А эконом взял Шаваша за ухо и сказал:
- Ты чего поднял крик? В следующий раз, когда увидишь непорядок в
хозяйстве, пойди к старшему человеку, и тихо доложи, чтобы дело можно было
замять! А то кричит, как петух на рассвете!
Императорский наставник брезгливо усмехнулся и сказал:
- Бесполезный разговор, господин Дия. Эти люди запоминают задницей, а
не головой. Идите и напишите приказ, чтобы ему выдали двадцать палок: вот
тогда он запомнит.
Эконом ушел писать приказ, а Шаваш, которого разговор о двадцати
палках привел в страшное беспокойство, завертел головой.
- Так что ты делал в саду? - спросил Нан, когда они остались одни.
- Я, - сказал Шаваш, - побежал смотреть за этим человеком.
- Ты его знаешь?
- Это привратник из "Красной тыквы".
- Да он всю дрянь в городе знает! - воскликнул Андарз.
- Я его увидел только вчера, - сообщил Шаваш. - Вы велели мне
выяснить, в какой харчевне Дануш Моховик собирался поговорить с убитым
Ахсаем, и я выяснил, что это была "Красная тыква".
Нан и Андарз изумленно переглянулись, и Нан с неожиданной ловкостью
подскочил к двери и распахнул ее: не подслушивает ли кто? Но за дверью
никого не было.
- Я пошел в "Красную Тыкву", - сказал Шаваш, - и узнал, что Дануш
Моховик говорил неправду: он встретился там с господином Ахсаем в вечер
убийства и учинил скандал. Хозяин харчевни полагал, что Ахсай и Дануш
Моховик собирались ужинать вместе, ибо господин Ахсай заказал ужин на
двоих - а потом к нему пришел Дануш Моховик.
- Дальше, - сказал ледяным голосом Андарз.
- Я, - продолжал маленький раб, - подумал, что господин Ахсай,
вероятно, заказывал ужин для кого-то другого, ибо никак не мог знать о
Дануше. Этот другой либо не явился на встречу, либо испугался скандала и
ушел. Я стал расспрашивать привратника, бывшего в тот вечер у входа, и тот
пожаловался мне, что один из его постоянных клиентов из высокого дома
испугался скандала и ушел.
Нан и Андарз переглянулись.
- Из какого дома? - сказал мертвым голосом Андарз.
- Я хотел узнать имя клиента, - вздохнул Шаваш, но тут парень
заподозрил во мне соглядатая и погнал вон. Тогда я сказал парню "готов
дать голову на отсечение, что этот клиент уже приходил к тебе и хорошо
заплатил, чтобы ты не упоминал его имени!".
- Зачем ты это сделал? - рассердился Нан.
- Я подумал, что парень рассудит так: "Видать, дело нечисто! Откуда
мне знать, кто убил чиновника: тот, кого назвали убийцей, Дануш Моховик
или этот клиент? Сдается мне, что парнишка говорит дело! И если эти деньги
еще не пришли ко мне, почему бы не самому не пойти к деньгам, и попросить
плату за молчание? Ведь когда его арестуют, просить деньги будет уже
поздно!"
- И что же было дальше? - спросил Андарз.
- Я, - сказал Шаваш, - сел на улице и побежал за парнем, когда тот
вышел и пошел вниз по улице. Судите сами, каково было мое удивление, когда
он направился в этот дом! Я побежал за ним по дорожке, желая узнать, с кем
он будет говорить, но меня задержала уважаемая госпожа...
- Сколько времени прошло, - перебил его Нан, - от того момента, когда
убийца столкнул привратника на дно, и до того момента, как ты заверещал?
Андарз вздрогнул при слове "убийца". Он не любил таких слов.
- Не больше, - сказал Шаваш, - чем надо, чтобы сварить яйцо, если
бросить его в холодную воду. Я подумал, что убийца совсем рядом, и, так
как вокруг много народу, он не сможет убежать незамеченным. Если он
сохранит присутствие духа, он явится в числе первых, будто услышав крик,
если же он потеряет голову, то слуги обратят внимание на человека, который
бежит от крика.
