довели до того, что он ушел добровольно туда, в тот еще Афганистан,
который считался дружеским.
9
Первые показания полковника Шугова.
"Я прибыл сюда с иной целью".
Генерал Ковалев посылает убийцу,
который идет к американцам с повинной.
Особое задание Железновского.
Самолет берет курс на Мюнхен.
Как его довели... Очень просто. Очень просто. В то утро, когда в
городок приехал генерал Ковалев, подполковнику Шугову стало ясно: над ним
нависла беда. На последнем курсе Шугов дал генералу Ковалеву бой. Пан или
пропал! Шугов так решил на тот час после многочисленных бесед с
подполковником Северовым. Однажды подполковник сказал - проговорился - о
том, что Шугов во всей истории с листиками из Боевого устава как-то
видится больше всех. Наверное, он был все-таки не таким заядлым служакой,
этот Северов. Постоянно подталкиваемый всегда начинает протестовать.
Ковалев был подталкивателем. И Северов вскоре вышел на него. Северов узнал
по своим каналам, что жена Шугова ходит к Ковалеву. Ходит порой открыто. И
что это, - решил он, - как не устранение мужа? Догадка его не подвела. И
потому он сказал Шугову: надо защищаться - раз такое дело, раз он, Шугов,
видится из курса по делу исчезновения злосчастных листиков больше других.
Шугов кинулся в омут. И если бы он даже уже не хотел плыть, его плыть
бы заставили. Все уже покатилось по колее, разработанной системой. С одной
стороны - враги того, кто пишет и ходатайствует о том, чтобы его защитили,
с другой стороны - враги того, на кого пишут. Стороны раздувают дело,
греют руки, оставаясь тайно незаметными. И бьют того, кто пишет. И бьют
того, на кого пишут. Но в конце концов принимает решение всегда один
человек. Всегда - один. Главный в цепи системы.
У генерала Ковалева оказалось немало врагов. Вторая комиссия, которая
разбирала дело полковника Шугова, написавшего рапорт-заявление на генерала
Ковалева (что-де он был пристрастен как председатель комиссии при проверке
фактов похищения Боевого устава, что-де Ковалев лично заинтересован в
наказании Шугова), придирчиво повернула вначале против написавшего. Тут
вступили в бой враги Ковалева. Третья комиссия отмела все поклепы в адрес
написавшего и обличила генерала Ковалева во всех смертных грехах. Тут
вступили в бой враги Шугова. И четвертая комиссия посчитала, что в равной
степени виноваты оба и, наконец, пятая комиссия впервые поставила вопрос о
женщине, которая стояла перед этими двумя - написавшим и на кого написано.
И уже завихрилось-закружилось. Генерал попал в такой штопор, в который не
попадал никогда, будучи летчиком неплохого класса. Здесь посыпались его
грехи. Грех за грехом. Страшные грехи. И если бы он не был генералом, а
подполковник всего подполковником, если бы решение не принимал один -
главный начальник в системе - Ковалеву бы не сдобровать. Но таков уж финал
разборов того времени - генерал побеждал младшего по званию в девяноста
случаях из ста. Если это не убийство, конечно, совершенное генералом.
Шугов все же получил перед выпуском полковника, генерал даже не
извинился. И ждал только случая, чтобы поставить новоиспеченного
полковника на место. Многое сменилось в руководстве за последний тогдашний
год, Берия шерстил кадры, ставил везде и всюду своих. И когда возник
вопрос ехать с проверкой в дальний гарнизон, где полковник Шугов теперь
исполнял обязанности коменданта, генерал Ковалев, окольными путями прознав
о командировке, планируемой на южную границу, окольными путями выбил эту
командировку и возглавил комиссию по проверке боевых пограничных объектов,
а заодно службу засыла туда, за рубеж. Никто не знал, что еще Ковалев
везет в своем секретом портфеле. Не знал никто, что он думает о встрече с
женщиной, которая была какое-то время его.
