Дама в автомобиле в очках и с ружьем | |
куда они вошли. Сперва я ударил его, потом ее. Она упала без памяти, не
успев ни оправиться от удивления, ни закричать. Я поднял ее на руки, а
его - он еле стоял на ногах - подтолкнул к лестнице. Я поклялся приду-
шить его, если он позовет кого-нибудь на помощь. Совершенно растерявший-
ся от страха, он впустил меня в большую квартиру на втором этаже. Я по-
ложил белокурую девицу на пол и запер дверь. Я опять принялся избивать
парня, который начал было пререкаться. Держа за борт разодранного пиджа-
ка, я притиснул его к стене и бил не помня себя то одной рукой, то дру-
гой. Потом, уже совсем не соображая, что делаю, я одним рывком, разод-
рав, сдернул с него брюки и трусы в цветочек и потащил в соседнюю комна-
ту, чтобы поискать, чем можно еще больше унизить его перед этой девицей.
Кажется, он называл меня "мсье" и молил о пощаде, кажется, он не проявил
ни на йоту мужества, не сделал ни малейшей попытки защититься, это была
мерзкая гнида, и именно его гнусная слабость погасила мой гнев. Я швыр-
нул его на стул в кухне. Приподнял ему голову за подбородок. Из носа и
ушей у него текла кровь. Я что-то говорил ему, но что - не помню. Да и
все равно он не мог меня понять. Никто не может понять. Потом я вернулся
в ту комнату, где была девица. Она тоже называла меня "мсье". Я левой
рукой закрыл ей рот и, прижав к той же стене, у которой избивал ее воз-
любленного, рывком разорвал на ней платье. Ее широко раскрытые, полные
слез глаза были совсем близко и смотрели на меня. Она была ни жива ни
мертва от страха, как ребенок. Я отпустил ее, Дани. Никто не может по-
нять. Не помню, как я очутился снова в своей машине на улице Кантена Бо-
шара, но, когда я очнулся, то сидел, положив руки на руль, и, уткнувшись
в них лицом, плакал. Не считая детских лет, я плакал всего два раза в
жизни.
В тот вечер и вот теперь, в пятницу, у омерзительной фотографии моей
жены. Вы можете это понять, Дани?
В ту же ночь я узнал и о других изменах Аниты после нашей свадьбы, и
о вашей поездке в Цюрих. Но о Кобе она не сказала ни слова. Я долго си-
дел один около спящей дочурки. Потом оглушил себя снотворным и лег спать
прямо на полу, рядом с детской кроваткой, и мой сон был заполнен моей
девочкой. На следующий день я принял меры, чтобы встретиться с парнем,
которого избил. Встреча состоялась в кафе, рядом с его домом. Он весь
опух от побоев, но, попивая свой дрянной томатный сок, непринужденно
разглагольствовал - ведь он знал, что теперь я опасаюсь его. Я выдал ему
чек. Он сказал, что я сумасшедший и меня следовало бы изолировать. Он
даже смеялся, несмотря на то, что рот у него был облеплен пластырем. Я
унизился до того, что попросил его рассказать о той майской ночи, я хо-
тел знать его версию. Самое ужасное было, что в его памяти сохранились
лишь какие-то отрывочные воспоминания, для него это не представляло ни-
какого интереса. Он сказал, что, в общем-то, я ему заплатил за то, что
он переспал с моей женой. Он вслух обдумывал, не должен ли он разделить
эти деньги со своим дружком.
