"Зачем я здесь?" - думал он, озирая иссушенную солнцем землю,
каменистое нагорье, за которым поднимались горы. И почти неизбежно
вспоминался Звенигород, сочная зелень окрестных лесов, церкви на холмах,
их яркая белизна на солнце среди деревьев.
Для встреч они облюбовали сенной сарай на задворках дома, в котором
жила Галя. Сена в нем давно не держали, но старое дерево помнило его запах
- впитало когда-то и теперь источало помалу: тонкий сенной запах
смешивался с запахом сухого дерева.
Они устраивались на полатях, в сарае был помост, куда забираться надо
было по приставной лестнице.
Под скошенной кровлей висели пучки целебных трав и связки кореньев,
которые собирала бабушка Гали. Тесное сумрачное пространство было
пропитано запахами. Пахло смолистым бальзамом березовых почек, чередой,
хмелем, полевым хвощем, горицветом, пижмой, дягилем, чемерицей, кипреем,
но сильнее всего и приятнее пах узколистный с маленькими красно-синими
цветочками чабрец; когда крыша накалялась на солнце, воздух в сарае
густел, настоянный на травах, и становился вязким, как сироп.
От запахов кружилась голова, и казалось, сарай, наполненный травяным
духом, как горячим воздухом воздушный шар, тихо отрывается от земли и,
покачиваясь, бесшумно плывет над оврагами, ручьями, покатыми косогорами,
над вершинами холмов и церковными куполами.
В сумрачной, пропахшей травами укромной тесноте было уютно, и
какое-то время они молчали и не двигались, как бы не веря, что уединились
наконец. Потом они обменивались поцелуями и долго, медленно раздевались,
чтобы растянуть ожидание, разглядывали друг друга, прежде чем
прикоснуться.
Без одежды Галя выглядела почти невесомой. Кожа ее светилась в
полумраке, и могло сдаться, впрямь излучает свет. Иногда ему мнилось, Гали
нет рядом, это память его кажет ее, как случалось с ним на войне, но
прикосновение возвращало ее: она была здесь, с ним, ждала его и звала.
Из армии Ключников вернулся весной, с осени снова пошел в институт.
Пока он служил, Галя закончила медицинское училище и теперь работала
медсестрой. Чтобы не мотаться каждый день по электричкам, Сергей поселился
в общежитии, выходные проводил дома. В субботу собиралась вся семья: мать
- бухгалтер в соседнем финансовом техникуме, отец - мастер на фабрике
игрушек и трое детей; младшие брат и сестра учились в школе. Мать всегда
имела озабоченный вид, ее одолевали мысли, как прокормить семью; если б не
огород, ни за что не прожить бы.
Галя удивляла всех своим здравомыслием. Она была тихая, домашняя,
рассудительная, с ней было спокойно и надежно, как с преданной женой.
Они никогда не говорили о женитьбе, но само собой разумелось, без
слов. Все, кто знал их, полагали, что это уже решено, о лучшей жене и
мечтать нельзя было, понятно было, что кроме него ей никто не нужен. С ней
он испытывал покой - никаких неожиданностей, все прочно, устойчиво,
надежно, как в мирном устроенном доме; ощущение благоразумия и
рассудительности исходило от нее неизменно.
Сколько Ключников помнил себя, семья жила скудно. Особенно это стало
заметно с тех пор, как он пошел в институт. Иные студенты не задумываясь
тратили суммы, превышающие бюджет его семьи, некоторые ездили на своих
машинах и одевались, как кому вздумается, во всяком случае, мало кто так
трясся над каждой копейкой.
Нет, он не завидовал, но поневоле заскучаешь, если не снимая таскаешь
одни и те же джинсы и один свитер, а единственная твоя куртка подбита
рыбьим мехом. И жмешься, жмешься в столовой, в магазине,
кроишь-выкраиваешь и даже мечтать не можешь о сносной еде или одежде. Как
говорится, со свиным рылом да в калачный ряд.