Беда была в том, что Шугов работал и на службу засыла. И там, по
информации, которую накануне получил Ковалев из верных рук, случилось два
провала. За этот срок, что комендант отбыл здесь и случились эти провалы.
Утром полковник Шугов встречал комиссию. Лишь в последнюю минуту
лично Берия назначил председателем комиссии генерала Ковалева. Шугову один
из кадровиков, осевший в управлении, считавшийся другом, успел передать,
кто едет в дальний пограничный отряд. Шугов не спал всю ночь. Он ничего не
сказал жене. И теперь, когда Шугов встретился с Ковалевым, выглядел
несимпатично, сонным и каким-то замедленным в действиях.
Ковалев всем подал руку, за исключением коменданта.
Он не сел в машину Шугова, а оглядев его молодцевато, повернул к
машине второстепенного в отряде начальника. Никто не знал, что происходит.
Потому что Шугов не докладывал, что произошло с ним в академии, когда
прибыл в отряд и становился на партийный учет. Об этом знали кадры, об
этом знало крупное начальство.
Шугов не придал поведению Ковалева особого значения. Так и должно
было быть. Вежливо предложил генералу, когда они приехали, свои услуги.
Генерал бросил сквозь зубы:
- Увы, полковник! Теперь я не нуждаюсь в любых ваших услугах.
Генералу отвели кабинет для работы, всех, с кем он пожаловал, тоже
разместили. Коменданту срочно надо было ехать по делам в один из районов,
находившихся не в зоне границы. Он попросил разрешения уехать. Вернувшись
часа через два, Шугов прошагал в кабинет, отведенный для Ковалева, но там
того не оказалось. Шугов нахмурился. Он понял, что генерал у него дома.
И не ошибся. Елена Мещерская позволила сегодня себе много. И когда
Шугов подошел к дверям собственной квартиры, он услышал голос жены. И это
был голос...
Нет, ревность не разбудила в нем зверя. Он понимал, что хладнокровие
спасет его на этот раз. Он всегда проигрывал горячностью. Теперь, - сказал
он сам себе, - надо действовать тихо, но... жестко.
Пистолет его был заряжен, и он открыл легким толчком плеча дверь.
Шугов хотел бы увидеть другую картину. Но он не увидел того, что ему
могло показаться, когда он стоял за дверью и слышал подозрительные шорохи.
Лена одевалась, она стояла у зеркала, а генерал лежал на мягком диване. То
есть не лежал буквально. Он сидел, утонув в мягких удобных подушках. Этот
диван им подарил отец Лены. Это был великий диван. Ему всегда все
завидовали. В нем можно было утонуть, сидеть и одновременно лежать. Так и
сидел и одновременно лежал генерал.
Ковалев глядел на вошедшего отсутствующим взглядом. Ничто не
разбудило его любопытства, в нем не было любопытства. Он был равнодушен.
Будто вошел не муж этой красивой, в белом, женщины, а посторонний человек,
ничего общего не имеющий с этим домом. Хозяин здесь генерал.
Шугов растерянно глядел на них. В свою очередь он, не увидев того,
что должен был увидеть, разочарованно переводил взгляд то на жену, то на
генерала.
- Вы думали, что поймаете нас на месте преступления?
Ковалев не пошевельнулся даже, сказал это вроде одними губами. Но
Шугов все услышал. До единой буквы разобрал. Он подошел к жене.
- Позволь спросить, куда ты собираешься?
Елена повернулась к нему и, подкрашивая губы, ответила вопросом на
вопрос:
- А тебе не все равно?
- Нет. Ты знаешь о наших с генералом отношениях. Он после всего, что
между нами было, не должен входить в дом, который ему навсегда закрыт.
Ковалев поднялся, покачиваясь на носках, произнес:
- Я пришел сюда, полковник, как человек инспектирующий. И
сомневающийся. Вы видите... Ваша жена, из-за которой мы тогда с вами на
разборах по вашему делу много спорили, меня не волнует так, как волновала
когда-то. Вы понимаете, я ее любил. Но все прошло, все там, за годами.
