ВИКТОР ЧЕРНЯК
ЖУЛЬЕ
Сумеречный мужчина неопределенного возраста со шрамом над левой бровью
уставился на двузначный номер квартиры, увидев горизонтально вытянутую
стальную полосу шириной в ладонь на входной двери.
А ниже, параллельно первой, на расстоянии три ладони еще одну такую же
полосу.
А ниже еще одну и еще, и еще.
Точно такие же полосы пущены вертикально - не дверь, а лист школьной
тетради в клетку, только клетки из стальных полос. Оправлен лист
стальным же коробом, выкрашенным масляной краской. Из него в стены
дверного проема вгрызаются штыри толщиной в два пальца.
Апраксин потер шрам, замер в недоумении: спускаетесь с верхнего этажа,
шаркая по ступеням и хаотично перебрасывая мысли-мыслишки о вашей жиз-
ни, и вдруг замечаете, что неизвестный вам сосед по дому укрепляет
дверь: вскоре стальные полосы скроются под обивкой, на пустую площадку
перед листом воззрится глазок, и никто не догадается, что взломать,
пусть со сноровкой и подходящим инструментарием мягкую, почти игрушеч-
ную на вид дверь, не проще, чем вспороть несгораемый шкаф шилом.
Апраксин машинально поправил шарф: задержался, не зная зачем, у нарож-
дающейся, пока еще открытой постороннему взгляду неприступности. Мас-
теровой - мосластый, сероликий - укладывал полосы уже по низу, ближе к
порогу квартиры.
Из ведра для пищевых отходов тянуло гнилью. Мастеровой врубил дрель:
въедливые, царапающие звуки сдули любопытствующего с места.
Апраксин поспешил к выходу.
На улице мороз, из-под крышки коллектора била струя пара, стремительно
клубясь, распухала на глазах и близрастущие деревья, окутанные теплой
влагой, превращались в марлевые поделки, поражая театральным неправдо-
подобием.
Машины бесшумно скользили в трескучей прозрачности, будто привязанные
к дымкам выхлопов, небо синело не по зимнему и становилось ясно: дав-
ление падает, к вечеру мороз наддаст круче.
Апраксин поднял воротник. Убого одетые старики и старухи тенями выс-
кальзывали из подъездов и устремлялись за продуктами в окрестные торг-
точки. Истерзанные годами тягот ноги неуверенно несли выжатых досуха,
покрытых сеткой морщин людей в жестокие битвы подле прилавков.
Кому могла понадобиться непробиваемая дверь? Что это: желание надежно
сохранить нажитое имущество, или страх потерять неправедно заработан-
ное? Или?..
Апраксин шел на собрание: предстояла встреча с заместителем председа-
теля исполкома, курирующим торговлю района. Апраксин знавал полковод-
цев районного разлива, и мнение о них складывалось нелестное. Какой он
из себя, зампред? Полноватый, с гладкой кожей, лицо скорее круглое,
чем вытянутое, сохранивший молодцеватость комсомольской юности, при
галстуке, при скромности, значок на лацкане, неуловимая скользкость,
опытность ловкого царедворца, округлые жесты, набрякшие веки - думай,
от усталости, не от выпивки же. Плод, только-только наливающийся сока-
ми: с места зампреда можно начать стремительный подъем, а можно ходко
покатиться вниз, вернее откатиться вбок, в одну из номенклатурных
ниш-отстойников, где тихонько пересидеть, переждать, набирая сил для
следующего рывка.
Апраксин нес сумку - белье в прачечную, и мысленно пересчитывал закры-
тые в их районе магазины - похоже, мор напал: за ближайшими овощами
пробежка полтора километра, хлебом меньше, чем на тысячеметровой дис-
танции не разживешься. Житье в районе неустроенное - центр обезлюдел,
по ночам ни души, лишь шныряют кастрюльной голубизны вытрезвительные
автобусики, развозящие бедолаг по казенным ночлегам.