...было тихо. Отряд не двигался, все смотрели в просвет тоннеля, с
пристрастием ощупывали взглядами каждый предмет.
Разумеется, отключиться сама по себе вентиляция не могла. Вентиляторы
включались как в самой шахте, на месте, так и с пульта в центральной
диспетчерской. И одно из двух: либо вентиляцию отключил диспетчер, либо...
Сам собой напрашивался вывод: в шахте кто-то есть.
Все напряженно вслушивались в окружающее пространство, было похоже,
они с головой окунулись в тишину, как в тяжелую жидкость, заполнившую
тоннель. Непроницаемое беззвучие царило здесь, и пока они прислушивались,
ни звука не было вокруг - рядом и вдали. Если и был здесь кто-то, то
замер, затаился и ни звуком, ни шевелением не выдал своего присутствия.
Могло сдаться, на земле вообще исчезли звуки, и теперь все обречены на
беззвучие - отныне и впредь.
Першин отдал приказ, разведка тронулась с места. Теперь они двигались
иначе, чем раньше: пятерки попеременно выдвигались вперед, пока одна
группа находилась в движении, другая прикрывала ее, держа тоннель под
прицелом.
...после выписки Лиза встретила его на черной машине, за рулем сидел
солдат.
- Куда мы едем? - поинтересовался Першин, но Лиза не ответила, и он
охотно умолк, положившись на нее. Славно, когда о тебе пекутся: куда надо
- доставят, когда надо - накормят, что надо - дадут. Просто, как в армии -
радуйся, повезло!
Она и впредь лучше знала, чего он хочет, по крайней мере, лучше, чем
он; если ему нужно было узнать свое мнение, он спрашивал у нее.
Они выехали на автостраду, ведущую в Домодедово, за кольцевой дорогой
свернули на старое Каширское шоссе. Першин обратил внимание на посты
автоинспекции, отслеживающие машину на каждом перекрестке. Машина
пересекла узкий мост через реку, въехала на эстакаду и помчалась по
пустынной дороге, рассекающей поля и лес.
Дорога привела их в лесную глушь. На контрольном пункте в лесу
охранник проверил пропуск, записал номер машины, нажал кнопку, и ворота
открылись. Покружив по плавно петляющей асфальтированной дороге, машина
подъехала к большому, облицованному светло-серым известняком зданию,
построенному в виде пропеллера из трех лопастей или огромного фирменного
знака автомобиля "мерседес".
Место называлось Бор. В здании Першин на всех этажах увидел роскошные
холлы, дорогую мебель, свисающие виноградными гроздьями люстры, плещущие
фонтаны, толстые узорчатые ковры... Тут же располагались теннисные корты,
бассейн, спортивный зал с тренажерами, сауна, массажные кабинеты.
Лиза поселила Першина в отдельный номер, круглый год принадлежавший
их семье, роскошный номер из двух больших комнат - гостиной с мягкой
мебелью и спальни с широкой, как поле, кроватью.
- Ну и кровать! - воскликнул Андрей, разглядывая диковинное ложе с
гнутой, как виолончель, спинкой, обитой ярким цветастым стеганым шелком.
Кровать была так велика, что даже двоим ничего не стоило в ней
потеряться: лечь и не найти друг друга.
- Как-то даже страшновато, - оробел Першин. - Одному в такой
кровати...
- Еще чего! - с вызовом дернула плечом Лиза. - Даже не надейся!
Неужели я оставлю своего больного без присмотра? Хороша я буду врач!
Он понял, что сопротивление бесполезно, пора сдаваться, все равно она
настоит на своем: не в ее правилах было отказываться от того, что она
задумала, не для того она привезла его в Бор.
