двери. Вскоре в холл вошел рыжеволосый, кивнул обоим, не протянув руки. А
минут через пять-семь появился... Анатолий Иванович Фита. От недоумения
Желтовский прищурился. А те стали оживленно беседовать, посмеиваясь, и
было непохоже, что познакомились с Фитой только что. Желтовский стал за
колонну, открыл "Кодак" и сделал несколько снимков, стараясь, чтобы киоск
сувениров с надписью попал в кадр.
Вчетвером те вышли на улицу. Сквозь большие окна-витрины Желтовский
видел, как Фита, пожав каждому руку, двинулся направо, двое - налево, а
рыжеволосый остался на месте, какое-то время подождал, затем поймал такси
и уехал. И Желтовский понял, что рыжеволосый живет не в этой гостинице.
"Почему? Тут номеров достаточно... Впрочем, Фита ведь, судя по всему, тоже
не здесь остановился". Но Желтовскому не могло прийти в голову, что ни
"Зеленый галстук", ни человек с лицом язвенника, ни даже Фита не ведали,
где остановился рыжеволосый...
Минут через десять подъехал Берар.
- Ты узнал что-нибудь о машине с дипломатическими номерами? -
усаживаясь, спросил Желтовский.
- За ночь? Могло только присниться... Подонок! - прокричал Берар
вслед черному "ситроену", едва не снесшему ему борт. - Что тебя так
раздосадовало? - Они стояли под красным светофором.
- Нюх обострился, в ноздрях щекотно...
Они пробыли вместе до полудня. Затем Берар помчался в какую-то
редакцию, а Желтовский пошел бродить по автосалонам на Елисейских полях,
затем тут же зашел в кинушку, попал на середину фильма, потому ничего не
понял, но досидел до конца - надо было как-то убить время - и отправился а
гостиницу, купив по дороге пачку газет.
Вечером, накануне отлета, Желтовский сидел в баре за бокалом любимого
пива, когда отошедший куда-то бармен, вернулся и громко произнес:
- Месье Желтовский! - бармен обвел взглядом посетителей, выискивая,
кто из них Желтовский, и ожидал, когда он откликнется.
- Вас к телефону, месье.
- Благодарю. Попросите, пусть перезвонят мне в номер, я буду там
через пять минут...
Звонил Берар.
- Машина с дипномерами принадлежит иранскому посольству. Тебя это
устраивает?
- Вполне. Даже если б это было посольство Тонго. Слышал о таком
государстве? Населения в нем около ста тысяч.
- Завидую им, что их так мало... Ездит на этой машине некий господин
Хеджези. Запомни или запиши: Хеджези.
- Уже. Как ты узнал?
- Доллар, конечно, весомая валюта. Но и наш франк кое на что
способен, когда нужно разговорить, допустим, клерка, швейцара, хозяина
бистро или шофера. А шофер у Хеджези француз, молодой парень, у которого
только родился второй ребенок, нужна более просторная квартира.
- Понятно.
- Господин Хеджези постоянно обитает в Москве, но и здесь довольно
частый гость и бывает подолгу... В котором часу улетаешь?
- Ранним рейсом.
- Проводить тебя не смогу, еду в провинцию, надо уточнить биографию
Паскаля Жувэ.
- Бог в помощь.
- Счастливого полета...
13. МОСКВА. СЕГОДНЯ
Перфильев прилетел из Парижа в пятницу после полудня. Жена еще не
пришла с работы. Приняв душ, он тут же позвонил Лебяхину. Секретарша
сообщила, что Василия Кирилловича увезла скорая день назад с болями в
животе. Подозревали аппендицит, но аппендицит в госпитале отвергли, однако
серьезно обследоваться необходимо...
С этого неприятного сообщения началась полоса странных событий и
нервотрепки.
Вечером, когда сидели с женой за ужином, раздался телефонный звонок.
Перфильев снял трубку:
- Слушаю.
В ответ молчание. Только где-то дыхание.
- Алло! Говорите же! - раздраженно сказал Перфильев.