Заместитель, курирующий торговлю в районе, лишь частично походил на
зампреда, привидевшегося Апраксину. Человек рослый, с намечающимся
брюшком, упрятанным под пиджаком инпошива, с мелкими, незапоминающими-
ся чертами лица и бескровными губами. Раздираемый сотнями дел, он, при
энергичной повадке поразительно ленивый мозгами, не ждал от встречи в
подвальном зале с коммунистами-пенсионерами ничего хорошего. Старики,
случается, неуправляемы - отбоялись всеми страхами, ощутили леденящее
дуновение небытия, и сам черт им не брат. Молодость всегда склонна к
соглашательству - только для вида ерепенится, а погладь да приласкай и
твоя, с потрохами. Старики - хуже. Наевшиеся обмана за всю жизнь досы-
та - не поддаются. Холера их дери! Дурасников не тужил особенно, знал,
что нет силы его сковырнуть, если верха не пожелают, а верха зампред
промасливал тщательно, с младых ногтей поднаторев в умении стлаться. В
мире, где всего недоставало, и большая часть вожделенных вещей и пред-
метов отсутствовала по причинам всемирно историческим, нужные люди
всегда и всем пригождались.
Дурасников глянул на календарь, припомнил, что директор "двадцатки"
так и не пришел, хотя обещал вывалить все свои беды Дурасникову, а
также обговорить прикрытие. Пачкун - директор продмага (бывшего гаст-
ронома) принадлежал к ассам торговли. При слове "вор" свекольно рдел,
и глаза его полыхали негодованием. Дурасников перетащил Пачкуна из
другого района, где непростые обстоятельства жизни в доставательном
царстве намекнули Дурасникову, что Пачкун - кадр надежный, хотя излиш-
не липкий и не уразумевший, что узы вроде тех, что связывали Дурасни-
кова и Пачкуна надо маскировать, а никак ими не похваляться.
Ратиновое пальто скакануло на широкие плечи, упаковало Дурасникова,
шарф обмотал толстую шею, распирающую залохматившийся ворот рубахи -
пусть зрят, и у зампреда трудности с бюджетом - Дурасников, кивая тех-
работникам, поплыл по широкой лестнице особняка - бывшей собственности
утонувшего в безвестности богатея и вышел к черной машине - берложной
лежке шофера Коли Шоколадова.
Шоколадов разместил на руле книгу и лениво скользил по сто пятьдесят
второй странице уже третий час, читал Шоколадов эту книгу не первый
год,- забавная штука вина - Коля наказал себе непременно добить чтиво
к ближайшему красному дню календаря. Дурасников значительно уселся на
мягкое сидение и демократически, то есть по-отцовски, зыркнул на Шоко-
ладова.
- Развиваешься? - сам Дурасников книгами не баловался: зряшняя потеря
времени; говорливостью при необходимости природа не обделила, а глаза
стирать в скачках по буквам резона не усматривал. Не интересно Дурас-
никову про жизнь читать, другое дело жизнь творить в пределах огово-
ренной компетенции. Дурасников терпеть не мог книжных обжор - мнят из
себя - и пролетарски негодовал, видя интеллигентные лица. Классово не
приемлил, оставляя за собой право толкователя воли народной, хотя мать
Дурасникова в войну торговала петрушкой по грабительским ценам, а отец
командовал наполовину разворованным складом. Дурасников к пролетарско-
му сословию никак не принадлежал, разве что по косноязычию, которое
приноровился выдавать на трибуне за муки размышлений.
- Угу.- Шоколадов плавно тронул машину, бросив книгу на горб кардана.
- Сгонял в двадцатый? - Дурасников выложил нетрудовые, будто лягушачьи
животы, белосерые руки на папку.
- Не-а! - Шоколадов лихо обогнал троллейбус - Наташка ящик на себе аж
полквартала тащила. Хорошая девка Наташка, услужливая.
Дурасников приложил ладонь ко лбу, будто проверял, не поднялась ли
температура.
- Услужливость словцо поганое, не пролетарское!
- Угу,- согласился Шоколадов, потому как все в исполкоме знали, что
нет большего мастера размежевания меж пролетарским и не пролетарским,
чем Дурасников.
- Говорят Наташка твоя с Пачкуном шуры-муры крутит? - Дурасников дав-
ным-давно знал об амурных отношениях со слов самого Пачкуна, да хоте-
лось проверить предан ли Шоколадов, не прикидывается ли, не завелась
ли червоточинка недонесения? Шоколадов знал многое, не то, чтоб могу-
щее потопить Дурасникова (секреты первой гильдии Дурасников, само со-
бой, не расшвыривал под ноги каждому), но гаденькое, лишнее, и от того
у Дурасникова иногда беспричинно портилось настроение, хотя Шоколадова
ему подбирали, руководствуясь десятилетиями отработанными представле-
ниями о верном водителе.