Это был маленький, затерянный в лесу поселок на берегу реки. Одна
гладкая пустынная охраняемая дорога вела сюда от шоссе. Дремотная тишина
висела над лесными холмами и оврагами, и только в непогоду ее нарушал шум
деревьев, да изредка гул пролетающих самолетов прокатывался из края в край
над безлюдным пространством. Настоенный на тишине и лесных зарослях воздух
был так чист и прозрачен, что у приезжего с непривычки кружилась голова.
Воздух Бора, как средневековый бальзам, клонил в вещие сны, изгонял бесов,
открывал способность к ясновидению и рождал озарения свыше. Правда,
обитателям Бора редкий воздух не шел впрок, они не становились умнее,
благороднее, чище, волшебный воздух приносил им мелкую пользу, как
чернослив или свекла приносят пользу пищеварению. Нет, Бор не шел впрок
своим обитателям, как не идет впрок все, что добыто неправедно.
По России много таких мест укрыто от чужих глаз. Это были те самые
таинственные закрома Родины, куда отовсюду свозили все лучшее, что
водилось на свете и рожала земля. На особых фермах растили особый скот, в
особых прудах разводили особую рыбу, особые поля давали особые урожаи, и
особые плоды росли в особых садах.
О да, постояльцы пансионата знали толк, как должна быть устроена
жизнь, и похоже, вся страна для того и трудилась - недоедала, корячилась
натужно, чтобы они ни в чем не знали нехватки и отказа.
В пансионате предугадывали малейшие желания постояльца. Он даже мог
пригласить гостей без счета, сколько вздумается, всех обязаны были
накормить и обласкать; при желании постоялец оставлял гостей ночевать.
Это было очень удобно для тех, кто имел любовниц: никто не спрашивал
документов, не докучал расспросами, не домогался узнать, кем приходится
женщина и кому.
Вышколенный услужливый персонал делал жизнь в пансионате удобной и
легкой. Безмолвная челядь исправно служила круглые сутки, оставаясь
незаметной, и готова была предстать пред очи по первому зову. Челядь
понимала манеры и обхождение, хорошо знала свое место, но главное,
помалкивала; умение держать язык за зубами ценилось здесь превыше всего:
сведения о пансионате персонал обязан был хранить, как государственную
тайну.
Между тем пансионат Бор на самом деле был государственной тайной.
Как, впрочем, и другие подобные пансионаты: "Сосны", "Лесные дали" и
прочие, прочие...
Пансионат скрывали, как важный военный объект, дороги к нему были
закрыты, каждая машина имела пропуск, номера всех машин заносили в
специальный журнал. Контрольно-пропускные пункты, глухие заборы и
сигнализация стерегли лес, как зеницу ока. Служба безопасности бдительно
охраняла все входы и выходы, держала под присмотром каждую щель и
окрестности, патрули прочесывали местность день и ночь.
Обитатели пансионата жили спокойно, уверенные в своей безопасности.
Сказочный воздух, как отмечалось, не шел им впрок и не способствовал
развитию ума и таланта, они по-прежнему не понимали, что происходит за
забором, что творится вокруг, куда клонится жизнь, - не понимали и не
хотели понимать.
Всех, кто их кормил и содержал, они определили в быдло, в рабочий
скот, необходимый для их благополучного существования, они презирали эту
безликую массу, от имени которой они управляли страной, - презирали, не
подозревая, что сами они - всего лишь унылая бездарная саранча, способная
все пожрать.
Обслуживающий персонал жил в полукилометре от самого пансионата в
отдельном поселке из десяти больших домов. Разумеется, челяди перепадало
кое-что из того, чем владела номенклатура. Челядь подкармливали, чтобы
служила верно - не за страх, за совесть. Она была надежно защищена от
невзгод, в которых прозябало прочее население: все, кто обитал в поселке,
не знали житейских забот.
Это было райское место, изолированное от остального мира, заповедник,
остров счастья, сказочная земля, мечта, осуществленная наяву. Это был
особый лагерь, зона наоборот, где зэки имели все, о чем можно мечтать. И
все же это была зона, загон, окруженный ненавистью голодных.
