напудренными, выглаженными до блеска певцами.
Передо мной засияла уже знакомая надпись, запрещающая кормить
животных. Я, ведя себя совершенно по-детски, поднес поближе к этой надписи
завернутый в салфетку кусок мяса, словно хотел, чтобы надпись понюхала и
поняла, как я к ней отношусь. А потом зашагал вдоль вольеров.
Уже показалось впереди, в знакомом вольере, движение, и я прибавил
шагу.
И внезапно вспомнил одну песенку, которую частенько по утрам напевал
себе под нос Айвен. Вспомнил и остановился, пораженный. Ведь слова этой
песенки я знал и раньше. Наверно не все, но припев - точно! И эта песня
возникла в тот момент передо мной, как единственно верный путь к спасению,
как что-то совершенно живое. И, наверно, не только потому, что эта песня
была детской. Хотя, если и говорить о чистоте и искренности, то надо
говорить о детях.
И так я стоял, не дойдя нескольких шагов до волков, почуявших
приближение кого-то чужого и нервно разшагивавших вдоль ржавых решеток
вольера.
А я вдохнул побольше воздуха и негромко запел, прислушиваясь
одновременно и к своему голосу, совершенно не музыкальному, и к словам,
чтобы еще раз удостовериться в своей правоте.
- Пусть всегда будет солнце, - пел я, держа кусок мяса уже в обеих
ладонях. - Пусть всегда будет небо, пусть всегда будет мама, пусть всегда
буду я!!!
Я пропел этот припев еще несколько раз и наступило в моей душе
великое облегчение. Собственно других слов и не надо!
Не сходя с места, я бросил кусок слонятины за решетку вольера. К
моему удивлению волки не кинулись на еду. Один из них не спеша подошел,
понюхал и вернулся на свое прежнее место.
Я приблизился к решетке и заглянул внутрь вольера. Волки напряженно
смотрели на меня.
- Пусть всегда буду я! - прошептал я им и, развернувшись, направился
к выходу из "зоосада".
Без пяти три я остановился у кафе и, помедлив, вошел. К моему
удивлению там никого не было. Я сел за любимый столик, сел довольно
громко, так, чтобы меня услышали.
Но прошла минута, другая, а ко мне все еще никто не спешил. И тогда я
замурлыкал слова будущего гимна, раздумывая о том: понравится ли он
ребятам.
А минутная стрелка уже пробежала трехчасовую отметку и заспешила на
следующий круг.
Взволнованно поглядывал я на входные двери; уж не случилось ли что-то
с ребятами?! Хотя трудно было представить себе, что что-то может здесь
случиться. Так было тихо и солнечно на улице, так было прохладно и уютно в
кафе. Что могло произойти в этом райском месте?!
- Кофе?! - прощебетал знакомый голос за моей спиной.
- Конечно! - воскликнул я и обернулся, радостно улыбаясь.
- Секундочку! - сказала "балерина".
Я решил подождать, пока она вернется, а потом попросить ее послушать
слова гимна.
За стеклянной стенкой кафе показалась маленькая рыженькая собачка.
Она подбежала к чугунному фонарному столбу, понюхала его основание, потом
просеменила к открытой входной двери - я даже увидел в проеме ее мокрый
нос, постояла так минутку, тоже, должно быть, внюхиваясь, и вдруг резко
выскочила на улицу, покрутила мордой по сторонам, словно кого-то искала, и
побежала дальше. Я задумался: где-то я видел эту собачонку раньше.
А "балерина" принесла чашечку кофе и, поставив ее передо мной, ушла.
За стеклянной стенкой наконец появились ребята. Зайдя в кафе, они
направились ко мне. Для того, чтобы всем разместиться за одним столиком -
принесли еще стулья. Получилось тесновато, но сразу я почувствовал
сплоченность и решительность собравшихся.
- Не будем терять времени! - строго произнес Айвен и обвел всех
проницательным взглядом. - Начнем с герба!