- Наташка со всеми крутит, только помани пальцем, да в кабак свози!
- Да ну? - изумился Дурасников, сладко припоминая, как ездил с Пачку-
ном и Наташкиной подругой в чудо-баню.
Пачкун прел в слепооконном подвале магазина, тиская влажной ладонью
телефонную трубку. Лицом и благородными сединами Пачкун походил на ми-
нистра иностранных дел латиноамериканской республики. Вообще, при
взгляде на Пачкуна думалось, что его подлинное имя дон Идальго ди Ала-
мейда Кордобес ди Агильяр, а никак не Пал Фомич Пачкун.
Пачкун проговаривал по телефону разные разности, когда влетела Наташка
и выложила, что упаковала Дурасникову все, как и велено. Директор раз-
говора не прерывал, поманил Наташку свободной рукой, охватил бедра,
прижался к теплым тугим телесам. Наташка замерла, вырываться не пола-
галось - стой, терпи, пока не отпустят.
Пачкун прикрыл трубку ладонью.
- Кольке Шоколадову пльзеньского отсыпала?
- А то! - Наташка с опаской зыркнула на дверь и погладила седины дона
Агильяра, в просторечьи Пачкуна. Директор стальной скобой напоследок
сжал бедра и выпустил Наташку. Завсекцией упорхнула, Пачкун положил
трубку, тоскливо обозрел окошки под самым потолком: белый свет нудно
мутился, смешиваясь с желтоватым от вечно горящей лампы под потертым
абажуром. Кузница моя, подумал Пачкун о своем магазине и припомнил,
как по пьянке его дружбан по школе, липовый, а может и подлинный,
изобретатель Генка Маслов кручинился: "Понимаешь, Пачкуновский, им,-
тычок указательным пальцем вверх,- ничего не нужно. Притащи я завтра
машину и скажи, вот она из воздуха делает золото, усмехнутся и пошлют
на хрен, мол, не мешай дремать, дядя! Производительность растет, бла-
госостояние аж удержу не знает как мчится. Все академики и профессора,
врачи, юристы, инженеры мира у нас поселились - чего еще надобно? Пшел
пока цел!"
Пачкун огладил белый халат, вынул из обширного накладного кармана два
четвертных, не запомнил, кто сунул, переложил деньги в бумажник. Уче-
ным и невдомек, что уникальная машина, делающая из воздуха золото,
давно изобретена и поставлена на поток, и стоят у рычагов таких машин
седоголовые доны, услада непоседливых и жадных до жизни Наташек. Цехи
этих машин работают бесперебойно под приглядом дурасниковых и гармония
происходящего столь велика, что только завистники и очернители могут
не восхищаться слаженным ритмом, тарахтением и, в особенности, готовой
продукцией машин, переплавляющих не всегда чистый воздух и убогий про-
дукт в чистое золото.
Наталья Парфентьевна Дрын (или Наташка в устах Пачкуна) паковала зака-
зы для участников ВОВ. Страда заказов оборачивалась всегда благосло-
венной порой: не все вовцы доползали до пункта кормораздачи, не все
востребовали кусающий ценами дефицит и всегда возникали излишки -
икорные, балыковые, мало ли каковские, уходящие в сторону. Куда? Не
смешите! Хоть в те же в картонные ящики к Дурасникову.
