, на корточках пробрался в
гостиную.
Сюзи наполовину взбежала по лестнице, но в тот миг, когда Фаррелл
увидел ее, вдруг остановилась, повернулась и медленно начала спускаться
назад, к Мак-Манусу, стоявшему среди черепков керамической лампы.
- Нет, - на удивление громко сказала она. - Нет, почему я должна
убегать от тебя?
Мак-Манус, до этого целившийся, держа пистолет обеими руками, теперь
опустил руку с ним вдоль тела. Впервые облик его стал обликом пьяного
человека. Он пожевал кровоточащую губу, посопел и пробормотал:
- Ну хорошо, ладно. Пошли.
Но Сюзи покачала головой и к изумлению Фаррелла улыбнулась.
- Нет, - снова сказала она. - Нет, Дейв. Иди домой. Я с тобой не
пойду и бегать от тебя больше не стану. Я только что поняла, что этого
делать не нужно. Это она меня научила.
- Сука, - прошептал Мак-Манус. - Сука, сука.
Фаррелл едва слышал его, да собственно, слова словно бы адресовались
вовсе не Сюзи, но кому-то иному, кого Мак-Манус вдруг вспомнил или
представил.
- Она тебя научила. Я ей башку к матери оторву, научила она.
Он поднял голову и вдруг улыбнулся, снова подхваченный знобливым
током опьянения.
- Я люблю тебя, Сюзи, - сказал он. - Ты знаешь, я тебя люблю.
Послушай, я выгоню Майка, ей-богу выгоню, насовсем, как ты хотела. Я ему
скажу: "Вали отсюда, парень, Сюзи возвращается".
Нечто, мелькнувшее в легком пожатии плеч и галантном взлете свободной
руки, похожем на чаплинскую отмашку, заставило Фаррелла на миг понять, что
могла полюбить в нем Сюзи.
- Но я не возвращаюсь, - негромко сказала она. Уже спустившись до
последней ступеньки, она оказалась на одном уровне с Мак-Манусом и
смотрела ему в глаза с хрупким, полным сострадания достоинством.
- Побереги себя, Дейв, - сказала она, - и все будет хорошо.
Она неожиданно наклонилась, поцеловала Мак-Мануса в щеку и шагнула
мимо него в сторону кухни.
- У меня еще уборка, - сказала она, - полы надо вымыть.
Впоследствии Фаррелл решил, что если бы не поцелуй, все могло бы
кончиться миром. Мак-Манус поморгал ей вслед и, казалось, не столько ушел,
сколько осел в себя, потирая челюсть, что-то бормоча и поворачиваясь к
дверям. Но тут его рука добралась до места, в которое Сюзи поцеловала его,
и он развернулся назад, рывком подняв пистолет и прицелясь ей в спину.
Фаррелл завопил, а Сюзи, оглянувшись, крикнула:
{- Мама, помоги!}
Звук от выстрела был такой, словно кто-то саданул бейсбольной битой
по полу гостиной. Фаррелл прыгнул через кофейный столик, но Мак-Манус уже
рухнул, не дождавшись его - вцепившись в собственную ногу и завывая так,
будто полоскал чем-то ужасным горло. В гостиной запахло подгоревшими
тостами. Сюзи бросилась к мужу, едва не наступила на пистолет и замерла,
будто олень под фарами, уставя взгляд куда-то мимо Фаррелла. На верху
лестницы стояла Зия.
В длинном цветастом платье, свисавшем с нее, как скатерть, и с
красным пластмассовым гребешком в руке. Воздух сгустился вокруг
уставившегося на нее Фаррелла, словно бы обернув его в дрянные пропотевшие
простыни. Лицо Зии было пустым, а голос ее, когда она обратилась к
Мак-Манусу, показался бесцветным и тихим:
- Встань. Встань на ноги.
Собственные ее ноги были босы, расставлены широко, ступни стояли
плоско, как хлебные доски.
- Он не может, - протестующе сказала Сюзи. - Он же поранился. Ему
нужен врач.
Она опустилась на колени рядом с задыхающимся, постанывающим
Мак-Манусом, делающим над собою усилия, чтобы не схватиться за рану
руками. Далекий тихий голос сказал: "На ноги", - и Фарреллу почудилось,
что два эти слова скрежещут, притираясь одно к другому, как мельничные
жернова. Мак-Манус примолк.
- Встань, - еще раз сказала Зия, и Мак-Манус каким-то образом
ухитрился подняться, напряженно перекосив раскрытый рот, как будто его
вот-вот вырвет. Пуля, судя по всему, пробила ему икру, крови натекло
относительно мало. Он слабо шевельнул губами, выговорив:
- Пистолет.
- Прочь отсюда, - сказал голос. - Никогда больше не приближайся к
этому дому. Никогда больше не приближайся к ней. Она под моей защитой, и
если ты потревожишь ее, ты умрешь. Она - одна из моих. А теперь уходи.
