Уилбур СМИТ
ПТИЦА СОЛНЦА
Моей жене Даниель
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Оно пронеслось по темной комнате и молча взорвалось на экране - и я
его не узнал. Я ждал его пятнадцать лет, а когда оно пришло, я его не
узнал. Изображение смещалось, расплывалось и не имело для меня смысла,
потому что я ожидал увидеть фотографию какого-нибудь небольшого предмета,
может быть, черепа, керамики, золотого украшения, бус - всего, что угодно,
но не сюрреалистической мешанины серого, белого и черного.
Голос Лорена, напряженный от возбуждения, дал мне необходимый ключ.
"Сделано с высоты тридцать семь тысяч в шесть сорок семь четвертого
сентября, - значит, восемь дней назад, - экспозиция 35 миллиметров,
лейка".
Значит аэрофотография. Глаза и мозг приспособились, и я почувствовал
холодок возбуждения, а Лорен продолжал тем же бодрым голосом:
- Я организовал аэротофотосъемку всех районов своих концессий.
Пытаемся обнаружить открытые месторождения. Это одна из многих тысяч
фотографий этого района - пилот даже не знал, что он фотографирует. Но
люди, которые их анализируют, заметили эту и передали мне.
Он повернул ко мне лицо, бледное и серьезное в свете проектора.
- Ты ведь видишь это, Бен? Вблизи от центра. В правом верхнем
квадрате.
Я открыл рот, чтобы ответить, но горло у меня перехватило, и я
вынужден был откашляться. С удивлением заметил, что дрожу; я испытывал
странную смесь надежды и страха.
- Классическая картина! Акрополь, двойные стены и "фаллические
башни". - Он преувеличивает, всего лишь слабые линии, кое-где исчезающие,
но общее расположение верно.
- Север, - выпалил я, - где север?
- Вверху, все верно, Бен. Смотрит на север. Башни ориентированы по
солнцу.
Я молчал. Наступила реакция. Мне ничего в жизни не доставалось так
легко, значит, тут что-то подозрительное. Я искал подвох.
- Стратификация. Вероятно, известняк по соседству с гранитом.
Соединения образуют такую картину на поверхности.
- Чушь! - прервал меня Лорен по-прежнему возбужденно. Он вскочил,
подошел к экрану, взял черную указку с кафедры и показал на полоску ячеек,
тянувшуюся вдоль того, что он считал главной стеной. - Где ты видел такие
геологические образования?
Я не хотел признавать его правоту. Не хотел поддаваться надежде.
- Может быть, - сказал я.
- Черт тебя побери! - Он рассмеялся. Приятно слышать его смех: не
часто он смеется в последнее время. - Следовало бы знать, что ты станешь
спорить. Несомненно, ты самый жалкий пессимист во всей Африке.
- Это может быть все что угодно, Ло, - возразил я. - Игра света,
чередование форм и теней. Даже признавая, что это сделано человеком...
может, это сады или поля...
- В сотне миль от ближайшего источника воды? Забудь об этом, Бен! Ты
не хуже меня знаешь, что это...
- Не говори! - я чуть не закричал, выскочил из обитого кожаного
кресла, пролетел по комнате и схватил его за руку, прежде чем понял, что
делаю.
- Не говори, - повторил я. - Это... к неудаче. - В возбуждении я
начинаю заикаться, но это ниаменьший из моих физических недостатков, и я
давно перестал о нем думать.
Лорен снова рассмеялся, но со следами беспокойста, которое всегда
охватывает его, когда я слишком быстро двигаюсь или проявляю силу своих
рук. Он склонился ко мне и разжал пальцы, сжимавшие его предплечье.
- Прости, тебе больно? - я разжал руку.
- Нет. - Но, идя к пульту управления, он массировал руку. Лорен
выключил проектор и включил свет. Мы стояли, мигая и глядя друг на друга.
- Мой маленький еврейский гном, - улыбнулся он. - Ты меня не
обведешь. Ты обмочил штаны.