Парень, тот самый венгр, который сообщал Вацлаву о нынешней встрече,
выложил на стол маленькую папочку, развязал тесемки и протянул Айвену
несколько листочков с различными вариантами будущего символа государства.
Айвен разложил их перед собой и, сощурившись, рассматривал.
Балерина расставляла кофе.
Все молча косились на эскизы.
Я сидел напротив нашего предводителя и поэтому терпеливо ждал, пока
Айвен насмотрится и пустит рисунки по кругу, чтобы все смогли определить
свое отношение.
Наконец все четыре варианта герба "поползли" по краю стола в мою
сторону.
Парень-венгр напряженно следил за выражениями лиц собравшихся, а я
никак не мог оторвать своего, словно разбитого параличем взгляда от его
"государственного творчества". Было бы непростительно с моей стороны не
описать хотя бы коротко эти четыре варианта. Итак:
ВАРИАНТ 1: Внутри яйцеобразного овала над пшеничным полем, по краям
которого стоят стройные пальмы, восходит пурпурное солнце.
ВАРИАНТ 2: В центре круга из синевы моря торчит вверх гора, на
вершине которой стоит кипарис.
ВАРИАНТ 3: Снова овал, внутри которого посреди пшеничного поля можно
увидеть лошадь и человека, идущего за ней.
ВАРИАНТ 4: Квадрат. Внизу угадывается кусочек земного шара, а над ним
восходит лучистое треугольное солнце.
"Минута молчания" длилась довольно долго.
- Ну-у-у... я не знаю... - пожал плечами Айвен. - Я не художник...
Решайте!
- Вот этот вроде ничего! - показал один из парней на герб с лошадью и
человеком.
Венгр освобожденно вздохнул.
- А что там лошадь делает?! - спросил еще один парень.
- Пашет, - ответил венгр.
- Но там же уже выросла пшеница?! - все еще чего-то не понимал тот
парень.
- А разве это важно?! - спросил венгр. - Это же символ... Свободный
труд...
Айвен, слушая этот разговор, хмыкнул нетерпеливо и предложил всем
проголосовать, чтобы выяснить, какой вариант герба соберет больше голосов.
Вацлав был против голосования.
- Лично мне нравится треугольное солнце! - сказал он.
- Почему?! - удивился Айвен.
- Это же имеет исторические аналогии. Здесь есть что-то и от древнего
Египта, и от масонов...
- А кто это - масоны?! - поинтересовался кто-то.
- Евреи, - коротко бросил Айвен.
Опять возникла пауза и я заметил, как было неуютно венгру в этой
напряженной, недружественной тишине. Он уже не смотрел на лица своих
соратников - взгляд его был потуплен и только дыхание, порывистое и
тяжелое, говорило о его нервозном состоянии.
- Я думаю, что Тиберию придется сделать еще пару вариантов! -
произнес наконец Айвен.
Венгр кивнул.
- Вот и хорошо, а теперь перейдем к следующим вопросам. - Айвен
расправил плечи и, допив кофе, предложил. - Завтра мы объявляем о нашей
независимости. Текст декларации уже отпечатан, осталось только завтра
расклеить его по городу и передать по радио. А что у нас с гимном?!
И Айвен уставился мне в глаза так, что я почувствовал себя прижатым к
стенке.
- Есть, - кратко ответил я. - Я решил взять за основу припев одной
русской песни...
- Какой?!
- "Пусть всегда будет солнце".
Айвен пожевал губы, подумал, потом снова глянул на меня.
- А какая мелодия?! - спросил он.
- Та же, только чуть медленнее.
Айвен попробовал напеть этот припев в замедленном ритме - остальные
внимательно слушали. На словах "пусть всегда буду Я", он непроизвольно,
чуточку по-детски улыбнулся и улыбка эта осталась на его лице.
- Интересно! - произнес он. - Я бы никогда не подумал, что это может
стать гимном, но припев действительно хорош!
- Да! - поддакнул Вацлав.
Остальные пока не решались высказать свое мнение.
- А ну-ка послушайте еще! - твердо предложил Айвен и снова запел.
