Дама в автомобиле в очках и с ружьем | |
работе, в среду, после обеда, когда он прилетит из Швейцарии.
Анита в раздражении обернулась и, бросив на меня свирепый взгляд - он
был знаком мне еще с тех пор, как я работала у нее, - прокричала: "Да
заткнись же ты, неужели это так трудно? Ты знаешь, с какой скоростью мы
едем?" Девочка, увидев, что мать сердится на меня, высвободила свою руч-
ку из моей.
В 11.50 - самолет улетал в 12.05 - Каравей остановился у здания аэро-
вокзала. Они спешили. Анита - на ней было пальто цвета беж на зеленой
шелковой подкладке - приподняла девочку, вытащила из машины и, прижав ее
к груди, нагнулась и поцеловала меня. Шеф торопил носильщика. Он протя-
нул мне руку, и мне безумно захотелось удержать ее, потому что у меня
вдруг возникла масса вопросов. А если пойдет дождь? Ведь до среды может
пойти дождь. Не могу же я оставить машину с откинутым верхом. А как он
поднимается? Каравей растерянно посмотрел на сияющее небо, на меня, по-
том на приборный щиток.
- Понятия не имею. Это машина Аниты.
Он подозвал Аниту, которая в нетерпении ожидала его у входа в аэро-
вокзал. Когда она уяснила наконец, чего я хочу, она прямотаки взбеси-
лась. Одним словом она объяснила мне, кто я такая, и одновременно, рас-
топырив ладонь в летней перчатке, ткнула пальцем в какую-то кнопку, ко-
торая, как мне показалось, находится где-то совсем низко, гораздо ниже
руля, но она сделала это в таком бешенстве, что я даже не увидела, в ка-
кую именно. Анита держала на одной руке дочку, и, наверное, ей было тя-
жело, кроме того, девочка пачкала ей пальто своими башмачками. Каравей
увлек Аниту к аэровокзалу. Перед тем как они все исчезли, он обернулся и
в знак прощания махнул мне рукой.
Я осталась в этой чудовищной машине одна. В голове у меня была полная
пустота.
Прошло, наверное, несколько минут, прежде чем я заметила, что мотор
не выключен и прохожие оглядываются на меня. Потом ко мне подошел поли-
цейский и сказал, что стоянка здесь запрещена. Чтобы собраться с духом и
дать блюстителю порядка время отойти подальше, я сняла с головы косынку,
которую накинула перед отъездом из дома Каравеев, и тщательно сложила
ее. Это была шелковая бирюзовая косынка, купленная мною в Ле-Мане в пер-
вый год моей самостоятельной жизни, как раз в тот день, когда пришла те-
леграмма о смерти Матушки. Я почти всегда ношу ее в сумке.
И вот в этой пустоте, наполнявшей мою голову, я вдруг услышала голос
Матушки: "Не отчаивайся, отведи машину на стоянку, это всего пятьдесят
метров, а потом у тебя будет время подумать".
Я вышла из машины, чтобы пересесть на переднее сиденье. Она была бе-
лая и сияла на солнце, и так как я не хотела, не могла сразу сесть за
руль, я пошла и посмотрела на капоте ее марку. Это был "тендерберд", ог-
ромная белая птица под летним небом, стремительная птица.
Я села в машину. Дверца, казалось, захлопнулась сама. Золотисто-пе-
сочные сиденья - под цвет внутренней окраски - блестели, ослепительно
сверкали хромированные детали. На щитке и даже между сиденьями было мно-
жество кнопок и ручек. Я заставила себя не смотреть на них. Каравей ска-
зал правильно: под ногами я не нашла педали сцепления. Я наклонилась,
чтобы рассмотреть переключатель скоростей. Кроме нейтрального и для зад-
него хода там было всего два положения: одно - трогаться, другое -
ехать. Лоб у меня покрылся испариной, в горле пересохло, но это был не
только страх, это было что-то еще, я не знаю что. Я уверена, что всегда
буду вспоминать эти минуты, буду жалеть, что они уже позади. Я сняла с
правой ноги туфлю, чтобы каблук не мешал нажимать на акселератор, сказа-
ла Матушке, что поехала, и медленно тронулась с места.