Челядь, как водится, ненавидела тех, кому служила. Ненависть
рождалась из зависти - челядь, как никто, знает, чем владеют хозяева, она
ненавидела их за то, что вынуждена им служить, и мечтала оказаться на их
месте.
Время в пансионате текло неторопливо и безмятежно. По вечерам черные
лимузины привозили начальников из Москвы, утром приезжали за ними, чтобы
отвезти на работу. Постоянно в пансионате жили преимущественно домочадцы -
жены, дети, бабушки с внуками... Подрастая, юная поросль постигала законы
стаи: с кем знаться, откуда дует ветер, как повернуться... В неторопливых
прогулках по аллеям, в бассейне, на теннисных кортах, в сауне решались
судьбы: устраивались карьеры, слаживались браки, готовились награды и
назначения.
Вести о том, что происходит за забором, долетали сюда, как будто из
немыслимой дали. Нет, в каждом номере, у каждого постояльца исправно
работал телевизор, библиотека получала множество газет, но это как бы не
имело отношения к жизни пансионата. Да, в мире что-то происходило, но это
было где-то далеко, на другой планете, в другом измерении. Люди за забором
были для обитателей Бора, как муравьи, которые копошатся в своих
муравейниках, без них нельзя обойтись, но лучше о них не знать, не думать;
пусть приносят пользу и не мешают жить.
Непоколебимая тишина владела Бором изо дня в день, из месяца в месяц,
из года в год, и понятно было: так есть, так и останется впредь.
Пансионат знал лишь одно исчисление времени: от еды до еды. А какая
там была кухня! Меню напоминало грезы чревоугодника. Чем беднее и голоднее
жила страна, тем вкуснее и обильнее кормили в Бору, потому что полнота
счастья познается в сравнении: настоящую радость приносит лишь то, что
есть у тебя и нет у других.
Любитель поесть, Першин вспоминал изредка, как его кормили в Бору,
однако чаще он вспоминал Бор совсем по другой причине: лес там был утыкан
вентиляционными шахтами.
Тоннель, соединяющий Москву с аэропортом Домодедово, имел ответвления
в Бор, где под землей был устроен запасной командный пункт. Бункер
соединялся с пансионатом, мощная система жизнеобеспечения держалась в
постоянной готовности, обширные продуктовые склады регулярно обновлялись.
В случае нужды тоннель можно было использовать для скрытой эвакуации
номенклатуры из Москвы: в пансионате удобно было переждать тяготы и
превратности смутного времени - войну, бунт, чуму, холеру...
Бетонные стволы шахт сверху прикрывали четырехскатные навесы из
белого оцинкованного железа, доступ в шахту закрывали решетки с люками,
вниз вели крутые металлические лестницы.
Под землей шахты соединялись горизонтальными ходами, по которым
тянулись пучки труб, укутанные толстыми чехлами тепловой изоляции. При
желании можно было под землей уйти из пансионата и выбраться на
поверхность далеко в лесу.
Близость аэропорта Домодедово была удобна для срочного бегства.
Однако на этот случай была продумана и другая возможность: в деревне
Астафьево, неподалеку от Бора, где находилось подсобное хозяйство
пансионата, - фермы, поля и парники, был построен тайный аэродром -
бетонная полоса, замаскированная деревьями и кустами.
Нескончаемые тоннели, огромный бункер и подземные склады были
рассчитаны на длительное пользование, сам пансионат был построен как
секретный объект, скрытый в лесу от чужих глаз. Ни одна дорога не была
здесь прямой, чтобы не открывать обзор и перспективу, дороги кружили
плавно и просматривались в лесу лишь на короткое расстояние - от поворота
к повороту. И хотя пансионат располагался на холме, его нельзя было
заметить ни с одной точки окрестностей: здание было опущено в широкий
кратер посреди холма, густой лес закрывал его со всех сторон.