И снова - ни звука. Он опустил трубку.
- Опять? - спросила жена.
- Что значит "опять"?
- Это не первый раз. Вот так и во время твоего отсутствия: звонят,
молчат и сопят...
В ту же ночь его разбудил телефонный звонок. Все повторилось, как и
накануне за ужином. "Проверяют, дома ли? - гадал Перфильев. - Может быть
воры, просчитывают удобное время? Непохоже, если и днем звонили, то уже
определили, что днем в квартире никого... Кто же и зачем? - Однако жену
попытался успокоить: - Кто-то валяет дурака..." Но нервирующие,
досаждавшие звонки продолжались, и именно в то время, когда Перфильевы
были дома: в обед, во время ужина и ночью. На ночь он стал выдергивать
вилку со шнуром из розетки. Звонки прекратились также неожиданно, как и
начались...
Дела фирмы поглотили Перфильева. Приближалась дата поездки в Южную
Корею.
- Как там дела с моими документами? - спросил он секретаря.
- Пока никакого ответа, Павел Александрович.
- Странно. Обычно Субботин оформляет нам все быстро. Поторопите его,
попросите, объясните, что я не могу прилететь в Сеул ни днем позже.
Он действительно не мог опоздать ни на день, даже ни на час. Время
встречи было оговорено.
А все началось весной минувшего года. Как-то Перфильев шел по городу
и на витрине магазина "Оптика" увидел довольно посредственные импортные
оправы для очков по сумасшедшим ценам. Тут его и осенило. Он сделал
несколько рейдов по аналогичным магазинам, некоторые теперь, став
частными, назывались салонами: "Светотень", "Элегант", "Небо" и прочее -
без большой фантазии.
Осторожно он выяснил, что эти вышедшие из моды оправы закупались
оптом в Польше, Венгрии, Германии. Прибыль была 200-300 процентов, а ежели
здесь вставлять еще и самые ходовые стекла, то прибыль этих "Светотеней",
"Элегантов" подскакивала до 400-450 процентов.
Произведя необходимые расчеты, к концу лета Перфильев открыл
экспериментальный цех по производству самых модных оправ. Последние
каталоги и необходимое сырье он получал от Кнорре: два раза в месяц гнал в
Париж за сырьем трейллер. Оправы он оптом отдавал в Прибалтийские
государства, наладив связь с владельцами специализированных магазинов.
Затем Кнорре подсказал ему: а почему бы не делать линзы самим? И не
обычные ходовые, а самые дефицитные - редких конфигураций и редких
диоптрий. Перфильев уже знал: хоть криком кричи - в России их не
достанешь. А если где и удастся заказать, то сдерут только валюту. Как же
быть массе людей, у которых нет валюты? Значит эти линзы надо гнать в
больших объемах, оправы к ним тоже. И уже никому не сдавать оптом, а
делать очки в комплекте, т.е. открыть свои два-три салона. Сперва в Москве
и Петербурге, затем развернуться по другим городам России. Цена этих очков
окажется доступней, ниже той, что ныне, но за счет оборота он компенсирует
возможные от этого потери. На техсовете идею эту одобрили. Перфильев
отправил факс Кнорре. Тот вывел его на солидную фирму в Сеуле, там можно
было купить оборудование дешевле нежели во Франции. Фирма начала поставки.
Договорились с ее главой, что в конце нынешнего года Перфильев прилетит в
Сеул для заключения еще одного контракта на покупку самых современных
высокоточных шлифовальных станков. Дата была согласована незадолго до
отлета Перфильева в Париж. К этому времени он поручил собрать сведения о
самых квалифицированных мастерах по обработке линз, предварительно
переговорить с ними, сманить высокими заработками. Был вчерне готов проект
большого цеха, для проектирования двух магазинов-салонов, их витрин и
внутреннего оборудования были найдены лучшие дизайнеры. Оставалось только
слетать на два дня в Сеул, а вернувшись, вплотную заняться подыскиванием
помещений. Тут, полагал он, проблем особых не будет: отправится снова к
Ушкуеву, тот за хорошую взятку найдет все, что нужно...
