Детектив

                              Богумил РАЙНОВ

                        УМИРАТЬ - В КРАЙНЕМ СЛУЧАЕ




                                    1

     Жизнь нередко  ставит  нас  в  положения  трудные,  но  никогда  -  в
безвыходные. Это вовсе не значит, что выход найдется обязательно в  нужном
направлении и обязательно  вдалеке  от  кладбища.  Однако  исконное  право
человека - искать выход именно в нужном направлении, а умирать, как гласит
мой личный девиз, только в крайнем случае.
     Что, по-вашему, можно сделать, например, если вы находитесь в  номере
гостиницы  на  четвертом  этаже,  если  за  единственным  окном  метрах  в
пятнадцати безотрадно зияют каменные  плиты  тротуара,  а  в  дверь  грубо
стучат люди, которые, мягко говоря, не желают вам ничего хорошего?
     Лабиринты  крыш,  по  которым  порядочный  киногерой  в   два   счета
ускользнул бы к счастливой развязке, далеко. Нет никакой надежды и на  то,
что  в  предпоследнюю  минуту  за  окном  появится   спасительный   канат,
сброшенный верным сообщником, ибо если таковой имеется,  то  вовсе  не  на
верхнем этаже. Конечно, можно бы резко распахнуть дверь, а когда эти  типы
ворвутся в комнату, молнией выскочить в коридор. Это - еще один  кинотрюк,
который в жизни никогда  не  удается.  И  приходится  просто  ждать,  пока
незваные гости выломают  дверь,  так  как  исход  ситуации,  при  всей  ее
напряженности, ясен: дверь обязательно выломают.
     Телефон!.. Спасительное средство связи с внешним миром! Вы хватаетесь
за трубку с надеждой, обреченной на мгновенную гибель:  провод  перерезан.
Телефонная связь тем и плоха, что для нее  нужен  провод,  а  те,  кто  не
желает вам ничего хорошего, могут перерезать любой провод. Другое  дело  -
радиосвязь. Конечно, если она у вас есть.
     К счастью Борислава, такая связь у него  есть.  Это  небольшой  и  не
особенно сложный аппарат, какие продают в любом магазине парами по  десять
фунтов за  комплект,  они  давно  уже  стали  детской  игрушкой.  Один  из
близнецов находится у Борислава, а второй - у меня, надеюсь, вы  меня  еще
помните. А если мы не знакомы - очень приятно, Эмиль Боев. К сожалению, не
могу пожать вам руку, потому что нахожусь в другой  гостинице,  по  другую
сторону улицы.
     Связь установлена сразу же: приемник стоит в полной готовности у меня
на столе, между утренней газетой и первой за день чашкой кофе. Я слышу шум
помех и голос Борислава:
     - Ко мне ломятся. Вызывай полицию.
     Поворачиваю рычажок и говорю в микрофон:
     - Принято.
     Будь вы в эту минуту поблизости, вы бы, наверное, страшно  удивились.
Ведь люди, которые все настойчивее ломятся в дверь  Борислава,  кричат  не
что иное, как:
     - Откройте! Полиция!
     Однако Борислав подозревает, что эти господа  не  имеют  отношения  к
полиции. Чтобы рассеять всякие сомнения на этот счет, я звоню в участок, и
спустя пять  минут  дежурный  патруль  в  темно-синих  мундирах  и  касках
выскакивает из служебной машины  у  дверей  гостиницы.  Почуяв,  что  дело
плохо, незваные гости поспешно  ретируются  через  черный  ход.  На  месте
происшествия остаются Борислав и хозяин гостиницы,  который,  конечно  же,
ничего не видел и не слышал, ибо только что свалился с неба.
     Короткий опрос, проверка паспорта, "вы свободны".  Свободен  в  каком
смысле и до каких пор? Чтобы не мучиться над этим вопросом,  Борислав  тут
же, в присутствии полиции, платит по счету, берет первое попавшееся  такси
и исчезает в неизвестном направлении.
     Неизвестном для лондонской полиции и для тех, кто, наверное, караулит
за углом, но не для меня. Я тоже расплачиваюсь и тоже беру такси:
     - Виктория стэйшен!
     Таков наш уговор: в случае аварии не тратить времени на  авиакомпании
и аэродромы, а садиться в первый же поезд, идущий в Дувр.