Подошла Ирина, держа в руках поднос, заставленный чашечками с кофе. С
интересом прислушалась.
- Нравится?! - спросил у нее Айвен, закончив петь.
Ирина кивнула, улыбаясь немножко заискивающе. Нет, в этот момент она
не была собою, она была "балериной", очаровательной и почти бессловесной
официанткой.
- Через пару дней ты уже будешь здесь хозяйкой, и вывеску новую
повесим... - пообещал ободряющим голосом Айвен и я заметил, как при этих
словах изменилось выражение лица моей "балерины". Даже показалось, что ее
полненькие, словно налитые соком, губы стали тоньше, и взгляд как бы
заострился, словно сквозь некую плотность реальности видела она сейчас,
чуть сощурившись, свое уже близкое будущее. Интересно, называла ли она
сейчас в мыслях это будущее "нашим", как иногда, когда мы бывали наедине?!
Мой сосед по номеру так долго смотрел на Ирину, что мне стало как-то
не по себе. И почувствовал я себя раздраженно, словно приревновал.
- Я уже говорил с генералом Казмо, - Айвен, к моему облегчению,
вернулся к делам. - И хочу вам высказать некоторые соображения об
экономическом будущем нашего вольного города. Как вы понимаете, никакой
экономики здесь не было, и, похоже, не будет. Но зато есть великолепные
возможности для организации международного туризма и отдыха. Эти планы мы
еще разработаем подробно, но уже то, что жителями города будут только
герои из разных армий мира - одно это - прекрасная реклама, не говоря уже
о климате, море, горах! Таким образом тем из нас, кто не войдет в
правительство, предстоит работать в сфере обслуживания. И, кроме этого,
думали мы с генералом и о том, как поддерживать порядок. И пришли к мысли
о создании добровольных дружин, в которые будет входить все мужское
население и которые по очереди будут патрулировать город и поддерживать в
нем мир... Еще предстоит решать многие вопросы, но - главное - начать! И
начнем мы завтра... Я уже сообщил вам о декларации...
Все так внимательно слушали Айвена, что не заметили, как к столику
подошел генерал Казмо и остановился за спиной у говорящего.
- Ну как дела, ребята?! - спросил он бодрым голосом, опустив правую
руку на плечо Айвена. - Тряхнем завтра стариной?!
- Конечно тряхнем! - ответил Айвен.
- Ну, тогда мне кофе и водки! - самодовольно произнес Казмо,
присаживаясь на услужливо поставленный кем-то из ребят стул.
Балерина засеменила вглубь кафе, а генерал кашлянул и заговорил:
- Я не знаю, о чем вы тут говорили, но я должен сказать, что вы мне
нравитесь и я полностью вам доверяю, особенно министру обороны! - и он,
протянув сильную руку, дружески хлопнул Айвена по плечу. - И, как ваш
президент, я приготовил маленький праздник для узкого круга будущих
министров... Так что через пару часов жду вас у себя на вилле. Айвен знает
дорогу. А пока желаю вам плодотворно трудиться. Эй, где мой кофе и водка?!
Балерина уже спешила к столику, неся на маленьком подносе чашечку с
кофе и рюмку водки.
Генерал с видимой поспешностью одним глотком уничтожил водку и с
такой же скоростью залил себе в глотку кофе, после чего встал из-за стола,
слизывая языком с зубов кофейную гущу, произнес не очень отчетливо "до
встречи!", и зашагал к выходу.
После его ухода все были немного опешившие. И у меня возникло такое
ощущение, будто над столиком пронесся ураган и хотя он уже исчез, но в
ушах все еще завывал ветер.
Первым "оттаял" Вацлав и попросил еще кофе. Следом за Вацлавом и я
захотел кофе, а там уже и все остальные.
Так мы и сидели потом молча, попивая кофе и обмениваясь что-то
значившими взглядами - со стороны, должно быть, можно было подумать, что
это сидит группа заговорщиков и терпеливо ждет означенного часа для
совершения чего-то таинственного. Впрочем, так оно и было на самом деле.
