переросла в ссору. Несколько мужчин вышли в прихожую, чтобы выяснить
отношения, Бирс сдерживался сколько мог, но потом не выдержал и в досаде
уложил их одного за другим, испортил торжество.
Он привез сына домой, наказал ухаживать за бабушкой и собрался
уходить, когда зазвонил телефон. Бирс услышал английскую речь, второпях
ничего не понял, а когда понял, внутри у него все оборвалось.
- Тони, это Джуди, - услышал он женский голос, калифорнийский диалект
и онемел, окаменел, так что она вынуждена была повторить. - Тони, ты меня
слышишь? Это я, Джуди.
Это было неправдоподобно. Что делать, если единственная женщина,
которая тебе нравится, живет на другом конце света - так далеко, что ее
как будто и нет?
12
Год назад Бирса по службе направили в Лос-Анджелес, где его принимала
телевизионная компания. Джуди встретила его на аэродроме и две недели
опекала, как ребенка, с утра до вечера.
Эти две недели Бирс вспоминал, как сказочный сон. Чтобы он не
тратился на гостиницу, Джуди поселила его у своих родителей в
фешенебельном районе Беверли Хиллс. Сама Джуди предпочитала жить отдельно
и снимала квартиру неподалеку от студии. В свободное время она играла в
клубе в теннис, плавала в бассейне и каталась на роликовых коньках.
Улица Оукхест, Дубовая роща, была тенистой и тихой, как парковая
аллея. Бирс насчитал в доме двенадцать больших комнат, маленькие были не в
счет, со стороны улицы у дома зеленела лужайка - аккуратно стриженые кусты
и газон, позади дома располагался бассейн, апельсиновый сад и гараж;
зрелые плоды висели среди зелени, как яркие желтые фонари.
Ему отвели спальню на втором этаже, по размерам она напоминала
скромный гимнастический зал, рядом помещалась просторная ванна и
гардеробная.
На другой день после его приезда родители Джуди устроили прием. Антон
удивился, насколько обстановка напоминала фильм из светской жизни: к дому
один за другим подкатывали лимузины, из которых выбирались породистые
гости и несли себя в дом, принося с собой веселую живость, блеск глаз,
лучезарные улыбки, громкий смех, оживленные возгласы, аромат духов... О
да, это была та ослепительная жизнь, какую все мы знали понаслышке, Бирс в
том числе.
Хозяева встречали гостей в просторном холле, знакомили с Антоном,
лица дам сияли преувеличенным восторгом, мужчины излучали сдержанное
улыбчивое дружелюбие, как и положено сильным мира сего. Бирс то и дело
пожимал чью-то руку, иногда вокруг него закипала легкая толчея, и он с
непривычки был скован, окруженный общим вниманием.
По правде сказать, он был изрядно смущен. Впрочем, кто из нас,
живущих в России, пусть даже из слывущих ушлыми, москвичей - кто из нас,
перемахнув второпях границы, почувствует себя непринужденно среди роскоши
Беверли-Хиллс в окружении знаменитостей и богачей, которые наперебой
расточают нам улыбки?
Он не мог с этим свыкнуться и чувствовал себя не в своей тарелке,
слишком разительной была перемена - лишь сутки отделяли его от дома, да и
как поверить, что ты представляешь для них хоть какой-то интерес?
В огромной, украшенной цветами гостиной бар поражал обилием и
разнообразием бутылок, наемный бармен угощал выпивкой, по залу скользили
официанты с подносами, на кухне колдовал черный повар из ресторана, и Бирс
помимо всего прочего испытывал неловкость, что доставил всем столько
хлопот.
С бокалами в руках гости разбрелись по гостиной и соседним парадным
комнатам, Бирс на ходу осваивал нелегкое бремя светской жизни.
Да, это требовало особой выучки и умения. Бирс своим умом дошел, что
следует улыбнуться каждому в отдельности, каждому сказать приветливые
слова, каждому показать, что ты расположен именно к нему. В то же время
нельзя было ни с кем уединяться или отдавать кому-то предпочтение.