- И кто же, - спросил Андарз, - прибежал на крик?
- Рабочие, и господин эконом, и еще, осмелюсь заметить, молодой
господин.
- При чем здесь мой сын? - возмутился Андарз.
- А что же секретарь Иммани, - усмехнулся Нан. - У него под стеной
подняли такую возню, а он не полюбопытствовал о причине?
- Нет, - сказал Шаваш, - даже не выглянул в окошко.
- Позвать Иммани, - распорядился Андарз.
Вскорости в кабинет вошел секретарь Иммани, в длинном шелковом платье
с круглым воротником и при папке с янтарной застежкой.
- Ваша честь... - начал он, становясь на одну коленку.
- Слышали ли вы, - перебил его Нан, - что у вас под окном убился
человек?
- Разумеется, слышал, - возмутился Иммани, - какой-то бродяга. Этот
бесенок так орал, что даже мертвый бы услышал!
- Этот бесенок орал, - сказал Нан, - увидев убитого человека. Долг
человеколюбия в таких случаях велит всем живым спешить на помощь. Чем вы
занимались в это время?
- Я, - сказал с достоинством секретарь, - переписывал доклад
господина Андарза, о сырах Горной Иниссы. В древности чиновники писали при
луне, не обращали внимания на ураганы!
- Значит, - сказал Нан, - этот крик не потревожил вас?
- Еще как потревожил, - возмутился секретарь, - мне пришлось
перебелить целый лист, а ведь я уже почти дописал его!
- Но за дверь вы не выглянули.
- И не подумал, - пожал плечами Иммани. - Я не хочу сказать, что
смерть простолюдина - это неважно, но ведь если каждый раз, когда кто-то
умирает, переставать писать доклады, то дела в ойкумене остановились бы
вовсе!
И повернулся к Андарзу:
- Ваша честь, умоляю отодрать этого бесенка как следует! Он нарушил
своим криком сочинение документа, испортил гербовый лист!
И, кланяясь, подал Андарзу доклад.
Андарз посмотрел на Шаваша. Глаза его стали холодные и пустые. Андарз
взял переписанный доклад о сорока страницах, перелистал его и, - разорвал.
- Вам, господин Иммани, за отсутствие сострадания, придется
переписать доклад еще раз. А ты, маленький бесенок, иди на конюшню и
скажи, что тебе за недостойное поведение причитается двадцать палок.
Шаваш вздохнул и пошел на конюшню.
У выхода из дому его нагнал Нан, наклонился к мальчонке и прошептал:
- Было бы в высшей степени подозрительно, если бы весь этот переполох
сошел тебе с рук. Убийца мог бы начать охотиться за тобой. Но за каждый
удар ты получишь по серебряному ишевику. Ясно?
- Господин, - прошептал Шаваш, - прикажите, чтобы мне дали тридцать
палок.
Вернувшись к Андарзу, Нан вздохнул и сказал:
- С этим я к вам и спешил. Я навел справки и выяснил, что Ахсай
накануне смерти был в "Красной Тыкве". Это не бог весть какое заведение,
но это вовсе не притон, как он вас уверял. Как видите, его сообщник вовсе
не принадлежал к той публике, которая ошивается в притонах. Я также
разузнал о ссоре. Хотел арестовать и допросить привратника, но узнал, что
он ушел в вашу усадьбу. Поспешил за ним и, как видите, опоздал.
- Почему они назначили встречу в "Красной Тыкве" - сказал Андарз, -
если они знали друг друга?
- Именно потому, что знали, - усмехнулся Нан. Ахсай понимал, что
человек, который украл такое письмо у собственного господина, может отнять
у него деньги, а письмо не отдать. А преступник понимал, что Ахсай может
отнять письмо, а деньги оставить себе, - и жаловаться будет некому. Вот
они и выбрали людное место, где никто из них не стал бы поднимать скандал.
- Теперь я понимаю, что случилось, - проговорил Андарз. - Преступник
увидел, что Ахсай ушел, нагнал его в пустынном месте и предложил завершить
сделку. Ахсай протянул ему чеки, а преступник подумал: "Ведь цель моя -
получить деньги, а не отдать письмо! Так стоит ли мне расставаться с ним!"
