Росс МАКДОНАЛЬД
ОСЛЕПИТЕЛЬНЫЙ ОСКАЛ
1
Я увидел ее, поджидающую у дверей моей конторы. Она была коренастая,
среднего роста. На ней был свободного покроя голубой жакет с голубым
закрытым джемпером и накидка из голубой норки, которая не могла смягчить
очертаний ее фигуры. У нее было широкое, сильно загорелое лицо и черные,
коротко подстриженные волосы, еще больше подчеркивающие мальчишеские
черты. Эта женщина была из тех, кто в половине девятого утра всегда на
ногах, если только не были на ногах всю ночь.
Пока я отпирал дверь, она стояла поодаль и смотрела на меня снизу
вверх с видом ранней пташки, выбирающей себе червяка нужного размера.
- Доброе утро, - сказал я.
- Мистер Арчер?
Не дожидаясь ответа, она протянула мне похожую на обрубок коричневую
руку. Ее пожатие было крепким, как мужское. Освободив руку, она просунула
ее под мой локоть, втолкнула меня в мою собственную контору и закрыла за
собой дверь.
- Очень рада вас видеть, мистер Арчер.
Она уже начинала меня раздражать.
- Почему?
- Что "почему"?
- Почему вы рады меня видеть?
- Потому что... Давайте-ка сядем поудобнее, чтобы нам можно было
потолковать.
Не обладая шармом, она вызывала своей настойчивостью лишь тревогу.
Она устроилась в кресле возле двери и оглядела приемную. Комната была
небольшая и плохо обставленная. Женщина, видимо, отметила эти
обстоятельства, но реагировала на это лишь тем, что крепко стиснула перед
собой унизанные кольцами пальцы. На каждой руке было по три кольца, а в
них большие бриллианты, которые выглядели настоящими.
- У меня есть для вас работа, - сказала она, обращаясь к стоящей у
противоположной стены продавленной софе, покрытой зеленой имитацией кожи.
Ее манеры изменились. От девичьей живости она перешла к мальчишеской
серьезности.
- Это небольшое дело, но я хорошо вам заплачу. Пятьдесят в день
достаточно?
- Плюс расходы. А кто вас ко мне направил?
- Никто. Да садитесь же! Ваше имя я знаю годы, просто годы.
- Тогда у вас есть передо мной преимущество.
Ее взгляд снова обратился ко мне. От небольшой экскурсии по моей
приемной он немного состарился и утомился. Под ее глазами темнели
коричневато-оливковые круги. В конце концов, она, может быть, и в самом
деле не спала всю ночь. Выглядела она лет на пятьдесят, несмотря на свои
девичьи и мальчишеские замашки. Американки никогда не стареют, они лишь
умирают, и в глазах ее я прочел порочное знание этой истины.
- Зовите меня Уной, - сказала она.
- Вы живете в Лос-Анжелесе?
- Не совсем. Но неважно, где я живу. Я скажу вам, что нужно делать,
если вы хотите, чтобы я перешла к сути дела.
- Если вы не перейдете, я этого просто не переживу.
Ее твердый сухой взгляд ощупал меня почти осязаемо и остановился на
моем рте.
- Выглядите вы отлично. Но мне вы кажетесь каким-то голливудским.
У меня не было настроения выслушивать комплименты. Грубоватость ее
напряженного голоса, смесь заискивания и дурных манер беспокоили меня.
Казалось, будто я говорил с несколькими людьми одновременно, и ни один из
них не раскрывался до конца.
- Это защитная окраска. Слишком разных людей приходится встречать.
Она не покраснела. Ее лицо застыло на мгновение, и только лишь. Та ее
часть, которая была несовершеннолетним юнцом, сделала мне замечание:
- У вас случайно нет привычки перерезать горло своим клиентам? А то у
меня есть кое-какой опыт в отбивании к этому охоты.
- С детективами?
- С людьми. А детективы тоже люди.
- Вы сегодня просто начинены комплиментами, миссис.