Сейчас Наташка бдительно парила над взвесом кур и пачек масла. Плевое
вроде б дело, но как раз на незатейливом масле да на курах набегали
приличные деньги, или бабки, как говорили в кругах, приближенных к
сфере, или капуста, или. все давно догадались, не в названии дело - в
принципе. И все уверовали в первоначальную важность кредитных билетов:
и пожарники, и сэсники-санэпидемовцы и то сумеречные, то балагуристые,
то раздражительные, то неожиданно стесняющиеся обэхээсэсники, раз-
ностью своих темпераментов как раз сигнализирующие, что они всего лишь
люди, как все, а значит. что это значило в приграничных к магазинным
подсобках-пространствах ведали давно, уяснили крепко и допразъяснений
не требовалось ни продавцам, ни водителям, доставляющим товар с баз;
ни среднему звену магазинного руководства; ни уборщице Маруське Гало-
ше, толстомясой бабище, прозванной так в честь глянцевых, красноротых
изнутри галош, в коих Маруська орудовала шваброй и зимой, и летом. Все
знали правила игры: и робко наведывающиеся - предварительно отзвонив,
чуткость! - представители районного контроля, и прочий разный люд,
кормившийся при "двадцатке". Если б по чести, дверь с улицы следовало
перекрестить двумя приколоченными наспех досками, ибо основные события
отоваривания разворачивались со двора, и парадная дверь в магазин,
уныло хлюпающая в грязи, могла ввести в заблуждение лишь наивных,
рассчитывающих вот так с бухты барахты заскочить с улицы и купить
что-нибудь, кроме вермишели и трупной желтизны гусей, синюшностью шей
напоминающих о скоротечности жизни и быстрой расправе.
Наталья Парфентьевна отодвинула всегда находящуюся под рукой пачку
масла, тютелька в тютельку полукилограммовую - для контрольного взве-
са, и поправила растрепанные волосы, когда на улице показалась черная
машина. Буратиновый нос Кольки Шоколада, напоминающий остро очиненный
карандаш, почти упирался в лобовое стекло, а за водителем, перечеркну-
тый носом пополам, темнел хозяин - Дурасников.
Видный мужчина руководящего засола, а на поверку робкий. Наташка при-
помнила визит в баню и хохотнула: и впрямь Дурасников в простыне, с
распаренной красной кожей и просительно вытянутыми руками по направле-
нию к оголенной подружке, смотрелся не вельможно; Пачкун шумно вздыхал
- слюнтяйство да и только - дон Агильяр, мастер торгового секса, не
понимал при чем тут стеснения, как можно дорасти до руководящего уров-
ня и трухляво сникать в анонимной баньке в компании младотелых красо-
ток.
Наташка рыкнула на неразворотистых продавщиц и выплыла в коридор. Пач-
кун выбрался из кабинета в сей же миг, будто караулил, оглядел мазаные
зеленой масляной краской стены в подтеках и выбоинах, прошел в дальний
конец коридора, поправил свиную тушу на крюке в полуоткрытой холодиль-
ной камере, вернулся к Наташке. Вытер руки о халат, зажал ладонями обе
Наташкины щеки и любуясь, то отстраняясь на два шага, то почти прили-
пая к завсекцией, шепнул:
- Попаримся в субботу, апосля трудового дня?
Наташкины ресницы, от природы длинные и пушистые, да еще наращенные
тушью, плавно прянули вниз в знак согласия.
Дон Агильяр продолжил:
- Только ту, что в прошлый раз, не волоки. Дурасникову такая может
сгодиться, а тут другой клиент предвидится. Пороскошнее надыбай, после
сеанса как всегда, продуктовый презент в размере кошта на отделение
времен ВОВ, в месяц не сожрет, а может, еще что обломится. Мужика на
полку приглашаю не случайного, по меховому делу.
Парфентьевна многословием не отличалась.
- Будет,- только и сказала, и Пачкун знал: непременно будет, и высший
класс.
- Ну вот,- выдохнул начмаг. Он снова обрел величие и скомандовал,- ве-
ли Галоше в коридоре светильники протереть, аж мохнатятся, как пылью
заросли, черт-те что! - он повысил голос, заметив ненавистного челове-
ка, не игравшего в общезаприлавочные игры, робкую девчонку Милу из
торгового училища, недавно присланную и уже намеченную Пачкуном к
увольнению.- Распустились!! - грозно пророкотал Пачкун.
Завсекцией Дрын со школьной покорностью вытянула руки по швам, бедная
девочка Мила прошмыгнула мышкой, про себя ужасаясь строгости директо-
ра.
Пачкун подмигнул Наташке, завсекцией заискрилась улыбкой, не подума-
ешь, что изнутри злобой окатило: не любила Наталья Парфентьевна Ми-
лу-малолетку, не за честность, за мордашку - так и липли к ней взоры
мужиков с возможностями, и даже бедолаги в кроликовых шапках бросали
затравленные инженерские взгляды, не забывая скоситься на стрелку ве-
сов, механически проверяя правильность приобретения трехсот граммов
колбасы.