Взял деньги и прикончил Ахсая, опасаясь, что тот проговорится.
- Да, - сказал Нан, - может быть, так оно и было. А этот мальчишка,
Шаваш, - как он к вам попал?
Андарз рассмеялся и стал рассказывать.
Шаваша отлупили не очень больно. Секретарь Теннак громко сказал, что
господин Андарз не стал бы пороть Шаваша, если бы не господин эконом и не
секретарь Иммани. Эконом, услышав об этом, назвал Теннака "варваром, не
ведающим приличий".
Поздно вечером в каморку, где лежал Шаваш, заглянул господин Нан,
вытащил белую тряпочку и вложил ее в руку мальчишки. Шаваш пересчитал
деньги и увидел сорок маленьких серебряных монет, украшенных с одной
стороны портретом государя, а с другой - журавлем, птицей благочестия -
вдвое больше, чем было обещано.
- А вы бы, - спросил Шаваш, - взяли деньги за то, что вас пороли?
- Непременно, - ответил чиновник. - Все мы даем пороть себя за
деньги. Разница же между нами та, что одни дают пороть себя за грош, а
другие - за тысячу.
- Не думаю, - сказал Шаваш, - что всех порют за деньги. Только
бесчестных порют за деньги. Честных порют бесплатно.
Чиновник помолчал, а потом сказал:
- В этом доме двести семнадцать комнат, а замочных скважин еще
больше. Думаю, что слуги часто глядят в эти скважины и обсуждают между
собой множество вещей, о которых не говорят хозяину.
Шаваш вздохнул и сказал:
- А что бы вы хотели знать?
- Я бы хотел знать, например, откуда в доме Андарза взялся эконом
Дия.
- Нет, - сказал Шаваш, - об этом не говорили. Говорили только о том,
что секретарь Теннак тоже был близ покойника: его видели, когда он шел по
дорожке к главному дому.
Помолчал и добавил:
- А почему молодой господин ненавидит отца?
Господин Нан поднялся и сказал:
- Спи, бесенок.
Выйдя от Шаваша, Нан заметил у поворота дорожки секретаря Иммани,
пробиравшегося к синим воротам. У ворот Иммани обернулся, и Нан помахал
ему рукою. Они пошли по улице, огороженной стенами складов, и свернули к
реке. Нан заметил у пристани кабачок с трехэтажной башней и предложил
зайти.
После второго стакана Иммани подозрительно покосился на Нана и
спросил:
- Что это вы не пьете?
- Дрянное вино, - сказал Нан. - Здесь недалеко есть место, где подают
вино, настоянное на сосновой хвое и шафрановых лепестках. Пойдемте-ка
туда.
Они явились в новый трактир.
Улыбающийся хозяин принес им кувшин вина, две лакированные чашки с
продетыми сквозь крышки соломинками, и блюдо вареных раков на закуску. Нан
любил пить из чашек, закрытых крышками, потому что при этом трудно было
заметить, что человек не пьет. Нан взял соломинку в губы и стал делать
вид, что смакует вино. Иммани стал ломать раков и запивать их вином. Руки
его дрожали. Смерть привратника явно взволновала его несколько больше, чем
землетрясения волновали чиновников древности. В один миг Иммани опростал
четыре чашки. Чашка Нана по-прежнему была полна. Иммани уже стал пьянеть:
глаза чиновника выпучились, кончик острого носа свернулся на сторону и
покраснел.
- Сорок страниц! - вдруг вскричал Иммани - Из-за какого-то паршивого
мальчишки я опять должен переписывать эти сорок страниц!
- Ужасно, - сказал Нан, - что человек с вашим талантом и образованием
должен выполнять работу простого писаря. Я мог бы отдать эти разорванные
листы переписчикам в управе: они сделают все к завтрашнему вечеру.
Иммани тут же вытащил из рукава разорванную рукопись.
- Следует писать ее полууставом и инисской тушью, - заявил он, -
тогда Андарз и не заметит разницы.