Сначала машина резко дернулась, потому что я слишком сильно нажала на
акселератор, но тут же мягко, торжественно поплыла вперед. А затем на-
чался прямо какой-то цирк. Я металась во все стороны по аллеям перед аэ-
ровокзалом и неизбежно налетала на "кирпич", раза четыре или пять я ока-
зывалась на одном и том же месте и столько же раз-перед запрещающим сиг-
налом одного и того же регулировщика. Какой-то автомобилист, ехавший за
мной, обозвал меня скрягой за то, что я не включила указатель поворота,
а я, прежде чем нашла, как его включать, хотя это оказалось легче легко-
го, включила дворник, печку, затем радио, настроенное на Монте-Карло, и
опустила стекло правой дверцы. Я была на грани нервного припадка, когда
мне наконец удалось поставить машину на стоянку, куда я столько времени
тщетно пыталась попасть. И если я еще держалась на ногах, когда вышла из
этой роскошной машины, то только потому, что женщине теперь модно быть
мужественной.
Но в то же время я немного гордилась собой, и, хотя меня била нервная
дрожь, я знала, что страх позади, и чувствовала себя способной мчаться
на этой машине сколько угодно. Только теперь я услышала доносившийся с
летного поля гул самолетов. Я опустила в автоматический счетчик стоянки
две монеты по двадцать сантимов, вынула ключ из замка зажигания, взяла
сумку, платок и решила немного пройтись, чтобы проветриться. Когда я пе-
ресекала аллею, которая тянется вдоль аэровокзала, в небе в лучах солнца
показалась "каравелла" швейцарской авиакомпании - возможно, та самая,
которая уносила на своих крыльях Аниту.
В холле аэровокзала я взяла в автомате входной билет. Внутри было
многолюдно, шумно, и мне стало не по себе. Я поднялась на эскалаторе на
верхнюю террасу. По взлетной полосе бежал белый с голубой полосой "бо-
инг" компании "Эр-Франс", какие-то люди в канареечно-желтых комбинезонах
суетились на поле. Пассажиры цепочкой послушно шли к большому самолету,
а один из летчиков, засунув руки в карманы, бродил взад и вперед, подби-
вая ногой камешек.
Потом я спустилась этажом ниже и поискала глазами этого летчика, но
его уже не было - должно быть, он поднялся в самолет. Некоторое время я
разглядывала забавные безделушки, выставленные в витринах, но самым за-
бавным мне показалось мое собственное неясное отражение в стекле: ка-
кая-то девушка в белом костюме с золотистыми волосами. Нет, это не я.
Купив "Франс Суар", я зашла в бар и попыталась прочитать хотя бы заго-
ловки, напечатанные крупным шрифтом: раз десять я прочла, что кто-то со-
вершил что-то, но кто и что - так и не поняла. Я выпила "Дюбоннэ" с вод-
кой, выкурила сигарету. Люди вставали из-за столиков, брали сдачу и уле-
тали на другой конец света. Было ли мне хорошо или плохо - уже не помню.
Я заказала второй бокал, затем третий, я говорила себе: "Дуреха, уж не
собираешься ли ты участвовать в автомобильных гонках со столкновениями?
Чего ты добиваешься, собственно говоря?" И я убеждена, что уже тогда
знала, чего хочу.
Правда, это еще не было чем-то ясным, определенным, просто какой-то
зуд в голове, какое-то смутное беспокойство, тревога, что ли. Я слушала,
как из громкоговорителя приглушенный, почти интимный женский голос без
устали рассказывал, через какую дверь надо выйти, чтобы оказаться в Пор-
тугалии или Аргентине. Я обещала себе, что когда-нибудь обязательно вер-
нусь сюда, сяду за этот же самый столик, и еще что-то, сама не знаю что.
Я расплатилась за аперитивы. Я сказала себе, что выпила их за здоровье
своей Стремительной птицы. Вот и все. Потом я встала, собрала со столика
сдачу и поехала к морю.