Хотя немного их и прошло.
- А почему вы тогда тут? - спросил Шугов устало. У него все время
кружилась голова и он не мог справиться с постоянной дрожью в теле.
- Тут я потому, что подозреваю вас... - Генерал закурил и небрежно
бросил спичку на пол. - Вы тогда, в академии, ловко выскользнули. Вы
попытались доказать, что я позволил себе много лишнего по отношению к
вашей жене. И главное, в чем я вас обвинил, ушло само собой в сторону. И
осталось лишь это женское разбирательство. Осталось мелкое-мелкое. Сегодня
вы не ускользнете и не обвините меня ни в чем таком, за которым последует
разбирательство.
- Вы в чем-то хотите меня обвинить?
- Я хочу вам сказать, что уже в данную минуту вы - мертвец,
полковник.
Елена резко повернулась, и странный ее взгляд побежал по ним.
- Это громко и слишком ответственно сказано! - крикнула она. -
Генерал, не забывайте, что здесь присутствует не только женщина, но и в
первую очередь - жена.
Генерал язвительно возразил:
- Здесь действительно вы присутствуете. Но уже не в качестве жены. Вы
присутствуете в качестве вдовы.
Шугов встал между ними и слегка оттолкнул Ковалева.
- Уходите из моего дома. Я вас прошу!
- Лена, - сказал генерал Ковалев, - если хочешь, ты можешь пойти за
мной.
Она стремительно повернулась к нему и прошипела:
- Старик-генерал, вы действительно много себе позволяете в чужом
доме.
Ковалев хмыкнул:
- Ну что ж, когда-нибудь ты извинишься за эти слова. Только не было
бы поздно.
Генерал взял с козырька вешалки свою фуражку и пошел не спеша к
выходу.
- Я вызываю вас на объяснение, - кивнул он с порога, глядя в упор на
Шугова. - Не забудьте подготовить объяснение по поводу двух провалов,
совершившихся при вас. Кроме того...
- Ах, вот вы куда гнете! - нервно засмеялся Шугов. - Но так легко все
это у вас не пройдет! В этом я вас уверяю!
Я тогда не знал, что генерал Ковалев - это генерал Ковалев. Да он и
не афишировал себя. У него, - и до прилета Берии, и после его прилета к
нам в наш городок, - было много работы. Сперва он допрашивал Павликова,
Смирнова (после Железновского), всех сержантов. Потом опять передал к нам,
в штаб дивизии, Смирнова. Ковалев сказал:
- Выжми теперь из него все поросячье сало. Покатай его по яме так,
как его никто не катал.
А Железновский больше не стал бить солдата сам, он сказал это же, что
сказал ему Ковалев, Вадиму Виноградову.
Вадим Виноградов играл иногда с нами в волейбол. Как-то Шмаринов его
похвалил:
- Тебе, Вадим, на дню надо бриться три раза. Щетина, брат, у тебя -
что надо. С такой щетиной женщины крепко мужиков любят.
Вадим легко гнул подковы, он сто восемь раз поднимал двухпудовку,
прямой, на вынос. И бил он Смирнова в яме. И это потом рассказывал мне,
когда я собирал материалы на "розовую" книгу, генерал Ковалев. Я понимал,
почему он мне это рассказывает. Ковалев меня просто запугивал. И я
действительно, слушая его, боялся. Стоит ему приказать, и меня загонят в
яму, и я уже никогда оттуда не выберусь, если за меня возьмется какой-либо
Вадим.
С этим Вадимом я потом ездил на телеге СМЕРШа на рыбалку. И я его
спросил, когда мы после схлынувшей воды из реки выловили в яме сома:
- Ты смог бы и человека так прихлопнуть, как прихлопнул сома?
- Запросто! - ответил он, ухмыльнувшись. - Может, попробуем?