Девочка ускакала по ступеням, ведущим в хлебный отдел, Дон Агильяр
подпер ладонью тяжелую Наташкину грудь, жиманул раз, другой и прыснул
по-мальчишечьи:
- Сопля! Заигралась в честность, переросток. Дурища и только. Может ее
в баньку приглусим!?
- Рано,- Наташка отодвинулась,- пока рано,- погрузилась в себя, в дав-
ние обиды,- как ни кобенится - треснет, жизнь свое возьмет.
- Ой, возьмет! - Пачкун блеснул сединами в неверном отсвете полуслепых
ламп.- Про баньку имей в виду,- и углядев, что в Наташке заворочалось
недоброе, утешил: - я тебе кой-че припас.
Злость мигом улетучилась. Завсекцией проняло дрожью долгожданного. На-
ташка скакнула на цыпочки и чмокнула Пачкуна в красногубый, будто пос-
тоянно вымазанный вишней рот.
Мясник Володька Ремиз как раз появился с наточенным топором в левой
клешне, отсверк прыгнул по серебристому лезвию, отразился в стальных
глазах мясника, неравнодушного к Наташке. Пачкун раскладку сил оценил
мгновенно и, не желая упускать возможности лишний раз показать кто
есть кто, напористо, хотя и не без опаски - все ж топор, да руки слов-
но литые - наставил:
- Володь, ты что-то собственной клиентурой пооброс. не слишком?..
Смотри, накликаешь лихо.
Ремиз переложил топор в правую клешню, надулся, собираясь возразить,
но появился его напарник по рубке мяса, Мишка Шурф, умевший всех зами-
рять и даже видом своим недопускающий и малых ссор. Мишка Шурф, по
одежке судя, явился только с приема в посольстве, на пальце крутились
ключи от машины. Мишка знал, что опоздал недопустимо, но знал также,
что Пачкун его любит за сметливость и неунывающий характер, и приспус-
кает свой директорский гнев на тормозах.
- Граждане! - Мишка отвесил шутовской поклон.- Что за шум в благород-
ном семействе? - Чернокудрый мясник обнял за плечи Ремиза и Наташку,
почтительно кивнул Пачкуну и затараторил очередной анекдот, таскал их
в памяти без счета. Через минуту Наташка хохотала до слез, Пачкун до-
вольно ухал, и даже Володька Ремиз скроил ухмылку и, оттаивая посте-
пенно, упрятал топор за спину.
- Миш,- Пачкун в роли отца родного не без радости оглядел своих прис-
ных,- ты мне болса-ликера обещал и конфет на подарок, Моцарт, как их
там?
- Моцарт кугель,- с готовностью подсказал Мишка Шурф.
- Так как? - Пачкун сложил лодочкой холеные кисти и все увидели, что у
директора исчез любимый перстень с указующего пальца. О продаже не
могло быть и речи, выходило, Пачкун со всей серьезностью ринулся в
борьбу за скромность в быту.
- Бу сделано.- Мишка взял под козырек, уверовав, что ему прощается лю-
бое фиглярство.
- И вот что, орлы. Время сложное, перестроечное, полагаю на тачках мо-
таться на работу не с руки. Засветка лишняя. Если лень в метро мыта-
рится, черт с вами, ставьте в двух кварталах и шлепайте пехом. Все!
Усекли?
И Ремиз, и Шурф, и Наташка всегда отличали, когда перечить требованиям
Пачкуна бессмысленно и опасно; вопрос с машинами отпал раз и навсегда.
Наташка затосковала: удобно получалось после рабочего дня забросить
улов на заднее сидение к Шурфу или Ремизу и попросить добросить до
ближайшей стоянки таксомоторов.
Пачкун выждал, пока не исчезли Володька Ремиз, потом Наташка, и только
тогда в лоб припер Мишку:
- Тебе начало рабочего дня не интересно? Не писано?
Мишка улыбался, ценил, что не устроил ему Пачкун прилюдную выволочку,
с готовностью повинился, сразу учуяв, что гнев Пачкуна показной, для
порядка, и тут же перевел разговор на иноземельные конфеты и ликеры.