- Я же сказала: зовите меня Уной. Я не гордая. Могу ли я сказать вам,
что надо сделать и что установить? Вы можете взять деньги и приняться за
дело?
- Деньги?
- Вот.
Она вынула из голубой кожаной сумочки банкноту и бросила ее мне с
таким видом, словно она была использованным лезвием безопасной бритвы. Я
поймал ее на лету. Это была стодолларовая банкнота, но я не стал ее
убирать.
- Задаток всегда помогает установить обстановку доверия, - заметил я.
- Я, конечно, все же перережу вам горло, но сперва дам вам нембутал.
Она мрачно обратилась к потолку:
- И почему в этих краях все такие юмористы? Вы же не ответили на мой
вопрос.
- Я сделаю все, что вам угодно, если это не противозаконно и не
лишено здравого смысла.
- Ничего противозаконного я не предлагаю, - резко сказала она. - И
обещаю вам, что смысл будет.
- Это уже лучше.
Я положил банкноту в бумажник, где она выглядела довольно одиноко, и
открыл дверь кабинета.
В нем стояло три кресла, а для четвертого места уже не было. Подняв
венецианские шторы, я сел на вращающееся кресло за письменный стол.
Кресло, на которое я указал ей, стояло возле стола напротив меня. Однако
села она у стены, подальше от окна и света.
Скрестив ноги в брюках, она вставила сигарету в короткий золотой
мундштук и прикурила от золотой зажигалки.
- Так вот, о работе, о которой я говорила. Мне нужно, чтобы вы
последили за некоей особой, цветной девушкой, которая у меня работала. Она
оставила мой дом две недели назад, точнее первого сентября. По-моему, это
было к лучшему, так как я отделалась легким испугом, вот только она на
прощание прихватила несколько моих безделушек. Пару рубиновых сережек и
золотое ожерелье.
- Застрахованные?
- Нет. Они не особенно ценные. Я ценю их как память, понимаете?
Она попыталась придать своему лицу задумчивое, затуманенное
воспоминаниями выражение.
- Судя по всему, это дело для полиции.
- Я так не считаю.
Лицо ее вытянулось и стало жестким, словно вырезанным из коричневого
дерева.
- Вы что, не хотите заработать? Вы же зарабатываете на жизнь,
выслеживая людей.
Я вынул из бумажника банкноту и бросил ее на стол.
- Очевидно не хочу.
- Не будьте таким нежным.
Она выдавила улыбку на своих жестких губах.
- По правде говоря, мистер Арчер, с людьми я круглая дура. Я чувствую
себя ответственной за всех, кто бы у меня ни работал, даже если люди
пользовались моими слабостями. Я испытывала к Люси настоящую
привязанность, да и сейчас пожалуй, еще испытываю. Я не хочу создавать ей
неприятности. У меня нет и мысли натравить на нее полицию. Все, чего я
добиваюсь, - это получить возможность поговорить с ней и получить назад
свои вещи. И я так надеялась, что вы мне поможете.
Она прикрыла короткими щетинистыми ресницами свои суровые черные
глаза. Может быть, она и слышала вдали мелодию скрипок, я же слышал лишь
шум и скрежет уличного движения, доносящиеся с бульвара.
- Помнится, вы сказали, что она негритянка.
- Мне чужды расовые предрассудки.
- Не об этом речь. Черных девушек разыскать в этом городе невозможно.
Я уже пытался.
- Люси не в Лос-Анжелесе. Я знаю, где она.
- Так почему бы вам просто не пойти к ней и не потолковать?
- Я намерена это сделать. Но в начале я бы хотела получить
представление об ее передвижениях. Прежде чем говорить с ней, я хочу
знать, с кем она видится и прочее.
- Довольно дорогой способ искать пропавшие драгоценности. Зачем вам
это нужно?
- Это уже не ваше дело.
Она попыталась сказать это весело, с девичьим кокетством, но сквозь
все эти ухищрения проскальзывала враждебность.
- Пожалуй, вы правы.
Я перебросил ей банкноту через письменный стол и встал.