Он снял крышку и налил себе пятую чашку вина. Он был уже порядочно
пьян. Нан щелкнул пальцами и, вынув из-под чашки блюдечко, положил туда
несколько монет.
- Принеси-ка нам пальмового вина, - сказал он хозяину. - И перемени
чашки.
Хозяин хотел сказать, что, если пить пальмовое вино после
виноградного, тут же опьянеешь, но поглядел на монеты в блюдечке и молча
пошел вниз.
После шестой или восьмой чашки Иммани разволновался. Он стал хвалить
государя и жаловаться на жизнь.
- Сочувствую вам, - сказал Нан. - Таком тонкому и образованному
человеку, как вы, нелегко ужиться с такой вздорной особой, как Андарз.
- Именно, - подтвердил Иммани, - я не то, что этот Теннак. Верите ли?
Родственники подарили его Андарзу, и он считает себя рабом Андарза! А ведь
по законам империи он совершенно свободный человек.
- Варвары, - сказал Нан, - по природе своей рабы.
- И убийцы, - добавил Иммани, - ведь это он убил младшего брата
Андарза! Господин Андарз в этом деле преступил закон, простил человека,
которого полагалось казнить топором и секирой!
Глаза Нана сделались задумчивыми.
- А знаете, что этот Теннак выкинул сегодня? Он подкупил конюха,
который порол этого мальчишку, и конюх набрал в левую руку охры и перед
ударом проводил палкой по левой руке! На заднице мальчишки осталось больше
охры, чем крови! А когда я это заметил, он кинул меня в стог сена и сел
сверху!
- А этот эконом, Дия? - спросил чиновник. - Откуда он у Андарза?
Иммани осклабился и помахал перед Наном пальцем. Нан понял, что
секретарь еще не достаточно пьян. Нан подождал, пока тот уговорил кувшин,
и заметил:
- Впрочем, Андарз спас вам жизнь. И разве не он просил государя о
вашем помиловании?
- А, - сказал Иммани, - просил о помиловании? А откуда я знаю, отчего
ему отказали? Может быть, он одной рукой просил о помиловании, а другой
просил отказать в просьбе! Нет человека несчастней, чем я! С меня всю
жизнь брали большие взятки, списывали на меня собственные грехи! Господину
Андарзу хотелось иметь умного секретаря и не хотелось платить ему денег: и
вот он одной рукой написал на меня донос, а другой спас от топора и
секиры! Если хотите знать, он и с Дией проделал то же самое!
- Какой ужас, - изумился Нан, - а он мне еще хвалил свое милосердие,
уверял, что другой на его месте повесил бы вас за историю с войсковыми
лошадьми.
- Вот именно, - вскричал Иммани, - он конфисковал все, что я нажил с
этих лошадей, и еще хвастается своим милосердием. А что я мог сделать?
Если угодно, я ни в чем не был виноват, это наместник Савар был виноват.
Он получил ровно половину, - спрашивается, почему я должен отдать половину
человеку, который палец о палец не ударил в этом деле. А потом? Андарз
отнял у меня все, а брату оставил его половину!
- Если ты маленький человек, - продолжал Иммани, - ты сидишь по уши в
дерьме, и сколько ты не пытаешься выбраться, тебя затягивает еще больше.
Посмотрите на тех, кто добился высоких чинов! Андарз - сын наместника
Аракки, Нарай - сын наместника Сонима! Разве маленький человек может
сделать карьеру?
- Господин Руш - человек из простого народа, - задумчиво проговорил
Нан.
- Правильно! И что они сделали с Рушем? Вот что они сделали с Рушем,
- и Иммани патетическим жестом указал в окно, опрокинув по пути полупустой
кувшин.
Нан взглянул в окно. Они сидели на третьем этаже решетчатой башенки:
сквозь вьющийся плющ проблескивала река, заходящее солнце катилось
стремглав в воду и красные блики сверкали на гладкой стене Иршахчановой
Башни, третьей городской тюрьмы. Если приглядеться, можно было заметить на
стене небольшой крюк, на котором висел кусок бывшего первого министра
Руша: но этот кусок висел так давно, что даже вороны, ходившие по стене,
не обращали на него никакого внимания.