Сверху доносился привычный ор продавщиц, изгоняющих за пять минут до
закрытия на обед настырных покупателей. Пачкун покачал головой: и чего
рваться? Хмыкнул, давая понять Мишке, что и он не лишен сострадания,
прислушался к шуму, скатывающемуся по ступеням в подвал.
- Подхарчиться народ желает, а тут перерыв. Непорядок.- Пачкун умолк,
соображая, не выйти ли с предложением отменить перерыв и в миг предс-
тавил, как благолепие разливается по обычно сумеречному лицу Дурасни-
кова, напряженному, настороженному, будто его обладатель за все в от-
вете, а не печется по большей части, как бы не замели. Замели?.. Отку-
да и всплыло стародавнее пугало-слово. Таких, как Дурасников, редко
метут, скорее пересыпят совочком бережно в другое ведро с глянцевой
вывеской, оповещающей, что за невиданной важности учреждение тут при-
таилось.
Мишка Шурф воспользовался задумчивостью вышестоящего и ускользнул,
вихляя задом. Пачкун смотрел вслед Шурфу и размышлял: точь-в-точь, как
я двадцать лет назад, жадный до жизни и ощущений, это хорошо, с такими
работать одно удовольствие, вообще народец подобрался слаженный, не
бузотерили, вкалывали дружно, а вечером после закрытия расползались
кто с сумками, набитыми доверху, кто с наличностью, в зависимости от
нужд данной персоны.
Пачкун вернулся в кабинет, полистал брошюру, густо исчерканную красным
карандашом. Директорская рука старательно обводила куски текста, реко-
мендующие, как лучше все обустроить на современном этапе. Пачкун гото-
вился к собранию, не исключая, что прибудут кураторы из райкома. При-
нимал отлаженно, гвоздь программы - сувениры, упакованные под мастерс-
ким доглядом Наташки, но и докладу следовало уделить время, правила
игры есть правила.
Пачкун отодвинул стул, поднялся, приблизился к зеркалу с трещиной, на-
рочно не менял, пусть видят: руководящее напряжение столь велико, что
недосуг думать об уюте. Пачкун изучал серебро волос отраженное в за-
зеркалье:
- Товарищи! Наше предприятие,- выдох,- наш магазин переживает извест-
ные сложности, как впрочем торговля повсеместно.- Оглядел в амальгам-
ной пустоте притихшие ряды.- Тем не менее, руководствуясь указаниями
вышестоящих организаций и партийных органов,- поклон, вернее учтивый
безподхалимный кивок в сторону кураторов, млеющих в ожидании даров,-
нам удалось выполнить план по всем показателям, хотя и не без напряже-
ния сил. Однако, не желая умалять заслуг коллектива, хочу сосредото-
читься на нерешенных проблемах, памятуя, что самоуспокоенность - вер-
ный путь к срыву плановых показателей! - Пачкун подмигнул себе, растя-
нул губы в улыбке, отражение пришлось как раз на трещину, перерезавшую
рот директора так, будто его хватил удар.
Дурасников не любил выезды в народ, особенно пенсионные партсобрания:
начнут клевать да совестить, словно перед ними мальчик для битья.
Колька Шоколадов въехал во двор, подал машину к подъезду, ведущему в
подвал с актовым залом. Двор привычно запущенный: снег не убран, ржа-
вые водостоки, побитые стекла парадных, испещреное гвоздями и ножами
дерево входных дверей, на тронном месте, посреди двора мусорка в пять
ящиков, смердящая и ублажающая туповатых голубей, вездесущих кошек и
востроглазых важных ворон.
Дурасников подумал, что шепнет не злобно, а с участием зампреду. отве-
чающему за коммунальные нужды: что ж, брат, у тебя. А потом решил:
мне-то какое дело!
Высший класс управленца с пониманием в том и состоял, чтоб не лезть в
чужие дела, но и к своим не допускать. Ежели кого намечено в жертву
принести, не зевай, наваливайся, припоминай и неубранные горы снега и
вонючие кучи мусора по соседству с ребятней, а если сигнала - ату ви-
новатого! - нет, помалкивай, без тебя разберутся.
Колька Шоколадов выбрался из машины, протер лобовое стекло, постучал
по скатам носком мягких - не кожа, лайка - сапог, залез на привычное
сидение, нежно притворив дверцу.
- Коль,- шутейно поинтересовался Дурасников,- у меня физия в порядке?