     Вокзал Виктории в этот час весьма оживлен и  столь  щедро  гарнирован
синими мундирами, что нового нападения можно не  опасаться.  Борислав  уже
устроился в купе поезда, поданного для посадки. Я выбираю место в  том  же
вагоне, но подальше. Интерьер тихий и мирный, даже  с  оттенком  семейного
уюта; этот оттенок ему придают детские голоса за стенкой. Пейзаж за окном,
насколько я могу судить, тоже не будит беспокойства: группки провожающих и
два носильщика с тележками у спального вагона.
     Кондуктор проходит по  перрону,  захлопывая  двери  одну  за  другой.
Раздается предупреждающий звонок. Поезд медленно трогается.
     "Пронесло!" - думаю я.
     И в ту же минуту  вижу,  что  в  глубине  вагона  -  там,  где  сидит
Борислав, - появляется щуплый господин в  черном  плаще.  Он  лениво  жует
жвачку. В правой руке у него темнеет  специфического  вида  предмет,  дуло
которого предусмотрительно наращено за счет глушителя. Я бросаюсь к  нему,
даже не подумав, что можно  предпринять  голыми  руками,  но  приглушенный
треск оповещает, что выстрел сделан.
     Человек исчезает за дверью, ведущей в соседний вагон. Борислав застыл
на месте, прижав к груди небольшой чемодан. Чемодан пробит,  но  друг  мой
жив и невредим.
     - Чемодан выручил, - говорит он, переводя дух. - Только я  его  снял,
чтобы достать сигареты... И только приготовился швырнуть в  этого  типа...
Хорошо, когда есть багаж. Никогда не езди без багажа, браток...


     И снова мы на исходных позициях - в родной Софии. И снова перед  нами
- начало некой истории. Хотя, между нами говоря, настоящее-то  начало  нам
не известно. Настоящее начало погребено где-то в прошлом, а конец теряется
в туманном будущем,  и  весь  наличный  капитал  -  пара  фактов  и  хилая
гипотеза.
     Факты  же  таковы.  Не  так  давно  в  Болгарию  приезжал   подданный
Великобритании,  имя  -  Джон  Райт,  род  занятий  -  торговля,  семейное
положение - холост, возраст - 38 лет, цель пребывания в стране - отдых. Ну
что же, отдых в конце зимы - дело  обычное,  тем  более  что  мистер  Райт
отправляется на горнолыжный курорт Пампорово, катается  с  гор,  гуляет  в
окрестностях - словом, отдыхает. Наши люди не могут  ходить  по  пятам  за
каждым иностранцем, будь он холост  или  женат;  они  предоставляют  Райту
полную свободу кататься на лыжах и  гулять,  однако  прогулки  англичанина
принимают интересный оборот: он начинает ходить по  гостям.  Где  и  когда
началось это увлечение, неизвестно, потому что после Пампорово он  объехал
с познавательными целями несколько городов и только после этого  прибыл  в
Софию, где навестил гражданина Пешева. Тут-то  его  и  засекли,  да  и  то
потому, что Пешев сам обратился в наше учреждение.
     - Не желаю, чтобы меня втягивали в темные истории,  -  заявил  он.  -
Этот англичанин свалился как снег на голову и сказал, что привез привет от
Мишо... Михаила Милева...
     - Кто этот Михаил Милев? - поинтересовалось служебное лицо.
     - Да студент, который сбежал на Запад лет десять назад.
     - А дальше что?
     - Откуда я знаю, что он там делает!
     - Не студент, англичанин...
     - Дальше ничего. Я его  выставил  за  дверь.  Не  желаю,  чтобы  меня
втягивали в истории.
     Прав человек,  что  не  желает  впутываться  в  истории,  и  даже  не
подозревает, что нам-то было бы куда  легче,  поинтересуйся  он,  что  еще
привез ему англичанин, кроме привета.
     Затем Райт явился к гражданину Станчеву.  Однако  и  Станчев  особого
гостеприимства не проявил.
     - Он сказал, что мой адрес дал ему Михаил Милев, который прислал  мне
с ним привет...
     - И что еще?
     - Вот и я его  спросил:  что  еще?  А  он  говорит,  мол,  мне  нужны
кое-какие сведения... А я ему: за  сведениями  обращайтесь  в  специальное
учреждение, справочное бюро. И указал ему на дверь.