Деловой разговор как-то не вязался. Айвен в конце концов назначил всем
встречу через полтора часа на площади святого Лаврентия и мы разошлись.
Я хотел было остаться в кафе, чтобы поговорить с Ириной и разузнать,
что значила фраза Айвена о том, что Ирина станет хозяйкой кафе, но потом
решил сначала прогуляться по набережной. Погода сопутствовала прогулке -
было не так жарко, и небо, украшенное полупрозрачными облаками, смягчало
солнечный свет.
Проходя мимо чугунного литого столба, я заметил приклеенную к нему
бумажку и из любопытства остановился, чтобы ее прочитать.
"ПРОПАЛА МАЛЕНЬКАЯ РЫЖЕНЬКАЯ СОБАЧКА. ОТКЛИКАЕТСЯ НА КЛИЧКУ
ЭСМЕРАЛЬДА. НАШЕДШЕГО ПРОСИМ ПРИНЕСТИ ЕЕ ПО АДРЕСУ: "Авеню Цесаря 45,
вилла "КСЕНИЯ"
Прочитав, я вспомнил и даму с собачкой, и собачку отдельно,
заглядывавшую в кафе и искавшую кого-то на улице. Все меньше и меньше
оставалось у меня сомнений, что это именно та собачка, о которой шла речь
в объявлении. И если это было действительно так, то на авеню Цесаря под
сорок пятым номером располагался красивый особняк с широкой террасой, по
краям которой росли пальмы, а в центре ее, контрастируя по цвету с
пальмами, стоял красный пластмассовый столик с такими же дачными стульями.
Первой мыслью после прочтения этого объявления было пойти и разыскать
заблудившуюся собаку, чтобы вручить ее черноволосой хозяйке и таким
образом услышать ее голос, посмотреть ей в глаза вблизи и, может быть,
даже узнать: кто она, эта таинственная, по-восточному красивая девушка. Но
довольно быстро я понял, что одно дело - искать в этом городке танк или
большой грузовик, и совсем другое дело - маленькую собачонку, которая
могла спрятаться в любой подворотне, а то и вообще сбежать в холмистые и
лесистые окрестности. Но пойти на эту авеню так хотелось, и я подумал,
что, возможно, хозяйке будет интересно узнать о том, где я видел ее
собачонку?! Так я и решил сделать и уже знакомой дорогой направился в
верхнюю часть города. Интуиция меня не подвела и как только я ступил на
авеню Цесаря, я увидел впереди выглядывающий из-за поднимающихся в гору
крыш других домов краешек знакомой террасы. Сам удивляясь той легкости, с
какой я решился на этот визит, я тем не менее не шел, а почти бежал вверх
по улице, и когда остановился перед деревянными массивными воротами,
пришлось потратить несколько минут, чтобы отдышаться. Уже придя в себя, я
дернул за бронзовую цепочку, свисавшую из дырочки в воротах, и тут же
услышал мелодичный звон колокольчика. В особняке хлопнула дверь и за
воротами прозвучали шаги. Заскрипел плохо смазанный дверной засов - я весь
напрягся, ожидая увидеть перед собой, впервые так близко, ту таинственную
незнакомку, о которой так часто думал и мечтал - но врезанная в ворота
калитка отворилась и я уперся взглядом в пожилую женщину, одетую в
темно-синее легкое платье, очень напоминавшее покроем наряд монахини
католического монастыря.
- Я по объявлению... - только и смог промямлить я, так быстро и резко
сброшенный на землю с высоты своего воображения.
- Господи! - радостно воскликнула женщина, сложив ладони в
молитвенном жесте. - Вы нашли ее!
- Нет... - поспешил разуверить ее я. - Но я видел собачку буквально
вчера... Может, хозяйке будет интересно узнать, где я ее видел?!
Лицо пожилой женщины приняло смиренное выражение и голосом
великомученицы она произнесла:
- Оставьте свой адрес, когда Адель вернется, я скажу ей... Боже, она
так измучилась! С утра до ночи ищет Эсмеральду, а потом всю ночь плачет!