О, я не сразу призналась себе в своем намерении. Я очень здорово умею
вступать в сделку с собственной совестью. Садясь в машину, я просто по-
думала, что ничего страшного не случится, если я часок - другой поката-
юсь на ней, пусть даже Каравей узнает об этом - имею же я, в конце кон-
цов, право по дороге пообедать. Я прокачусь по Парижу, остановлюсь
где-нибудь съесть бифштекс с жареной картошкой и выпить чашечку кофе, не
торопясь проеду через Булонский лес и часа в четыре поставлю машину в
сад Каравеев. Так? Так!
Я не спеша изучила все приборы на щитке. Обнаружив кнопку, с помощью
которой опускался и поднимался верх, я с отвращением вспомнила о вспышке
гнева Аниты. На спидометре овальной формы с крупными металлическими циф-
рами максимальная скорость была сто двадцать миль в час. Я прикинула,
что это составляет около двухсот километров, и сказала себе: "Ну, дер-
жись, детка". Потом я заглянула в ящик для перчаток. Там оказались
только квитанции об уплате штрафа на стоянках с ограничением времени,
счета из гаражей и дорожные карты. Технический паспорт машины и страхо-
вой полис, которые я обнаружила в прозрачном полиэтиленовом футляре, бы-
ли оформлены на какое-то акционерное общество, находящееся по тому же
адресу, где жили Каравей, на Осиновой улице. Я слышала, что у него четы-
ре подобных, в какой-то степени фиктивных акционерных общества, с по-
мощью которых он улаживает дела агентства, но я в этом ничего не смыслю,
а главный бухгалтер держит все в глубокой тайне. Мне как-то стало спо-
койнее, когда я узнала, что машина оформлена не на Аниту. Вещь, никому
не принадлежащую - вернее, не принадлежащую определенному человеку, -
позаимствовать легче.
Я вышла из машины, решив взглянуть, что находится в багажнике: тряп-
ки, мочалка и сложенный гармошкой рекламный проспект фирмы "Тендерберд".
На всякий случай я взяла его. Когда я вновь села за руль - меня привело
в восторг, что он отодвигается вправо, чтобы удобнее было садиться, и
снова блокируется, как только включаешь мотор, это потрясающе! - я уви-
дела, что все оборачиваются и смотрят на меня. И это были не те взгляды,
какие я обычно ловлю на себе. Даже если учесть, что юбка у меня узкая и
я, возможно, задрала ее выше, чем полагается. Я понимала, что это внима-
ние ненадолго, но все же быть выделенной из толпы приятно. Так? Так!
Я с королевским величием дала задний ход. Выехала со стоянки, сделала
изящный разворот около аэровокзала и у первого же перекрестка останови-
лась. Одна стрелка указывала направление на Париж, другая - на Юг. Чтобы
дать себе время подумать, я достала косынку и повязала ею голову. Сзади
кто-то из водителей просигналил. Я махнула рукой, посылая к черту и его
и себя, и покатила на Юг. Какой смысл обедать в Париже, я это делаю каж-
дый день! Я поеду в Милли-ла-Форе, потому что это прекрасно звучит и я
никогда не была там, я закажу не бифштекс с жареной картошкой, а что-ни-
будь, неважно что, но совершенно сказочное, и на десерт-малину, я найду
такой ресторан, где мне накроют столик в саду. Итак, все решено, но ты
уже опрокинула три аперитива и будь внимательна, иначе вернешься на бук-
сире. Но пока что я мчалась с курьерской скоростью.
Первую машину я обогнала на повороте. Я обгоняла ее как раз в тот мо-
мент, когда мы проезжали поворот на Милли-ла-Форе, и, вероятно, этим
можно объяснить, почему мне пришлось продолжать путь прямо. Но и без
этого я бы все равно не свернула. Руль в моих руках был приятно чуток,
солнце приятно пригревало мне лицо, ветер приятно ласкал меня на поворо-
тах, а повороты были плавны, глубокие спуски-пологи. И вся моя огромная
Стремительная птица - мой друг, мой соучастник - была так тиха и так
послушна, она так быстро и мягко летела по дороге среди полей, что оста-
новить меня можно было только силой. В машинах, которые мчались в том же
направлении, я видела детишек, приплюснувших носы к стеклу, уже полных
предстоящими каникулами, яркие мячи на загруженных до отказа, перехва-
ченных веревками багажниках, катящиеся на прицепах лодки со сложенными
мачтами - все это ехало к морю, а взгляд парочки, который на секунду
скрестился с моим, как бы говорил, что они со мной заодно. Во всяком
случае, пока я ехала по автостраде, я хотела заставить себя поверить - и
заставить поверить других! - что и дальше поеду вместе со всеми и, быть
может, вечером мы встретимся в какой-нибудь гостинице между Балансом и
Авиньоном. Чокнутая.