Да, это было особое искусство: на глазах у всех следовало хоть на миг
как бы остаться с каждым наедине, высказать приязнь и уверить, что он
представляет для тебя особый интерес.
Приходилось быть начеку. Гости кружили вокруг, приближались и
удалялись, словно в причудливом общем танце с замысловатыми фигурами. Бирс
постепенно освоился, стал подходить к разным людям. Иногда ему удавалось
овладеть вниманием, вызвать смех и одобрительные возгласы. Джуди ужасно
переживала за него, он видел, она была, как мать, которая впервые вывела
своего ребенка в свет.
Яркое электричество заливало большую, с окнами в два этажа, гостиную,
искрящиеся хрустальные люстры и бра отражались в темных стеклах, в
бутылках бара, в бесчисленных бокалах. На стенах висели дорогие картины, с
трудом верилось, что ты в обычном жилом доме, скорее можно было подумать,
что ненароком забрел на праздник в музей или в картинную галерею.
Ах, эта праздничность, веселый гомон, свежие цветы, аромат духов,
волны которого обдают тебя что ни миг... Да, взрывы смеха, веселая
непринужденность, сияние глаз, ослепительные улыбки... Как описать красоту
длинного богатого стола, звон бокалов, наполненных шампанским,
всевозможными соками и прочим, прочим - кому что по вкусу.
Джуди была оживлена, лицо ее раскраснелось от возбуждения, глаза
горели. Она была счастлива, что вечер удался и гордилась Бирсом, как своей
собственностью. Ухватив его за руку, она таскала Антона за собой, он
каждый раз вынужден был с полуслова встревать в чужой разговор.
Стэнли Хартмана он отметил сразу. Тот припоздал и появился перед
ужином. Джуди вдруг поспешила к двери, Бирс увидел на пороге рослого
красавца. Тот помешкал немного, обозревая зал, и даже издали была очевидна
спокойная уверенность, с какой он держался. Было что-то победное в его
манере обозревать толпу, судя по всему, этот человек заведомо знал свою
силу - силу и власть, знал и верил, не сомневаясь в этом нисколько. В
глаза бросалась его победная осанка, снисходительность к окружающим, нечто
хозяйское, точно он пришел не в гости, а домой, и Бирс подумал, что у
этого человека есть все основания чувствовать себя здесь своим. Хотя люди
такого склада, подумал Бирс, чувствуют себя уверенно везде.
Новый гость был, пожалуй, с Бирса ростом, не меньше, такой же
поджарый, Антон сразу признал в нем спортсмена. Да, рост и стать - все при
нем, великолепная стрижка, безукоризненный пробор, волосы поблескивают
влажно, словно он только-только из бассейна или с теннисного корта и еще
не просох после душа. Лицо у него было сухощавое, гладкая чистая ухоженная
кожа, в теле угадывалась упругая сила, как и должно быть, когда к твоим
услугам любая еда, спорт, путешествия, да и вообще все, что взбредет в
голову. Так, вероятно, и должен выглядеть молодой миллионер, спортсмен,
плейбой, гений бизнеса, надежда нации, будущий президент или, по крайней
мере, сенатор, отпрыск знатной семьи, вожделенная дичь для всех мамаш, у
кого на выданьи дочь. Таким и должен быть жених Джуди - прекрасная партия,
идеальная пара, слияние капитала, мечта двух семей, чудесные дети, начало
нового могущественного клана.
Гость дружески поцеловал Джуди и, улыбаясь, уверенно прПИПнял одной
рукой; Бирс поймал себя на мимолетной досаде.
- Друг нашей семьи Стэнли Хартман, - представила она красавца.
- Надеюсь, и твой друг, - с усмешкой уточнил гость.
Как Бирс и предполагал, рукопожатие у него оказалось твердым -
сильная рука с мозолями, которые возникают от весел, ракетки, бегущего
парусного такелажа, - фалов и шкотов.
- Как поживаете, мистер Бирс? - улыбнулся Хартман вполне приветливо и
миролюбиво, даже дружелюбно, однако и сдержанно весьма, точно знал цену
своей улыбке и не транжирил попусту.