И снова вскрикнула Сюзи:
- Но он же не может, разве ты не видишь? Он не может идти. Нужно
вызвать врача.
Однако Зия как будто не слышала ее; она качнула непричесанной
головой, и Мак-Манус, точно марионетка на пружинках, сделал один
кренящийся шаг к двери. Лицо у Мак-Мануса было белым, как творог, резкий
запах его боли жег Фарреллу ноздри.
В дверях гостиной объявился вдруг полноватый мужчина, за которым на
цыпочках следовала Брисеида. Фаррелл признал в нем одного из клиентов Зии.
- Дверь была открыта, так что я вот... - произнес он, вглядываясь в
сцену с подобием равнодушного интереса, какое видишь иногда на морде
жвачного животного. Ничто в его круглом, веснушчатом, немного сморщенном,
точно вчерашний воздушный шарик, лице не позволяло даже на миг
предположить, будто он унюхал порох или увидел разбитую лампу и кровь.
Фаррелл, Мак-Манус и Сюзи, приоткрыв рты, уставились на него, но Зия
кивнула и совершенно нормальным голосом произнесла:
- Здравствуйте, Роберт, заходите.
Она отступила в сторону, пропуская его, и он, не оглядываясь,
поднялся по лестнице. Никто не сказал ни слова и не шелохнулся, пока
наверху не хлопнула дверь приемной Зии.
Сюзи, желая помочь, подобралась к Мак-Манусу, но он с силой оттолкнул
ее и, собрав воедино всю свою оглушенную мужественность, сделал шаг по
направлению к Зие. Сюзи он бросил через плечо:
- Ты бы лучше поднималась наверх, мужчина ждет.
Фаррелл с полной уверенностью ожидал, что он с голыми руками бросится
на Зию, но Мак-Манус, бесстрашно глядя на нее, лишь произнес медленным от
боли и одиночества необъятной ненависти голосом:
- Одна из твоих. Что же, готов поспорить, она освоила пару новых
фокусов с тех пор, как ты ее получила. Слушай, я бы тоже не прочь выучить
их, у меня найдется, чем заплатить.
Нога его подвернулась, хоть Фаррелл и не видел ничего, на чем бы он
мог подскользнуться, и Мак-Манус грохнулся перед Зией на колени у подножия
лестницы. Фарреллу померещился запах сырой земли, смятой травы, чего-то
похожего на кофе, похожего на мех мертвого животного. Он услышал, как
кто-то поскуливает, и поначалу решил - Брисеида, но тут же понял, что звук
исходит из его собственного горла. Остановиться он не мог.
Теперешние его ощущения не походили на оставленные в нем отражением
огромной женщины с головою собаки: может быть, сама Зия в этих ощущениях и
вовсе отсутствовала, ибо даже сознанию Фаррелла она представлялась
истершейся и истончившейся почти до прозрачности. Но на какое-то поистине
непереносимое мгновение - миг, на протяжении которого всякая вещь
оставалась еще не названной - он сознавал ее присутствие в мире с большей
силой, нежели свое. Он чувствовал, как она мерно дышит в лестнице и в
досках пола под его ногами; она обступала его своими стенами и комнатами,
шевелилась в камнях камина, глядя осколками лампы, разговаривая каракулями
солнца на ковре гостиной. Вне дома ее присутствие только сгущалось, да и
вовнутрь себя спрятаться от него не удавалось, ибо и там тоже была она,
хохочущая в его остове, дразнящая его атомы, заставляя их дробно биться
друг о друга, подобно игральным костям. К чему бы он ни обратился, всюду
он натыкался на ее страшную суть.
Рядом с ним Мак-Манус все более распластывался по полу, вытягивая
руки и ноги, словно гигантская стопа вдавливала его в пол. Затем, на
глазах у Фаррелла, нажим как будто ослаб, Мак-Манус медленно поднялся и
полузаковылял, полузапрыгал к выходу из дома, на каждом шагу с трудом
втягивая воздух. Сюзи дернулась - помочь, но женщина на лестнице взглянула
на нее, и Сюзи, прижав ко рту ладони, ушла на кухню. Фаррелл слышал, как
Мак-Манус, спотыкаясь, бессильно сквернословит под окнами, потом зарычал
двигатель "понтиака".
- Я так и не смог понять, что случилось, - сказал он. - С пистолетом.
Зия, похоже, пребывавшая в легком замешательстве, улыбнулась ему.
- Она назвала тебя {мамой}, - сказал Фаррелл.
Зия одернула спереди платье - нервная привычка слишком полной
женщины.
- Мне надо идти утешать бедного Роберта, - сказала она. - Он теперь
половину времени будет извиняться за то, что вошел, не постучав. Чем
застенчивей человек, тем с большей надменностью он взирает на себя самого.