- Все это похоже на поиски несбывшейся мечты. Почему бы вам не
обратиться по соответствующим объявлениям в "Таймсе"? Есть уйма ищеек,
которые живут на строгой диете несбывшейся мечты.
- Господи, я думала, он честный человек, - сказала она словно самой
себе. - Хорошо, мистер Арчер, пожалуй вы меня убедили.
Это меня не взволновало, и я изобразил на своем лице полное
безразличие.
- Я очень спешу, мне некогда было искать. Готова даже признаться, что
я попала в переделку.
- Которая не имеет никакого отношения к хорошенькой воровке или краже
драгоценностей. Вам бы следовало придумать историю получше. Но не
пытайтесь, пожалуйста.
- Я и не собираюсь. Скажу вам правду. Когда Люси работала в моем
доме, она естественно узнала о моих семейных делах. Она ушла с недобрым
чувством, хотя я не подала к этому причин. Есть один-два факта, огласка
которых была бы для меня нежелательна. Я боюсь, что она станет о них
болтать, и поэтому хочу знать, с кем она общается. На основании этого я
смогу принять собственное решение.
- Если бы я знал немного больше об этих неприятных фактах...
- О них я вам не скажу, это уж точно. Я и прийти к вам решилась,
потому что хочу помешать их огласки.
Эта история по-прежнему мне не нравилась, но вторая версия была лучше
первой. Я снова сел.
- Какого рода работу она для вас выполняла?
Уна немного подумала.
- Главным образом, домашнюю. Она служанка. Ее полное имя Люси
Чампион.
- А где она у вас работала?
- В моем доме, естественно. А уж где он находится, вам знать ни к
чему.
Я подавил приступ раздражения.
- Где она сейчас, или это тоже секрет?
- Я знаю, что кажусь неразумной и подозрительной, - ответила Уна, -
но я попала в очень затруднительное положение. Значит, вы беретесь за эту
работу?
- Могу попытаться.
- Она в Белла-сити, за Вейли. Вам придется поторопиться, чтобы
попасть туда до полудня. Это добрых два часа езды.
- Я знаю, где это.
- Хорошо. Одна моя подруга видела ее вчера в кафе на Мейн-стрит,
почти на углу Гидальго-стрит. Подруга поговорила с официантами и узнала,
что Люси приходит туда каждый день к ленчу, между двенадцатью и часом. Это
кафе и в то же время винный погребок под названием "Том". Его легко найти.
- Фотография Люси могла бы мне помочь.
- Мне очень жаль.
Уна развела руками в механическом жесте, выдававшем место ее рождения
- северный берег Средиземного моря.
- Все, что я могу дать - это описание. Она красивая девушка и такая
светлая, что может сойти за южноамериканку или калифорнийскую испанку. У
нее очень приятные большие карие глаза и не слишком большой рот, как это
бывает у некоторых из них. И фигурка была бы неплохая, не будь она так
костлява.
- Сколько ей лет?
- Не так много. Она моложе меня...
Я отметил это указание, как и сравнение с собственной тучностью.
- Я бы сказала, двадцать с небольшим.
- Волосы?
- Черные, прямые, стриженые. Она держит их прямыми с помощью масла.
- Рост?
- Сантиметров на пять выше меня. Во мне метр пятьдесят семь.
- Особые приметы?
- Самое лучшее у нее - это ноги, о чем она прекрасно знает.
Уна не могла подарить женщине незаслуженный комплимент.
- Нос немного вздернут. Это было бы мило, если бы ноздри не смотрели
на вас в упор.
- Как она была вчера одета?
- На ней был костюм из искусственного шелка в черную и белую клетку.
Насколько мне известно, он принадлежит ей. Я подарила его ей пару месяцев
назад, и она его себе переделала.
- Значит, его вы вернуть не хотите.
Эта фраза, видимо, хлестнула ее по нервам. Она схватила окурок,
выпавший из мундштука, и с силой ткнула его в стоявшую на столе
пепельницу.
- Вы слишком много себе позволяете, мистер!