И снова Бирс отметил в его улыбке что-то победное, непререкаемую
уверенность в себе, снисходительность к собеседнику и даже что-то
покровительственное, словно у взрослого по отношению к ребенку.
Конечно, у него и в мыслях не было унизить кого-то, для этого он был
слишком умен, однако понималось внятно: человек привык повелевать и
побеждать, привычка, как водится, сказывалась на манерах.
Когда Джуди держала Бирса при себе или водила за руку по гостиной,
Антон несколько раз ловил на себе внимательный, плотный, ощутимый, как
прикосновение, взгляд Хартмана.
Вскоре произошел забавный эпизод, похожий на профессиональный тест
для тележурналиста - проверка на находчивость.
- Мистер Бирс! - громко обратился к нему подвыпивший ведущий одной из
местных программ, телевизионная знаменитость. - Я слышал, вы хорошо
работаете в эфире, это так?
В общем гомоне возникла пауза, гости услышали вопрос и обернулись к
Бирсу.
- Я думаю, слухи сильно преувеличены, - вежливо ответил Антон.
- Вы привезли кассету со своей программой? Или не рискнули? -
запальчиво поинтересовался собеседник, разгоряченный обильной выпивкой.
В гостиной смолкли голоса, стало тихо. Все смотрели на Бирса, ждали
ответа, он почувствовал себя на ринге: то ли примешь вызов и ответишь
ударом на удар, то ли сникнешь и тебя будут жалеть, а пожалев, отвергнут.
- Однажды русский писатель Куприн ехал в поезде. В купе он оказался с
итальянцем, который читал газету. Там было написано, что знаменитый
русский певец Федор Шаляпин едет на гастроли в Италию. Итальянца это
ужасно возмутило. Он с гневом сказал: "Ехать петь в Италию - все равно,
что... - Бирс умолк и обвел взглядом присутствующих: все смотрели на него
с интересом и ждали. И Джуди смотрела, распахнув глаза, даже издали было
заметно, как она волнуется за него - волнуется и переживает. Хартман ждал
спокойно, но был задумчив, словно размышлял над чем-то.
Антон выдержал паузу, пока в воздухе не повисло напряжение, и
подождал еще чуть-чуть, пока оно не сгустилось и не стало явным.
- Ехать петь в Италию - все равно, что... - повторил Бирс, - все
равно, что везти хлеб в Россию! - последние слова он произнес громко,
чтобы все слышали.
Миг еще держалась тишина, потом раздался взрыв хохота, грянули
дружные аплодисменты. Многие зашлись от хохота, на глаза навернулись
слезы. Джуди горделиво озиралась: знай, мол, наших!
Хартман улыбался, но был явно раздосадован. Он смотрел на Джуди,
которая искренне радовалась за Бирса, и понятно было, что он не одобряет
ее.
Среди общего смеха Бирс поднял руку, прося тишины, и когда все
притихли, сказал:
- Показывать свою программу в Лос-Анджелесе, все равно, что петь в
Италии. Но поскольку в Россию давно возят хлеб, я рискнул и привез кассету
в Америку, - объявил он во всеуслышанье под общий смех и аплодисменты.
Пока все смеялись, знаменитый ведущий программы, похоже, протрезвел и
выглядел сконфуженно.
- Это вам за самоуверенность, - уколола его одна из дам.
- Неплохо бы и кассету посмотреть, - огрызнулась знаменитость.
- Когда вам угодно, - вежливо поклонился Бирс.
Герой экрана, видно, понял, что историю лучше замять.
- Хочу с вами выпить, - предложил он, взял с подноса два бокала и
один протянул Бирсу, другой взял себе.
Они выпили, многие из гостей подходили к Бирсу, чтобы чокнуться с
ним.
- Мистер Бирс, позвольте вручить вам приз! - громко объявила Джуди и
наградила его поцелуем под аплодисменты гостей; Антон заметил, как по лицу
Хартмана скользнула тень.