     И этого гражданина трудно упрекнуть, хотя он  тоже  поторопился.  Что
поделаешь, не желают люди впутываться в истории. А  Райт  уже  предупредил
администратора гостиницы, что через два дня  освобождает  номер.  Так  что
весь наличный материал - два визита. Мы вертим  этот  материал  и  так,  и
этак, после чего генерал обобщает:
     - Садитесь в самолет и летите в Лондон.
     Что мы с Бориславом и делаем. Конечно, соблюдая нужную осторожность и
стараясь не мозолить Райту глаза во время полета. После посадки в  Лондоне
каждый из нас берет такси и мы "ведем" англичанина, что совсем непросто  в
этом городе: на все просьбы  прибавить  газу  или  не  спешить  лондонский
таксист  не  реагирует.  Он  только  поглядывает  на   тебя   с   чувством
непоколебимого превосходства: мол, он свое дело знает  и  в  указаниях  не
нуждается. И все же нам удается проводить Райта до самого дома - небольшой
гостинички, укрывшейся в лабиринте Сохо.
     Мы действуем по заранее  намеченной  схеме:  один  "ведет"  Райта,  а
второй "ведет" первого. Роль второго, самая безопасная, возложена на меня.
Я должен издали приглядывать за Бориславом и следить, как окружающая среда
- а в Сохо она довольно сильно загрязнена - реагирует на его  появление  и
поступки. Борислав же работает на самом сквозняке, потому что когда ходишь
за  кем-то  по  пятам,  нетрудно  самому  стать  объектом   нежелательного
внимания.
     Сначала Борислав ведет себя, как подобает опытному  профессионалу,  и
ничем  не  дает  знать  о  своем  присутствии  на  месте  действия,   хотя
возможности для маневрирования у него  минимальные.  Джон  Райт  все  свое
время изо дня в день проводит в пределах улочки,  на  которой  расположена
его гостиница. Здесь находится кафе, в котором  он  любит  торчать,  здесь
ресторан, где он обедает, здесь же и здание,  в  котором  он  исчезает  на
несколько часов и где, очевидно, находится его рабочее  место.  Распорядок
дня у Райта однообразный и бог весть какой информации не предлагает.
     Оказывается, та же улочка служит сценой,  на  которой  развертывается
текущий акт жизненной драмы эмигранта Михаила Милева. Райт  встречается  с
ним в первый же день по приезде, а Борислав распознает бывшего студента по
фотоматериалам, изученным еще в Софии. Сам по себе Милев - личность  ничем
не примечательная, и наблюдать, как он попивает пиво или обедает в том  же
итальянском ресторане - занятие мало увлекательное. Милев сбежал на  Запад
во время туристической поездки по Дунаю, сначала подвизался в эмигрантских
кругах в Вене, потом - в  Мюнхене,  еще  позже  -  в  Париже,  после  чего
перебрался в  Лондон.  Такая  кочевая  жизнь  объясняется,  вероятно,  тем
обстоятельством,  что   Милев   оказался   слишком   бездарен   даже   для
невзыскательных предателей и не сумел найти применения своей бездарности.
     Контакты обоих - Райта и Милева - с окружающей средой весьма  скудны:
это контакты с горсткой  индивидов  обоего  пола,  быт  которых  ограничен
рамками того же квартала.
     Словом, "пустышка".  Какого  рода  торговлей  занимается  англичанин;
каковы функции болгарина; каков характер их отношений - неизвестно.
     И потому, неделю проторчав в подъездах, на перекрестках, в кофейнях и
пивных  Сохо,  мы  решаем  изменить  тактику.  Отбросив   профессиональную
осторожность, Борислав начинает вести себя, как самонадеянный дебютант.  В
кафе и в ресторане он садится поближе к столику англичанина и болгарина  и
усердно слушает, о чем они говорят. Вслед за Райтом он тащится  в  кабаре,
но не успев заплатить за вход, видит, что тот уходит: Борислав идет  вслед
за ним на улицу. Он  является  в  дом,  где  Райт  ежедневно  проводит  по
нескольку часов. Там его встречает гора мускулов; она заявляет, что  здесь
не контора, а частный дом, и выбрасывает Борислава на тротуар. Словом, мой
друг всюду сует свой нос с ловкостью и грацией бегемота в посудной  лавке,
и однажды вечером я вижу, что ему удалось по крайней мере привлечь к  себе
внимание: от кольца Пикадилли  до  гостиницы  за  ним  неотступно  следует
какой-то тип.