Она шмыгнула носом и вытерла его тыльной стороною ладони, - уже пару
дней ее мучил насморк.
Фаррелл смотрел, как она поднимается по лестнице, по-отдельности
одолевая каждую из ступенек, - добравшись доверху, она остановилась и
сердито вздохнула. Подошедшая Брисеида сунула морду ему в ладонь. Фаррелл
рассеянно потрепал ее по носу и сказал:
- Все в порядке, не бойся.
Но Брисеида чуяла порох и кровь и потому просто плюхнулась на пол,
слишком умученная сложностями человеческого существования, чтобы найти в
себе силы хотя бы скулить. Фаррелл посоветовал ей:
- Не думай об этом и все. Бери пример с меня: будь просто собакой.
Он вывел ее наружу, оба присели на переднем крыльце, Брисеида сразу
отыскала любимое полотенце и несколько раз придушила его, пока Фаррелл
играл ей одну из песен Генриха VIII.
VII
Рекорд взаимотерпимости составлял у Джулии с Фарреллом немногим
меньше пяти дней кряду - они установили его почти восемь лет назад в
Нантакете. Шестой их совместный день они отпраздновали, снова отправившись
в марокканский ресторан, где ели кус-кус и пили теплое, горьковатое
шампанское. Первую половину обеда Фаррелл занимался тем, что играл
пальцами Джулии и улыбался, а вторую бурно и беспорядочно рассказывал,
насколько хватало слов, о Бене, Зии и человеке, пришедшем навестить Сюзи.
Джулия слушала его молча, внимательно, но с ничего не выражающим лицом,
слушала, пока Фаррелл не прикончил шампанское и не исчерпал
изобретательности по части обхождения с ее пальцами и фраз, пригодных для
описания Зии, стоящей на лестнице босиком и в цветастом платье.
- Она просто-напросто живет во всех комнатах сразу, - сказал он. -
Везде и всюду.
Джулия медленно произнесла:
- А ты, значит, после этого помылся, надел чистую рубашку, встретился
со мной, и мы пошли обедать. И говорил ты все время только о нас с тобой.
Господи-Боже, ты балабонил о "Барни Миллере" и о том, как повстречал
бывшего мужа моей сестры...
- Я думал, ты мне не поверишь, - сказал Фаррелл. - Ты поверила? Ну,
скажи, что ты вправду поверила хоть одному слову из всей этой белиберды,
которую я на тебя вывалил? Это же почище летающих тарелок. Ну, хотя бы
одному слову?
Ему пришлось еще раньше отпустить ее пальцы, чтобы с пущим удобством
размахивать руками. Теперь Джулия, перехватив их, с серьезным видом
окунала его пальцы в кус-кус и грациозно облизывала один за другим, не
спуская глаз с лица Фаррелла. Она сказала:
- Я не верю словам. Я верю тебе. Это разные вещи.
- То есть я галлюцинирую, но не вру. Замечательно. Умница, Джевел.
- То есть ты перетрусил, - сказала она. - Я еще ни разу не видела
тебя испуганным, даже в Лиме. Не то чтобы ты был таким уж отчаянным
героем, но обычно происходящее до того тебя занимает, что страха ты просто
не замечаешь. А на этот раз ты его заметил. И то, что ты видел, ты видел
на самом деле.
Фаррелл вздохнул и пожал плечами.
- Может и так, но я теряю подробности. Что-то такое я знаю, но оно
ускользает от меня, уползает все дальше от моего сознания, норовя
возвратиться к ней. Сейчас я уже не помню, как все происходило, знаю
только - случилось то-то и то-то, да и представление о случившемся тоже
уже изменилось. Не знаю я, что я там видел.
- А как насчет Сюзи? - спросила Джулия.
Фаррелл горестно закатил глаза.
- Она была ошеломлена, она была в ужасе, у нее была истерика, и кроме
того, каждый раз, как случалось что-нибудь важное, она смотрела в другую
сторону. Так она, во всяком случае, говорит, и сейчас я уже верю, что это
чистая правда. Джевел, на тебя люди смотрят.
Джулия с удовлетворением покивала, улыбаясь, насколько позволяли его
пальцы. Оффициант в тюрбане, словно играя в фрисби, смахнул с их стола
тарелки и мгновение спустя, прилетел назад с чашечками кофе, горячего и
тягучего, как лава. Фаррелл сказал:
- Пистолет сам собой повернулся у него в руке. Он не выпускалего и,
видит Бог, держал крепко. Сюзи крикнула: "Мама", и пистолет вильнул,
нацелился и прострелил ему ногу. Я все жду, когда я и это забуду.
- А что случилось с пистолетом потом? - Фаррелл снова пожал плечами.
Джулия нетерпеливо и требовательно спросила: - Ну хорошо, что вообще