Можно было подумать, что все эти люди счастливы и живут в свое
удовольствие. Разумеется, у них были свои заботы, но никто не выставлял их
напоказ, напротив, все тщательно скрывали свои проблемы от чужих глаз, вот
почему мнилось, что жизнь их исполнена счастья.
- Мистер Бирс, вы - коммунист? - неожиданно обратился к нему Хартман,
и все снова притихли.
- Нет, никогда не был, - покачал головой Антон.
- Но вы так давно живете при коммунистах...
- Всю жизнь, - покивал Бирс, соглашаясь, и усмехнулся печально,
удрученно развел руками - мол, что делать...
- Вы бы могли объяснить, в чем разница между нами? Я имею в виду -
между капитализмом и коммунизмом... - спросил Хартман как бы невзначай и
смотрел невинно, ждал ответа.
О да, это был подвох так подвох! Стоило Бирсу ответить всерьез, он бы
неизбежно пустился в политику, славный вечер был бы испорчен. Бирс это
тотчас уразумел. Мало того, он потерял бы очки, набранные прежде, счет
стал бы не в его пользу.
Антон понял, что его втравливают в никчемный спор, из которого не
выбраться мирно: стоит начать, и увязнешь, как последний зануда.
- Все говорят, что между нами огромная разница, - пожал плечами Бирс.
- Я с этим не согласен. На самом деле между капитализмом и коммунизмом нет
никаких различий. Почти никаких. И вас и нас одолевает одна и та же
забота: как выжить? И вы и мы думаем об этом постоянно. Просто вы думаете,
как продать, а мы - как купить.
Это прозвучало настолько неожиданно, что несколько мгновений все
молчали, соображая, потом, как обвал, в стены ударил хохот. Хартман
усмехнулся и похлопал слегка, отдавая должное собеседнику, а Джуди едва не
заплакала от радости.
- О Тони, это замечательно! - улыбнулась она сквозь слезы, Хартман
помрачнел, Бирс видел.
В соседней комнате кто-то сел за рояль, потек густой томительный
блюз, Джуди потянула Бирса танцевать. И вот полумрак, в стеклах отражаются
скользящие пары, слегка кружится голова, ты обнимаешь красивую девушку, и
тебе кажется, кто-то свыше высек в пространстве между вами искру: да,
короткое замыкание, похоже. Впрочем, он тут же себя стреножил: не дури, у
богатых свои причуды, тебе до юной леди, как до луны, любая старуха в
русской деревне остережет тебя - не в свои сани не садись, милок, или еще
почище: на чужой каравай рот не разевай!
Вечеринка удалась на славу, гости, прощаясь, благодарили хозяев и
Бирса, многие приглашали его к себе.
Хартман пожал Бирсу руку и по-хозяйски, как само собой разумеющееся
спросил у Джуди так, чтобы слышал Бирс:
- Ко мне поедем?
- Я так поздно в гости не езжу, - нашлась Джуди.
- В гости?! - развеселился Хартман, всем своим видом показывая, как
удачно она пошутила.
Бирс и сам знал, что на самом деле все обстоит иначе. Ну разумеется,
разумеется, они спят вместе, а ты пришелец, случайный прохожий - мелькнул,
исчез.
- Навестите как-нибудь нас с Джуди, мистер Бирс. Будем рады, -
прощаясь, пригласил его Хартман, и Антон хорошо понял смысл сказанного:
его не приглашали приехать вместе с Джуди в гости, напротив, Хартман
позвал его в свой, как бы общий с Джуди дом.
Да, Хартман умело показал Бирсу его истинное место: третий лишний.
"Напрасно стараешься, нам не привыкать", - подумал Антон, но
оказалось, что Джуди придерживается другого мнения.
- Окей, мистер Хартман! Как-нибудь мы с Тони навестим вас. Если
выберем время, - пообещала она с усмешкой.
Гости разошлись, в доме стало пусто и тихо, и невероятно просторно,
лишь официанты вышколенно, без лишнего шума двигались, убирая посуду.