Остаток дня я не мог работать. Весь обливаясь потом, я снова и снова
перебирал в памяти признания Аниты. В ее рассказе фигурировал один па-
рень, которого я знал и которого по крайней мере имел возможность проу-
чить. Помните, у нас работал художникбрюнет, эдакий тореадор с виду? Его
звали Витта, Жак Витта - он попал в автомобильную катастрофу и вскоре
после этого ушел из нашего агентства? Так в действительности-то это я
подкараулил его в тот вечер в Буживале. Когда я пришел к большому дому,
где он жил, было семь часов вечера и заходящее солнце полыхало над Се-
ной. Трое или четверо ребятишек затеяли рядом со мной игру. Я поймал
брошенный ими мяч. Поговорил с ними. Потом остался один, прошло нес-
колько часов. Я курил и ходил взад и вперед, держась в тени, подальше от
уличных фонарей. Было уже за полночь, когда Витта подъехал на своей ма-
лолитражке, один, и поставил машину на стоянку. Когда он увидел, что я
приближаюсь к нему, он сразу сообразил, зачем я здесь. Он не хотел выхо-
дить из машины, сидел в ней, в отчаянии цепляясь за дверцу. Тогда я
схватился обеими руками за машину и перевернул ее. В соседних домах ста-
ли раскрываться окна. В тишине ночи раздались голоса. Я вытащил Витта из
машины - надо сказать, он оказался гораздо мужественнее того подонка и
все норовил пнуть меня ногой в низ живота, - ударом свалил его на землю,
потом поднял и снова бил, швырнул на траву, пока не понял, что могу при-
кончить его. Я вернулся домой. Ту ночь я тоже провел на полу у кровати
дочурки. Два или три дня спустя Витта пришел ко мне в кабинет с заявле-
нием об уходе. От чека он отказался. Потребовал, чтобы я возместил стои-
мость дверцы и крыла машины, но за увечья не взял ничего. Да, сказал он,
раз пять он был с моей женой в одной из гостиниц на улице Пасси... И,
сделав непристойный жест, добавил, что воспользовался моей женой просто
как обыкновенной потаскушкой, она ему больше и не нужна. Вы меня понима-
ете, Дани?
После этого сильнее, чем кого-либо, я возненавидел вас. Я заставлял
себя не смотреть на вас во время утренних летучек по понедельникам. Одно
время я подумывал вас уволить. Но меня остановили два соображения: нужно
было найти предлог, убедительный для ваших сослуживцев - например, ка-
кой-нибудь промах в работе, на что было мало надежды, - и потом, если бы
я вас уволил, вы тотчас бы поступили на работу в другое агентство и нам
опять пришлось бы сталкиваться, но там вы наверняка заняли бы более вы-
сокий пост и стали бы более влиятельной, чем теперь. И я решил ждать.
Прошло несколько месяцев. Я следил за Анитой, и, как мне казалось,
следил хорошо. Я считал, что те страшные дни, о которых я вам рассказал,
навсегда отбили у нее охоту вносить разлад в нашу семью. Я ее любил. Я
всегда ее любил. Я знаю, что думают в агентстве по поводу моей женитьбы.
Что она сразу, как только поступила к нам на работу, решила забеременеть
от патрона и женить его на себе. Но это совсем не так. Дани. Чтобы до-
биться положения и денег в том мире, куда она стремилась, ей никто не
был нужен. Наоборот, она совсем не поощряла мои ухаживания, я ее не ин-
тересовал. Несколько раз мы выходили из агентства вместе. Я вел ее ку-
да-нибудь поужинать. Я рассказывал ей о своем детстве, о том, как меня
боялись ребята, я старался, похваляясь своей физической силой, поразить
ее этим. Но она просто считала, что я слишком большой, слишком толстый,
и тоскливо зевала. После ужина, который явно не доставлял ей ни малейше-
го удовольствия, я не знал, куда ее повести. Я не танцую и не бываю ни в
каких модных заведениях. И я провожал Аниту на бульвар Сюше к ее матери.