Я не напугался, только напоказ взялся за пистолет. Он пожал плечами:
- Шуткую.
У него была присказка: "Как приказали, так и умерли". Думаю, не одна
мама не дождалась сыночка только потому, что у нас в дивизии, при СМЕРШе,
жил и работал Вадим Виноградов. Он и в волейбол любил играть с кровью.
Иногда бил не по мячу, если долго ему не подавали, а по своему коллеге.
Вроде нечаянно, в пылу борьбы.
Первые показания полковника Шугова.
"Я, полковник Шугов Павел Афанасьевич, пограничник СССР, перешел на
сопредельную сторону сознательно. Я не хотел переходить границу, и это
правда. Меня заставили это сделать обстоятельства. Я вынужден был под
страхом "разоблачения" уйти сюда и, если будет возможность, не участвовать
в дискриминации советского пограничника своим таким негативным поступком.
У меня есть отец, сестры.
Я знаю, сколько придется им страдать из-за меня. Но иначе, как уйти
за границу и тем спасти себя, я не мог.
Не хотел бы, чтобы из меня сделали тут политическую фигуру.
Не хотел бы, чтобы эта политическая игра свалилась - последствия игры
- в первую очередь, на голову моей старшей сестры, которая занимает
определенное положение в нашей иерархии. Она главный врач одной из
престижных больниц. Что было следствием того, что я - пограничник. И
пограничник без подозрений, как оказалось, до определенного часа.
Падение моей карьеры - результат аморальности, которая процветает в
нашем обществе.
Мы с ног до головы погрязли в бытовом разврате, наши жены порой
неуправляемы. И все это результат так называемой эмансипации. Во многом
мой переход сюда (как мы называем оттуда), в зарубеж, обусловлен и
этим..."
Я нашел потом этот документ среди многих других документов. Нашел я и
документ, который полностью разоблачал генерала Ковалева, инсценировавшего
исчезновение на курсе, где учился Шугов, Боевого устава.
"Доношу до Вашего сведения, что дело с кражей Устава я вынужден
прекратить за отсутствием состава преступления. Мною установлено, что
Устав на курсе, где я впервые столкнулся с массовым подозрением, на самом
деле остался в неприкосновенности. Уставы, в которых были вырваны
страницы, имеют другие номерные знаки, установленные в ином воинском
учреждении.
Подполковник Сысоев".
Еще один любопытный документ.
"Я, подполковник Андреев Андрей Андреевич, докладываю о следующем. На
нашем курсе усовершенствования офицеров-медиков произошло ЧП. Являясь
разносчиком литературы секретного толка, я при сдаче принятой мною от
слушателей секретной литературы обнаружил в одном из сборников, касающихся
толкования только недавно полученного нами Устава, вырванность. Немедленно
доложил об этом в секретную часть, где получал литературу. Я был
предупрежден о молчании. Что я и сделал.
В тот вечер производилась массовая проверка и нового Устава, и
сборников, которые поясняли его. Мне поручили проверить часть сданной
секретной литературы. Я обнаружил еще одну вырванность в новом Уставе, по
команде доложил об этом.
Ставлю в известность..."
Подполковник Андреев, как мне показалось, не доверял даже секретной
части. Она не докладывает обо всем, надеясь на то, что со временем книги
придут в полную негодность и их можно будет списать.
...Железновский в тот вечер рассказывал: генерал Ковалев, как только
ему доложили - Шугов ушел, - немедленно связался с Москвой. Это он
договорился с тамошним начальством, что пограничники - любого ранга -
будут немедленно заменены. Вроде сам Лаврентий Павлович приказал Ковалеву:
слушай, шерсти пограничников, сразу в брешь пускай СМЕРШевцев из части,
которая там расквартирована. Мне уже доложили о личном составе
дивизионного СМЕРШа. Кое-кого я знаю. Шмаринов там есть. Знаю его давно.