Я смотрел на него, стыдясь своей несдержанности, но по-прежнему
возбужденный.
- Где это, Ло? Где ты его нашел?
- Вначале признай. Хоть раз в жизни рискни. Я хочу, чтобы ты сам
сказал... а потом я тебе скажу еще кое-что, - поддразнивал он.
- Ну, ладно. - Я отвел взгляд, подыскивая слова. - На первый вгляд
это кажется интересным.
Он откинул большую золотую голову и рассмеялся.
- Постарайся получше. Попробуем еще раз.
Я не могу сопротивляться его смеху, и мой собственный последовал
немедленно. Я сознавал, что на фоне его бычьего хохота мой кажется
птичьим.
- Мне кажется, - прохрипел я, - будто мы нашли... это.
- Ты красавец! - закричал он. - Мой маленький красавец!
Я уже несколько лет не видел его таким. Маска банкира соскользнула,
заботы о делах финансовой империи Стервесантов забыты в этот момент
наджеды и откровения.
- А теперь скажи, - взмолился я, - где ты это нашел?
- Идем, - сказал он, снова став серьезным, и мы пошли к длинному
столу у стены. На его зеленом сукне была расстелена карта. Стол высокий, и
я торопливо вскарабкался на стул и склонился над картой. Теперь я был
почти на одной высоте со стоявшим Лореном. Мы смотрели на карту.
- Космическая съемка, серия А. Южная Африка. Карта пятая. Ботсвана и
Западная Родезия.
Я искал какой-нибудь знак - крестик или чернильную пометку.
- Где? - спросил я. - Где?
- Ты знаешь, что у меня концессия на двадцать пять тысяч квадратных
миль к югу от Мауна...
- Перестань, Ло. Не пытайся продать мне акции компании "Минералы
Стервесант". Где это, во имя ада?
- Мы построили здесь посадочную площадку, на которую могут садиться
реактивные Лиры. Только что ее закончили.
- Не может быть так далеко от золотых месторождений.
- Ты прав, - заверил меня Лорен. - Спокойнее, ты себе что-нибудь
повредишь. - Он наслаждался, мучая меня.
Палец его двинулся по карте и неожиданно остановился - мое сердце как
будто застыло с ним. Все лучше и лучше. Широта подходит, все те обрывки
доказательств, что я с таким трудом собирал все эти годы, указывают именно
на этот район.
- Здесь, - сказал он. - Двести двенадцать миль к юго-востоку от
Мауна, пятьдесят шесть миль от юго-западного маяка заповедника Вэнки, в
изгибе низких холмов, в дикой скалистой местности, очень сухой и заросшей
колючим кустарником.
- Когда отправляемся? - спросил я.
- Фью! - Лорен покачал головой. - Ты поверил. Ты на самом деле
поверил!
- Кто-нибудь другой может на это наткнуться.
- Ждало тысячу лет, еще неделю...
- Неделю! - с болью воскликнул я.
- Бен, я не могу лететь немедленно. В пятницу ежегодное общее
собрание пайщиков Англо-Стервесант, а в субботу у меня дело в Цюрихе - но
я постараюсь справиться побыстрее, ради тебя.
- Откажись, - попросил я. - Пошли одного из твоих умных молодых
людей.
- Когда занимаешь двадцать пять миллионов, простая вежливость
требует, чтобы ты сам принимал чек, а не посылал чиновников.
- Боже, Ло, это всего лишь деньги. А вот это действительно важно.
Несколько мгновений Лорен смотрел на меня мечтательными голубыми
глазами.
- Двадцать пять миллионов только деньги? - Он медленно и удивленно
покачал головой, будто услышал нечто новое. - Вероятно, ты прав. - Он
улыбнулся, на это раз мягко, улыбкой любимого друга. - Прости, Бен. Во
вторник. Полетим на рассвете, обещаю тебе. Проведем рекогносцировку с
воздуха. Потом сядем в Мауме. Питер Ларкин - ты его знаешь?