- Теперь мы почти сквитались, - сказал я. - Я выровнял счет. Мне
просто не хотелось, чтобы вы считали, что слишком много покупаете за сотню
долларов, вот и пришлось этим заняться. Вы подозрительная, а я нежный.
- Вы говорите так, будто вас драл медведь. У вас, случайно, нет
семейных неприятностей?
- Я как раз собирался спросить вас о ваших.
- Не стоит заботиться о моей личной жизни. И хватит говорить о Люси.
Настроение менялось у нее очень быстро, либо она делала вид, что оно
меняется.
- О черт, это моя жизнь, и я ею живу. Мы зря тратим время. Согласны
вы делать то, что я говорю, не больше и не меньше?
- Во всяком случае, не больше. Она может и не прийти сегодня в это
кафе. Если же она придет, я прослежу за ней. Составлю список мест, которые
она посетит и людей, с которыми она встретится. Я сообщу вам все это, так?
- Да, сегодня вечером, если можно. Я остановилась в Белла-сити в
отеле "Миссион". Спросите миссис Ларкин.
Она посмотрела на ручные квадратные золотые часы.
- Вам уже нужно ехать. Если она покинет город, немедленно дайте мне
знать и останьтесь с ней.
Уверенно и быстро Уна двинулась к выходу. Ее затылок под короткой
стрижкой был массивный со вздутыми мышцами, словно она имела привычку
бодаться или рыть головой землю. Дойдя до двери, она повернулась и подняла
руку в прощальном приветствии, затем подтянула повыше свою норковую
накидку. Я подумал, не использовала ли она ее для того, чтобы скрыть
чрезмерную тучность.
Вернувшись к столу, я набрал номер коммутатора своей справочной
службы. Стоя у окна, я смотрел на тротуар через щели между планками
венецианских штор. Он был запружен яркой толпой мальчишек и девчонок,
снующих и порхающих туда-сюда в поисках счастья и долларов.
Уна появилась среди них, темная и коротенькая с высоты моего
наблюдательного пункта. Она направилась к верхней части города, выставив
чуть вперед голову на мощной шее, олицетворяя собой сокрушительную силу,
ожидающую преграды.
После пяти гудков служба связи ответила булькающим женским голосом. Я
сообщил, что уезжаю на уикэнд.
2
С вершины склона я видел вдали горы на краю долины, лежащие
гранитными пластами на фоне голубого неба. Дорога подо мной извивалась
между коричневых сентябрьских холмов, заплатанных чернильными пятнами
дубов. Между этими холмами и дальними горами долина была покрыта аркадами
живой зелени, коричневыми рубцами вспаханных полей и яркими лоскутками
садов. Среди них лежал Белла-сити, нескладный и пыльный, уменьшенный
расстоянием. Я поехал вниз, к нему.
По краям зеленых полей стояли похожие на ангары склады общества
садоводов. Питомники и ранчо предлагали помидоры, яйца и лимоны по
минимальной цене. Я проехал мимо заправочных станций, кинотеатров на
открытом воздухе, мотелей с заманчивыми названиями. Большие грузовики
сновали по дороге, таща в Белла-сити дым и тяжелые прицепы.
Шоссе являлось социальным экватором, резко делящим город на белое и
черное полушария. Наверху, в северном полушарии, жили белые, они владели и
манипулировали банками и церквями, одеждой, бакалеей и винными магазинами.
Внизу, в меньшей секции, стиснутой и придавленной публичными домами и
прачечными, жили желтые и темные, мексиканцы и негры. Они выполняли
большую часть работы в Белла-сити и его окрестностях. Я вспомнил, что
Гидальго-стрит тянулась параллельно шоссе, двумя кварталами ниже его.
Было довольно жарко и очень сухо. От сухости у меня заболела грудь.
Мейн-стрит была шумной и сверкающей от плотного полуденного движения. Я
повернул налево, на восток Гидальго-стрит, и в первом же квартале нашел
место для стоянки. Черные, коричневый и смуглые жены несли и катили сумки
с провизией. Пара мексиканских детишек, мальчик и девочка, шествовали рука
об руку в вечном полудне к ранней женитьбе.