Все можно ему простить - мягкотелость, нерасторопность за одно ценное
качество: он никогда и никого не предаст, не будет никогда и никого
выгораживать. Берите его в помощники, а сами работайте на свой страх и
риск, пока кто-то отсюда не прилетит.
Ковалев немедленно сместил всех офицеров-пограничников, отвел заставу
от границы, где Шугов ушел на сопредельную сторону. В ту же ночь пришла
смена. Вдоль границы рубежи занял шестьсот одиннадцатый гаубичный полк -
все коммунисты полка, имеющие партийный стаж не менее пяти лет. Полк на
войне прославился боевыми успехами, сейчас, заняв рубежи с карабинами - не
с пушками, артиллеристы врылись в песок за одну ночь, цепочка
бежала-бежала к другому полку - пехотному. Это был двести второй полк,
отличавшийся шагистикой - лучшими батальонами на смотрах, полк, горластый
в песнях. В полку к новой службы привлекли, кроме коммунистов и
комсомольцев - секретарей бюро рот, батальонов...
Еще об одной истории я узнал поначалу от Железновского, затем от
самого Ковалева. История эта связана с поиском кандидатур на "ликвидацию"
Шугова. Ковалев серьезно об этом толковал.
- Убить человека, - рассказывал он мне, когда я сослался на
Железновского (он разрешил мне это сделать), - очень легко, если он здесь,
а не там. Убивают в основном за предательство. А раз Шугов оказался
предателем, то убить его надо было обязательно. Другое дело - как? Он же
был там на их стороне. Если бы он был здесь, у нас, я бы его, конечно,
достал. Не надо и согласовывать. А там - это другой вопрос. Да и к тому же
- под прикрытием чужой разведки. Полковник - подарок врагу. Берегут они
таких лучше, чем себя...
Железновский называл мне имя человека, которого посылал на убийство
Шугова Ковалев. Странно, но мне показалась эта кандидатура удручающе
хлипкая. В штабе дивизии у нас работала машинисткой Софья Каганова -
женщина невзрачная, худая, с нервным от усталости лицом. У нее был сыночек
- тоже худой и нервный, как мама, вечно больной, вечно битый мальчишками.
Иногда вдруг этот ее сын гонялся с визгом за своими обидчиками, потому что
рядом, с чуть кривоватой длинной палкой в руках расхаживал в то время
рядом длинный, флегматичный тип неопределенного возраста. Я знал, что он
работает на таможне - следит за провозкой шерсти к нам сюда, на перевалку.
Говорят, он безуспешно клеился к Софье, но она его не подпускала к дому,
всякий раз налаживая к себе домой, на его квартирку. Снимал он ее у
какой-то бедной вдовы, выращивавшей разные пряности на своем небольшом
огородишке. Вдова несколько раз предлагала ему руку и сердце, но он
отказывался, предпочитая любить Софью и ее заморыша.
Говорят, Софья всегда твердила, что этот несуразный таможенник - не
личность. И, видимо, наступил час, с предложением Ковалева, все это
опровергнуть. В послужном списке таможенника с чекистской фамилией Петров
и с именем Петр, а с отчеством Петрович значилось, что он выполнял некогда
боевые задания, рассказывалось, где эти задания выполнялись. Да он и сам
Ковалеву об этом ведал, когда его не силой, но привели к нему.
Сговорились на ордене, Петров П.П. пообещал принести голову Шугова
целехонькой, свеженькой, как когда-то носил головы более значительных
особ...
- Да, я его посылал, - откровенничал Ковалев. - А что было делать -
надо убить человека, а некому. Шугов проглядел профессионалов-убийц:
почему-то они с ним работать не захотели. Ведь два этих прокола остались
без последствий. Они вытекали из него самого и его этой уступчивости. Не
наказали, не убили - это сразу все вопросы заостряет до предела. С тобой
считаться уже не будут. И что мне оставалось делать, как не опереться на
Петрова? Правда, плохо было то, что его многие на сопредельной стороне
знали в лицо: на таможне-то не проедешь, не поглядев, кто тут командует.