И вот на тебе - сбой, поездка в Сеул на грани срыва. Но все же
Ушкуеву Перфильев позвонил.
- Здравствуйте, Филипп Матвеевич, это Перфильев.
- Рад слышать вас, - отозвался Ушкуев.
- Я собираюсь строить новый цех для производства линз и оправ для
очков. К моменту его пуска хочу открыть для начала два салона по продаже
готовой продукции. Вы меня поняли?
- Конечно, Павел Александрович. Значит цех и два магазина-салона.
Когда заглянете ко мне?
- Вот слетаю в Южную Корею, потом уже встретимся, чтоб уточнить
детали...
- Жду вас...
С Ушкуевым Перфильев имел дела, когда создавалась фирма
"Стиль-керамика". Первым на Ушкуева вышел Лебяхин: когда тот понадобился,
Василий Кириллович подсел к компьютеру, отыскал "Ушкуев Филипп Матвеевич.
Завербован КГБ в 1976 году будучи инженером ЖЭКа. Дальше шли подробности -
почти весь "послужной список" Ушкуева на поприще стукача. Когда он
понадобился, Лебяхин съездил к нему и побеседовал. Ушкуев стал ручным...
В воскресенье Перфильев и Влад Сидельников отправились в госпиталь
навестить Лебяхина. По дороге купили бананы, апельсины, лимоны и хороший
липтоновский чай - знали, что Василий Кириллович большой любитель чая.
Он лежал в светлой двухместной палате, выглядел неплохо, правда, чуть
осунулся.
- Ну что, добры молодцы, явились обмерять, какой длины гроб
заказывать?.. Вон стулья у стены, берите, подсаживайтесь. Как слетал? -
спросил Лебяхин Перфильева.
- Нормально.
- У меня есть для тебя кое-какие новости. Но это потом, когда
выпишусь.
- Когда собираетесь домой? - спросил Сидельников.
- Еще какие-то анализы надо, и на "узи" еще раз. Ты чем-то озабочен?
- спросил он Перфильева, пытливым умным взглядом уловив по глазам
Перфильева некое беспокойство.
- Ничего особенного, - ответил Перфильев и рассказал о телефонных
звонках и о странном затягивании оформления его документов для поездки в
Южную Корею. Прежде такого не случалось.
- Звонки-то ладно, может твою квартиру хотят обчистить, а может
кто-то балуется. А вот с документами... Такого раньше не было. А не
полететь или опоздать тебе нельзя. Несолидно... Ладно, я тут на досуге
что-нибудь придумаю, - и повернувшись к Сидельникову, сказал: - Как
думаешь, племянничек, с чего это Субботин волокитит документы Павла?
- А черт его знает!
- А надо бы знать. Так что прикажи радиотехнической службе от моего
имени: пусть ушки навострят.
- Понятно...
Они посидели еще с полчаса, поболтали о всяких общероссийских
новостях, покуда сестра, пришедшая ставить капельницу, не выставила
обоих...
Вечером Перфильевы поехали в Ленком на премьеру. После спектакля
Перфильев отвез жену домой, а свою "девятку" погнал в гараж. Возвращался
городским транспортом. Было сыро, слякотно, предзимний ветер, словно
пробуя свою силу - готов ли к зиме - дергал и выкручивал мокрые обнищавшие
ветви деревьев. Перфильев миновал уже гулкую подворотню, направился было к
своему подъезду, когда увидел, как из тени к нему стали приближаться
фигуры. Случайности тут быть не могло, понял он сразу: уж слишком
синхронно сближались, держа его между собой. Двор был пуст, никто не
поможет. "Дадут обрезком трубы по голове, ограбят, разденут. Это в лучшем
случае", - быстро думал он, ища решение. Взгляд его упал на припаркованные
машины соседей, выделив серую "Волгу" соседа по лестничной клетке, старого
полярника-гидролога. У них были очень хорошие отношения, несмотря на
разницу в возрасте. Когда-то Перфильев привез ему из Парижа электронное
противоугонное устройство, сам его и поставил, наладил.