     - Сегодня ты был под наблюдением, - сообщаю я ему  посредством  нашей
домашней радиосвязи.
     - Наконец-то! - отзывается Борислав.
     Да, наконец-то. Но на  следующее  утро  в  его  гостиницу  заявляются
непрошеные гости и начинают барабанить в дверь:
     - Откройте! Полиция!
     А еще через три часа в поезде, идущем в  Дувр,  незнакомец  в  черном
плаще разряжает в него свой пистолет.


     - Наблюдения показывают, что род занятий Райта - не бизнес, а  совсем
другое, - обобщает генерал. - Все сомнения по этому вопросу  категорически
рассеивает двукратное нападение на  Борислава.  Совершенно  ясно,  что  вы
попытались проникнуть в область, куда заглядывать категорически запрещено.
Кстати, Борислав, мы посылаем вас туда вовсе не  затем,  чтобы  поставлять
мишени разным типам...
     Мы  с  другом  сидим  в  темно-зеленых  кожаных  креслах  под   сенью
темно-зеленого  канцелярского  фикуса  и  пытаемся  изобразить  на   лицах
безмолвное  раскаяние.  Этот  фикус  я  помню  вот  таким  отросточком   с
двумя-тремя листочками, но  он  уже  давно  вытянулся  до  самого  лепного
потолка  и  растет  горизонтально,  к   противоположной   стене.   Словом,
благодатный материал для раздумий о том, как летит время.
     Итак, мы молчим. Заметив пачку сигарет,  невесть  как  появившуюся  в
моей руке, шеф замечает:
     - Эмиль, перестань мять свои "БТ". Хотите травиться - травитесь.
     - Я вообще-то бросил... - бормочет Борислав и тянется к пачке, - но в
виде исключения...
     Он в самом деле бросил курить, уж не помню,  в  который  раз,  и  мое
потребление табака возросло с двух до трех  пачек  в  день,  одна  из  них
полностью уходит на исключения Борислава.
     - Среда там определенно уголовная, - заявляет мой друг, полной грудью
вдыхая презренный  яд.  -  И  история,  если  она  есть,  тоже,  наверное,
уголовная.
     - Может, и не уголовная, - возражает генерал. - Где гарантия, что она
только уголовная?
     -  Такая  среда  на  данном  этапе  не  дает  оснований  для   других
предположений, - упорствует Борислав.
     - И что же это за история, по-твоему? - спрашивает шеф и  смотрит  на
него своими синими  глазами,  просто  неприлично  синими  для  человека  в
генеральском звании.
     - Может, они хотят вывезти из Болгарии какие-то ценности, -  заявляет
мой друг. - Пешев и Станчев - порядочные люди, но оба вышли  из  известных
буржуазных семей, прекрасно знают языки. Они  могли  бы  связать  Райта  с
другими такими же семьями и помочь ему  в  розысках  ценностей...  золота,
икон... мало ли...
     - Не исключено, - пожимает плечами генерал, - но маловероятно. А  ты,
Боев, как думаешь?
     Когда шеф задает мне служебный вопрос, то обращается  по  фамилии.  -
Может быть, тут контрабанда, - бормочу я.
     - Какая контрабанда?
     - Например, наркотики.
     - Какие же наркотики в Болгарии?
     - Не в Болгарии, а через  Болгарию.  Они  могут  готовить  канал  для
переброски с Ближнего Востока на Запад.
     - Наркотики... золото... - повторяет генерал как бы про себя.
     Он явно  недоволен  нашими  гипотезами.  Мы  и  сами  недовольны,  но
потаскайся он десять дней по притонам всякого жулья и  мелких  гангстеров,
он бы тоже  не  поверил,  что  такие  типы  готовят  крупную  политическую
операцию.
     -  Возможно  и  другое,  -  говорю  я.  -  Возможно,   Милев   просто
воспользовался  поездкой  Райта,  чтобы  через  него   собрать   кое-какую
информацию и потом продать ее кому-то - блеснуть перед своими  шефами  или
выпросить подачку.
     - Возможно, - кивает генерал. - А ты допускаешь, что  Райт  потащился
из Лондона в Болгарию только для того, чтобы покататься на лыжах и оказать
услугу Милеву?