Верхний свет отключили, остался гореть лишь один светильник, окрасив
пространство в нежный розовый цвет. Родители Джуди попрощались и ушли
наверх, в свою спальню, Джуди включила радиоприемник: ночной саксофон
источал приятный тягучий звук.
- Вам понравился вечер? - спросила Джуди, когда они с Бирсом остались
одни и сидели друг против друга на диванах в углу.
- Да, весьма. Незнакомая жизнь. Поначалу я очень трусил.
- Действительно? Спасибо за откровенность. Это значит, вы доверяете
мне. Стэн Хартман ни за что не признался бы в своем страхе.
- Что тут скрывать? Я на самом деле ужасно боялся. Вдруг сделаю
что-то не так.
- Вы были великолепны!
- Что вы!.. Просто я не хотел вас подвести.
- Все сложилось удачно. Даже Хартман оценил. А уж он... - она
умолкла, но и без слов понятно было: мнение Хартмана что-то да значит.
- Я сразу понял, что он ви-ай-пи [английская аббревиатура: очень
важная персона], - сказал Бирс.
- О да, Стэн - банкир, дает деньги на фильмы. В Голливуде перед ним
все заискивают. Он вообще много вкладывает в шоу-бизнес.
- Кормилец! - произнес Бирс по-русски.
- Что вы сказали? - удивилась Джуди.
Хотя английские слова bread-winner и berefactor имели другой смысл,
Джуди, похоже, поняла.
- Да, он стал очень самоуверенным, - заметила она огорченно. -
Правда, от него действительно многие зависят.
- Вы давно знакомы? - спросил Бирс.
- Сколько себя помню. Наши родители дружат. Когда я родилась, он
пошел в школу. Мне всегда ставили его в пример: он был круглый отличник.
- Наверное, вы скоро поженитесь, - предположил Бирс.
- Родители очень хотят. Его и мои.
- А вы? - как можно непринужденнее поинтересовался Бирс, стараясь
избавиться от ноющего чувства утраты.
- Я? - Джуди задумалась, как бы в сомнении, стоит ли говорить, потом
улыбнулась. - Все говорят, что я счастлива.
- Еще бы! Такая пара!.. Настоящие жених и невеста. С рекламной
открытки. Поздравляю вас, о лучшем и мечтать нельзя.
Но он видел, что ее точит какой-то червь, мучают сомнения, однако он
осек себя: "Не твое дело, - сказал он себе, - ты здесь вообще
командировочный: прибыл-убыл, день отъезда - день приезда... Билеты,
суточные, постель. Главное - это вовремя сдать бухгалтеру финансовый
отчет".
- Джуди, утром на студию, надо выспаться. Я еще не привык: разница во
времени, - Бирс встал.
- Спокойной ночи. Я посижу. Спасибо за вечер.
- Вам спасибо, - Бирс направился к двери, на пороге обернулся: Джуди
сидела в углу, слишком одинокая и хрупкая для такого огромного помещения.
Это было все равно, что в одиночестве сидеть в зале ожидания на вокзале;
она показалась Антону беззащитной и неприкаянной.
Сладкоголосый саксофон источал в полумраке ностальгическую мелодию,
которая сочилась в ночную тишь, подобно струе меда. Джуди налила себе вина
и потягивала маленькими глотками, погруженная в раздумья; можно было
подумать, что она спит с открытыми глазами.
Бирс вышел в холл и осторожно, стараясь не шуметь, поднялся по
деревянной лестнице на второй этаж. Скрип его шагов сопровождала тихая,
льющаяся снизу музыка.
За месяц, что Бирс жил в Лос-Анджелесе, это была единственная ночь,
которую Джуди провела у родителей. Она заезжала за ним по утрам, вечером
привозила на ночлег, Антон не сомневался нисколько, что ночи она проводит
с Хартманом. Впрочем, это его не касалось.
В разгаре была зима, однако завтрак неизменно начинался со свежей
клубники, разнообразных фруктов и соков, как и ланч на студии, где
компания устраивала для сотрудников шведский стол.