А затем находил какую-нибудь уличную девку и получал от нее то, что хо-
тел получить от Аниты. Поймите меня правильно, Дани. Впервые она стала
моей против своей воли, это произошло в одну из суббот, в пустом
агентстве, куда мы с ней пришли, чтобы поработать. Это был счастливый
для меня день, потому что тогда-то и была зачата Мишель. А восемь меся-
цев спустя я женился на Аните. В одном я все-таки уверен: до нашей же-
нитьбы ее что-то притягивало ко мне - пусть даже это было всего лишь
извращенное стремление убедиться, что мужчина моего роста и моей комп-
лекции в любви чем-то отличается от других мужчин. На первых порах, ког-
да мы встречались у меня, она раздевалась лихорадочно и в то же время
нерешительно - не знаю, что ее больше возбуждало, страх перед болью или
предвкушение наслаждения. Насколько деятельна и самоуверенна она была
обычно, демонстрируя свою явную склонность верховодить, настолько наивно
и неуклюже она прибегала к любым ухищрениям, лишь бы оказаться со мной,
подчиниться грубой неумелой силе наших первых объятий. Вот в чем беда
Аниты. Ее неотвратимо притягивает все, что может ее сокрушить. Секрет ее
привязанности к Морису Кобу в том, что он мог без конца ломать ее, по-
вергать в ужас, заставлять что-то делать помимо ее воли - ваши фотосним-
ки. Дани, лишь бледный тому пример, - он не гнушался ничем, чтобы дер-
жать ее в своей власти. Как-то ночью, в минуты любви, она протянула мне
ремень, жалкими словами пытаясь объяснить, что я должен стегать ее, не
обращая внимания на ее вопли, или даже вообще прикончить, потому что из
лабиринта, в который она попала, выхода нет. А я не смог, не смог пойти
на то, чего не понимаю. Да и кто может такое? Вы слышите меня, Дани? Эти
две дырки в груди Коба потрясли меня тем, что они ставили под угрозу бу-
дущее Мишель. Тогда, в подвале, я избил Аниту только потому, что узнал
еще об одном мерзавце, который, как многие другие до него, делал меня
рогоносцем. Только потому. Я был счастлив, что он мертв, я был счастлив,
что для того, чтобы выкрутиться, придется убить и вас. Я люблю Аниту.
Люблю и жалею, как свою дочурку, ибо знаю, что вопреки мнению всех, Ани-
та на самом деле пусть грешная, но заблудшая душа. Клянусь, мне ни на
секунду не пришла - и никогда не придет! - в голову мысль бросить ее,
дать упрятать ее за решетку, оставить страдать одну.
Когда в тот день, в пятницу, я вернулся в комнату, куда я позже при-
вел вас, Анита уже не плакала. Мы долго говорили с нею, она сидела, при-
жавшись щекой к моему лицу и обвив руками мою шею. Она монотонным голо-
сом рассказала мне о своей связи с Морисом Кобом: после нашей женитьбы
они время от времени встречались, она не могла порвать с ним. Она выст-
релила в него потому, что во время очередной их ссоры - он собрался
ехать в Вильнев-лезАвиньон, где его ждала другая женщина, - ружье оказа-
лось под рукой. Я слушал ее исповедь и думал, как избежать полиции, но
не находил выхода. Анита сказала мне, что при встречах с Кобом она, бо-
ясь меня, держалась очень осторожно. Она бывала у него, только когда
прислуга уходила - так было и в этот раз, - а если случалось, что ей не-
обходимо было назвать себя, она всегда называла чужую фамилию: вашу, Да-
ни. Вот так. Вы знаете, я и говорю, и двигаюсь медленно, но голова у ме-
ня работает быстро. Я взглянул на часы: было четверть пятого. Когда Ани-
та позвонила в агентство, со слезами умоляя меня приехать в квартал Мон-
моранси, было три часа. Значит, с момента смерти Коба прошел час с чет-
вертью. Еще несколько минут мне понадобилось на то, чтобы хотя бы в об-
щих чертах разработать план нашего спасения. Мне кажется, я достаточно
убедительно дал вам понять, что ваша судьба меня не волновала. Главное
для меня теперь было - время. В одной книге, в "Алисе в Стране Чудес",
говорится, что время - действующее лицо. И вот с этого момента я все
свои силы устремил на то, чтобы оно было за нас, против вас и против
всех, это была основная моя забота.
В первую очередь я решил отодвинуть час убийства Коба для тех, кто
будет вести следствие, и таким образом выиграть несколько часов, которые
окажутся в полном моем распоряжении, получить, так сказать, чистые стра-
ницы и вписать в них новую, свою версию убийства. Для этого прежде всего
требовалось, чтобы вскрытие было произведено только через несколько
дней. Значит, следовало спрятать труп Коба до тех пор, пока время его
смерти можно будет установить лишь приблизительно. Кроме того, по моим
планам, он должен был еще пожить, прежде чем умереть вторично. Вот поче-
му я перенес место убийства из Парижа в Вильнев. Коб собирался поехать
туда. Так пусть поедет. В его бумагах я обнаружил билет на самолет. Я
знал, что в Авиньоне он собирался забрать свой "тендерберд", который на-
ходился там в ремонте: утром в присутствии Аниты он звонил в гараж, что-
бы проверить, будет ли машина готова. Он заберет ее. Я просил Аниту опи-
сать мне дом в Вильневе. Анита бывала там раза два или три, ценой лжи, в
которой у меня уже не хватило духу упрекнуть ее. Она сказала, что дом
стоит довольно уединенно, но неподалеку находится еще несколько вилл.