Когда я замедлила ход, чтобы свернуть с автострады, Матушка сказала
мне: "Пожалуйста, теперь послушай меня, ты только навредишь себе этим.
Отведи машину обратно". Я мысленно поклялась себе, что доеду лишь до
первого ресторана, ну, до первого маломальски приличного, и, как только
расплачусь за обед, тотчас же поверну на Париж. Матушка сказала, что она
не верит мне, что это я клянусь спьяну и чем дальше, тем труднее мне бу-
дет удержаться от глупостей. На одном из указателей я увидела, что прое-
хала пятьдесят километров. У меня тоскливо защемило сердце. Сейчас от
того мгновения меня отделяет всего несколько часов, пять или шесть, но
мне все кажется каким-то искаженным, таким же далеким, как сны после
пробуждения.
Я остановилась у дорожного ресторанчика неподалеку от Фонтенбло. Соо-
ружение из никеля и пластика, огромные распахнутые окна. Одно из них,
почти напротив моего столика, как бы обрамляло неподвижный "тендерберд".
Посетителей было мало, в основном парочки. Когда я вошла, меня проводили
внимательным взглядом - наверное, из-за машины, а может, еще и потому,
что я держалась с преувеличенной уверенностью. В ресторане было очень
светло, и я не стала снимать темные очки.
Я заказала жаркое из баранины с томатами по-южному, салат из одуван-
чиков и полбутылки-маленьких бутылок не было - сухого розового вина, так
как розовое меня меньше пьянит, чем красное. Это по-твоему, крошка! А
когда я попросила газету, мне принесли ту же "Франс Суар", которую я уже
просматривала в Орли. Я больше не пыталась ее читать, лишь попробовала,
не прилагая особых усилий, найти семь неточностей, нарочно допущенных
художником в какой-то картинке. Занимаясь этой ерундой, я вдруг вспомни-
ла, как, бывало, злилась на меня Анита, когда не могла отыскать всех
ошибок, потом подумала о том, что у меня на счету в банке должно быть
около двух тысяч франков. Я вынула из сумки свою чековую книжку, чтобы
проверить. Две тысячи триста франков, но из них надо вычесть очередной
взнос за телевизор и двести франков, которые я ежемесячно посылаю в при-
ют. Вместе с тем, что было у меня в кошельке и в конверте, врученном мне
сегодня утром шефом, у меня получалось, я прикинула, более трех тысяч
франков. На это не проживешь целый год в гостинице "Негреско", но четыре
дня - я подсчитала на пальцах: суббота, воскресенье, понедельник и втор-
ник - я буду богатой, восхитительно богатой. Мне не очень хотелось есть,
я почти все оставила на тарелке. Но вино выпила до капельки - больше,
чем выпиваю порой за целую неделю.
Какая-то пара, шедшая к выходу - мужчина лет пятидесяти, с залысина-
ми, загорелым и спокойным лицом, и молодая женщина в бежевом костюме, -
остановилась у моего столика. Мужчина, улыбаясь, спросил меня, довольна
ли я своей машиной. Я подняла голову, прижав указательным пальцем дужку
очков к переносице, где от нее оставался след, и ответила, что, если моя
машина вызовет у меня неудовольствие, я обязательно дам ему знать. Улыб-
ка сошла с его лица, он пробормотал извинения. Я пожалела о своих во-
инственных словах и окликнула его. Лицо его снова озарилось улыбкой.