- Боже мой, - вглядевшись, сказал Нан. - Вы испортили мне весь
аппетит! Пошли-ка в другой кабачок!
В другом кабачке дело пошло еще проще: хозяин поставил перед ними
кувшин с ламасским вином и кувшин с розовой водой, чтобы его разбавлять, и
Нан славно поделил кувшины: себе он наливал из кувшина с водой, а Иммани -
из кувшина с вином. Иммани был настолько пьян, что не обратил на это
внимания.
- А что, - спросил Нан, - правда ли, что этот варвар Теннак сердит на
Андарза?
- За что?
- Я слыхал, - сказал Нан, - что Теннак занимался чернокнижием, как
это часто бывает с варварами, попавшими в империю, а Андарз обругал его
идиотом и растоптал всех бесов, которых варвар держал в колбах.
- Ну, - настороженно сказал Иммани.
- Наверняка, - сказал Нан, - глупый варвар не отстал от мерзкого
занятия. Я бы мог арестовать его за это паскудство, если бы знал, к какому
алхимику он ходит.
Винная чашка выскользнула из рук Иммани, стукнулась о край балкона,
подскочила и улетела вниз, на мостовую. Через мгновение далеко внизу
послышался бьющийся звук и бешеная ругань случившегося рядом возчика.
- Что вы, - сказал Иммани, - если бы я знал, к какому алхимику он
ходит, я бы давно сообщил господину Андарзу!
Ночью Шаваша разбудил хомячок Дуня: тот тревожно попискивал и метался
в гнезде. Шаваш открыл глаза и сунул руку под подушку, там, где в белой
тряпочке лежали деньги. Деньги были на месте. В проеме двери стояла тень.
- У тебя тут холодно, - сказала тень.
По голосу Шаваш узнал молодого господина.
Юноша сел к нему на матрасик.
- Страшно это было, - мертвый человек? - спросил юноша.
Шаваш ничего не ответил. Он однажды видел село, где императорские
войска усмирили повстанцев.
- Все сбежались, как стервятники, - продолжал юноша о своем. - Что за
дрянь - люди? Вот подумать только: когда к казненному на площади слетаются
стервятники, они это делают, потому что им надо есть. А ради чего к
казненному собираются люди?
- Люди не все делают ради того, что им надо есть, - сказал Шаваш. -
Люди многое делают совершенно бескорыстно.
Юноша молчал. Потом сказал:
- Слушай, пошли в мою комнату. Там теплее, а мне страшно одному.
Шаваш поднялся и стал скатывать свой матрасик.
- Не надо, - сказал юноша. - У меня борзая померла, от нее осталась
хорошая лежанка: для раба как раз хватит.
Лежанка была действительно хороша, и много мягче матрасика.
- Если бы не эконом и не Иммани, - сказал юноша, - отец бы не
приказал тебя выпороть! Как не стыдно - слушаться собственных слуг!
- Иммани плохой человек, - сказал Шаваш. - Представляете, господин,
мне велели отнести корзинку с подарками осуйскому послу, а он стащил из
корзинки персик! Надеялся, что меня накажут! Разве человек, который
воровал миллионы, может опускаться до того, чтобы украсть персик? А
осуйский посланник подарил мне серебряный грош.
- Глупый ты мальчишка, - сказал Астак, - этот осуец еще хуже Иммани.
Иммани украл у тебя персик, и ты это видел. А осуец одной рукой дал тебе
грош, а другой в это время украл у страны миллион!
- Другой рукой он в это время дал мне корзинку для господина Андарза,
- возразил Шаваш. Вздохнул и прибавил:
- А правда, что Теннак искалечил пальцы, спасая твоего отца? Или он
это в каком-нибудь кабачке?
- Правда, - сказал юноша. - А когда ему было одиннадцать, он убил
моего дядю, наместника Савара.
- Удивительное это дело, - сказал Шаваш, - убивает одного брата,
защищает другого.
- Он же варвар, - сказал юноша, - а варвары совсем не такие, как мы.