Эта женщина с таким истинным состраданием проговорила все это, что я
сам чуть не выдавил из себя слезы. Я всегда был немножко сентиментальным и
достаточно мне было только услышать, что кому-то плохо, как я уже вовсю
переживал за этого человека.
Благо нашел я в своих карманах и ручку, и кусок бумаги, на котором
нацарапал свой гостиничный адрес, понимая, что полетит этот клочок бумаги
скорее всего в корзину для мусора, потому что не пойдет нормальный человек
просто так послушать рассказ другого человека, последним видевшего
пропавшую, пусть даже горячо любимую, собаку.
Вниз по авеню Цесаря я шел очень медленно. На душе было немножко
противно. Именно противно, а не грустно, но я никак не мог понять, откуда
во мне возникло такое ощущение. Я "перелистал" впечатления этого дня и
нашел самое неприятное - это когда мне показалось, что после упоминания
Айвеном о том, что моя "балерина" станет хозяйкой кафе, у нее вдруг стали
тонкими обычно полненькие губы. И тут я понял, почему мне это показалось и
откуда взялась на душе эта "противность". Конечно, сегодня у Ирины губы
были накрашены. Яркая красная помада, именно она отравила сегодняшний
день, вызвав из прошлого, без моего на то желания, мои детские комплексы.
А теперь еще этот глупый визит сострадания, окончившийся ничем...
Оставалось только надеяться, что "праздник" на вилле генерала Казмо
очистит мое настроение от губной помады и моей собственной глупости.
Придя на площадь святого Лаврентия, я увидел уже удаляющихся ребят и
понял, что немного опоздал. Догнал, извинился и зашагал вместе с ними.
Айвен вел нас по незнакомым мне узеньким улочкам, пока мы вдруг не вышли
на "неаккуратную" (как я ее назвал) аллею и уже по ней пошли дальше в
сторону заброшенного ботанического сада.
Так вот, оказывается, почему я встретил здесь генерала, пившего в
гордом одиночестве приятное сухое вино! Стало быть, у него где-то здесь
вилла!
- Направо, направо! - скомандовал Айвен, показывая на проем между
двумя близкорастущими магнолиями.
Ступив на едва заметную тропинку, мы начали спуск к морю. Прошли еще
метров триста по легкому склону, который, без сомнения, обрывался и летел
вниз совсем близко от нас. И действительно: на краю перед обрывом мы
остановились на минутку полюбоваться открывшимся птичьим простором для
парения - обрыв был глубиной метров в пятьдесят, а внизу, среди скал и
желтого песка, на зеленом сказочном островке, соединенном с берегом черным
металлическим мостиком, маленьким средневековым замком возвышалась вилла
генерала Казмо: трехэтажный домик с арочными окнами, две башенки по бокам,
терраса не меньше чем та, на авеню Цесаря, и маленькая пристань, у которой
качались на волнах две небольшие яхточки.
Дальше тропинка шла почти по краю обрыва и мы гуськом, стараясь не
заглядывать на ходу за этот край, не спеша двигались по ней, пока она не
привела нас к более пологому каменному спуску; в монолите этой горы были
вырезаны ступеньки. Камень был невероятно гладким и отполированным и,
чтобы не соскользнуть вниз, нам приходилось спускаться как по
лестнице-стремянке, держась руками за верхние ступеньки и нащупывая ногами
нижние.
- А-а-а! - донесся до нас радостный крик генерала, когда мы подошли к
мостику. И тут же в небо полетела, шипя, зеленая ракета.
Генерал стоял на своем островке и махал нам правой рукой, в которой
держал ракетницу.
Перейдя через мостик, мы оказались на гладко подстриженной лужайке,
перечеркивая которую, ко входу в дом вела дорожка, выложенная из красного
шестиугольного кирпича. Дальше, по ней, мы уже шли за генералом.