Не помню, что там я рассказала им о машине, но они сели за мой сто-
лик. Я доедала малину с сахаром. Они уже выпили кофе, но заказали себе
еще по чашечке, чтобы иметь повод угостить меня. Они сказали, что наблю-
дали за мной во время обеда, что они бесспорно знают меня или, во всяком
случае, где-то видели. Женщина спросила, не актриса ли я. "Ничего подоб-
ного, - ответила я, - моя специальность-реклама. У меня рекламное
агентство". В таком случае, может быть, она видела меня по телевидению,
где я давала интервью или в какой-нибудь другой подобной передаче? "Да,
вполне вероятно". Она повернулась к мужчине, и тот сказал ей: "Видишь, я
был прав". Я на Юг или уже возвращаюсь? Я ответила, что еду повидать
друзей в Кан-д'Антиб, а заодно хочу уладить за праздники кое-какие дела
в Ницце. Они позавидовали мне, потому что сами уже возвращались после
отдыха, и дали несколько советов относительно дороги. До Монтелимара до-
рога еще сносная, но дальше творится что-то невообразимое: встречный по-
ток машин, растянувшийся на несколько километров, заставил их простоять
больше двух часов. Не следует также ехать через Лион, там просто гибель.
Лучше всего - по автостраде N 6, а затем через какой-то там Ла-Деми-Люн
перебраться на автостраду. N 7. Я сказала: "Конечно, я так всегда и ез-
жу". Мужчина оказался военным врачом в чине полковника. "Мой отец тоже
был полковником, - заявила я, - но только немецкой армии: моя мать сог-
решила во время оккупации. Ну и, сами понимаете, ей обрили голову". Они
сочли, что я обладаю большим чувством юмора, и, совершенно очарованные,
прощаясь со мной, нацарапали свой адрес на листке из записной книжки. Я
сожгла его в пепельнице, когда закуривала сигарету.
Матушка нашла, что я пьяна, что положение становится угрожающим и
лучше мне уйти в туалет, пока я не разревелась. Но я не разревелась. Я
решила, что верну машину во вторник вечером или даже в среду утром. На
обратном пути, на станции техобслуживания, я ее вымою. Анита не из тех,
кто проверяет спидометр. И никто ничего никогда не узнает.
На улице я снова закурила и прошлась по обочине дороги. Под ярким
солнцем моя тень резко выделялась на земле, а когда я села в машину, си-
денье было раскалено. Я поехала в Фонтенбло. Там поставила машину у тро-
туара, надела правую туфлю и вышла. Я купила платье, которое показалось
мне красивым в витрине и которое выглядело еще лучше, когда я его приме-
рила: из белого муслина, с воздушной юбкой. В том же магазине я приобре-
ла ярко-желтый купальник, лифчик, две пары трусиков, бирюзовые брюки,
белый пуловер с высоким воротником и без рукавов, два больших махровых
полотенца и две рукавички для ванны в тон полотенцам. Вот и все. Пока
мне подгоняли платье по фигуре, я перешла на другую сторону улицы и по-
добрала к брюкам пару босоножек с золотыми ремешками. Ни за что на свете
я не вернулась бы к себе на улицу Гренель, чтобы взять все это дома. И
не столько потому, что мне было жаль потерять два часа на дорогу туда и
обратно, сколько из опасения, что снова начну раздумывать и тогда уж у
меня не хватит мужества уехать.
Нагруженная большими бумажными пакетами с покупками, я зашла в мага-
зин кожаных изделий, выбрала чемодан из черной кожи и все уложила в не-
го. Мне ни капельки не хотелось подсчитывать сумму выданных мною чеков.
Впрочем, я настолько привыкла контролировать себя в расходах, что у меня
в голове было что-то вроде счетчика, и, если бы я потратилась так, что
это могло бы сорвать мой отдых, он обязательно сработал бы.
Я поставила чемодан в багажник, но тут же пожалела, что он не рядом
со мной, вынула его и положила на заднее сиденье. Часы на щитке показы-
вали четыре. Я развернула Анитину карту дорог, прикинула, что, если я не
буду нигде останавливаться до самой темноты, то смогу переночевать
где-нибудь в окрестностях Шалона-сюр-Сон или, может быть, Макона. Я пос-
мотрела в самый низ карты и прочла названия, от которых у меня трепетно
забилось сердце: Оранж, Салон-де-Прованс, Марсель, Сен-Рафаэль. Повязав
голову косынкой, я сняла правую туфлю и поехала.