Решение пришло молниеносно: сделав четыре шага навстречу одному из
приближавшихся, резко отскочил вправо, подбежал к "Волге" и затряс ее за
рейки багажника, укрепленного на крыше. Тотчас прерывистым криком
отозвалась противоугонная сигнализация. Незнакомцы от неожиданности
остолбенели, затем бросились в подворотню и выскочили на улицу. Перфильев
слышал, как наверху в подъезде лязгнула дверь лифта, затем из подъезда в
куртке, торопливо надетой на майку, в спортивных брюках выскочил сын
гидролога сорокалетний крепыш с метровым куском свинцового кабеля в руке.
- Чего она взревела? - спросил он, заметив Перфильева.
- Меня увидела, наверное, испугалась, - отшутился Перфильев. - Иногда
случается, срабатывает, может, ветер качнул...
Они вошли в лифт.
- Как отец? - спросил Перфильев.
- Ничего. Сидит по вечерам над кляссерами, раскладывает марки...
Попрощались на лестничной площадке...
Жене Перфильев ничего не стал говорит, умолчал об этом происшествии и
на работе: экое событие, мало ли нынче грабят!..
Из Шереметьево Желтовский поехал к себе на дачу, где постоянно жил
один. Семьи у него не было. В городской квартире он почти не бывал, там
жила мать.
Переодевшись в домашние старые джинсы и теплый свитер, он с радостью
сбросил туфли, содрал носки и с наслаждением босой ступил на прохладный
линолеум. Сварил кофе, присел к письменному столу, закурил, закинул ноги
на спинку второго кресла и включил автоответчик. Услышал голос матери:
"Митенька, вернешься, позвони. У меня все в порядке. Смеситель на кухню,
что ты привез, я поменяла в "Сантехнике" на другой. Слесарь ругался, что
какая-то резьба не подходит. Тебе звонила Женя. Я сказала, что ты в
отъезде. Просила, чтоб ты позвонил, у нее что-то интересное для тебя. Да,
забыла, два дня у меня гостили Лыковы, они приезжали из Бешкека, будут
покупать квартиру во Владимире. У меня кончился "дильрен", осталось всего
пять капсул. Он мне лучше всего помогает. Жду твоего звонка, а еще лучше,
ежели сам заявишься". Больше на кассете никаких записей не было.
Он позвонил матери:
- Ма, я уже дома. Живой, здоровый. "Дильрен" я тебе привез, хватит на
год. Буду у тебя завтра в четыре... Да... Нет, хочу голубцы и чтоб запить,
чашку крепкого бульона... Ничего, ничего, мне не повредит... Хорошо...
Все, до завтра... Ну, ну, не серчай... Много работы...
С утра он уехал на работу, отдал кассеты на монтировку, свой отчет о
поездке в Париж, обошел приятелей, поболтал, заглянул к начальству, узнал,
что предстоит лететь в Чечню.
По дороге к матери вспомнил, что едет без гостинца. Купил в палатке
бутылку дорогого "Киви ликера". Мать все такая же, обстоятельная,
неторопливая, стол ему накрыла на кухне, но застелила свежей скатертью. Он
отдал ей лекарство, несколько упаковок.
- Это тебе на год хватит. А это ликерчик тебе привез, прямо из
Парижа, - соврал он. - Попивай по рюмочке с тетей Женей по вечерам. Очень
вкусный, слабенький, всего двадцать градусов, - говорил он, глядя, как
мать вертит бутылку, рассматривая красивую этикетку. Он знал, что она
любит пестрые заграничные этикетки, наклейки, говорит своим подружкам
небрежно: "Это Митька из заграницы мне привез..." "Тетя Женя" была
подругой матери - Евгения Францевна Скорино, Желтовского знала с детства.