За парадными дверями с витражными стеклами нас ждали ковры, лестница
из красного дерева, ведущая на верхние этажи, древние картины, висевшие на
стенах, и, конечно, другие, менее величественные, но столь же прекрасные
деревянные двери с инкрустациями из полированного ореха и самшита.
- Я вам тут кое-что покажу! - задорно и немного хвастливо произнес
Казмо, приглашая жестом следовать за ним под лестницу.
Там, открыв низенькую дверцу, настолько низенькую, что проходя в
проем, нам приходилось пригибаться, он включил свет и повел нас вниз по
высоким бетонным ступеням.
- Я вам покажу мое именное оружие, - негромко, и не оборачиваясь,
сказал он.
Мы с интересом ожидали увидеть обещанное и вот, открыв еще одни
двери, он впустил нас в большую комнату, стены которой были закрыты
полированной древесиной и на этих стенах, точнее на разных крючках и в
различных пазах, и горизонтально, и вертикально висели, лежали и стояли
десятки карабинов, винтовок, автоматов, огнеметов, и особенно я был
поражен тем оружием, назначения которого я не знал и не мог понять. Айвен
ходил вдоль стен, причмокивая от удовольствия. У остальных тоже глаза
горели. Кто-то гладил приклад винтовки с оптическим прицелом, кто-то
трогал холодный металл огнемета. Проснулись военные инстинкты героев,
ничего не скажешь!
- А там, - Казмо ткнул рукой в сторону еще одной двери, - там есть
патроны ко всему, что здесь!
Я не ходил вдоль стен, как Айвен, и не трогал пальцами красиво
украшенный чернью ствол старинного или сделанного под старину ружья, как
это делал Тиберий. Я стоял и наблюдал за будущим правительством. Это было
намного интереснее. Одному господу было известно, о чем они в этот момент
думали, о чем вспоминали. Но здесь присутствовала такая торжественность,
такая многозначительная молчаливость, что вообразил я себе происходящее
как некий ритуальный танец, исполнение которого было необходимо для
благополучного совершения завтрашней революции.
- Ну хватит любоваться! - поторопил гостей хозяин виллы. - Теперь
пойдем наверх.
Наверху, прямо на террасе, появился длинный стол, а на нем этакими
цветочками-ромашками были разложены открытые жестяные консервные банки и
из каждой торчало по ложке. Там же на столе стояли, по одной с каждого
края, большие деревянные тарелки с грубо нарезанным хлебом.
- Присаживайтесь! - скомандовал довольно вежливо генерал. - Сейчас
подадут остальное.
Пока мы сообразили, на что присаживаться, прошло минуты две - просто
сразу не было видно, что под столом в две шеренги стояли деревянные
крепкие табуретки.
На террасу вышел седоватый мужчина лет сорока пяти во фраке с
подносом в руках. На подносе стояли стаканы, бокалы, фужеры; казалось, что
все они разные.
Когда этот человек, по-видимому, слуга генерала, приблизился к столу,
я заметил что-то неладное в его походке и каково же было мое удивление
когда я увидел, что из двух ног этого слуги одна была деревянная! Боже! -
подумал я. - Неужели нельзя сейчас, в конце двадцатого века, сделать ему
нормальный протез, чтобы он не мучился со своей деревяшкой, более
подходящей для участия в фильмах о пиратах.
Расторопно расставив стаканы, бокалы, фужеры, слуга ушел с террасы,
но буквально через пару минут вернулся, на этот раз принеся стопку тарелок
и две бутылки вина.
- Это для начала! - генерал кивнул на бутылки. - А вы давайте,
раскладывайте! Здесь лучшие виды тушенки, какие я только пробовал. А вот
та, самая широкая банка - гвоздь программы! Ей сорок восемь лет -
американская лендлизовская помощь Западной Европе. Замечательная вещь! Не
то, что всякие ресторанные куры и фазаны!
- О! - воскликнул удивленно Айвен, держа в руках промасленную банку,
размером поменьше лендлизовской. - Наша, ей богу наша!
- От родины не уйдешь! - полушутя-полусерьезно произнес Вацлав.