Она была убеждена, что, если трижды выстрелить из ружья, и на сей раз не
в подвале с бетонными стенами, а в комнате с открытыми окнами, то соседи
услышат выстрелы и смогут затем дать показания. Этого мне было достаточ-
но.
Я принялся торопливо осматривать вещи в комнате, где мы находились,
потом в спальне Коба, которую Анита мне показала. Пока я занимался этим,
голова моя лихорадочно работала. Знакомясь с тем, что представлял из се-
бя этот человек, я в то же время во всех подробностях разрабатывал план
действий, как свалить убийство на вас и к тому же перенести его за тыся-
чу километров от Парижа. Я пока ничего не говорил Аните, так как приш-
лось бы потерять драгоценное время на то, чтобы добиться ее согласия. Я
раскрывал ей свой план постепенно, в течение всей ночи, по мере того как
мне нужна была ее помощь. Только в аэропорту, в самый последний момент,
я сказал ей, что вы должны будете умереть. Я внушил ей, что действую
уверенно и твердо, как всегда. Когда я уехал из дома в квартале Монмо-
ранси, у меня вызывали сомнения лишь некоторые детали. Самое сложное
заключалось в том, что, если не считать нескольких случаев, когда Анита
при довольно туманных обстоятельствах называлась вашим именем, с Морисом
Кобом вас связывала лишь одна нить. И я тогда еще не мог определить,
насколько она ценна для меня. Анита, рассказывая мне о своей измене,
упомянула о нескольких снимках, которые она по просьбе Коба сделала тай-
ком у вас дома крошечным, почти как зажигалка, аппаратом для любителей
миниатюрных безделушек. Она добавила, что он увлекался "подобными глу-
постями" и умел получать превосходные отпечатки с самых плохих негати-
вов. Но, насколько она помнила, все снимки, за исключением одного, сде-
ланного утром при ярком свете, когда вы были без очков и она могла
действовать более смело, оказались либо слишком темными, либо явно сви-
детельствовали о том, что снимали вас без вашего ведома, и поэтому были
не только непригодны, но даже опасны для задуманного мною плана. К тому
же Коб увез их в Вильнев, и Анита даже не была уверена, что он сохранил
их. Коб видел вас еще до нашей женитьбы, всего один раз, да и то мимо-
летно, в подъезде вашего дома, когда вы возвращались к себе, а Анита вы-
ходила с ним из вашей квартиры. Вы настолько привлекли его внимание, что
он убедил Аниту сфотографировать вас, когда она будет у вас ночевать, -
он это сделал главным образом из желания унизить ее. А вы, насколько она
помнит, едва обратили на него внимание.
Я оставил труп Коба в тире и запер дверь на ключ. В его спальне я
собрал всю одежду, которая была на нем в этот день. Взял его бумажник и
разные бумаги, среди которых оказался рецепт на дигиталис, адрес гаража
в Авиньоне и билет на самолет в МарсельМариньян. Переключил телефон до
конца праздников на Службу отсутствующих абонентов. Аните я дал ключи
Коба, чтобы она, когда будет уходить, все заперла. Я сказал ей, что при-
везу вас сюда и таким образом изолирую на одну ночь, и объяснил, под ка-
ким предлогом сделаю это. Я поручил Аните распихать по ящикам те вещи,
которые могли бы навести вас на мысль, что вы не в нашей квартире. Анита
была уверена, что вы знаете, где мы живем. Но, в общем, то, что вы могли
подумать, уже не играло для меня никакой роли, так как назавтра вы долж-
ны были умереть.
Я предупредил Аниту, что через полчаса позвоню ей на авеню Моцарта.