Двое рядовых в форме возникли из ниоткуда, бледные, словно вызванные
к реальности духи. Я вышел из машины и последовал за ними через Мейн и
дальше к магазину на углу. Незажженная вывеска "Кафе Том" находилась
напротив через улицу. "Свежее пиво высшей марки. Попробуйте наши особые
спагетти".
Солдаты с видом знатоков изучали стойку с комиксами. Они выбрали с
полдюжины книг, расплатились и ушли.
- Молокососы, - заметил продавец.
Это был седовласый мужчина в запачканных очках.
- Их сейчас чуть ли не с сосочки кормят. Всех можно укокошить в один
прием. То ли дело, когда я служил в армии.
Я усмехнулся, стоя у витрины. Кафе "Том" могло похвастаться
разнообразной клиентурой. Мужчины в деловых костюмах, спортивных рубашках,
теннисках и свитерах, входили и выходили из него. Женщины были в клетчатых
платьях или костюмах, состоящих из лифчика и брюк или шортов, в легких
пальто поверх поношенных шелковых платьев. Среди них были и белые, но
преобладали негры и мексиканцы. Костюмов из искусственного шелка в черную
и белую клетку я не заметил.
- Вот когда я был в армии... - задумчиво повторял продавец.
Я взял журнал и сделал вид, будто читаю его, следя за меняющейся
толпой на другой стороне улицы. Свет плясал продольными волнами на крышах
проезжавших машин.
Совсем другим тоном продавец заметил:
- Вы не должны их читать, вы еще не заплатили.
Я бросил ему четверть доллара, и он успокоился.
- Вы же понимаете, дело есть дело.
- Конечно, - ответил я грубо, в армейской манере.
Сквозь пыльное стекло люди казались пожилыми в размытом свете улицы.
Фасады домов были непонятной окраски и такие уродливые, что я не мог
представить себе их внутри. Кафе "Том" было стиснуто с одной стороны
ломбардом, в витрине которого были выставлены скрипки и пистолеты, и
кинотеатром, украшенным огненным объявлением "Банда подростков", с другой
стороны. Толпа, казалось, потекла левее, а потом все сфокусировалось на
двойных дверях кафе "Том". Светлая негритянка с короткими волосами, в
костюме из искусственного шелка в черно-белую клетку, вышла из кафе,
помедлила и повернула к югу.
- Вы забыли свой журнал! - крикнул мне вслед продавец.
Я был на середине улицы, когда она дошла до Гидальго-стрит. Она
повернула налево, шла быстро короткими шажками. Солнце сверкнуло в ее
блестящих волосах. Я скользнул за руль и включил мотор.
Люси держалась эффектно. Ее бедра покачивались как груши на тонком
черенке талии, а смуглые ноги без чулок приятно работали под клетчатой
юбкой. Я дал ей пройти остальную часть квартала, потом последовал за ней,
рывками передвигаясь от стоянки до стоянки. Во втором квартале я
остановился перед остовом будущей церкви, в третьем возле зала для игры в
пул, где молодые негры, азиаты и мексиканцы толпились у зеленого стола. В
четвертом - у красной кирпичной школы на желтой безлюдной площадке для
игр. Люси торопливо шла дальше к востоку.
Дорога перешла из асфальтовой в проселочную, тротуар исчез. Люси
умело прокладывала себе путь среди групп детей, которые бегали, сидели и
валялись в пыли, она шла мимо домов с разбитыми окнами, заделанными
картоном, и корявыми облупившимися дверями или вообще без дверей. В ярком
фотогеничном свете ветхость домов приобретала строгость чистоты и красоты,
подобно лицам старых людей под солнцем. Их крыши осели, стены наклонились,
словно усталые люди, и у них были свои голоса: скорбящие, болтливые и
поющие. Дети в пыли играли в шумные игры.