Слуга принес еще шесть бутылок на подносе и поставил их на стол.
- Садись с нами, Феликс! - по-отечески сказал ему Казмо.
- Слушаюсь! - отрывисто ответил Феликс и, выкинув деревянную ногу
вперед под стол, опустился на табуретку, а потом придвинулся поближе к
краю стола.
- Налили? - спросил Казмо.
Ребята торопились. Бутылки громко булькали, делясь содержимым.
Наконец все застыли, держа бокалы и стаканы в руках.
- За успех! - сказал Айвен.
- Подожди! - оборвал его генерал. - Сначала скажет президент...
И он замолчал, задумавшись, но все терпеливо ждали его слов.
- Я хочу торжественно пообещать вам, - наконец заговорил Казмо, -
делать все, что угодно, для процветания и счастья нашего города! И, если
надо, я готов взять в руки любое оружие, чтобы с ним в руках повести вас
на защиту отечества, на защиту наших интересов!.. Давайте выпьем за нас,
за наш город и за наше великое будущее!
Стекло, из которого были сделаны бокалы и стаканы, звенело очень
глухо. Все-таки не хрусталь.
Генерал, допив вино, положил себе на тарелку большой кусок
лендлизовской тушенки, разломал его вилкой и, заедая хлебом, стал жевать
громко и смачно.
Мне попалась банка с японскими иероглифами. С осторожностью я выложил
из нее кусок чего-то на свою тарелку и понюхал.
- Китовое мясо в соевом соусе! - заметив мои подозрения, сквозь
набитый едою рот, сообщил мне генерал.
- Только вы не подумайте, - дожевав, вновь заговорил хозяин виллы, -
не подумайте, что я так каждый день питаюсь, да и вообще, что это всегда
было моей любимой едой. На фронте я любил ресторанную кухню, а эти вот
консервы терпеть не мог. Это нормально: на фронте что-то должно тебя
связывать с мирной жизнью, ну а здесь, в мирном городе, у меня всегда
возникала необходимость в чем-то военном... И мне, слава богу, всегда шли
навстречу...
Мы пили и закусывали. Китовое мясо отличалось почти полным
отсутствием вкуса, и если бы не соевый соус, его, должно быть, вообще
нельзя было бы есть. Добросовестно доев кусок японского кита, я для
разнообразия положил себе немного русской тушенки, но в этот раз мой выбор
заставил меня скривить губы - русская тушенка оказалась жиром с редкими
сгустками мяса, настолько редкими, что я так и не разобрал его вкус.
Как раз под эту чертову русскую тушенку кто-то предложил тост за
генерала, что, конечно, Казмо очень понравилось и он потребовал налить "по
полной". Заедать вино жиром было малоприятно, и я дотянулся до
лендлизовской банки.
- Феликс, а помнишь наш последний бой?! - обратился слегка охмелевший
генерал к своему слуге.
Феликс и так был бледным, но после этих слов как-то весь сжался и еще
больше побледнел - воспоминания, должно быть, не были слишком приятны.
- Это было уже двадцать три года назад, - продолжал генерал. - Даже
не верится! Да, двадцать три года назад. Я как раз обедал - я это
прекрасно помню - в палатке-шатре стоял крепкий дубовый стол на одну
персону... мой стол, одним словом. А Феликс тогда приготовил удивительное
блюдо - поросячьи ушки в... в каком-то сногсшибательном соусе...
- В апельсиново-спаржевом... - подсказал глухим голосом Феликс.
- Да-да... Ты-то, конечно, помнишь! - генерал на мгновение замолчал,
будто сбился с мысли, но тут же, сделав здоровый вдох, продолжил. -
Феликсу было нелегко работать, ведь в той обстановке он должен был
постоянно иметь на плече автомат. А попробуйте приготовить что-нибудь
изысканное, когда у вас такая тяжесть болтается и мешает и рукам, и спине!