     Возражение уместное. Но у нас так мало  информации,  что  куда  легче
выдвинуть возражение, чем убедительную догадку. Это единственный пункт, по
которому у нас полное единодушие.
     - Так мы ничего не высидим, - подводит итоги шеф. - Нужна обильная  и
точная информация.
     - Такую информацию можно получить только на месте,  -  замечаю  я.  -
Надо внедрить в эту среду человека, не то мы так и будем ходить вокруг  да
около, как кот возле горячей каши.
     - Не знаю, стоит ли дело того, чтобы внедрять человека, - скептически
замечает Борислав.
     Генерал молча меряет шагами расстояние от письменного стола до  окна.
Потом говорит:
     - Стоит. И нападения на  тебя  это  доказывают.  Даже  уголовники  не
станут по пустякам прибегать к крайним мерам. Значит, здесь не пустяки.
     Он умолкает и снова принимается мерять шагами расстояние от стола  до
окна. Потом бросает взгляд на меня, и я уже знаю, что он скажет.
     - Ну что, Боев,  пошлем  тебя?  В  конце  концов,  предложение  твое.
Борислав в любом случае вне игры. Поставлять мишени из Болгарии  в  Англию
незачем.
     - Эмиль тоже годится для мишени, - замечает Борислав.
     -  Будем  надеяться,  что  он  не  станет  демонстрировать  это  свое
качество, - отзывается шеф. - Хотя любой путь в неизвестное...
     Не окончив  фразы,  он  отходит  к  окну.  После  этого  мы  начинаем
рассматривать вопрос о поездке с ближней дистанции:  легенда,  тактические
ходы,  связь  и  всяческие  подробности,  зависящие  от  обстановки  и  ее
возможных изменений.
     Два часа спустя я прощаюсь и выхожу  на  улицу.  Дежурный  милиционер
козыряет, я киваю в ответ, и в голове - в который раз! - мелькает дурацкая
мысль о том, что, может, я в последний раз вышел в эти двери и что путь  в
неизвестное окажется путешествием по половинному  тарифу,  из  тех,  когда
обратный билет не предусмотрен.


     Если смотреть на жизнь  широко,  даже  в  трудной  ситуации  найдутся
утешительные стороны. Утешительно, например, что по легенде я -  болгарин,
служащий пароходства и плыву каптенармусом на  болгарском  сухогрузе.  Чем
плохо ранней весной прогуляться по морю от Бургаса до устья  Темзы?  Можно
сколько угодно наслаждаться видами Средиземного моря (не стану омрачать их
скучными описаниями), поскольку мои служебные обязанности несложны и чисто
формальны. Мне удается установить дружеские отношения с членами экипажа  и
завоевать авторитет если не в области  снабжения,  то  в  области  белота.
Боюсь, однако, что при расставании хорошие впечатления у ребят  испарились
как дым.
     Мы вошли в Темзу. Наше судно должно оставить свой  груз  и  взять  на
свой борт другой,  с  которым  оно  пойдет  в  Северное  море,  курсом  на
Мурманск.  Нам,  нескольким  членам  экипажа,  не  занятым  на   погрузке,
разрешают ознакомиться с дебрями  Лондона.  Мы  предупреждены,  что  ровно
через сутки должны явиться на базу, если не хотим остаться в старой доброй
Англии.
     Наверное, вы уже догадались, что осмотр Лондона начался с Сохо,  ведь
там лежат самые дремучие  дебри.  Откровенно  говоря,  второй  помощник  и
другие ребята предпочли бы  пройтись  по  центру  британской  столицы,  по
Оксфорд-стрит и Риджент-стрит, поглазеть на витрины, на  толпу  и  прочее.
Однако у меня в кармане  каким-то  образом  оказывается  довольно  крупная
сумма денег, и я предлагаю для начала зайти куда-нибудь выпить и тащу всех
прямо в Сохо, а дальше дело принимает такой оборот,  что  нам  уже  не  до
осмотра достопримечательностей.
     Вина тут главным образом моя - у меня начинается  запой.  Я  пью  как
последний забулдыга, напиваюсь глупо и дико, будто  решил  наверстать  все
"сухие" дни, проведенные в плавании; я сменяю один напиток другим и таскаю
за собой ребят, которые тщетно пытаются  образумить  меня.  Но  как  я  ни
скандалю и как ни кидаюсь из одного кабака в другой, мы все  время  кружим
возле одной определенной  улицы,  потому  что  шумная  моряцкая  компания,
которая ударилась в разгул среди бела дня, обращает  на  себя  внимание  и
запоминается даже в Сохо, а мне нужно, чтобы на меня обратили  внимание  и
чтобы меня запомнили.