Они такие дикие, что прабабка Теннака еще родилась от шестиногого вепря. А
у этой прабабки был сын, который, чтобы отомстить за смерть отца,
согласился превратиться в скорпиона и десять лет жил в доме обидчика,
выбирая верное время для укуса.
История о скорпионе насторожила Шаваша. Он засопел.
- Ты чего сопишь?
- Так, - ответил Шаваш, - не знаю, что и думать о Теннаке.
- Если ты не знаешь, что думать о человеке, - сказал молодой
господин, - думай самое худшее.
После этого Шаваш заснул, и сорок ишевиков в белой тряпочке, которые
он имел в рукаве, оттягивали рукав и грели его сердце.
Когда Нан и Иммани вышли на улицу, была уже полночь. Вдалеке били
колотушки стражников. Иммани был пьян выше глаз, лепетал о
несправедливости богов и просил Нана отвести его к одной девице в Осуйском
квартале. Нан немедленно согласился. Они спустились по речному обрыву,
туда, где в речной гавани покачивались красные и желтые корабли. Вход в
гавань был перегорожен железной решеткой, а в решетке была дырка.
Пролезши через дырку, Иммани вдохновился, запетлял, как заяц, меж
улиц и запел государственный гимн Осуи.
Наконец он свалился в лужу, к великому облегчению Нана, размышлявшего
в этот момент, не является ли обязанностью чиновника империи известить
ближайшую власть о смутьянах, поющих хотя бы и в осуйском квартале
проклятую осуйскую песню. Нан подтащил его к ближайшему фонарю и стал
обыскивать. Из кармана Иммани он вытащил коробочку с женской костяной
расческой, украшенной дешево, но довольно мило, платок, ключи, коробочку с
леденцами и смятую бумажку. Ключи Нан, ухмыляясь, сунул себе за пазуху,
бумажку прочитал и положил обратно, а затем потянул из кармана Иммани
кошелек, стянутый кожаным шнурком.
- Стой!
Нан оглянулся: у угловой стены, высоко вздымая караульный фонарь,
стояли три осуйца. Правый стражник взял наперевес хохлатую алебарду и
полетел на него с быстротой птицы страуса. Нан выпустил кошелек и помчался
в темный переулок.
- Держи вора, держи! - орал стражник. - Оман, забирай по левой!
Нан плохо знал осуйский квартал, но сообразил, что улица, по которой
он бежит, огибает несколько дворов и выходит на левую улицу, по которой и
должен бежать вышеуказанный Оман. Улица была нага: ни дерева, ни травинки.
Вокруг тянулись спящие дома и сады, и изрядные белые стены, огораживавшие
частные владения подобно поясам целомудрия, были через каждые несколько
шагов подперты узкими треугольными контрфорсами: в тень между контрфорсом
и стеной и отскочил Нан.
Чиновник надеялся, что горожанин не заметит его, но не все надежды
сбываются. Горожанин почти пробежал мимо, повернулся, однако, и открыл
рот, чтобы заорать. Нан вцепился в конец его алебарды и дернул к себе.
Горожанин пролетел два шага и поймал головой угол. Отскочил и попер было
на Нана, но чиновник перехватил древко алебарды и обеими руками пришиб
своего противника к стене. Деревяшка пришлась поперек горла, и горожанин
стал корчить рожи и хрипеть. Нан, не отпуская древка, ударил горожанина
коленом в живот. Тот перестал корчить рожи. Нан выпустил алебарду, и
горожанин свалился на землю, как мешок с мукой. Нан метнулся обратно в
переулок и перескочил через стену первого попавшегося сада.
Нан свалился под куст рододендронов у самого крыльца маленького,
крашеного белым дома, проклиная добросовестность осуйского городского
ополчения. За рекой в это время привидение было встретить легче, чем
государственного стражника. "Хорошо хоть собаки нет" - думал он,
прислушиваясь к остервенелому лаю в соседних дворах.
Скрипнула дверь, и на пороге домика показалась женская фигурка.
- Иммани! - позвала фигурка. - Иммани! Это ты?
На улице стражники звали своего товарища: через мгновение горестный
вопль известил Нана, что товарища нашли.