Шоколадов покорно повернулся, рассмотрел шефа пристально: не в поряд-
ке! видать вчера заквасил водяры от пуза, но правды никто не добивал-
ся, просили утешения, поддержки, и Шоколадов серьезно, не допуская и
намека на издевку, подтвердил:
- В отличной форме, Трифон Кузьмич.
Дурасников не верил Шоколадову: пройда, битый малый, а все ж приятно,
когда подыгрывают в такт. Зампред отцепил ремень, огладил круглящееся
под ратином брюхо, вылез в чавкающее месиво. Не встречают, черти! Рано
прибыл, что ли? Упаси Бог, если не все собрались, ждать его персоне не
к лицу. Обычно-то всегда припозднялся на четверть часа, стремительно
проходил меж рядов, как человек занятый до чрезвычайности и все же ур-
вавший минуту для общения с народом. Играл в демократа Дурасников не
хуже других, а может и лучше, поднаторел, нужное дело и пригождается
умение сыпать улыбками при общении с начальством; и растерянность иск-
ренняя, отточенная на встречах с народом, иногда лучше выручает, чем
уверенность и хватка. Живу вашими заботами,- хотелось с трибуны вык-
рикнуть Дурасникову,- так же, как вы, страдаю от беспорядков, так же
иногда испытываю сомнения и отчаяние, и мучительно думаю: когда ж это
кончится?
Трифон Кузьмич умел плести словесные узоры, умел и взгрустнуть и зай-
тись праведным гневом, умел кручинно подпереть подбородок кулаками,
умел метать обличительные молнии чаще без фамилий, но. вызнав шаткость
обвиняемого, уязвимость, охотно переходил на личности. Дурасников мно-
гое умел, особенно удавалось ему игра в смертельную усталость нестаро-
го вроде человека; в такие минуты отечность под глазами, красные веки
от непрестанных гульбищ только выручали, убеждая простофиль в зале:
вот труженик, рук не покладающий, вот избранник народный, готовый в
огонь и воду за интересы людские.
Водились разнокалиберные бузотеры в притихших поначалу залах, Дурасни-
ков не сейчас заприметил, что немало вывелось злобствующих неверцов,
коих не проведешь на мякине. Ничего, потерпят! Перебьются! К тому же
злобствующие, повитийствовав на собрании, часто сами впадали в панику
от собственной смелости и затихали; воистину не кусает та, что лает. И
это учитывал Дурасников, и ленность большинства, и более всего опасал-
ся не гневливых, а уравновешенных, отчаянно решимых, будто переступив-
ших грань боязни за себя, напоминающих смертников, гибнущих за интере-
сы дела. Такие не орут, такие улыбаются и говорят тихо и медленно.
Дурасников прошел меж рядов, забрался на сцену, уселся за стол рядом с
тремя седоголовыми партийцами довоенного набора, уселся робко, будто
испрашивая у старших разрешения сесть в президиум столь высокого соб-
рания.
Секретарь партбюро склонился к Дурасникову и притихший зал наблюдал
неслышный обмен мнениями о вещах, как видно, наиважнейших. И никто из
присутствующих не мог догадаться, что секретарь поведал Дурасникову:
"Скверная погода", а зампред ответствовал: "Скоро весна, передохнем",
и оба расплылись в улыбке.
Апраксин сидел в первом ряду. Дурасников оказался как раз таким, или
почти таким, как представлял Апраксин, вроде инкубатора, как похожи,
ну один в один, сейчас начнет слова коверкать и тискать графин с во-
дой. Апраксин - журналист на вольных хлебах - чинодралов не любил, и
нелюбовь эта включала множество составляющих.
Дурасников скользил взором по залу, иногда улыбался совершенно незна-
комым людям, и у присутствующих создавалось впечатление, будто зампред
многих знает лично, что и давало его фигуре искомую доступность. Ду-
расников наполнил стакан водой, выпил, почавкивая, утер губы платком,
снова улыбнулся в зал.
. Я такой же, как вы, также маюсь в очередях, также годами ловлю ме-
бель, также обиваю пороги в ожидании путевок. Но Дурасников лукавил, у
него все было не так: и еда, и вещи, и быт, и за дачу он платил гроши,
символическую безделицу, а старики, возжелавшие продуть легкие заго-
родным воздухом, отваливали за сезон по три, а то и по пять сотен, и
цены на дачи росли от лета к лету.