Но он все-таки приготовил эти ушки! Я до сих пор чувствую на языке их
вкус... Эта память неистребима! И я сидел за столом и ел их специально
медленно, чтобы продлить удовольствие. А запивал я обед настоящим "Шато де
Мутон". Это был удивительный букет. И вот в тот момент, когда я
только-только принялся за третье ушко - а было их не меньше двенадцати -
поганый неприятель решил атаковать... не наши, а именно мои позиции. Они
не пошли на специально для них построенные укрепления, но покарабкались,
черт побери, на тот самый холм, который я облюбовал для своего командного
пункта. И вот тогда мой верный Феликс совершил свой подвиг. Он с автоматом
в руках оборонял мою палатку, чтобы враг не смог прервать мой обед. Когда
бой был уже позади, я специально вышел из палатки, чтобы посмотреть; чем
же там все кончилось. И что я увидел?! Это было невероятно: двенадцать
вражеских трупов и в двух метрах от палатки истекающий кровью Феликс -
последний, уже к тому времени смертельно раненный враг бросил гранату... И
вот с тех пор мой Феликс уже двадцать три года живет без ноги... Но живет
здесь, потому что я не предаю и не бросаю настоящих друзей! Да, Феликс?!
- Так точно, - кивнул слуга.
Мне показалось, что слуга даже улыбнулся - видно ему было приятно,
что сам генерал рассказывает о его подвиге. И бледность куда-то пропала с
лица Феликса, или, может быть, ее заменил пьяный румянец?!
- А помнишь, я просил тебя отдать мне свою оторванную ногу?! - Казмо
повернулся и пристально смотрел на Феликса. - Просил! Но ты отказал! И
совершенно зря!..
Уловив после этих слов странные взгляды гостей на себе, генерал
поспешил объяснить:
- Я хотел высушить ее и оставить на память, как свидетельство его
подвига, но Феликсу взбрело в голову похоронить ее со всеми воинскими
почестями... И я пошел у него на поводу. Мы заказали маленький гроб,
положили туда его ногу и забили гроб гвоздями, а спецкоманде объявили, что
там останки убитого разрывом снаряда офицера... Ну, а действительно,
сколько вы найдете останков, если снаряд упал прямо под ноги! Шиш вы
найдете, а не останки! Но, во всяком случае, похороны были торжественные,
с залпом в небо, как полагается. Феликс плакал, я тоже не удержался от
слез... Это было просто невероятно - хоронили часть живого человека! Там
теперь памятник безымянному герою и наверно местные жители приносят иногда
цветы...
В глазах у Феликса блеснули слезы. Мне стало как-то не по себе.
Что-то неладное творилось в желудке, подташнивало, и я стал подозревать в
этом тушеночный коктейль.
- Давайте выпьем, друзья! - закончил свой рассказ Казмо. - За
президента!
Выпили, хотя я только пригубил. За столом поднялся говорливый шумок.
Вацлав спорил о чем-то со своим соседом, Тиберий расспрашивал Феликса о
его жизни. Генерал молча жевал тушеное мясо, заедал его хлебом и взгляд
его был направлен в сторону горизонта. И был этот взгляд какой-то
застывший и холодный.
Я встал из-за стола и подошел к бортику террасы. Внизу на волнах
качались две яхты. Низко летали чайки, то и дело ныряя в воду и иногда
выныривая с мелкой рыбешкой в клюве.
- А ты мне дашь рецепт поросячьих ушек в том соусе?! - донесся до
моих ушей голос Вацлава.
Постояв минут пять, я не почувствовал себя лучше и решил уйти. Слава
богу, никто на меня не смотрел и я, спустившись по деревянной лестнице,
нашел выход из дома и, перейдя черный мостик, стал подниматься по
вырезанным в камне ступенькам. Поднявшись к той тропинке, что бежала по
краю обрыва, я посмотрел на виллу генерала - застолье продолжалось,
Феликс, выбрасывая вперед свою деревяшку, нес на подносе еще несколько
бутылок вина, а генерал так же неподвижно сидел, уставившись в горизонт.
Но только с этого расстояния ничего, кроме крика чаек, не было слышно, и