- Да, очень хорошо. - У Питера в Мауме большая контора по организации
сафари. Я дважды пользовался его помощью в своих экспедициях по Калахари.
- Отлично. Я уже связался с ним. Он подготовит экспедицию. Отправимся
налегке и быстро - один лендровер и два трехтонных грузовика. У меня всего
пять дней, да и те выделяю с трудом, но меня заберет оттуда вертолет, а ты
останешься там рыться... - продолжая говорить, Лорен вывел меня в длинную
галерею.
Сквозь высокие окна струился солнечный свет, давая отличное освещение
висевшим в галерее картинам. Тут работы ведущих южноафриканских живописцев
перемешивались с холстами живущих и покойных знаменитостей из других
стран. Лорен Стервесант, как и его предки, тратил деньги очень разумно.
Даже в такой напряженный момент мой взгляд остановился на мягком свечении
обнаженной Ренуара.
Лорен легко двигался по приглушающему звук восточному ковру, я шел
рядом. У меня ноги такие же длинные и сильные, как у него.
- Если ты установишь, что это то самое, на что мы надеемся, тогда
организуем полномасштабные раскопки. Постоянный лагерь, взлетно-посадочную
полосу, ассистенты по твоему выбору, полный набор, и любое оборудование,
какое тебе потребуется.
- Боже, пусть это произойдет, - негромко сказал я, когда мы
задержались на верху лестницы. Мы с Лореном улыбнулись друг другу, как
заговорщики.
- А ты знаешь, сколько это будет стоить? - спросил я. - Мы, может,
будем копать пять или шесть лет.
- Надеюсь, - согласился он.
- Может обойтись... в несколько сотен тысяч.
- Это всего лишь деньги, как сказал один человек. - И вновь его
громкий бычий хохот заразил меня. Мы спускались по лестнице, хохоча и
раскачиваясь, каждый по-своему. Радостные, возбужденные и напряженные,
смотрели мы друг на друга в зале.
- Я вернусь в семь тридцать вечера в понедельник. Можешь встретить
меня в аэропорту? Рейс Алиталия 310 из Цюриха. - А ты тем временем
готовься.
- Мне понадобится копия фотографии.
- Я уже приказал доставить увеличенную копию в Институт. Можешь
радоваться ей целую неделю. - Он взглянул на золотые Пиаже у себя на
запястье. - Черт! Я опаздываю.
И он повернулся к двери в тот момент, когда в ней появилась вошедшая
из патио Хилари Стервесант. На ней короткое белое теннисное платье, а ноги
у нее длинные и изумительно красивые. Высокая женщина с каштаново-золотыми
волосами, которые мягко и свободно, с блеском, падают ей на плечи.
- Дорогой, ты уходишь?
- Прости, Хил. Я хотел предупредить тебя, что не останусь на ланч, но
Бена кто-то должен был поддерживать.
- Ты ему показал? - Она повернулась, подошла ко мне, легко и
естественно поцеловала в губы, без малейших признаков отвращения, потом
отступила и улыбнулась. Каждый раз, как она это делает, я становлюсь ее
рабом на очередные сто лет.
- Что вы об этом думаете, Бен? Возможно ли? - Прежде чем я ответил,
Лорен обнял ее за талию и они улыбнулись мне сверху вниз.
- Он сходит с ума. У него пена на губах, и он подпрыгивает. Хочеть
лететь в пустыню немедленно, сию же минуту. - Лорен притянул к себе Хилари
и поцеловал ее. И на какое-то время, обнявшись, они забыли о моем
присутствии. Для меня они воплощение прекрасной женственности и
мужественности, оба высокие, сильные и ухоженные. Хилари на двенадцать лет
моложе Лорена, она его четвертая жена и мать младшего ребенка из его
семерых детей. В свои двадцать пять лет она обладает мудростью и выдержкой
зрелой женщины.
- Покорми Бена ланчем, дорогая. Я вернусь поздно. - Лорен оторвался
от ее объятий.
- Я буду скучать, - сказала Хилари.