Мы снабдили Петрова и картами, и компасом. Но он был - тут правду говорила
Каганова - не личностью. Он, во-первых, заблудился, когда на дворе этот
тарарам песочный разверзся. Уткнулся в саксаулину, да так и был пойман
американцами. Там у них был немец. Он в основном поймал. А американцы, как
ни странно, отпустили эту не личность... Вот, погляди, что написал Петров
тогда...
Я взял из его рук бумажку. Значилось: "Рапорт".
"Я, Петров Петр Петрович, в трезвом уме и в сложных находясь
обстоятельствах по отношению к любви и верности своей стране, взял и
поклялся убить того самого гада ползучего - Шугова П.А. Я, конечно, все
сделал для того, что перейти границу и проследить, где они его содержат. Я
дошел почти к их резиденции, которая состояла из дувала, мазанки и
маленького двора. Здесь они его и содержали. Под очень большой охраной. И
я пытался пробраться к нему, этому бывшему нашему полковнику, а теперь
ставшему полноценным врагом. Жаль, у меня не хватило сил, когда они
набросились на меня. Их было около десяти человек из охраны. И я бы дрался
с ними до последней пули, но они не дали мне развернуться"...
- Вот такое попалось ничтожество тогда, - стуча по столу кулаком,
говорил Ковалев. - А как я надеялся, когда читал принесенные им справки.
Ведь по справкам он убил тогда двадцать восемь человек!
- И что же с ним было потом?
- Ну ты же знаешь! Поди, рассказал тебе твой Железновский.
- Нет, он мне ничего о Петрове не говорил, вернее о последующем не
говорил.
- Ну а ты, как думаешь? Что мы с ним сделали?
- Отпустили домой, пригрозили, чтобы молчал.
- А ты веришь, что пригрозишь человеку, и он будет молчать?
- Думаю так.
- Плохо думаешь, стратег. Мы его осудили. На Колыму отправили. Дали
четвертак.
Он глядел на меня пронизывающе, будто мне это все полагалось.
Я пожал плечами.
- С нами вообще не шути. За что берешься, - выполняй. Не то
загремишь...
10
Архивы КГБ уплывают на Запад.
Пользуется ли новыми секретными документами, открытыми
в последнее время, бывший полковник Шугов?
Мещерский приносит все новые и новые документы.
Борьба не на жизнь - на смерть.
Погиб ли Мещерский от руки грабителя?
Или покончил жизнь самоубийством?
Кажется, сто лет прошло с тех пор, когда мы с Игорем Железновским
были вместе последний раз там, где разыгралась трагедия, у той глиняной
стены с небольшими холмиками, что блюдут бывшую жизнь Павликова, Смирнова,
замполита. Я писал Ковалеву книгу - "розовую-розовую", с лапшой на ушах.
Сам я жил в страхе перед ним. Я его стал бояться. Железновского, который
мне грозил им когда-то, я вспоминал. Теперь я понимал - все же он был не
худшим в их системе. Да, надо иметь немало сил, чтобы быть не только
свидетелем, участником, но - уж точно - исполнителем...
И вот, когда я приехал за новыми "розовыми" документами - сам он.
Железновский похудел, стал сбитее, увереннее, атлетичнее. Это был
красивый мужчина неопределенного возраста - дашь и пятьдесят, и при
неверном свете сорок, дашь и под шестьдесят. Рост у него был всегда
приличный - метр восемьдесят восемь, но одно время Игорь сутулился, ходил
прибито, не распрямляясь... Все это - в прошлом. И улыбается так, как
когда-то улыбался, когда мы говорили о Лене и моей победе над ним на
танцевальной площадке. То есть аккуратно улыбается, лишь губами, искренне
желая мне в моем процветании добра. Я выглядел, наверное, для него тоже
убедительным, действительно - одет во все модное, простое и не стесняющее
тело и не вызывающее у других протеста. На Железновском была тоже отличная
тройка, он завел усы под цвет этой тройки. Усы он, видно, красил. Эдакий
молодец!