Она должна переодеться для фестиваля рекламных фильмов, куда мы намере-
вались пойти. Я по телефону опишу ей, что вы наденете в этот вечер, что-
бы она приготовила что-нибудь похожее для себя. Она никак не могла по-
нять, зачем это. На ее бледном лице слезы оставили черные полоски расп-
лывшейся туши для ресниц. Она была как потерянная. Я сказал, что ей не-
обходимо сейчас выглядеть красивой, естественно держаться, взять себя в
руки.
Я сел в свою машину, которая стояла на улице метрах в пятидесяти от
ворот Коб... Я поехал прямо в агентство. По дороге я закурил сигарету,
первую сигарету с тех пор, как уехал с работы. Было уже около пяти ча-
сов. В моем кабинете сидел Мюше, он хотел показать мне несколько объяв-
лений. Я быстро утвердил их и отослал его. Наверное, этому бездарному
недотепе впервые в жизни привалило такое счастье. Я буквально вытолкал
его за дверь, достал из ящика стола справочник воздушных сообщений и от-
метил часы вылета и прибытия тех самолетов, которые могли мне понадо-
биться в течение ночи. Потом вызвал по телефону свою секретаршу и попро-
сил ее заказать два билета на швейцарский самолет, улетавший в Женеву
завтра, в четырнадцать часов. Пусть их доставят вечером мне домой. Я
также дал ей указание подобрать для меня дело Милкаби. После этого я вы-
пил рюмку водки, да, кажется, водки, и поднялся этажом выше, в ваш каби-
нет.
С тех пор как эта комната стала вашим рабочим кабинетом, я впервые
вошел туда. Вас не было, и я хотел было попросить, чтобы вас разыскали,
но потом решил, что не стоит зря привлекать внимание. Воспользовавшись
вашим отсутствием, я осмотрел комнату, заглянул в ящики стола, в вашу
сумочку, которая лежала на нем. Меня, конечно, не оставляла мысль найти
какие-нибудь дополнительные детали для осуществления моего плана, но
главное - я старался при помощи вещей, которые вас окружали, которыми вы
пользовались в повседневной жизни, ближе узнать вас. Чем дольше вы не
приходили, тем больше страшился я той минуты, когда вы появитесь. Я уже
не понимал, с кем мне придется иметь дело. Я посмотрел на ваше белое
пальто, висевшее на плечиках на стене. Потрогал его. От него пахло теми
же духами, какими пользовалась Анита, и это сначала неприятно удивило
меня, а потом обрадовало. Если, паче чаяния, обратят внимание но то, что
в доме в квартале Монморанси или в Вильневе чувствуется запах одних и
тех же духов - а Анита на днях ездила с Кобом в Вильнев, - то это тоже
могут приписать вам, а не ей. Но ваша комната, ваше пальто вызывали во
мне еще какое-то чувство, неопределимое и в то же время очень явствен-
ное, и оно занимало меня больше всего остального и даже страшило. Знае-
те, Дани, сейчас мне кажется, что это было предчувствие того, что случи-
лось со мной потом вопреки всем моим расчетам-бесконечная гонка без сна
и отдыха, днем и ночью, до самого конца, бесконечная гонка, в которой я
был как одержимый. Впрочем, я всегда был одержимым.
Белокурое существо, которое внезапно появилось на пороге, было мне
совершенно незнакомо, я никогда его раньше не видел. В этом залитом
солнцем кабинете, который, как мне казалось, я целиком заполнял своей
тушей, ни одна ваша черта, ни одно ваше движение. Дани, ни одна интона-
ция вашего голоса не совпадали с моим представлением о вас. Вы были
слишком близко, слишком осязаемы - не знаю, как это объяснить. Вы держа-
лись так спокойно и уверенно, что я даже усомнился в реальности того,
что со мной произошло. Я вертел в руках маленького слоника на шарнирах.
Я чувствовал, что моя растерянность не ускользнет от вас, что вы тоже
делаете какие-то умозаключения, одним словом, что вы живая. Вести игру с
Морисом Кобом, следуя моему плану, было просто. Я мог, как вещь, по сво-
ему усмотрению перебрасывать его куда угодно и даже заставить его совер-
шать какие угодно поступки, так как он был мертв. Вы же, как это ни па-
радоксально, были полной абстракцией, в вас были заложены миллионы неп-
редвиденных поступков, и любой из них мог меня погубить.