Женщина постояла, высоко поднимая свечку и вглядываясь в темноту.
Силуэт ее очень ясно обрисовался на фоне освещенной двери: у нее была
высокая грудь и тонкая талия, стянутая по осуйской моде жакетом на
пуговках. Женщина повернулась и ушла. Нан снова услышал скрип плохо
смазанной двери.
Вот Нан полежал немного и стал шнырять глазами по сторонам, и увидел
справа от куста свежий поминальный алтарь, формой напоминающий лопату,
кувшин с медом и тарелку перед алтарем. Любопытствуя, чиновник прочитал
имя: перед нем был поминальный алтарь Айр-Ашена, который приходился мужем
племяннице Айр-Незима да и сам был ему двоюродным племянником, и
воздвигнут был этот алтарь неутешной вдовой.
Посереди ночи Шаваш проснулся: молодой господин, лежал глазами кверху
и листал какую-то книжку в черной обложке. Астак шумно вздохнул, и Шаваш
подумал, что это, наверное, книжка со срамными картинками, которую читают,
когда рядом нет женщины. Но тут барчонок отложил книжку и поглядел на
Шаваша.
- А Иммани пошел пить, - сообщил он. - Валяется, небось, в канаве. А
флигель его стоит пустой.
Юноша поднял голову и стал глядеть в окно, туда, где за кустами,
подстриженными в форме рыб и драконов, плыла в лунном свете луковка
секретарского флигеля. Какая-то мысль, видно, неотступно в нем сидела.
- А что за человек господин Дия? - осторожно спросил Шаваш.
- Скверный человек, - сказал Астак, - все время чего-то жует и
стремится к выгоде. Он торгует с Осуей и отца заставляет делать то же
самое. Этакий позор - императорский наставник торгует воском и кружевами!
- Да, - сказал Шаваш, - он посылал меня в осуйский квартал с
подарками, и мне показалось, что они посредством подарков договариваются о
гнусном. А откуда он взялся?
- Их тут целая компания, - продолжал Астак о своем, - человек двести
или триста, со всех концов империи. Это называется - вассальные торговцы.
Отдают свои заводы Андарзу, а взамен требуют покровительства. Это подлые
люди поссорили Андарза с советником Нараем, и они обворовывают
государство. Дия руководит ими, а Иммани на него доносит. Они оба
ненавидят друг друга. Это вообще-то правильно, потому что когда двое слуг
ненавидят друг друга, хозяин всегда осведомлен о том, что происходит в
доме. Три недели назад Иммани принес Андарзу бумаги о воровстве вассальных
торговцев. Они были в таком плоском ларчике из розового дерева, а на
крышке было выдавлено изображение павлина. Хотел бы я иметь эти бумаги!
Шаваш вздохнул и сказал:
- И отчего только люди плохо себя ведут?
- Все люди, - ответил юноша, - действуют под влиянием злобы, зависти,
алчность, гордости, самодовольства и отчаяния, и все это не что иное как
разновидности страсти к стяжанию.
- Все? - переспросил Шаваш.
- Все-все.
- А государь?
- Государь владеет всем миром, от полевой травы до зверей в горах, и
поэтому он избавлен от алчности. В том-то и смысл всемирной империи, чтобы
был человек, который владеет всем, и поэтому не имеет ни алчности, ни
зависти, ни злобы.
Помолчал и добавил:
- А правда, что ты умеешь воровать?
Шаваш сделал смущенную мордочку.
- Слушай, - сказал молодой господин, - почему бы тебе не залезть во
флигель Иммани и не поискать павлиний ларчик?
- А что, - сказал Шаваш, - Иммани где-то пьян, флигель пуст - пошли!
Астак был совершенно поражен.
- Как? Сейчас?
Однако согласился. Мальчики прокрались ко флигелю. Шаваш оставил
Астака на дорожке и сказал:
- Если Иммани вернется, просто окликните его погромче, и поговорите с
ним. Я услышу.
Шаваш уже раньше осмотрел дверь флигеля, и она ему не понравилась.
Помимо хитроумного осуйского замка, который было невозможно открыть без
следов, слева от двери висел бумажный талисман "агава", совсем новенький.