Выезжая из Фонтенбло, я вспомнила слова полковника и спросила у цве-
точницы, как проехать к автостраде. N 6. Я купила букетик фиалок и
пристроила его у ветрового стекла. Чуть дальше, на перекрестке, я увиде-
ла нескольких жандармов на мотоциклах, которые о чем-то болтали. И в эту
секунду у меня мелькнула мысль: "А вдруг Каравей вернется до конца
праздников? Что-нибудь случится, и он прилетит сегодня вечером?" Я не-
вольно замедлила ход.
Не обнаружив машины, он решит, что произошло несчастье, и, конечно
же, позвонит мне (только есть ли у него мой телефон?), а не найдя меня,
обратится в полицию. Я представила себе, как на все дороги сообщают мои
приметы и повсюду устанавливают посты жандармов. Да нет, глупости. В от-
личие от меня, все нормальные люди, если говорят, что сделают то-то или
то-то, так и поступают. Каравей не вернется до среды. С ним жена и ребе-
нок, и он не станет портить им праздник. Он будет говорить дочке, чтобы
она дышала поглубже, катать ее на лодке по озеру. Да и зачем ему возвра-
щаться в Париж? До среды все учреждения закрыты. В праздники ко всему
подходят с иной меркой, и я - похитительница автомобиля лишь на время
танцев по случаю 14-го июля, так что нечего себя запугивать и делать из
себя преступницу. Я увеличила скорость. Небо было ясное, густо-синее,
почти лиловое, пшеничные поля - словно припудрены теплым светом, солнеч-
ной пылью. Однако притихшая было тревога, которая закралась в мою душу,
когда я свернула с автострады, упорно не оставляла меня, она затаилась в
самом дальнем и смутном уголке моей совести и по любому пустячному пово-
ду, а то и вовсе без него, вдруг принималась буйствовать, словно растре-
воженный зверь или какое-то существо, сидящее во мне самой, которое ме-
чется во сне. Я проехала долину Ионны. Помню, что остановилась в Жуаньи,
у бистро, чтобы купить сигареты и зайти в туалет. В бистро над стойкой
висели трехцветная афиша, сообщавшая о "праздничных увеселениях", и фо-
тографии, на которых были изображены разбитые в автомобильных катастро-
фах грузовики. Несколько шоферов грузовиков болтали у стойки, потягивая
пиво. Когда я вошла, они замолчали, а один из них, увидев, что я, выпив
фруктовый сок, положила на стойку деньги, сказал хозяину, что платит за
меня. Я не хотела этого, но шофер - он говорил с южным акцентом - возра-
зил: "Не хватало еще, чтобы вы отказались", - и я взяла обратно свою ме-
лочь. Когда я включила мотор, он вместе с приятелем вышел из бистро и,
направляясь к своему грузовику, остановился около меня. Это был молодой
- примерно моего возраста - черноволосый парень с беспечным видом и ос-
лепительной улыбкой. Как на рекламе зубной пасты "Жибс". Переводя взгляд
с капота машины на вырез моего костюма, он сказал мне со своим южным ак-
центом: "С таким мотором вы, небось, гоните вовсю". Я в знак согласия
тряхнула головой. Он сказал, что в таком случае мы, к сожалению, никогда
больше не встретимся. Когда я тронулась с места, он открыл дверцу своего
грузовика и забрался в кабину. Помахав мне рукой, он крикнул: "Если
встретимся, я вам его верну". Он что-то держал в руке, но я была уже
слишком далеко, чтобы разглядеть, что именно. Я догадалась только тогда,
когда посмотрела на ветровое стекло. Он ухитрился стащить у меня букетик
фиалок.
После Оксера я свернула на шоссе, где еще велись дорожные работы, и
погнала по нему. Я и сама не ожидала от себя такой прыти. Южнее Аваллона
я снова выехала на автостраду N 6. Солнце уже стояло не так высоко, но
жара еще не спала. А мне почему-то было холодно. Голова у меня была пус-
тая и гудела. Наверное, от возбуждения, от страха, который я испытывала,
все сильнее и сильнее нажимая босой ногой на акселератор. Думаю, этим же
объясняется и то преувеличенное значение, какое я придала небольшому
происшествию, которое случилось вскоре. Если меня станут допрашивать, о
нем не следует даже упоминать. Это только собьет всех с толку, они поду-
мают, что у меня не все дома, и перестанут верить моим словам.