- Я тоже. До понедельника, Бен. Телеграфируй Ларкину, если решись,
что нужно что-то особое. Пока, партнер. - И он исчез.
Хилари взяла меня за руку и провела на широкий мощеный дворик-патио.
Пять акров газонов и прекрасных клумб мягко спускались к ручью и
искусственному озеру. Оба теннисных корта заняты, а множество маленьких
почти нагих тел взбивает воду в плавательном бассейне. Двое слуг в ливреях
накрывали длинный раскладной стол - предстоял легкий завтрак "а-ля
фуршет". С внутренней дрожью страха я увидел в полдесятка девиц в
теннисных платьях в креслах у наружного бара. Все они раскраснелись от
игры, пот проступал на белых платьях, все держали в руках длинные
запотевшие стаканы с Пиммз N1 и фруктами.
- Идемте, - сказала Хилари и повела меня к ним. Я внутренне напрягся,
стараясь стать хоть на дюйм выше.
- Девушки, вот вам мужчина для общества. Познакомьтесь с доктором
Бенджамином Кейзином. Доктор Кейзин - директор Института африканской
антропологии и предыстории. Бен, это Марджори Фелпс.
Я поворачивался к каждой их них, пока Хилари называла имена, принимая
сверхэкспансивные приветствия. На каждую смотрел, каждой что-нибудь
говорил: глаза и голос у меня хорошие. Для них эта церемония не менее
трудна, чем для меня. Никто не ожидает, что хозяйка за напитками перед
ланчем вдруг познакомит тебя с горбуном.
Меня спасли дети. Бобби увидела меня и подбежала с криком "Дядя Бен!
Дядя Бен!" Она обняла меня холодными влажными руками за шею и прижалась
своим промокшим купальником к моему новому костюму, прежде чем утащить к
орде других потомков Стервесантов и их приятелей. С детьми мне легче: они
либо не замечают моего уродства, либо относятся к нему вполне естественно.
"А почему ты ходишь сгибаясь?"
Но сейчас я был слишком занят мыслями, чтобы уделить им много
внимания, и скоро они занялись своими делами, все, кроме Бобби - она, как
всегда, сохранила мне верность. Потом Хилари занялась падчерицей, а я
вернулся к юным матронам, на которых постарался проивзести самое лучшее
впечатление. Не могу сопротивляться хорошеньким женщинам, когда пройдет
первая неловкость. Было уже три часа, когда я отправился в Институт.
Бобби Стервесант налила мне солодового виски Глен Грант с той же
щедростью, с какой эта тринадцатилетняя девица наливает кока-колу. И
соответственно я явился в Институт в прекрасном настроении.
На столе конверт в надписью "Лично. Секретно", к нему прикреплена
записка "Пришло во время ланча. Очень интересно! Сал".
С коротким уколом ревности я рассмотрел печать на конверте. Не
тронута. Салли внутрь не заглядывала, хотя я знал, что для этого ей
потребовалась вся сила воли: она чрезвычайно любопытна. Называет это
научным складом мысли.
Я догадывался, что она появится через пять минут, поэтому прежде
всего отыскал в ящике стола мятные таблетки и сунул одну в рот, чтобы
отогнать запах виски. Потом вскрыл конверт, достал увеличенную -
двенадцать на двенадцать - копию фотоснимка, включил настольную лампу и
приготовил увеличительное стекло. Потом оглянулся на войска прошлого.
сгрудившиеся в моем кабинете. Все четыре стены заняты полками, а на них
книги - мое главное орудие, в коричневых и зеленых переплетах телячьей
кожи, с золотым обрезом. Кабинет большой, и в нем много тысяч томов. А на
верхних полках, над книгами, гипсовые бюсты всех существ, предшествовавших
человеку. Только головы и плечи. Австралопитек, проконсул, робуста,
родезийский человек, пекинский человек - все, включая неандертальца и
самого кроманьонца, homo sapiens sapiens, во всей его славе и низости.