Джуди приезжала за Бирсом в половине девятого, белая "хонда"
появлялась бесшумно, как рыба, стремительно и плавно въезжала на пологий
косогор и замирала у дома. Джуди целовала родителей и везла Антона на
студию, где они работали до четырех с перерывом на ланч.
Бирс сделал несколько репортажей и часами сидел с Джуди в монтажной,
готовя материал в эфир. После работы они отправлялись обедать, обычно
навещали какой-нибудь ресторанчик с хорошей кухней.
В первый день они заехали в бизнес-клуб отеля "Четыре сезона" на
Дохени драйв, и Бирс как деревенщина пялился по сторонам, разглядывая
нарядные золотистые стены, овальные холлы, где стояли огромные кадки с
фикусами, зеркала во всю стену, в которых отражались уютные залы с
круглыми столами, ноги утопали в толстых коврах, повсюду встречались
укромные уголки для отдыха, а однажды Бирс и Джуди приехали сюда вечером и
его ошеломил сад с подсвеченным бассейном и рождественскими деревьями,
усыпанными маленькими горящими лампочками.
Чаще всего они обедали в ресторане, который Джуди любила сама. Их
угощали на славу, а то, что они не могли съесть, им, как водится,
заворачивали с собой.
Везде расплачивалась Джуди, Бирс испытывал неловкость, но когда он
сделал попытку заплатить, Джуди погрозила пальцем:
- Тони, за все платит компания.
Он удивлялся, насколько она бесхитростна, все ее поступки, слова и
воззрения отличались простотой и естественностью и потому казались весьма
разумными, плодом раздумий.
Они заехали в пиццерию "Ангелы" на углу Пойнсетия и Мэлроуз в
Голливуде поблизости от студии Парамаунт. Снаружи это было неказистое
старое здание в два этажа, над входом громоздились металлические
конструкции, внутри тесно стояли черные пластиковые столы, но оказалось,
что здесь чудесно кормят, и многие голливудские знаменитости частенько
наведываются сюда, чтобы вкусно поесть; почти все они дружили с хозяйкой.
Она вышла к Бирсу и Джуди в просторном сером комбинезоне,
раскрасневшаяся, только что от плиты. Джуди познакомила их, и оказалось,
что хозяйка знаменита не только как повар, но и как автор кулинарных книг.
Они закатились в знаменитый ресторан "Паламино" на бульваре Ланкершим в
Северном Голливуде, где подавали изысканную морскую пищу и хорошее мясо, и
Антон вспоминал свою нищую голодную страну на другом конце света - страну,
богаче которой не было на земле. А здесь столы ломились от сочной, вкусной
еды, съесть все не было сил, и он подумал, как будет сожалеть об этом
дома.
По ночам в черном калифорнийском небе далеко окрест была видна яркая
неоновая вывеска "Паламино": желтая подкова, в которой поднялась на дыбы
желтая цирковая лошадь; Бирс часто вспоминал ее в зимней сумрачной,
перебивающейся впроголодь Москве.
13
Беглецы уходили отстреливаясь. Одиночными выстрелами они стреляли из
пистолетов и бежали в надежде оторваться. Отряд отвечал беглым огнем и
продвигался вперед ползком, бросками и короткими перебежками.
Иногда пальба прекращалась, понятно было, что беглецы пошли в отрыв.
Першин поднимал отряд, они бежали следом по шпалам и обочинам колеи,
рискуя угодить под прицельный выстрел; несколько выстрелов попали в цель,
наружный слой кевлара на бронежилетах висел клочьями, а один из
разведчиков получил ранение, к счастью, легкое. Фельдшер перевязал его.
Першин оставил раненого у шахтного телефона, приказав связаться с
диспетчерской, чтобы со следующей станции навстречу выслали подкрепление
на перехват. Он рассчитал, что перекроет тоннели и возьмет беглецов в
клещи, но они неожиданно исчезли - как в воду канули.