     Разгул  достигает  полной  силы  к   вечеру,   а   ночью   начинаются
неприятности, потому что до базы путь неблизкий, к рассвету нужно быть  на
борту, и ребята отчаянно пытаются  втолковать  мне  это  и  вообще  как-то
вразумить меня, но я все твержу, что время есть, времени  хватит  на  все,
что работа не волк и в лес не убежит, и еще один, предпоследний  стаканчик
никому не повредит, а когда они пытаются силой вытащить меня из  очередной
дыры, я вырываюсь и бегу куда глаза глядят, а глядят они в направлении все
той же улицы.
     Эти славные парни начинают искать меня,  они  проходят  мимо  темного
подъезда, в котором я прячусь, и мне ясно слышны их голоса:
     - И чего это его вдруг угораздило... - говорит один.
     - Запой, что же еще, - отзывается второй помощник. - Запойные  всегда
так...
     Словом, какое-то время они кружат по кварталу, а потом,  видимо,  все
же решают, что - со мной или без меня - на судно надо явиться  вовремя,  а
там  пускай  комендант  решает,  поднимать  якорь  или  искать  меня  всей
командой. Я заранее знаю, что решит комендант, потому что это единственный
человек на борту судна, который отчасти в курсе моих планов.


     Взглядом, угасшим не столько от спиртного, сколько от бессонной ночи,
я тупо смотрю на юную леди, высоко поднявшую подол  юбки,  чтобы  показать
мне длинные ноги в сетчатых чулках. Леди  нарисована  яркими  красками  на
афише с пояснительной надписью: "Реммон ревю - бар".
     В  этот  утренний  час  в  небольшом  кафе  тихо  и  пусто,  не  воет
проигрыватель-автомат, не толпятся у стойки мужчины с  кружками  гиннес  -
черного пива с  привкусом  жженого  сахара,  излюбленного  пойла  рядового
англичанина.
     Заведение находится на углу  той  самой  улицы,  которая  так  упорно
привлекает мое внимание, и вчера мы уже заходили сюда, правда,  ненадолго,
опрокинули по паре стаканчиков и пошли дальше.
     Час завтрака прошел. Два официанта деловито расчищают медную  стойку,
шеф заведения сидит за кассой и просматривает счета. За столиком у витрины
три человека делят свое внимание между кружками гиннес и утренним  номером
"Дейли миррор". А в темном углу за стаканом виски сижу я, и  настроение  у
меня подавленное, как у любого пьяницы на депрессивном этапе запоя.
     Пока я тупо смотрю  на  ярко  размалеванную  леди  с  афиши,  ко  мне
подходит леди живая. Тоже сильно размалеванная.
     - Кажется, мой большой мальчик скучает? - осведомляется она. Судя  по
голосу, горло у нее нуждается в хорошей смазке по утрам.
     Я апатично мотаю головой.
     - Не-е-ет... развлекается...
     - Развлекаетесь виски?
     - И содой, -  поспешно  добавляю  я,  чтобы  придать  своему  занятию
оттенок порядочности.
     - Оригинальная идея, - отзывается моя собеседница. - Хотя  вы  что-то
рано начали.
     С этими словами она непринужденно усаживается  за  столик  и  тем  же
сиплым голосом зовет официанта:
     - Дейви, одно шотландское, мой мальчик!
     После чего заявляет:
     - За ваш счет, если не возражаете.
     - Не будем мелочны, - бросаю я с оттенком великодушия.
     Этот оттенок явно ускользнул от внимания моей дамы; меньше чем за час
она опрокидывает еще три порции шотландского, а паузы заполняет вопросами,
ведущими к взаимному знакомству.
     -  Кажется,  я  вас  где-то  видела,  -  говорит  она,  одаряя   меня
располагающей улыбкой большого накрашенного рта.
     - Может быть, - уныло бубню я в стакан.
     - Да, да, я вас видела вчера в "Золотом  льве"...  сейчас  вспомнила.
Кажется, вы были с какими-то моряками и страшно шумели.