Полки справа от стола заняты бюстами всех этнических типов, какие
встречаются в Африке: хамиты, арабы, негроиды, боскопы, бушмены, гриква,
готтентоты и остальные. Они внимательно смотрели на меня своими
выпученными глазами, и я обратился к ним.
- Джентльмены, - сказал я, - думаю, мы нашли кое-что стоящее. - Я
разговариваю с ними вслух, когда возбуджен или выпил, а сейчас и то и
другое.
- С кем ты разговариваешь? - спросила Салли от двери, заставив меня
подпрыгнуть на стуле. Вопрос риторический, она прекарсно знает, с кем я
разговариваю. Она прислонилась к косяку, засунув руки в карманы белого
пылевика. Темные волосы над выпуклым лбом забраны лентой, большие
зеленоватые глаза широко расставлены по обе стороны от дерзкого носа.
Широкие скулы, большой чувственный улыбающийся рот. Рослая девушка, с
длинными мускулистыми ногами, в плотно облегающих синих джинсах. Почему
мне всегда нравятся рослые женщины?
- Как ланч? - спросила она, начиная медленный скользящий маневр по
ковру в сторону моего стола, чтобы посмотреть, что на нем. Я уже убедился
на собственном опыте, что она может читать сверху вниз.
- Отлично, - ответил я, закрывая фотографию конвертом. - Холодная
индейка, салат с омаром, копченая форель и заливная утка с трюфелями.
- Ты, ублюдок, - прошептала она. Салли любит хорошо поесть, и она
заметила мою игру с конвертом. Я вообще-то не позволяю ей так со мной
разговаривать, но как ее остановишь.
За пять шагов до меня она принюхалась. "Солодовое виски с мятой.
Ничего себе!"
Я вспыхнул. Ничего не могу с собой поделать. Это как заикание. А она
рассмеялась и села на угол моего стола.
- Ну, Бен. - Она откровенно смотрела на конверт. - Я с самого его
получения разрываюсь. Вскрыла бы с помощью пара, но сломался электрический
чайник.
Доктор Салли Бенейтор мой ассистент уже два года, и все это время я в
нее влюблен.
Я подвинулся, давая ей место за столом, и снял конверт, открывая
фотографию. "Ну, что ж, - сказал я, - посмотрим, что ты скажешь".
Она протиснулся к столу, коснувшись моего плеча - это прикосновение
электрическим ударом отозвалось во всем моем теле. За два года она стала
как дети, не замечала моего горба. Ведет она себя совершенно естественно,
и я выработал график - через два года наши отношения созреют. Мне нужно
продвигаться медленно, очень медленно, чтобы не вспугнуть ее, но со
временем я приучу ее к мысли, что я ее любовник и муж. Но если
предшестующие два года показались мне ужасно долгими - что же о
последующих двух?
Она склонилась к столу, глядя в увеличительное стекло; какое-то время
не шевелилась и молчала. Отраженный свет падал ей на лицо, и когда она
наконец взглянула на меня, лицо у нее было восхищенное, зеленые глаза
сверкали.
- Бен, - сказала она, - о, Бен! Я так рада за тебя! - Почему-то такое
легкое признание и самонадеянность раздражали меня.
- Ты слишком торопишься, - выпалил я. - Существует с десяток
естественных объяснений.
- Нет. - Она покачала головой, по-прежнему улыбаясь. - Даже не
пытайся. Это оно, Бен, наконец-то! Ты так долго работал и верил, не бойся
же теперь. Прими и признай.
Она выскользнула из-за стола и быстро подошла к полке с книгами на
букву К. Тут двенадцать томов, на которых имя автора - Бенджамин Кейзин.
Она выбрала один их них и открыла на закладке.
"Офир", - прочла она. - Автор доктор Бенджамин Кейзин. Исследование
доисторической золотодобывающей цивилизации Центральной Африки, с особым
анализом фактов, относящихся к городу Зимбабве и к легенде о древнем и
забытом городе в Калахари".
Она с улыбкой подошла ко мне. "Ты это читал? Очень интересная книга".
- Конечно, есть шанс, Сал. Я согласен. Всего лишь шанс...