Против этого талисмана у Шаваша, правда, имелось отличное средство из
сушеных лягушачьих лапок. Но Шаваш только недавно слыхал о том, как один
вор с этими лапками влез в в сад через дверь с талисманом "агава", и спер
какую-то мелочь: а когда он уходил, персиковое дерево, растущее в саду,
выдралось из земли и погналось за ним. Впоследствии выяснилось, что
лягушачьи лапки были некачественные.
Словом, вместо того, чтобы лезть в дверь, Шаваш обошел флигель со
стороны, достал из-за пазухи заранее припасенную веревку с кошкой, и
забросил кошку за резной край плоской крыши. Миг - и вот он уже крадется
по плоской кровле. Еще миг - и Шаваш, зацепив кошку за одно из узких, как
лапша, отверстий для света, какие обыкновенно делают в крышах, скользнул
внутрь.
Флигель был невелик: в нем было два этажа и три комнаты. Нижняя
комната, где работал Иммани, была устроена на двух уровнях: верхняя
половина, на которую вели шесть ступенек, была затянута синим ковром и
закидана подушками и подушечками. От нижней комнаты ее отделяла ширма.
Нижняя часть представляла из себя кабинет. Рабочий стол был придвинут к
помосту, и документы, не умещавшиеся на нем, были сдвинуты прямо на
помост. Все было вылизано, как шерсть на кошке. Окно над столом было
сделано не из бумаги, а из стекла, и поэтому лунный свет, бивший в него,
был необыкновенно ярок: малое полнолуние только что прошло, а до большого
полнолуния оставалось три дня.
Шаваш стал рыться в ящиках письменного стола и в корешках книг. Шаваш
не думал, что такой умный человек, как Иммани, станет держать лазоревое
письмо там, где его можно легко отыскать, но у него были другие намерения.
Среди книг Шаваш не нашел ничего интересного, не считая нескольких книжек
из числа непристойных. Ящики в письменном столе были полны всякой дряни.
Среди прочего одна вещица привлекла внимание Шаваша: кусок мастики
величиной с грецкий орех. Человек, непосвященный в тайны искусства жить от
чужих кошельков, не обратил бы на эту мастику внимание, или принял ее за
благовоние. Но Шаваш очень хорошо знал, что это за штучка, - это была
смола дерева вак, смешанная с мелом и шерстью черной овцы, сожженной с
надлежащими заклинаниями, и употреблялась она для снятия отпечатков с
ключей.
Осмотрев комнату, Шаваш и направился было к лесенке на второй этаж.
Вдруг он замер и уставился на дверь, освещенную ярким лунным светом: ручка
двери тихо поворачивалась. "Черт побери! - подумал Шаваш - никак это
убитый привратник явился выяснять отношения с Иммани!" Шавашу стало очень
неуютно, ибо, хотя он привратника не убивал, это был мертвец свежий и
вздорный, и вряд ли он был настроен в отношении Шаваша доброжелательно.
Дверь отворилась: на пороге стоял господин Нан. Шаваш сразу заметил,
что до талисмана "агава" чиновнику не было решительно никакого дела: более
того, он откуда-то раздобыл ключи. Нан мягко повернул ключ в замке,
огляделся. Он подошел к окну, задернул занавески и вынул из-под плаща
фонарь в форме тыквы. Шаваш вспомнил, что у Нана карие глаза, и что, стало
быть, чиновник гораздо хуже видит в темноте. Дело в том, что у Шаваша были
глаза золотистого цвета, и люди с такими глазами видели в темноте, как
кошки.
Чиновник вынул из рукава слуховую трубочку и, приложив ее к стене,
принялся методично простукивать кабинет, с каждый шагом приближаясь к
помосту, где за ширмой, ни жив ни мертв, сидел Шаваш. Право, трудно было
сказать, что бы Шаваш предпочел в эту минуту: встречу с мертвым
привратником или живым чиновником.
Чиновник подошел к самой ширме, и тут его усилия увенчались успехом:
стена справа от помоста откликнулась на стук как-то не так. Чиновник