     - Может быть, - повторяю я и делаю глоток.  -  Зачем  пить,  если  не
шуметь.
     - А сам вы моряк или что-то в этом роде?
     - Да, в этом роде.
     - А какой национальности?
     - Болгарин.
     - Болгарин?.. Ах да, это на Балканах, - говорит моя  дама,  довольная
тем, что может блеснуть познаниями в географии. Еще  раз  напомнив  Дейви,
что ее стакан пуст, она продолжает допрос: - А где же ваш корабль?
     - В море.
     - Серьезно? А я думала, в Гайд-парке!
     - Хочу сказать: в открытом море.
     - А почему же вы на берегу?
     - Меня бросили... оставили одного... в непробудном мраке опьянения...
Приятели, называется...
     - Бедняжка!  -  сочувственно  говорит  она,  принимая  из  рук  Дейви
очередную порцию шотландского. Потом спохватывается: - Что  же  вы  будете
делать?
     - Буду ждать, чего же еще.
     - Чего ждать?
     - Корабля, конечно. Не утонет же он. Недели через три-четыре придет в
Лондон, никуда не денется.
     - Ну, три-четыре недели не страшно. Раз у вас есть деньги...
     - Денег мне  хватит  ненадолго,  -  заявляю  я,  рискуя  разочаровать
собеседницу. - Придется искать работу...
     Моя соседка по столику, видимо, готова пойти на тот же  риск,  потому
что тут же заявляет:
     - Работу, здесь? Ищите может, и найдете. Но куда  вероятнее,  что  вы
умрете с голоду.
     - Так уж и умру! Если ничего не выйдет, обращусь в посольство. У  нас
здесь есть посольство.
     - Это уже кое-что, - кивает дама и протягивает руку к моим сигаретам.
     Я щелкаю зажигалкой и тоже закуриваю. Мы молчим, одинаково довольные:
она - тем, что собрала нужную  информацию,  а  я  -  тем,  что  с  анкетой
покончено. Однако у нее есть еще вопросы.
     - Но вам все-таки хватит денег дня на два-три?
     - О да, конечно.
     - И на две-три порции шотландского?
     - Конечно. Не стесняйтесь.
     Она и не думает стесняться. Она потягивает виски до обеденного  часа,
когда кафе наполняется народом, и потом, когда зал пустеет и  мы  остаемся
одни. Подведя черту под анкетой, она переходит к темам  общего  характера,
говорит, что жизнь, в сущности, не так уж плоха, после чего заявляет,  что
жизнь  все-таки  сплошная  бессмыслица.  Такие  темы   требуют   серьезных
размышлений и в известной мере - философского склада ума, что не мешает ей
каждые пятнадцать минут произносить: "Дейви, мой мальчик,  ты  же  видишь,
что мой стакан пуст"; время от времени  она  проявляет  заботу  и  о  моем
стакане, но  мне  за  ней  не  угнаться,  на  второй  день  запоя  это  не
удивительно.
     Как и следовало ожидать, от общей темы "что есть жизнь" дама в  конце
концов переходит к частной, но не менее важной теме "что есть любовь", ибо
что же еще остается человеку в этом гнусном мире, кроме  любви.  По  этому
поводу она - не без оттенка девичьего стыда -  признается,  что  я  ей,  в
сущности, не антипатичен, даже наоборот, но это еще ничего не значит  и  я
не должен воображать себе невесть что, у нее есть  друг,  между  ними  все
очень серьезно, и если я удостоился счастья познакомиться с ней и мы сидим
за одним столиком, то только потому, что этот самый друг как раз уехал  из
Лондона не знаю куда по не знаю какому делу.
     Время подходит к пяти, я совсем не так пьян, как  кажется,  и  хорошо
вижу, что особа, за столиком которой я оказался (она уже  утверждает,  что
это я к ней подсел, а не наоборот), женщина, каких можно встретить в любом
вертепе средней категории, то есть женщина спорной красоты и  сомнительной
молодости, упакованная с дешевым шиком и  размалеванная  с  претензией  на
невинность, - очевидно, в силу предположения, что дикие  обитатели  Балкан
ценят таковую особенно высоко.