- Где это? - прервала она. - В области запасов минералов, как ты и
предсказывал?
Я кивнул. "Да, в золотом поясе. Но, может, это небольшое поселение,
не больше Лангебели или Руване".
Она триумфально улыбнулась и снова нагнулась к линзе. Палцем
коснулась стрелки в углу фотографии, указывавшей на север.
- Целый город...
- Если это город, - прервал я.
- Целый город, - повторила она с ударением, - и ориентирован он на
север. По солнцу. А вот акрополь - солнце и луна, два бога. Фаллические
башни - их четыре, пять, шесть. Возможно, целых семь.
- Сал, это не башни, всего лишь темные пятна на фотографии, сделанной
с высоты в 36 000 футов.
- Тридцать шесть тысяч! - Сал вздернула голову. - Значит, он
огромный! Зимбабве пометился был за главной стеной с десяток раз.
- Спокойней, девушка. Ради Бога.
- И нижний город за стенами. Он протянулся на мили. Он огромен, Бен.
Интересно, почему он в форме полумесяца? - Она распрямилась и впервые, в
самый первый удивительный раз, обхватила меня руками за шею и обняла. - О,
я сейчас умру от возбуждения! Когда мы туда отправляемся?
Я не отвечал, едва мог дышать, стоял, затаив дыхание, и наслаждался
прикосновением ее больших теплых грудей.
- Когда? - повторила она, откинувшись, чтобы взглянуть мне в лицо.
- Что? - спросил я. - Что ты сказала? - Я вспыхнул, начал заикаться,
она рассмеялась.
- Когда мы отправляемся, Бен? Когда начнем отыскивать твой утраченный
город?
- Ну, - я обдумывал, как бы поделикатнее выразиться, - вначале мы
отправляемся с Лореном Стервесантом. Вылетим во вторник. Лорен не упоминал
асситстента, я не думаю, что ты полетишь с нами на рекогносцировку.
Салли сделала шаг назад, прижала кулаки к бедрам, зло взглянула на
меня и спросила с обманчивой мягкостью: "Хочешь биться об заклад?"
Я бьюсь об заклад, когда есть шанс выиграть, поэтому я просто
приказал Салли паковаться. Недели для этого слишком много: Салли
профессионал и путешествует налегке. Ее личные вещи вошли в небольшую
сумочку и вещевой мешок на ремне. Самое громоздкое - альбом и краски.
Книги мы отбирали вместе, чтобы избежать повторов. Другой большой груз -
мое фотографическое оборудование; ящики и сумки для образцов вместе с моим
брезентовым чемоданом громоздились в углу кабинета. Мы были готовы через
двадцать четыре часа и следующие шесть дней спорили, убивали время,
раздражались, вздорили из-за пустяков и все время разглядывали фотографию,
которая уже начала утрачивать глянец. Когда напряжение становилось
невыносимым, Салли запиралась в своем кабинете и пыталась переводить
наскальные надписи из Драй Коппен или рисованные символы из Виттберга.
Наскальные рисунки, надписи и перевод древних письменностей - ее
специальность.
А я раздраженно бродил по выставочным залам, отыскивал пыль на
образцах, думал о том, как лучше расставить сокровища, заполняющие
подвальные и чердачные помещения, подсчитывал имена в книге посетителей,
пытался играть роль экскурсовода для групп школьников - делал все, что
угодно, только не работал. И в конце концов отправлялся наверх и стучал в
дверь Салли. Иногда слышал в ответ: "Входи, Бен". Но могло быть и
по-другому: "Я занята. Что тебе нужно?" Тогда я шел в секцию африканских
языков и проводил час-другой с мрачным гигантом Тимоти Магебой.
Двенадцать лет назад Тимоти начал работу в Институте как уборщик. Мне
потребовалось шесть месяцев, чтобы обнаружить, что помимо своего родного
южного сото он говорит еще на шестнадцати диалектах. За восемнадцать
месяцев я научил его бегло говорить по-английски, а писать - за два года.