- Откуда ты, дитя? - спросил он, отстояв молча и вынося терпимо мой
телячий восторг.
- Откуда? Лучше скажи - куда? - Я лихорадочно прикидывал, как смогу
использовать его в своем деле - прискорбно, однако я стал давно таким:
меркантильным, расчетливым и сообразительным. Лишь бы открытой глупостью
не мог насторожить бывшего смершевца.
- Опять - поиски? - скептически усмехнулся Железновский.
- Опять, опять, - улыбался я. - Слушай, все равно ты мне ни капельки
не веришь. Откуда, спрашиваешь ты, у этого молодца такая прыть? Чего он от
меня хочет?
- Именно.
- Сразу быка за рога?
- А чего нам хитрить друг перед другом? Ты уже давно убедился, что я
твоим врагом никогда не был.
- Не будем вдаваться в подробности.
- Нет, тогда не будем говорить!
- Хорошо. Сержанты! Ты участвовал в организации их суда...
- Ну я же тебе тогда, в пьянке, сказал точно: Ковалев! Месть за то,
что не пошли и не прирезали Шугова. Идиот, он тогда боялся, что все-таки
Мещерская начнет валить на него - это он спровоцировал побег Шугова! И
прежде, чем послать того самого кретина, таможенника туда, он же приглашал
на это дело сержантов. Чтобы искупить! Бедный умом, он же теоретически
знал границу, лишь в академии, в этой комиссии, нюхнул ро-омантику
границы.
- Ясно! Но ты не сказал мне главного. Он посадил, но почему он и
хлопотал об их освобождении. Освободил не я их, хотя писал во все концы.
План новых моих усилий, как мы плохо пишем в газетах, разработал он. Он
конкретно расписал, куда и к кому я должен был обратиться.
- Ну многое я не могу тебе сказать - я связан подпиской. И для меня
она что-то значит. Но, думаю, так: все-таки все из нас - люди. Или бывают
ими когда-то, если напрочь забывают все человеческое. Согласен? Но подумай
о другом. Ведь отгадка лежит на поверхности. Почему? Ты сам ему подсказал
идею пользы - для него - их освобождения. Они же теперь служат только ему!
- Ладно, ничего не скажешь. И на том спасибо. Сам не досуге
докумекаю, откуда неожиданно родилась такая отеческая забота о сержантах.
Не додумался же он до того, что я предложил вариант его будущих боевиков?
Один ведь только Шаруйко у него из всех сержантов остался на службе.
- Один Шаруйко! Наивный ты. Не доведи тебе господь отведать его
боевиков. Особенно, когда они возьмут и станут терзать тебя по
знакомству... - Он вдруг нахмурился - вроде сказал лишнего. - Что тебе еще
нужно конкретно?
- Архивы КГБ. Этот последний момент с сержантами. Их отпуск на волю.
И, главное, как просьба Ковалева в этом выглядит.
- Я уверен, ее там нет. Ковалев не станет светиться... Тонкости тут,
откровенно, не вижу!
"Чекист называешься, - хотел сказать я. - Кто же тогда убивает теперь
у него, у этого Ковалева? Правда, что же я хочу узнать? Как Ковалев писал,
чтобы заполучить боевиков? Или действительно ничего не писал? Хочу другое
узнать. Как меня убьют, кто? Но какое это имеет значение - кто? Шаруйко?
За предательство? За неповиновение?.. Приказано - убить! И беспрекословно
выполнено... Один даже убийца Шаруйко - этого достаточно было, чтобы
хлопотать об освобождении всех."
- Ладно, - сказал Железновский, - идем посидим на улице.
Мы сели с ним, он закурил, поглядел на меня, на папиросу - он всегда
курил папиросы - и стал говорить. Он знает, что нынешний председатель
парламентской комиссии по передаче и приему архивов КПСС и КГБ СССР, а
также его заместитель обратились с письмом к Президенту России. Что сейчас
происходит с архивами?