Все плоскости - крыши здания и пристроек были удобны для посадки
вертолетов, однако постояльцы никогда не думали о бегстве. Жизнь
пансионата казалась им незыблемой - на века. Страна воевала, они понятия
не имели, что такое война, как, впрочем, и обо всем остальном: не знали,
не ведали.
Им невдомек было, что такое жизнь впроголодь, как стоят в очередях,
где добывать еду, одежду и прочее, прочее, без чего нельзя обойтись. Они
были надежно ограждены от забот, от всего, что обременяет жизнь.
Сытые, довольные, уверенные в себе, они наслаждались существованием и
были прочно отрезаны от окружающего мира; их не касались горести и
невзгоды, которые одолевают всех нас, и казалось, обитатели пансионата не
подвластны случайностям и несчастьям, не подвержены стихийным бедствиям,
превратностям судьбы, даже самому времени.
Это был заповедник безмятежности, довольства и покоя, остров счастья
в море бед. Жизнь в Бору так разительно отличалась от всего, что творилось
вокруг, что Першина то и дело брала оторопь и, ошеломленный, он
подозрительно и недоверчиво озирался.
Ну, не могло такого быть, не могло! Чтобы гигантская немазанная
телега государства так немилосердно скрипела, кренилась, едва ковыляла по
ухабам, плелась кое-как, вкривь и вкось, через пень-колоду и вот-вот
готова была рухнуть, рассыпаться на куски, и в то же время такая тишь,
покой, сладкий сон. Что-то странное заключалось в существовании Бора,
некий абсурд, причуда больной фантазии, извращенное воображение. Как,
например, в том, что в проливной дождь по аллеям пансионата разъезжала
поливальная машина и тугими струями хлестала асфальт.
Поразительно было отсутствие в пансионате наглядной агитации. Здесь
не стояли стенды, не висели плакаты и транспаранты - ни один лозунг днем с
огнем нельзя было сыскать. Понятно, это требовалось там, за оградой, для
других, кого следовало понукать и куда-то вести - в даль, к химерам. А
здесь, что ж, для себя это было ни к чему, лишние хлопоты, пустая затея.
Никакие перемены в стране не задевали Бора. Менялись вожди,
правительства, конституции, сама коммунистическая партия рухнула, как
гнилое дерево в непогоду под ветром, - в Бору ничего не менялось. Все так
же точно в срок подъезжали продуктовые фургоны с разносолами, все так же
тихие услужливые горничные каждые три дня перестилали хрустящее свежее
белье, все так же бдила охрана, так же стригли газон, и все так же
изобретательные повара угождали на любой вкус. И все так же сверкающие
лимузины привозили и увозили сытых уверенных людей.
...Вход в шахту они обложили двумя группами. Решетка в нарушение
инструкции была открыта: то ли кто-то открыл ее, то ли обычное
разгильдяйство - не закрыли при последнем осмотре.
На высоте человеческого роста в боковой стене зияло большое черное
отверстие, устье воздушного канала. Добраться туда можно было по железному
трапу и мостику, Першин взял с собой проводника и одну из пятерок, вторая
пятерка осталась внизу и рассредоточилась, охраняя подступы.
Стараясь не шуметь, они забрались в канал, крались, пригнувшись,
выставив автоматы перед собой. Света в канале не было, пришлось включить
ручные фонари: яркие лучи осветили грязный бетонный пол, округлые своды,
голые в разводах и потеках стены и какие-то трубы, вентили, муфты,
задвижки, редукторы...
Сильные фонари с трудом пробивали кромешный мрак. В глубине канала
обнаружились герметичные двери с ручным и гидравлическим приводом, в
случае нужды они отрезали поступление воздуха с поверхности.
Система запоров в метро была хорошо продумана: все шахты, коллекторы
и станции могли быть мгновенно изолированы, в каждом тоннеле стояли
огромные герметичные ворота, способные наглухо его перекрыть, станционные
переходы имели особые металлические задвижки с резиновыми прокладками,
чтобы отрезать одну часть станции от другой.