Это произошло в первой же деревушке, которую я проезжала, свернув с
автострады. Верно, мне она показалась знакомой. Совершенно верно. Но
ведь любая деревня с рядом серых домов, с уходящей в синее небо коло-
кольней, с холмами на горизонте, с летним солнцем, которое вдруг ударяет
тебе прямо в лицо, когда ты выезжаешь на длинную улицу - такую длинную,
что у меня заболели глаза и я остановилась на две минуты, - любая такая
деревня создала бы у меня впечатление, что я уже здесь бывала, но бывала
давно, очень давно, слишком давно, чтобы можно было вызвать в памяти ка-
кую-нибудь связанную с нею подробность или чье-то имя.
У двери кафе, узкой, похожей на темную щель двери, на складном
стульчике сидела худая старуха с изможденным лицом в черном фартуке. Ос-
лепленная солнцем, я ехала очень медленно, но что-то вдруг словно под-
толкнуло меня вернуться. Я увидела, что старуха машет мне рукой, зовет
меня. Я остановилась у тротуара. Женщина, с трудом передвигая ноги, мед-
ленно приближалась ко мне. Я вышла из машины. Говорила она громко, хрип-
лым, свистящим голосом астматика, и я с трудом ее понимала. Она сказала,
что утром я забыла у нее свое пальто. Помню, что в руке она держала зе-
леные стручки гороха, а когда она сидела, у нее на коленях стояла кор-
зинка. Я ответила, что она ошибается, я не забывала у нее никакого
пальто хотя бы потому, что я никогда не была здесь. Но она стояла на
своем: утром она мне подала кофе и бутерброды и она тогда уже поняла,
что я не в себе, и ни капельки не удивилась, обнаружив после моего ухода
на спинке стула мое пальто. Я сказала, конечно, большое спасибо, но это
ошибка, и поспешно села в машину.
Она внушала мне страх. Ее глаза с какой-то злобой скользили по моему
лицу. Она двинулась за мной. Она вцепилась своей морщинистой темной ру-
кой с узловатыми пальцами в дверцу машины. Она твердила, что я пила у
нее кофе и ела бутерброды, пока на станции техобслуживания "обихаживали"
мою машину.
Я никак не могла вставить ключ в замок зажигания. Помимо своей воли я
принялась оправдываться: утром я была в Париже, Бог знает в скольких ки-
лометрах отсюда, она просто спутала две похожие машины. Ее ответ, сопро-
вождаемый отвратительной старческой улыбкой, был ужасен или, во всяком
случае, в ту минуту показался мне ужасным:
- Машину-то обихаживали, я ее даже не видела, а вот вас-то я видела.
Не знаю, что на нее нашло, но я оторвала ее руку от дверцы, крикнула,
чтобы она оставила меня в покое, что я ее не знаю, что она меня никогда
и в глаза не видела и пусть не плетет, будто она видела меня, никогда,
никогда... Тут до меня дошло, что мой крик могут услышать и другие жите-
ли деревни. Кое-кто уже смотрел в нашу сторону. Я уехала.
Вот так. Все это произошло четверть часа назад, может, чуть меньше. Я
поехала прямо, стараясь думать о Матушке, о чем-нибудь успокоительном, о
своей квартире, о море. Но не смогла. По левую сторону дороги я увидела
станцию техобслуживания. Правда, недавно в Орли я проверила уровень го-
рючего, стрелка была в самом верху шкалы. Сейчас она спустилась лишь на-
половину, и я могла бы проехать еще много километров. Но все же я пред-
почла остановиться.
Механик, который подошел ко мне, до этого весело болтал о чем-то с
двумя автомобилистами. На нем не было ни форменной фуражки, ни спецовки.