Он шутя называл ее "товарищ из инстанции". Рано овдовев, не заведя детей,
всю себя посвятила службе. Работала в Совмине, в разных министерствах,
Госкомитетах и завканцеляриями, и секретарем, и помощником у министров и у
замминистров, у председателей Госкомитетов. Работником слыла
безукоризненным, была строга, бескомпромиссна, прямолинейна, полутонов не
признавала, для нее мир существовал в двух красках - черной и белой. На
пенсию ушла с должности секретаря какого-то министра...
Он с удовольствием наворачивал голубцы, затем выпил полную широкую
чашку наваристого говяжьего бульона.
После еды, отяжелев, поспал, а к сумеркам уехал к себе на дачу,
вечером начиналось его любимое и самое продуктивное рабочее время. Он
проявил и отпечатал снимки, сделанные в Париже, затем рылся в большом
железном ящике, который всегда запирал, замок не имел ключа, только
хитроумный буквенный и цифровой код. Замок он купил когда-то в
Дюссельдорфе. В ящике лежали большие толстые блокноты. Он любил их, потому
что писал быстро, размашисто, порой одной страницы хватало всего на 10-15
строк его почерка. Он знал, что многие хотели бы добраться до этих
блокнотов, чтоб уничтожить их, кое-кто и заплатил бы хорошо, согласись он
сжечь блокноты в их присутствии. Здесь же в ящике сберегал он аудиои
видеокассеты с записями, которые сделал в командировках по стране и за
рубежом, но утаивал, на работе не отдавал. Это был его главный заработок -
он продавал анонимно или под псевдонимом эти записи-сенсации зарубежным
агентствам или телекомпаниям, редакциям. Это была гремучая смесь,
способная взорвать и уничтожить многие судьбы и карьеры...
"Итак, что на очереди? Вернее, кто? Анатолий Иванович Фита! Попали
вы, любезный, под мою веселую рубрику "Что бы это значило? - рассуждал,
посмеиваясь, Желтовский, роясь в больших черных конвертах из-под
фотобумаги, в которых лежали негативы и фотографии сделанные с них. - А
вот и вы!" - он вытащил из конверта с десяток снимков, сделанных на даче
Фиты, где было запечатлено семейство Фиты так сказать в быту: жена в
легком сарафане в кресле-качалке на лужайке читает книгу, _с_а_м_ в шортах
и футболке с граблями на грядке, сын с невесткой моют машину, их детишки -
мальчик и девочка, погодки, - копаются в песочнице. И так далее. Идилия.
Отложив эти снимки, он принес из фотолаборатории два высохших уже
снимка, сделанных в парижской гостинице, где Фита уже в другой компании.
Желтовский сунул их в те, дачные, и все вместе вложил в пустой черный
конверт.
Повозившись еще в своих архивах, он лег на тахту и закинув руки за
голову, уставился в потолок. Он думал. Затем встал, отыскал в специальном
маленьком альбомчике для визитных карточек визитку Фиты и позвонил тому
домой. Телефон не ответил. Позвонил на дачу. Жена сказала, что Анатолий
Иванович еще на работе. В приемной секретарша сказала: "Анатолий Иванович
занят. Что передать? Кто звонит?" - "Скажите, Желтовский, но мне на две
минуты Анатолий Иванович нужен сейчас. Он ждет моего звонка". "Хорошо,
попробую соединить вас, если он снимет трубку". Трубку Фита снял:
- Привет, привет, - заворковал дружелюбно. - Какие срочные заботы?
- Да у меня ничего срочного. Рылся в архивах, нашел снимки, которые
давно обещал. Завтра могу подвезти. Потом меня опять может завертеть
надолго, - сказал Желтовский.
- Что ж, давайте завтра. В двенадцать тридцать вас устраивает?
- Вполне...
Дом, в котором жили Перфильевы, был огромен, двенадцать подъездов,
являл собой незамкнутый с одной стороны прямоугольник, три стороны
выходили на разные улицы, четвертая - к парку, вдоль которого тротуар,
дорога, трамвайная колея. Большущий двор. В цокольных этажах дома
располагалась парикмахерская, магазины - хлебный, овощной, молочный.