Канал уходил далеко в сторону от тоннеля, конца не было. Вздумай
кто-нибудь атаковать их, в канале было как нельзя удобно: горящие в
темноте фонари - отличная мишень.
Канал привел их в закрытую, похожую на бетонный мешок, камеру, и
казалось, все, тупик, дальше нет пути. Першин поводил фонарем и неожиданно
увидел неприметную железную дверь, за которой посвистывал ветер. Проводник
не успел предупредить, Першин рванул дверь и ужаснулся: под ногами
открылась пустота.
4
Проводника отбирали с особым тщанием: одни выглядели совсем дряхлыми,
другие ничего не знали о тайных ходах и сооружениях, третьи смертельно
боялись хоть на шаг приблизиться к секретным объектам компартии и
госбезопасности - им даже страшно было подумать об этом.
"Несчастные люди", думал Першин, разглядывая робких пожилых людей,
которые по давней выучке опасались сказать лишнее слово.
Десятки лет лживые проповедники вколачивали им в головы, что главное
- это будущее, и надо напрячь силы, вот она, желанная цель - рукой подать.
И они трудились, как муравьи, забыв себя, возводили общий муравейник, в
котором лучше всего жилось бездельникам-поводырям, а желанная цель уходила
все дальше, становилась зыбкой, размытой, невесть чем. Те, кто их звал и
понукал, разумеется, жили припеваючи, как все лживые пророки, во все
времена.
Мастер Поляков работал в метро пятьдесят с лишним лет. Выглядел он
довольно бодро, хорошо знал и помнил систему ходов и коммуникаций. Першин
отметил его среди прочих кандидатов, но не определил, на ком остановить
выбор.
Они сидели в конторе дистанции, на стене невнятно талдычило радио,
как вдруг Поляков выругался, поморщился брезгливо и лицо его скривилось от
досады.
- Ты чего, дед? - удивился Першин.
- Ничего, - мрачно отрезал старик. - Языком трепать все мастера.
Першин восстановил в памяти последние слова из динамика: какой-то
функционер компартии настырно толковал о социалистическом выборе.
- По-моему, речь о социализме идет, - лукаво глянул Першин.
- Какой, к хрену, социализм?! О кормушке своей печется! Непонятно,
что ли? Мозги пудрит, бездельник. Работать не хочет.
- Что-то я не возьму в толк... Объясни, пожалуйста, - попросил
Першин.
- Да что объяснять?! Ребенку понятно. Социализм - это что, знаешь?
- Что? - прикинулся непонятливым Першин.
- Распределение! Одни работают, производят, а другие распределяют.
Кто распределяет, тот все имеет. Потому как при кормушке состоит. Сами
себя пристроили. Удобно, верно? Ни черта ни делаешь, а все есть. Вот они и
гнут свое. Криком кричат: кормите нас! Понял?
- Понял. Доходчиво изложил.
В молодости Поляков воевал и всю свою жизнь гнул спину, работал под
землей, но ничего не нажил, только и хватало, чтобы не умереть с голода да
тело прикрыть. Но он хоть понимал суть происходящего, другие были
убеждены, что так и должно быть, это и есть их добровольный выбор и
судьба.
Да, старик все точно определил: все разговоры о коммунизме на самом
деле были отчаянным воплем нахлебников: кормите нас! Лиши их кормушки, и
все, конец. Потому и стояли они насмерть, и не было на свете такой крови и
такого мора, на который они не пошли бы, чтобы отстоять кормушку.
...глянув вниз, Першин невольно отпрянул: под ногами открылась
бездонная пропасть.
- Ствол, - подсказал за спиной старик Поляков.
Шахтный ствол выглядел, как широкий круглый колодец, выложенный
чугунными кольцами. Першин посветил фонарем вниз, ему стало жутко от
высоты: свет не достиг дна шахты.