.Я такой же, как вы! Дурасников опрокинул еще стакан и порадовался,
что на столе боржоми, а не кипяченая безвкусная жижа.
.ПИПдуривается, усмехался про себя Апраксин, сукин сын, мнется как де-
вица. Старики и старухи на собрание пешком притащились по грязи, рис-
куя руки-ноги сломать, а ты на машине доставлен!
Апраксин встретился глазами с Дурасниковым, и оба мигом поняли, что
схватки не миновать. Чтобы отвлечься, Апраксин решил думать о двери,
оббиваемой стальными полосами, и уговорил себя, что должна быть незри-
мая связь между Дурасниковым и неизвестным Апраксину жильцом квартиры,
превращаемой в сейф.
Дзинь! Ключ от почтового ящика секретаря партбюро чиркнул по бутылке
боржоми.
- Начнем?!..
Зал встрепенулся гомоном одобрения.
- Товарищи! - Секретарь плавным жестом руки, будто танцовщица в нес-
пешном кружении представил Дурасникова,- сегодня на собрании зампре-
дисполкома, курирующий торговлю Трифон Лукич.
- Кузьмич,- нежно поправил Дурасников.
Секретарь притворно повинился, прижав ладонь к груди:
- Трифон Кузьмич Дурасников. Трифон Кузьмич расскажет о перспективах
торговли в районе. Просим, Трифон Кузьмич.
Два одиночных хлопка, жалких своей жидкостью, умерли в задних рядах.
Седые, лысые, укутанные в платки; лица в коричневых пятнах саркомы Ка-
поши; двое за восемьдесят в бывших ондатровых шапках, напоминающих по-
луразваленные гнезда, водруженные на макушки; белая, в покровах пудры,
кожа роковой женщины образца середины двадцатых годов. Отжившие тела
колыхались в глазах Дурасникова и, подходя к трибуне, карающая десница
торговых точек прикидывал, что не так уж много лет ему отписано жить
всласть, не так много дней, ну тысяч шесть-семь, вся жизнь-то, гово-
рят, двадцать пять тысяч суток в среднем. В среднем!
Апраксин давно приметил, что начальственные люди - кургузые, торс у
них всегда ощутимо превосходил в длину коротковатые, часто загребающие
ноги. Дурасников не был исключением: в непомерной ширины пиджаке, в
парусами болтающихся брюках, Дурасников - сын лишений - шел доклады-
вать прожившим в лишениях о предстоящем.
Апраксин не сомневался, что костюм зампреда как раз предназначался для
встреч с массами: скромный до серости, чтобы не ярить людей, наверняка
прятался в гардеробе отдельно от остальных вещей, если не покоился в
коробке на антресолях. Многие сподвижники Дурасникова возню с маски-
ровкой одеждой давно прекратили, ходили гоголем, а он не гнушался под-
бором подходящего одеяния. Мелочь? Дурасников иначе рассуждал. Воспи-
танный в лучших традициях невысовывательства, считал: хорошо одетый -
не наш человек, а красота - вроде как буржуазность.
Апраксин поддержал сползающего в дреме отставного полковника, предос-
терег от падения со стула. Апоплексически свекольный лик старика осве-
тился улыбкой, голос, вынырнувший из сна, поинтересовался виновато:
- Уж конец?
- Только взгромоздился на трибуну.
- А.- полковник устроился поудобнее, смежил веки, не в силах бороться
с позывом ко сну.
Зампред развернул бумажку, с безнадежностью глянул в текст, свернул
листок вчетверо и сунул в карман, мол, с ветеранами потребна предель-
ная откровенность. И с досадой отметил, что его, пропитанный демокра-
тизмом жест, никто не оценил, наморщил лоб и вместо привычного - това-
рищи! - вытянул губы дудочкой:
- Да-а-а.
Первый ряд оживился. Дурасников пристально оглядел нехитрые средства
наглядной агитации, а попросту, наспех написанные белилами пустые при-
зывы и, желая прогреть слушателей и особенно людей за столом президиу-
ма, наддал еще тягуче:
- Да-а-а.
Секретарь партбюро с опаской пробежал глазами по кумачовым полотнищам,