На двенадцатом перекрестке Люси сошла с Гидальго-стрит и направилась
к северу вдоль зеленой живой изгороди бейсбольного парка. Пройдя квартал,
она снова повернула на восток, но уже по улице другого типа. Это была
замощенная улица с тротуаром и небольшими зелеными газонами перед
маленькими крепкими домами. Я остановился на углу, полускрытый
подстриженной изгородью, обрамлявшей угловой участок. На табличке стояло
название улицы: "Мезон-стрит".
Примерно в середине квартала, под перцовым деревом, напротив белого
бунгало стоял потрепанный зеленый "форд". Молодой негр в зеленом купальном
костюме надраивал его. Парень был очень крупный и на вид сильный. Даже на
расстоянии в полквартала я видел, как перекатываются мускулы на его
блестящих черных руках. Девушка направилась к нему через улицу, и ее
походка стала более медленной и грациозной.
Заметив ее, он улыбнулся и пустил в ее направлении струю воды из
шланга. Она хихикнула и побежала к нему, оставив всю свою важность. Он
выстрелил струей воды прямо в дерево и рассмеялся так, словно выплеснул
кувшин смеха. Звук его достиг моих ушей на полсекунды позже. Сбросив
туфли, Люси побежала вокруг машины, на шаг впереди его миниатюрного дождя.
Он бросил шланг и помчался за ней.
Люси снова появилась на моей стороне и схватила шланг. Когда он
вынырнул из-за машины, Люси направила светлую струю прямо ему в лицо.
Смеясь и захлебываясь, он подбежал к ней и вырвал у нее шланг. Их смех
слился.
Стоя лицом к лицу на зеленой траве, они держались за руки. Вдруг их
смех оборвался и перцовое дерево укрыло их своим зеленым молчанием. Вода,
бегущая из шланга, пузырилась и сверкала в траве.
Хлопнула дверь. Этот резкий звук был похож на отдаленный удар кнутом.
Влюбленные отпрянули друг от друга. Из двери белого бунгало вышла полная
черная женщина. Она стояла, стиснув руки на покрытом передником животе.
Судя по губам, она ничего не говорила.
Парень схватил тряпку и принялся полировать машину так усердно, как
будто уничтожал все грехи этого мира. Девушка направилась к своим туфлям с
видом искренней заинтересованности в них и только в них, словно искала их
давно и безуспешно. Она прошла мимо юноши, даже не повернув головы в его
сторону, и исчезла за бунгало. Полная негритянка вернулась в дом, бесшумно
закрыв за собой дверь.
3
Я объехал вокруг квартала, поставил машину недалеко от перекрестка и
пешком вышел на Мейн-стрит с другого конца. Юноша-негр все еще протирал
свой "форд" под перцовым деревом. Он бросил на меня взгляд, когда я
переходил улицу, но больше не обращал внимания. Его дом был пятым на
северной стороне улицы. Я открыл белую калитку третьего, оштукатуренного
коттеджа, на крыше которого, как перо на шляпе, торчала телевизионная
антенна. Постучав в дверь, я вытащил из кармана черный блокнот и карандаш.
Дверь немного приоткрылась и в щель выглянуло желтое худое лицо негра
средних лет.
- Что вам нужно?
Когда он замолчал, его губы втянулись в рот.
Я открыл блокнот и держал наготове карандаш.
- Моя фирма проводит обследование.
- Здесь вам делать нечего.
Его рот с ввалившимися губами захлопнулся и вслед за ним захлопнулась
и дверь.
Дверь следующего дома была открыта. Я заглянул прямо в гостиную, где
теснилась старая мебель "Гранд Рапида". Когда я постучал в дверь, она
стукнулась об стену.
Парень под перцовым деревом выглянул из-под крыла, которое он
полировал.
- Вы просто заходите. Она рада будет вас видеть. Тетушка всех рада
видеть... мистер, - добавил он, намеренно сделав паузу, и повернулся ко
мне спиной.
Откуда-то из глубины дома послышался голос. Он был старческий и
надтреснутый, но звучал плавно, как песня.