Поэтому во дворе всегда было полно фургонов, грузовиков, с которых в
подсобки таскали хлебные ящики, коробки, сетчатые металлические ящики с
овощами. Стоял крик и ругань грузчиков, шоферов, продавщиц...
Фургон с надписью по борту "Доставка мебели и других грузов. Наш
телефон..." Перфильев заметил однажды вечером, когда вышел из "Волги" и
направился к своему подъезду. Вернее обратил внимание на фургон лишь на
следующий день, поскольку из него никто не выходил, ничего в него не
грузили и не выгружали, пустовала и шоферская кабина. Словно машина была
однажды поставлена и брошена, да и стояла она как-то особняком, напротив
подъезда у загородки с контейнерами для мусора. По утрам автофургона не
было, но когда Перфильев возвращался с работы, фургон уже торчал на том же
месте.
Продолжалось это три дня. А на четвертый, днем, Перфильев, подойдя к
окну в своем служебном кабинете, увидел этот автофургон у бровки напротив
входа в фирму в ряду других припаркованных машин. Понаблюдав в течение
часа, Перфильев не увидел никого, кто бы входил или выходил из фургона или
из шоферской кабины. Он позвонил Сидельникову:
- Влад, выйди во двор к компрессорной.
- Сейчас?
- Да...
Когда они встретились, Перфильев сказал:
- Под окнами моего кабинета, через дорогу торчит фургон. Днем он
здесь, по вечерам у моего подъезда дома. Проверь-ка номер телефона,
намалеванный на кузове, и регистрационный номер в ГАИ, чьи они. В
зависимости от этого решим, что делать.
- Ясно. А что ты подозреваешь?
- Есть одно подозрение. Но все, что нужно, обзванивай не отсюда, а из
дому.
Сидельников ушел.
В тот день и на следующий Влад звонил по номеру, указанному на борту
фургона. Телефон не отвечал. Затем из справочников, различных рекламных
объявлений выписал номера телефонов всех контор по бытовому обслуживанию -
государственных, частных, кооперативных. Обзванивать уехал домой. Всюду
ему отвечали почти одинаково: "Фургон не наш. Такие машины у нас без толку
не простаивают. Телефона, что указан на борту, у нас нет". Через
приятелей, у которых были какие-то знакомые, а у тех знакомых еще знакомые
- и так по длинной цепочке - не без труда Сидельников выяснил: телефон,
написанный на будке, прежде стоял в квартире людей, отселенных из
аварийного дома, сам дом пошел на снос; регистрационные номера в ГАИ давно
в архиве - они со списанного хлебного фургона...
Обо всем этом Сидельников доложил Перфильеву. Лебяхин был еще в
госпитале.
- Не прослушивают ли нас? - сказал Перфильев. - Днем - мой кабинет,
вечером - мою квартиру.
- А что?! Если кому-то очень понадобилось - вполне, они стояли во
дворе, покуривали, до начала рабочего дня оставалось семь минут.
Ровно в девять Перфильев уже входил в кабинет, а Сидельников
отправился в службу радиотехнического обеспечения безопасности.
Через час Сидельников позвонил:
- Давай пообедаем вместе в городе.
- Я понял...
- Точно! Ты был прав: нас слушают. Ребята засекли работающий
генератор, какой-то излучатель, помехи и еще какую-то хреновину там, она
выше моего образования в этом деле. А вот, кто и зачем? - сказал
Сидельников, когда они устроились за столиком в кафе.
- Кому-то и зачем-то нужно, - задумчиво ответил Перфильев, что-то
вспомнил, сопоставляя, увязывая...
Через несколько дней к Перфильеву зашел Сидельников и выложил на стол
миниатюрную кассету.
- Что, Влад? - спросил Перфильев.
- Тут хорошая музыка записана. Может пойдем к ребятам послушать.
- Есть резон?
- Большой.
- Тогда пошли.