- Если ты живешь не в вакууме, - оглядел меня Железновский и пыхнул в
мою сторону струйку дыма, - ты знаешь из печати, телевидения о фактах
пропажи - а точнее продажи - документов из этих архивов сволочным
зарубежным организациям.
- Следовательно, бывший полковник пограничных войск, ныне крупный
разведчик Шугов Павел Афанасьевич... - Я перестал думать о Шаруйко,
который будет моим другом, но выполнит приказ. Я уже внимательно слушал
Железновского.
- Ты на правильном пути. - Услышал его жугкащий голос. - Контора
Шугова закупила уже порядочно документов. Сам он оказался оборотистым
малым. К примеру, он с помощью своих агентов, которые разъезжают ныне по
бывшему СССР как по собственной стране, нашел в Пятигорске двух старичков,
братьев Кабановых. В свое время эти братья обогатили музей местного
значения воспоминаниями о том, как убивали царскую семью...
- Погоди, - перебил я Железновского, - что-то я читал в газетах о
парламентской комиссии.
- Ты не мог там прочесть о главном. Там сказано, что ни парламентская
комиссия, ни Комитет по делам архивов никогда не рассматривали и не давали
санкции на сделки подобного рода. - Железновский скривил губы в той своей
улыбке, когда презирают все и вся, и добавил: - Они считают, что архивы -
память народа, бесценное национальное достояние. Они-де не могут быть
предметом торга.
- Ты не согласен?
- Согласен. Но как же это случилось? Ты мне можешь, писака, ответить?
Санкций на сделки не было, а архивов некоторых тоже не оказалось. И еще...
Я хорошо знаю, что в тот день, когда письмо было передано - я имею в виду
письмо председателя парламентской комиссии и его заместителя - в руки
Президента, эта парламентская комиссия обсуждала проект решения "Об
архивах КГБ". Там точно и конкретно определено, что изымается из секретных
архивов. Это я для тебя говорю.
- Поздновато же оно разработано.
- Гордишься, что копался в архивах? И кое-что нашел?
- Ты не оговорился... Нашел даже твои записочки. Нашел немало и
другого взрывоопасного материала.
- Все станет известно, - пошамкал он губами. - Все. И о нас,
например, все будет сказано. Потому что архивные материалы центрального и
местных органов безопасности всего-то хранятся со сроком давности
пятнадцать лет.
- А почему вам - привилегия? Это максимальный срок для любого
министерства и ведомства страны, после чего архивы сдаются на
государственное хранение.
- Ты и это знаешь? Тогда чего же ПИПдуриваешься?
- Я знаю также и о том, что... В общем знаю об исключениях.
Железновский отвернулся:
- Самое страшное, все, что связано с действующей
оперативно-агентурной системой, остается у ведомства лишь тридцать лет.
Я вокруг него забегал:
- Тогда - помоги. Тридцать лет уже прошло с тех пор!
Железновский саркастически ухмыльнулся:
- Иди к Ковалеву. И к Мещерскому.
Я недоуменно уставился на него.
- Чего смотришь, как баран на красные ворота? Ты чего - не знаешь,
что и Ковалев, и Мещерский работают ныне и в архивах? Причем не последние
у них должности, главные.
Я плюхнулся на скамейку рядом с ним.
- Как же я не знал этого? Ведь работаю с Ковалевым!
- Учись держать язык за зубами. Учись у него этому!
Почти на цыпочках идя сам, Мещерский, на ходу набрасывая на себя
летнее пальто ("Зябко, зябко!" - зашептал только губами), уводил меня из
домашнего кабинета на гремящую машинами, троллейбусами и всякой городской
всячиной улицу.
Мы остановились в одном из гадких кафе на Савеловской, заказали
костный бульон, и он, не дотронувшись до тарелки, шептал:
- Зачем вы пришли? Что вы хотите мне опять сказать?