- Это ты, Холли? Нет, это не Холли. Все равно, входите, кто вы ни
были. Вы, должно быть, из моих друзей, а они навещают меня, потому что я
не могу выйти. Так входите же.
Речь лилась без пауз, и слова нанизывались друг на друга в приятной
южной манере, когда звуки как бы слегка размыты. Я последовал за ними, как
иголка за ниткой, через гостиную, по короткому коридору, через кухню в
смежную с ней комнату.
- Когда-то я принимала гостей в гостиной, и не так уж давно это было.
Только недавно доктор сказал мне: "Теперь, милочка, ты должна оставаться в
постели, и не вздумай больше готовить, пусть Холли делает это за тебя".
Вот я здесь и лежу.
Комната была маленькая и почти пустая, освещенная и вентилируемая
небольшим открытым окном. Голос доносился с кровати у окна. Прислонившись
к груде подушек в изголовье, на меня смотрела негритянка. Улыбка светилась
на ее исхудавшем сером лице и в больших, как фонари, глазах. Улыбающиеся
синие губы продолжали плести ниточку разговора.
- Это для меня вредно, он сказал, потому что мои суставы серьезно
повреждены артритом, и если я буду повсюду расхаживать, как прежде, мое
сердце непременно сдаст. Он сказал, что я из поколения упрямцев, а я
рассмеялась прямо ему в лицо, просто не могла удержаться. Этот молодой
доктор - мой большой друг, и я не слишком-то придаю значения его словам. А
ты, сынок, не доктор?
Ее глаза ласково смотрели на меня, синие губы улыбались. Я ненавижу
ложь, когда на моем пути встает элемент человечности, но пришлось солгать:
- Мы проводим опрос радиослушателей Южной Калифорнии. Я вижу, что у
вас есть радио.
На маленьком, под слоновую кость, столике, между ее кроватью и стеной
стоял радиоприемник.
- Конечно есть, - ответила она разочарованным тоном.
Ее верхняя губа с едва заметным усилием собралась во множество
вертикальных морщинок.
- Он работает?
- Конечно же, работает.
Ее настроение повысилось. Мой вопрос дал ей пищу для разговора.
- Я не стала бы держать в комнате радио, которое не работает. Я
слушаю его утром, днем и вечером, и выключила только когда вы постучали в
дверь. А когда вы уйдете, я снова включу его. Но не спешите. Входите и
присаживайтесь. Я люблю заводить новых друзей.
Я сел на единственное кресло-качалку возле кровати. Оттуда я мог
видеть дверь соседнего бунгало и открытое кухонное окно.
- Как твое имя, сынок?
- Лю Арчер.
- Лю Арчер, - повторила она медленно, будто оно было коротким звучным
стихом. - Красивое имя, очень красивое. А моя фамилия Джонс, по покойному
мужу. Все зовут меня тетушкой. У меня три замужних дочери и четыре сына в
Филадельфии и Чикаго. Двенадцать внуков, шесть правнуков, вот как.
Посмотришь мои фотографии?
Стена над приемником была увешена фотографиями.
- Тебе, должно быть, не мешает немного отдохнуть. И много платят за
такую работу, сынок?
- Немного.
- На тебе хорошая одежда, сынок, пусть это тебя не беспокоит.
- Это только временная работа. Я хотел вас спросить, есть ли радио у
ваших соседей. Я не мог добиться ответа от мужчины из соседнего дома.
- Это от Тоби? Он такой угрюмый! У них есть радио и телевизор.
Она вздохнула от зависти и покорности.
- Ему принадлежит полквартала недвижимого имущества на
Гидальго-стрит.
Я сделал в блокноте ничего не значащую закорючку.
- А как насчет другой стороны улицы?
- Только не у Энни Неррис. Я тоже была набожная, как Энни, когда
могла распоряжаться своими ногами, но я не была такой упрямой. Она находит
стыд даже в радиомузыке. Энни утверждает, что это новое изобретение
дьявола, а я сказала ей, что она не идет в ногу со временем. Она даже не
позволяет своему мальчику ходить в кино, и я сказала ей, что с мальчиком
могут случиться куда более скверные вещи, чем невинные развлечения. Могут
и случаются.