Отряд тщательно осмотрел тоннель и обнаружил в стене панель,
замаскированную под тюбинг, ее открыли с трудом и увидели узкий черный
лаз, соединяющий тоннель со старыми горными выработками, не обозначенными
на схеме. Лаз прорезал толщу грунта - очевидно, его пробили, чтобы в
случае нужды быстро убраться из тоннеля, такие скрытые лазы отряд находил
в самых неожиданных местах: те, кто прорыл их, хорошо знали подземную
географию.
Судя по всему, заброшенные штреки соединялись с древними
подземельями, свежий лаз вел в старинный, выложенный кирпичом ход со
сводами. Отряд медленно продвигался, затенив фонари и освещал пол, чтобы
не прозевать ловушки.
Беглецов было пятеро. Першин подозревал, что это посланная на задание
команда - из тех, что крали людей. Отряд перехватил их в шахтном стволе,
откуда сеть ходов вела в коллекторы водоканала, а те, в свою очередь,
сообщались с подвалами окрестных домов.
Сотни шахт действующего метрополитена имеют выходы на поверхность по
всей Москве - во дворах, парках, на улицах - сотни шахт, не считая
множества тайных. Почти в любой московский дом можно попасть снизу, из-под
земли, имея сноровку в земляных работах, достаточно из ближайшего
коллектора или колодца вывести ход под фундамент или взрезать его;
существуют буры и пилы, способные пройти бетон и стальную арматуру, как
масло.
Невидимые команды рыскали в подземной Москве, не зная преград: они
легко попадали в любое место города, проникали в дома и уводили людей. Это
было все, что удалось узнать, прочее - кто они, откуда, зачем? -
оставалось загадкой.
Тайным чутьем, развитым у людей, подвергающихся опасности, отряд
угадал в шахте чужое присутствие, вернее, почувствовал до того, как чужаки
появились. Отряд погасил фонари и затаился во мраке - слился с ним, стал
его частью, неразличимой на глаз. Незнакомцы появились в нижнем коллекторе
- не пришли, нет - возникли, будто часть мрака обратилась в пять сгустков,
которые приняли очертания людей: мрак выдавил их из себя, как пасту из
тюбика.
Незнакомцы постояли, прислушиваясь, потом включили фонари и поводили
ими по сторонам: фонари их были немощны и слабы, свет едва пробивал
темноту. Незнакомцы один за другим бесшумно заскользили к железному трапу,
ведущему в шахтный ствол; вероятно, они намеревались по стволу подняться
наверх. Першин включил сильный фонарь и ярко осветил их - всех пятерых.
- Стоять! - крикнул он оглушительно, и они застыли на миг,
застигнутые врасплох.
Из темноты он хорошо разглядел их, окаменевших на свету: бледные
лица, мешковатые комбинезоны, грубые башмаки. Один к одному они выглядели,
как беглец, покончивший с собой несколько дней назад - та же одежда, такие
же мучнистые, белые, бескровные лица, в которых присутствовало что-то
неживое, какая-то странная жуть: с первого взгляда они были похожи на
оживших мертвецов.
Незнакомцы мгновение пребывали в замешательстве и вдруг все разом
бросились на бетонный пол и покатились кубарем в полумрак. Отряд ударил из
автоматов вдогонку, но били поверх голов в надежде взять живьем.
Из сумрака раздались ответные выстрелы, пришлось погасить фонари и
лечь на пол, чтобы не маячить живыми мишенями.
Выложенный старым кирпичом ход привел отряд в каменную галерею:
массивные опоры поддерживали тяжелый сводчатый потолок, узкие арочные
проемы соединяли одну палату с другой.
В галерее беглецы приняли бой. Отстреливались они скупо, отряд
рассыпавшись цепью, поливал их огнем. Першин вдруг понял, что ответной
стрельбы никто не ведет.
Они нашли всех пятерых, тела их валялись в укрытиях, все пятеро были
мертвы. Першин осмотрел их и не поверил глазам: каждый из них, похоже,
последней пулей покончил с собой, все они предпочли умереть, но не
сдались.
Это было непостижимо. Кто были эти люди в старых комбинезонах,
бледнолицые, все как один низкорослые, с белыми волосами и нездоровой
мучнистой кожей, которая как будто не знала не только солнца, но обычного
дневного света?