В пролет выступали площадки из прутьев, соединенные железной
лестницей, которая сверху вниз тянулась по всему стволу. Першин отрядил
парные патрули вверх и вниз, их ботинки часто застучали по перекладинам.
- Командир... - Ключников осветил фонарем люк в бетонном полу.
Они попытались поднять крышку, но она не поддалась, и Першин подумал,
что многие ходы и помещения проверить не удастся. Патрули вскоре
вернулись: верхний коллектор имел выход в вентиляционный киоск, стоящий в
тихом зеленом дворе на полпути между станциями метро, из коллектора можно
было попасть и в старые, оставшиеся от строителей горные выработки,
которые, в свою очередь, вели неизвестно куда; из нижнего коллектора
патруль спустился в перекачку, но дальше не пошел, чтобы не заблудиться в
разветвленных водоотводах.
Капитан приказал вернуться в тоннель, разведка продолжала движение.
Все понимали, что это всего лишь беглый осмотр, с которого начинается
долгая и тяжкая работа.
Москва спала, забывшись. Город выглядел вымершим - ни одного
светящегося окна. Изредка на большой скорости проносились машины, но можно
было из конца в конец проехать весь город и ни встретить ни одного
прохожего. Москва, похоже, страшилась пробуждения. Каждое утро жители с
опаской ждали ночных вестей и, узнав, погружались в тревогу.
Разведка приближалась к станции "Чистые пруды", когда идущий впереди
Антон Бирс заметил бегущую вдоль пути крысу. Она была обычных размеров,
отнюдь не свирепый мутант, и заметив людей, крыса стала испуганно
метаться, пока не юркнула в круглую дыру под платформой.
Метровых крыс-мутантов, нападающих на людей, несколько лет назад
придумал находчивый журналист, публикация взбудоражила всю Москву:
легковерные читатели приняли выдумку за чистую монету и ударились в
панику; служащие метро и городские власти долго потом доказывали, что все
это вымысел.
Нет, крыса была обычных размеров, но ее появление наводило на
размышления: где-то поблизости находятся запасы пищи - то ли склад, то ли
кухня, то ли столовая или буфет.
На станции было безлюдно, горел слабый свет, разведчики поднялись на
платформу и осмотрели все служебные помещения. В конце зала, за бюстом
коммунистического вождя, убитого соратниками, железная лестница вела вниз,
под платформу. На решетке висела табличка "Машинный зал. Посторонним вход
запрещен", на дверном косяке Першин заметил электрический звонок с красной
кнопкой. На звонок никто не вышел, один из разведчиков повозился и открыл
замок. Добротная деревянная дверь годилась скорее важному кабинету, чем
машинному залу станции метро, за дверью они обнаружили казенное помещение,
похожее на кладовую или подсобку, следующая дверь вела неизвестно куда.
Когда разведчики ее распахнули, дремавший за ней дежурный с погонами
лейтенанта, обомлел от неожиданности, глаза у него стали круглыми, как у
филина.
- Что?! Кто?! Что?! - быстро забормотал он в растерянности, но
опомнился и, вскочив, попытался нажать кнопку звонка, чтобы поднять
тревогу.
Сюда годами никто не заглядывал, кроме офицеров охраны и доверенного
персонала. Изредка в помещениях случались протечки, чаще в коридорах,
видно, поблизости в иле, песке или суглинке существовал плывун, и тогда
охрана обращалась в технадзор метро, но дальше коридора никого не пускали.
Рабочие под присмотром офицеров вскрывали стену, дренировали грунт и
ставили панель на место.
Помещение никогда не видело столько людей сразу, это был тихий пост -
сними, никто не заметит.
Потому и всполошился сонный лейтенант, когда отсек внезапно
наполнился рослыми разведчиками - помещение сразу стало тесным и шумным.