Она замолчала. Ее шишковатая рука с трудом поднялась с покрытых
простынью колен.
- Слышите? Говорят о дьяволе.
Повернувшись всем телом, она обратила лицо к окну. За стенами дома
напротив спорили два женских голоса.
Один из них густое контральто явно принадлежал полной негритянке. Я
уловил обрывки сказанной ей фразы: "так слушайте... из моего дома...
строить глазки моему сыну... убирайтесь... мой сын..."
Другой голос был сопрано, резкое от страха и гнева.
- Неправда! Это ложь! Вы сдали мне комнату на месяц...
Низкий голос рассек его как удар.
- Убирайтесь... Укладывайтесь и убирайтесь! Можете получить остаток
денег за оставшиеся дни. Они понадобятся вам на спиртное, мисс Чампион.
Дверь снова хлопнула и юношеский голос проговорил:
- Что здесь происходит? Мама, ты выгоняешь Люси?
- Это тебя не касается, это не твое дело. Мисс Чампион уезжает.
- Ты не можешь с ней так обойтись.
Юноша говорил высоким обиженным голосом.
- Она заплатила до конца месяца.
- Она уезжает, это решено. А ты, Алекс, иди в свою комнату. Что бы
сказал твой отец, если бы услышал, как ты разговариваешь со своей матерью?
- Делай то, что велит тебе мать, - сказала девушка. - Во всяком
случае, после таких оскорблений я здесь не останусь.
- Оскорблений! - с издевкой повторила пожилая женщина. - Я говорила
только о фактах, мисс Чампион, и я сказала ещё не все. Я не стану поганить
язык другими, пока здесь слушает Алекс...
- Какими другими?
- Вы знаете какими. Я сдаю свою хорошую комнату не для того, для чего
вы использовали ее прошлым вечером. Вчера вы принимали у себя в комнате
мужчину и не пытайтесь лгать и изворачиваться.
Если Люси и ответила, то так тихо, что ничего не было слышно. Миссис
Неррис внезапно появилась у кухонного окна. У меня не было времени
отодвинуться из поля ее зрения, но она не подняла глаз. Лицо ее было
каменным. Она опустила окно и задернула штору.
Тяжело дыша и улыбаясь, старая женщина откинулась на подушки.
- Вот как. Выходит дело, что Энни промахнулась. Я бы сказала, что она
сама напросилась на неприятности, сдавая комнату этой молодой особе, Люси,
когда у нее в доме взрослый парень.
И она добавила с прямотой очень старого человека, которому нечего
терять, кроме своей жизни:
- Черт возьми, если она действительно уедет, то больше не будет ссор,
которые можно послушать.
Я встал и тронул ее худое, обтянутое фланелью плечо.
- Очень приятно было с вами встретиться, тетушка.
- Мне с тобой тоже, сынок. Надеюсь, ты найдешь себе лучшую работу,
чем ходить по домам. Я знаю, каково все время быть на ногах. Я всю свою
жизнь готовила в больших домах. Нужно заботиться о своих ногах.
Ее голос тянулся и тянулся за мной, как бесконечная паутина.
Я вернулся к своей машине, отвел ее немного вперед и поставил так,
чтобы можно было наблюдать за домом Неррисов. Моя работа связана с ходьбой
и ездой, но главным образом - с сидением и ожиданием. В машине было жарко,
но она была мне нужна как прикрытие. Я снял пиджак, сидел и ждал. Секунды
медленно складывались в минуты, как стопки разогретых центов.
В два, по моим приборным часам, с другого конца Мезон-стрит въехало
желтое такси. Оно замедлило ход, посигналило перед домом Неррисов, потом
развернулось и остановилось у тротуара за "фордом". Из дома вышла Люси в
шляпке и с сумочкой в руке. За ней Алекс Неррис, теперь полностью одетый,
тащил два одинаковых чемодана. Шофер поставил их в багажник, и Люси