     Время подходит к пяти, но моя собеседница по-прежнему буксует на  том
же мотиве: у нее есть близкий человек,  между  ними  все  очень  серьезно,
вообще-то он ей почти муж, но на мое счастье, этого человека сейчас нет  в
Лондоне, а я непонятно почему приглянулся ей с первого  взгляда,  несмотря
на то, что отвратительно пьян; но хотя я ей и нравлюсь, это  еще  не  дает
мне права воображать бог знает что, и только потому, что  она  согласилась
принять меня за свой столик и пропустить рюмочку в моей компании,  думать,
будто она из каких-нибудь таких, это  совершенная  неправда;  тайна  нашей
скорой и неожиданной близости - только и  единственно  в  том,  что  я  ей
понравился непонятно чем, хотя, между нами говоря, ничего особенного собой
не представляю, тем более в пьяном виде. Словом, эта  дама  изо  всех  сил
старается убедить меня, что она не проститутка, и я великодушно делаю вид,
что верю ей, хотя, если она не  проститутка,  я  в  таком  случае  епископ
кентерберийский, а то и папа римский.
     - Пора сниматься с якоря, - нерешительно предлагаю я,  когда  стрелка
часов замирает на пяти.
     - Почему? - невинно спрашивает дама.
     - Я хочу спать.
     Это  безобидное  заявление  она  воспринимает  как  грубый  намек  на
плотские утехи и снова принимается уверять меня, что у нее есть парень,  в
известном смысле даже муж, потом неохотно признается,  что  я  ей  все  же
чем-то симпатичен и только по этой причине она,  пожалуй,  согласилась  бы
позволить себе некоторую интимность - кто  в  наше  время  себе  этого  не
позволяет, - но только безо всяких излишеств и извращений и, конечно,  при
условии,  что  я  буду  вести  себя  прилично,  как  подобает  порядочному
человеку, а это означает, что я мог бы дать ей небольшую сумму -  конечно,
взаймы ("Только не воображайте, что речь идет о  таксе  или  о  чем-нибудь
таком"); просто ей нужны деньги, потому  что  ее  друг  внезапно  уехал  в
Ливерпуль по совершенно неотложному делу.
     И только после этих окончательных разъяснений с ее стороны  и  оплаты
счета с моей стороны ("Вы и без того  достали  бумажник,  мой  мальчик,  и
будет лучше, если вы теперь  же  дадите  мне  мои  двадцать  фунтов"),  мы
наконец покидаем кафе и выходим на воздух.
     Ее зовут Кейт, если верить официанту, который именно так обращался  к
ней с не весьма почтительной фамильярностью. Ее зовут Кейт,  и  живет  она
совсем рядом, точнее - в небольшой гостинице на  другом  конце  улицы.  По
крайней мере, приводит она меня  именно  туда,  и  мы,  транзитом  миновав
окошко администратора, поднимаемся на второй этаж и вступаем в  комнату  с
плотно задернутыми шторами и запахом дешевого одеколона в спертом воздухе.
Кейт поворачивает выключатель.
     Кровать!  Наконец-то!  Нетвердым  шагом  я  подхожу  к  объекту  моих
мечтаний и блаженно вытягиваюсь на покрывале из искусственного шелка.
     - Вы могли бы по крайней мере разуться, мой мальчик, - замечает  дама
с поистине удивительной дотошностью, если принять во внимание, сколько она
выпила.
     - Не будьте мелочны! - заявляю я.
     Подступающая дремота обволакивает меня  туманом,  мешая  наблюдать  в
подробностях начавшийся стриптиз.  Это,  пожалуй,  и  к  лучшему;  увядшая
плоть,   открывшаяся   под   черным   кружевным   бельем,   не    особенно
привлекательна.
     - Надеюсь, у вас нет каких-нибудь болезней... -  доносится  откуда-то
издалека голос, нуждающийся в хорошей смазке.
     - Кейт... я хочу спать... - пытаюсь переменить тему я.
     - Я так и знала, что вы с извращениями, - с укором  говорит  Кейт.  -
Пока я раздевалась, глазели, а теперь - "хочу спать"...
     Да, я хочу спать. Но уснуть мне не удается. При ее последних словах в
дверь, почему-то не запертую на ключ, врывается пара дюжих молодчиков.
     - А, стерва, - кричит один. - Погляди, Том! Погляди-ка, что вытворяет
эта дрянь! Смотри, Том, и хорошенько запоминай!
     Хорошо, что дремота не успела одолеть меня. Я вскакиваю,  но  тут  же