Я направилась к белому домику, сняла косынку. Помню скрип гравия у меня
под ногами и особенно отчетливо-солнечные блики, пробивавшиеся сквозь
листву деревьев на холмах. Внутри было сумрачно, тепло и тихо. Я приче-
салась, отвернула кран умывальника. И вот тут мое второе "я", мой страх,
дремавший во мне, пробудился и стал кричать, кричать что было мочи. Меня
схватили сзади, да так неожиданно, что я не успела даже шевельнуться, и
хладнокровно, упорно - я знаю, да, я знаю, за какое-то бесконечное мгно-
вение я это поняла и умоляла, умоляла не делать этого - мне стали ломать
руку.
АВТОМОБИЛЬ
Мануэль мог бы абсолютно точно сказать им, что это была за машина:
"тендерберд" последней модели, весь напичканный всевозможной автомати-
кой, V-образный восьмицилиндровый двигатель в 300 лошадиных сил, макси-
мальная скорость - 120 миль, емкость бензобака - 100 литров. Мануэль
имел дело с автомобилями с четырнадцати лет - а сейчас ему уже под сорок
- и интересовался всем, что мчится на четырех колесах, не меньше, чем
теми, кто ходит на двух ногах и высоких каблуках. Читал он только "Авто-
мобильный аргус" и проспекты с рекламой женской косметики, которые лежа-
ли обычно на стойке в аптеке.
В Америке он, демонстрируя свои познания, хотя бы получал удо-
вольствие. Там вас слушают. Даже если вы плохо говорите по-английски и
целую вечность подбираете нужное слово. Мануэль, баск по национальности,
всю свою молодость проработал в Америке, главным образом в Толедо, штат
Огайо. У него и сейчас живет там брат, старший и самый любимый. Об Аме-
рике Мануэль тосковал в основном из-за брата и еще из-за рыжеволосой де-
вушки-ирландки, с которой он катался на лодке по реке Моми во время
праздника, организованного баскской колонией. В общем-то, между ними ни-
чего не было, если не считать, что однажды она зашла к нему в комнату, а
он попытался залезть рукой к ней под юбку, но она быстро поставила его
на место.
Когда он жил в Толедо, у него было много любовниц, в основном женщины
легкого поведения или замужние дамы, и он вспоминал о них без всякой
грусти. Теперь он пытался убедить себя, что тогда был слишком горяч и
нетерпелив и что, если бы он приложил немножко усилий, Морин, как и дру-
гие, была бы его. В память о том празднике на реке он называл ее Морин,
потому что это звучит почти как Моми и походит на ирландское имя, но как
ее звали на самом деле, он позабыл. А может, она вовсе и не ирландка.
Порою, когда вино вгоняет его в тоску, он даже начинает сомневаться, бы-
ла ли она в самом деле рыжая. Дочь своей жены - девочке было два года,
когда он стал ее папой, - он тоже нарек Морин, но все называли ее Момо
или Рири, даже школьная учительница, и он ничего не мог с этим поделать.
Так вот всегда в жизни и бывает: как ни припрятывай корочку хлеба, у те-
бя обязательно ухитрятся ее утащить.
Мануэль не любил навязываться кому-либо со своими рассуждениями, тем
более клиентам, он по опыту знал, что владелец французской машины спра-
шивает вас об американской лишь для того, чтобы узнать, сколько она сто-
ит. А техническая сторона француза не интересует, он обычно уже заранее
убежден, что с этой точки зрения она не стоит ничего. Это, естественно,
не относится к знатокам, но те и не задают вопросов, они сами задурят
вам голову, расхваливая машину. Вот почему Мануэль, когда его спросили о
"тендерберде" с золотисто-песочными сиденьями, кратко ответил:
- Она должна стоить не меньше пяти тысяч монет. Сущие пустяки.
Мануэль наполнил бак бензином и теперь протирал ветровое стекло. Ря-
дом с ним стояли местный виноградарь Шарль Болю и агент по продаже нед-
вижимого имущества из Солье, долговязый и худой обладатель малолитражки,
который заезжал на станцию три раза в неделю, но имени его Мануэль не
знал. Как раз в эту минуту они услышали крик. Мануэль, как и его собе-
седники, несколько долгих секунд стоял, застыв на месте, хотя он, пожа-