Поднять тревогу лейтенант не успел, в мгновение ока его отодвинули от
звонка и отняли пистолет - подальше от греха, чтобы не вздумал поиграть в
войну.
Лейтенант как будто смирился, поник и вдруг быстро, как кошка лапой,
цапнул телефонную трубку, но больше ничего не успел, трубку отняли и
положили на рычаг. Он еще пытался заслонить собой дверь, за которой
тянулся длинный белый коридор. Першин отнюдь не хотел поднимать панику в
дежурных службах и потому лишь прошел коридор, чтобы убедиться, что он
ведет в приемную министерства на Мясницкой и в соседний штаб.
- Кто такие?! Я доложу! Я доложу! - выкрикивал лейтенант, хотя его
никто не слушал.
Его можно было понять: из глубокого тыла он неожиданно оказался на
передовой; мятый, сонный, растерянный, он не знал, что делать, все
инструкции разом вылетели из головы.
- Вы из комитета? - с надеждой спросил лейтенант, и понятно было, что
он имеет в виду госбезопасность.
- Мы сами по себе, - разочаровал его Першин.
- Как?! - опешил лейтенант и недоверчиво вертел головой, разглядывая
разведчиков: каждый ростом под потолок, пятнистые комбинезоны,
бронежилеты, укороченные десантные автоматы АКМ, гранаты, баллончики с
газом, ножи на ремнях...
- Доложи, если хочешь, - предложил ему Першин.
- Кому? - не понял лейтенант.
- Министру.
- Что доложить? - упавшим голосом спросил лейтенант.
- Что хочешь.
- А ты вообще на поверхности бываешь? Поднимаешься иногда? Или все
время здесь торчишь? - ворчливо поинтересовался проводник. - Что в Москве
происходит, знаешь?
Они оставили лейтенанта в глубокой задумчивости. Першин не был
уверен, что тот доложит о происшествии по начальству: караульная служба на
этом посту была предпочтительнее, чем Новая Земля или Чукотка.
Поднявшись на платформу, разведчики разместились на мотовозе, который
их поджидал. Обратная дорога по встречному тоннелю заняла всего несколько
минут, мотовоз высадил их и укатил в сторону Черкизово. Разведке следовало
поторапливаться, вскоре должны были дать напряжение в третий рельс.
Поляков отомкнул замок и стоял, дожидаясь, у открытой решетки, пока
все пройдут в коридор. Разведчики один за другим поднимались по железному
трапу, Першин шагнул последним и остановился за порогом в ожидании
проводника. Сквозь стук шагов ему почудился странный звук, которому он не
придал значения: то был звук лопнувшей струны.
Першин стоял в коридоре и ждал. Никто не появлялся, проводник
замешкался в тоннеле, Першин услышал стон и быстро выглянул: проводник
лежал ничком, подогнув ноги.
- Ко мне! - крикнул Першин в глубину коридора и прыгнул в тоннель.
Разведчики окружили его, изготовив автоматы, но стрелять не пришлось,
не было цели. Все было тихо, спокойно, горела цепь фонарей, тоннель
оставался пустым и безлюдным. Першин нагнулся к проводнику: в спине у
старика торчала массивная металлическая стрела.
5
Салатовый "фольксваген" въехал в захламленную арку, покачиваясь на
ухабах, покатил мимо обветшалых, назначенных под снос домов, мимо помоек,
загаженных детских площадок, мусорных баков, сараев, чахлых деревьев,
гаражей, объехал громадный, разбросанный, нелепый проходной двор, каких
полным-полно в центре Москвы, и поерзал вперед-назад, чтобы приткнуться
возле неприметного облезлого строения.
Антон Бирс был единственным, кто пришел в отряд сам.
...пронзительный женский крик вспорол ночь и оборвался тотчас.
Дремлющий в забытьи дом пробудился и настороженно замер, вслушиваясь в
обморочную тишину: то ли на самом деле кричали, то ли всему дому приснился