Спустя два года он поступил в университет, получил звание бакалавра
искусств еще через три года, а ученая степень магистра пришла к нему еще
два года спустя - теперь он работает над докторской диссертацией по
африканским языкам.
Сейчас он владеет девятнадцатью языками, включая английский, и он
единственный известный мне человек, который, помимо меня - а я ведь девять
месяцев прожил в пустыне с маленькими желтыми людьми, - владеет
одновременно диалектами северных бушменов и бушменов Калахари.
Для лингвиста он исключительно молчалив. А говорит глубоким басом,
который соответствует его огромной фигуре. Его рост шесть футов пять
дюймов, мышцы как у профессионального борца, но движется он с грацией
танцовщика.
Он привлекает меня и немного пугает. Голова у него совершенно
безволосая, а круглая лысина блестит, как черное пушечное ядро. Нос
широкий и плоский с раздувающимися ноздрями, губы толстые,
пурпурно-черные, а за ними сверкают большие сильные белые зубы. А за
лишенной выражения маской сквозь глазные разрезы просвечивает сдерживаемая
звериная ярость, иногда она вспыхивает, как отдаленная летняя молния. Есть
в нем нечто сатанинское, вопреки белой рубашке и темному деловому костюму,
которые он всегда носит, и хотя за двенадцать лет я много времени провел в
его обществе, мне никогда не удавалось заглянуть в темные глубины за этими
темными глазами и еще более темной кожей.
Под моим присмотром он руководит отделом африканских языков в нашем
Институте. Под его началом пятеро более молодых африканцев - четверо
юношей и одна девушка; они уже опубликовали словари семи важнейших языков
Южной Африки. А рукописных материалов и звукозаписей у них столько, что
есть чем заняться еще семь лет.
По своей собственной инициативе, лишь с небольшой моей помощью и
поддержкой, Тимоти опубликовал два тома, посвященных истории Африки, и
вызвал бурю истерических оскорблений со стороны белых историков,
археологов и обозревателей. В детстве Тимоти был учеником своего деда,
колдуна и хранителя легенд и обычаев своего племени. Как часть обряда
посвящения дед ввел Тимоти в состояние гипноза и записал в его мозгу всю
историю племени. Даже сейчас, тридцать лет спустя, Тимоти в состоянии
погрузиться в транс и извлечь из своей памяти всю эту огромную массу
произведений фольклора, легенд, неписаной истории и магических формул. Дед
Тимоти был приговорен черствым белым судьей к смерти за участие в
ритуальных убийствах и повешен за год до того, как Тимоти должен был
окончить свое ученичество и вступить в орден колдунов. Наследство,
полученное Тимоти от деда, - это огромный материал, во многом, очевидно,
поддельный, по большей части не подлежащий опубликованию как чрезвычайно
непристойный и взрывоопасный, но все это очень интересно и пугающе.
Многое из неопубликованных материалов Тимоти я использовал в своей
книге "Офир", особенно в "ненаучных", популярных разделах, связанных с
легендами о древней расе белокожих золотоволосых воинов, которые приплыли
из-за моря, поработили местные племена, добывали золото в шахтах, строили
окруженные стенами города и процветали сотни лет, а потом исчезли без
следа.
Я знаю, что Тимоти редактирует информацию, которую сообщает мне, -
часть ее по-прежнему хранится в тайне, она закрыта такими мощными табу,
что он не может ее открыть никому, кроме посвященных. Я убежден, что
большая часть этой информации как раз относится к легендам о древнем
народе, и никогда не оставлял своих попыток выведать у него что-нибудь
еще.
Утром в понедельник, в день возвращения Лорена из Швейцарии, Салли
была настолько поглощена мыслями о том, что Лорен может запретить ее
участие в предварительной экспедиции, что ее присутствие было невыносимо.
Чтобы сбежать от нее и убить долгие часы ожидания, я спустился к Тимоти.