Першин с горечью подумал, что предстоят новые жертвы, прежде чем
отряд узнает хоть что-то.
Неожиданно один из них поморщился и слегка застонал. Першин мгновенно
наклонился к нему, нащупал пульс: человек был жив. По-видимому, он был
ранен раньше и потерял сознание до того, как остальные застрелились.
Фельдшер отряда расстегнул раненому комбинезон, нашел проникающее
ранение в грудную клетку, обработал рану и наложил давящую повязку, чтобы
унять кровотечение. Пока фельдшер оказывал помощь раненому, разведка,
рассыпавшись, осмотрела галерею и обнаружила в стене кирпичные ступеньки:
узкая лестница вела наверх. Разведчики поднялись в глубокий подвал
разрушенной давно церкви, теперь здесь стоял неказистый одноэтажный дом
[на этом месте в XVIII веке стояла церковь Николы, что в Турыгине].
Дверь подвала была снаружи закрыта на висячий замок. Ключников
просунул в щель штык-нож, поддел и оторвал щеколду. Крутая деревянная
лестница поднималась к решетке, за которой лежал маленький замкнутый
дворик, росли густые кусты и деревья, и была разбита маленькая детская
площадка. Раненого с большим трудом подняли во двор, незнакомец не
приходил в сознание и по-прежнему морщился и стонал.
Было раннее утро, в траве поблескивала роса, верхние окна высокого
соседнего дома отражали светлую пустоту неба. Прежде чем вызвать машины,
Першин приказал Ключникову выйти на улицу и определить, где они находятся.
Прорезающая дом узкая темная арка вела в соседний двор-колодец,
откуда сквозь другую арку можно было попасть на улицу. Двор был
удивительно знаком, Ключников огляделся и понял, что был здесь недавно: в
этом доме жила Анна, ее машина стояла под окнами у подъезда. Да, они
выбрались на Малой Знаменке, через дорогу от доходного дома в красивом
особняке помещалось отделение милиции. Першин по рации вызвал машины, шум
и голоса разбудили обитателей дома, на разных этажах в окнах появились
сонные лица. Открывшаяся им картина могла напугать любого: из подвала один
за другим поднимались рослые автоматчики в пятнистых комбинезонах, лица их
покрывала комуфляжная краска; поднявшись, они тут же устало валились на
землю. И уже вовсе перепугались жители, когда из подвала вынесли раненого
и убитых.
Люди в Чертолье с давних пор подвержены беспричинным страхам.
Необъяснимое беспокойство держится здесь неизменно, смутная тревога
присутствует повсюду, никто не знает, в чем причина, но дурная слава
издавна ширилась и росла. В разные времена московские ясновидцы, чуткие на
чужой умысел, испытывали здесь смятение сродни тому, какое несет человеку
тайный соглядатай. Как будто постороннее внимание преследовало здесь
человека на каждом шагу, тянуло оглянуться в смутном желании поймать
чей-то взгляд.
Знатоки, ведающие толк в свойствах рогатинки из лозы, с ее помощью
отыскивали по всему Чертолью подземную пустоту: лоза то и дело указывала в
глубине земли ходы и тайники.
Какая печаль разлита в тихих изогнутых переулках, в раскидистых
зеленых дворах, как ноет бепричинно душа и нет утешения, точно поразил ее
тайный сглаз. Не случайно много церквей было поставлено здесь в
незапамятные времена, чтобы уберечь жителей от влияния темных сил. Так
возникли на маленьком пятачке церковь Знамения, церковь Ржевской Божьей
Матери, церковь Луки, церковь Пятницы на Нарышкином дворе, церковь Николы
в Турыгине, церковь Всех Святых, не говоря уже о храме Христа Спасителя и
соседней с ним церкви Похвала Богородице. Сколько их было здесь бок о бок,
но не устояли, рухнули - одни от времени, а другие от слепой силы, и
столетие за столетием отчетливая враждебность густеет и копится на