Они поднялись через этаж, вошли в комнату в конце коридора, окна ее
выходили на улицу, где вдоль бровки плотно были припаркованы машины.
Комната была забита аппаратурой, за столами сидело трое. Один из них
поднялся навстречу, поздоровался с Перфильевым.
- Давай, Володя, сыграй нам, - Сидельников отдал ему кассету.
Сперва прозвучал телефонный звонок. Затем - голос Субботина:
- Слушаю.
- Привет, Леонид Петрович.
- Кто это?
- Надо узнавать добрых знакомых по голосу.
- А... Это вы...
- Мы самые. Как наши дела?
- Как вы просили. Торможу, сколько могу.
- Не сколько могу, а сколько надо. Скажите потом Перфильеву, что
документы затерялись. Будете долго искать.
- Вы откуда говорите? Из учреждения? Из квартиры?
- Не волнуйтесь. Из автомата.
- Но долго я не смогу волокитить. Есть предел.
- Предел определим мы. Кроме того мы люди слова, хотим поблагодарить
вас.
- Только ради Бога, сюда не приезжайте. Лучше домой, жена и сынок в
Костроме у тещи.
- Давайте адресок.
- Краснопролетарская...
- Ждите в семь вечера. Но не сваляйте дурака.
Запись кончилась...
Они вернулись в кабинет Перфильева.
- Кто этот парень, который крутил нам кассету?
- Хороший парень, специалист, работал в посольствах, в разных других
местах, последние годы в Карлсхорсте под Берлином до воссоединения
Германии. Уволился в звании майора... Что будем делать, Паша? - спросил
Сидельников.
- Подумаю, Влад...
Ночью Перфильев принял решение. А утром написал Сидельникову записку
и попросил секретаря отнести: "Влад, они сегодня поедут к семи на
Краснопролетарскую к Субботину. Поезжай туда. Погляди на них, попаси три
дня. Будь осторожен, у них могут быть стволы..."
Темнело уже рано. Моросил мелкий, как пыль, осенний дождь, оседая на
лобовом стекле. Сидельников включил дворники и печку.
На Краснопролетарскую он подъехал в половине седьмого, отыскал дом
Субботина, припарковался рядом с другими машинами, но так, что подъезд был
в поле зрения. Без пяти семь подрулил желтый "мерседес", выпущенный лет
десять-двенадцать назад. Из него вышли двое. В свете уличного фонаря лиц
их Сидельников не разглядел, но разглядел, что один был высокого роста,
мощный, передвигал ноги как бы с усилием. Второй пониже, но тоже, видать,
не хлюпик - спина широкая, плечи крутые. Сидельников дождался, когда они
вошли в подъезд, последовал за ними, прислушался, уловил их грузные шаги
где-то на уровне третьего этажа. В это время спустился лифт, из него вышел
парень с собакой на поводке. Сидельников сел в лифт, нажал кнопку пятого,
рассчитав, что квартира номер десять, где жил Субботин, должна быть на
третьем. Не ошибся. Спустившись осторожно с пятого на четвертый,
Сидельников, свесившись с перил увидел, сто звонят они в десятую квартиру.
Им кто-то открыл, дверь захлопнулась. Сидельников опустился, вышел на
улицу, приблизился к "мерседесу". Номера московские, частные. Он присел,
пристроил с тыльной стороны номера маленький радиомаячок на магнитном
прихвате, затем влез в свою "Волгу" и стал ждать. Они вышли минут через
двадцать, огляделись и направились к "мерседесу". Сидельников отпустил их
метров на пятьдесят и двинулся следом. Он не боялся, что потеряет
"мерседес" визуально: встроенный в обычный автомобильный приемник
дополнительный контур был настроен на частоту радиомаячка. Сопровождал их
Сидельников до Новослободской, там через широкую подворотню они въехали в
огромный двор, где стояло с десяток припаркованных легковушек жильцов
большого дома. Оставив "Волгу" на улице, Сидельников вошел во двор. Он
видел, как заперев "мерседес", они не сразу отошли, а постояли две-три
минуты, и понял: взяли машину на охрану, ждали звукового сигнала охранного
устройства. "Значит, живут здесь, один из них во всяком случае". Он
проследил, в какой подъезд они вошли, но в какую квартиру, - а их было по
три на этаже - не успел, однако прикинул, что не ниже третьего. Вернувшись
к "Волге", уселся и стал ждать. Отсидел в машине часа полтора, но никто из
них не появился. И он понял: ждать бесполезно, они вернулись _д_о_м_о_й...