Он работает в крошечном кабинете - у нас в Институте не хватает
помещений, - забитом брошюрами, книгами, папками и грудами бумаг, которые
достигают почти до потолка, но место для моего стула есть. Это предмет
мебели с длинными ножками, похожий на сидение у стойки бара. Хотя руки и
ноги у меня нормального размера или даже чуть больше, торс мой сжат и
сгорблен, так что, сидя на обычном стуле, я едва достигаю до крышки стола.
- Мачане! Благословенный! - Тимоти встал при моем появлении со своим
обычным приветствием. Согласно преданиям банту, люди с сильными ногами,
альбиносы, с раскосыми глазами и горбом благословлены духами и наделены
особой психической мощью. Втайне мне нравится эта вера, и приветствие
Тимоти всегда радует меня.
Я вспрыгнул на свой стул и начал несвязный разговор, перескакивая с
предмета на предмет и меняя языки. Мы с Тимоти гордимся своим талантом -
и, вероятно, при этом слегка позируем. Я убежден, что нет такого человека,
который мог бы следить за нашим разговором с начала до конца.
- Странно, - сказал я наконец не помню уж на каком языке, - что тебя
не будет со мной в этой экспедиции. Это впервые за десять лет, Тимоти.
Он немедленно замолчал и насторожился. Он знал, что я снова начну
разговор об утраченном городе. Пять дней назад я показал ему фотографию и
с тех пор добивался его комментариев. Я перешел на английский.
- Ну, наверно, ты ничего не потеряешь. Поиски теней. Их и так было
уже множество. Если бы я знал, что искать.
Я замолчал и застыл в ожидании. Глаза Тимоти остекленели. Это
физическое изменение, глаза затягиваются непрозрачной синеватой пленкой.
Голова на толстой, перевитой жилами колонне шеи склонилась, губы задрожали
- по коже у меня побежали мурашки, волосы встали дыбом.
Я ждал. Как часто мне ни приходилось быть свидетелем этого, я никогда
не мог стряхнуть суеверную дрожь, когда Тимоти погружался в транс. Иногда
это происходит невольно - какое-нибудь слово приводит в движение
неизвестный механизм, и рефлекс почти мгновенный. Иногда это акт
сознательного погружения в самогипноз, но для этого нужна подготовка и
особый ритуал.
На этот раз все произошло неожиданно, и я ожидал, зная, что если
материал табу, Тимоти сознательным усилием воли через несколько секунд
прервет транс.
- Зло, - заговорил он дрожащим высоким голосом старика. Это голос его
деда. На толстых пурпурных губах показалась слюна. - Зло должно быть
уничтожено на земле и в умах людей навсегда.
Голова его дернулась, губы расслабились, началось вмешательство
сознания. Короткая внутренняя борьба - и неожиданно взгляд его прояснился.
Он увидел меня.
- Простите, - пробормотал он по-английски, отводя взгляд. Смущен
невольным откровением и необходимостью исключить меня из него. - Хотите
кофе, доктор? Я наконец-то починил кофеварку.
Я вздохнул. Тимоти отключился, сегодня больше разговоров не будет. Он
теперь закрыт и настороже. Используя его собственное выражение, он
"обратился ко мне ниггером".
- Нет, спасибо, Тимоти. - Я взглянул на часы и соскользнул со стула.
- У меня еще есть дела.
- Идите в мире, мачане, и пусть духи хранят ваш путь. - Мы пожали
руки.
- Оставайся в мире, Тимоти, и если духи будут добры, я пришлю за
тобой.
Стоя у перил кофуйного бара в главном зале аэропорта Яна Сматса, я
хорошо видел вход в помещение для международных рейсов.
- Черт возьми! - выругался я.
- Что? - с беспокойством спросила Сал.
- УМЛ - целый взвод.
- А что такое УМЛ?
- Умные молодые люди. Чиновники Стервесанта. Видишь, их четверо у
банковской стойки.
- Откуда ты знаешь, что это люди Стервесанта?
- Прическа, короткая стрижка. Одинаковые костюмы, одноцветные
галстуки. Выражение, напряженное, и как будто у них язва желудка, но