На следующее утро в половине восьмого в сером сумраке начинавшегося
дня Сидельников был уже в этом дворе, припарковав "Волгу" недалеко от
подворотни, подальше от "мерседеса". Он ждал час, пока наконец они не
появились и не уселись в "мерседес". Целый день он колесил за ними: сперва
на Сущевскую - они заезжали в какую-то контору, затем они "поволокли" его
на Белорусский, там в толчее он их потерял, но терпеливо ждал, сидя в
"Волге". Они появились через час с небольшим. Теперь он хорошо разглядел
обоих: лица обыденные, ничего не выражающие, кроме, разве что заученной
решимости, какую Сидельников не раз видел на лицах спортсменов. Высокий
грузный амбал имел явно избыточный вес, движения его были как у человека,
утратившего былую координацию, а мышцы его "поползли" и растворились в
ожиревшем дряблом мясе; второй - ростом пониже, стройнее, подвижней. Оба,
как определил Сидельников, "качки", либо бывшие борцы или штангисты,
потерявшие форму. На них были незастегнутые куртки. И если они все время
носят их _т_а_к_, не исключено, что сзади за поясами стволы. Но в
распахнутых куртках имелось и преимущество: рвануть за плечи куртку вниз,
"спеленать" таким образом. Первым надо амбала. Это три-четыре секунды
выигрыша, за которые он успеет "вырубить" второго. А там видно будет.
Все эти рассуждения-прикидки Сидельников делал, покуда таскался за
ними по городу: с Белорусского на Центральный рынок, где они зашли в
контору, затем на ВДНХ, там они проторчали часа полтора в каком-то частном
теперь павильоне. И так - целый день. Наконец они "привели" его на
Дорогомиловскую, к дому с корявой табличкой у подъезда: Фирма "Улыбка".
Пробыли они там дотемна. Сидельников был голоден и потому зол, ругал себя,
что не захватил несколько бутербродов и термос с кофе.
В семь вечера "проводив" своих подопечных на Новослободскую к их
дому, Сидельников покараулил на всякий случай до десяти пятнадцати и потом
укатил домой...
Эта слежка-мотание продолжалась три дня. Сидельников менял машину: со
служебной "Волги" Перфильева пересел на свой синий "жигуленок-пятерку",
затем на "уазик" фирмы. К концу четвертого дня он уже хорошо знал их
распорядок: точно в восемь тридцать уезжали, день заканчивали в "Улыбке" и
после семи вечера возвращались. Знал он уже и номер их квартиры, за три
дня сделать это было несложно.
Утром пятого дня он сидел в их дворе в "уазике", видел, как они вышли
и укатили. Он уже почти точно знал распорядок жизни и жильцов этого
подъезда: к девяти дети отправлялись в школу, их папы и мамы на работу, а
домохозяйки по магазинам - за хлебом, молоком, овощами.
Минут через сорок он тихо поднялся к квартире номер двенадцать.
Постоял, послушал. За дверью ни звука. Затем убедившись, что сверху никто
не спускается, а снизу никто не поднимается, он достал связку отмычек.
Дверь запиралась, как он понял, на один накладной замок изнутри. Открыть
его - дело пустяшное. Осторожно вошел в коридор, послушал. Тишина. Только
где-то на кухне, видимо, в раковину из крана равномерно срывались капли
воды. "Поставить новую резинку, набить сальник. Хозяева!", - промелькнуло
в голове... В первой комнате к стене был приткнут сервант, за стеклом