Я ушел. Но тут же вернулся, так как забыл одну важную деталь. Вы не
должны были говорить своим сослуживцам о том, что вечером будете рабо-
тать у меня Потом я зашел в бухгалтерию и взял толстую пачку купюр из
своего личного сейфа. Я сунул деньги прямо в карман пиджака, как делал
это когда-то двадцатилетним юношей, во время войны. Между прочим, именно
война помогла мне обнаружить единственный мой талант-умение продавать
кому угодно все что угодно, включая и то, что покупается легче и дороже
всего, а именно воздух. Новенькая машинистка - не знаю ее имени-с глупым
видом наблюдала за мной. Я попросил ее заниматься своим делом. Позвонив
секретарше, я сказал, чтобы она отнесла ко мне в машину досье Милкаби,
пачку бумаги для пишущей машинки и копирку. Я видел, как вы проходили по
коридору в своем белом пальто. Я зашел в комнату редакторов, откуда до-
носился такой знакомый мне гвалт. Это Гошеран раздавал конверты с преми-
альными. Я попросил его дать мне ваш конверт. Затем вернулся к вам в ка-
бинет. Я был уверен, что вы оставили записку, в которой объясняете свой
неожиданный уход.
Когда я увидел листок, прикрепленный к настольной лампе, я не поверил
своим глазам. Вы написали, что вечером улетаете на самолете, а ведь я
именно об этом и мечтал - чтобы все думали, что вы куда-то уехали. Но,
как я вам уже сказал, Дани, голова у меня работает быстро, и моя радость
была недолгой. Вы уже сделали один шаг, который сверх всякого ожидания
совпадал с моим планом, и уже один этот шаг мог все разрушить. Я задумал
послать в Орли ту пресловутую телефонограмму от вашего имени, в которой
бы говорилось, что, если Коб улетит в Вильнев, вы последуете за ним. Но
ведь вы не могли решить, что едете, за три часа до того, как узнали, что
он наплюет на ваши угрозы и все равно улетит. Конечно, пока что я еще
имел возможность выбрать, чем мне воспользоваться - вашей запиской, ко-
торую мог увидеть любой служащий в агентстве, или все-таки телефонограм-
мой, которую я задумал отправить. Ведь одно исключало другое. Если бы я
об этом не подумал, если бы я вовремя не сообразил, что получается неле-
пица, которую заметил бы даже самый тупой полицейский, вы бы, Дани, сра-
зу победили, даже если бы я убил вас. Я выбрал телефонограмму. Я сложил
вашу записку вчетверо и сунул к себе в карман. Она никому не была адре-
сована, и после отправления самолета, на котором должен был лететь Коб,
могла мне пригодиться. Да, времяэто действующее лицо, Дани, и наша с ва-
ми жизнь в течение последних дней была дуэлью, в которой мы пытались за-
воевать его благосклонность.
Я нашел вас внизу, под аркой. Вы стояли спиной к свету, и ваша высо-
кая неподвижная фигура была резко очерчена. Под предлогом, что я хочу
дать вам возможность захватить необходимые вещи, а на самом деле для то-
го, чтобы побывать в вашей квартире и суметь потом проникнуть туда, я
повез вас на улицу Гренель. Помню, как мы ехали, ваш спокойный голос,
ваш профиль с коротким носиком, луч солнца, неожиданно осветивший ваши
волосы. Я боялся самого себя. Ведь чем меньше я буду с вами разговари-
вать и смотреть на вас, тем меньше меня будет преследовать мысль, что за
этими темными очками, за этим гладким лбом ритмично бьется чужая жизнь.
К вам домой мы приехали позже, чем я рассчитывал. Едва я переступил
порог вашей квартиры, как в моей памяти всплыли все подробности призна-
ний Аниты, все те кошмарные сны, которые мучили меня по ночам. Вы закры-
лись в ванной комнате. Я позвонил на авеню Моцарта и тихо сказал Аните,
чтобы она с Мишель ждала нас в квартале Монморанси. Она с беспокойством
спросила: "С Мишель? Почему с Мишель?" Я ответил, что так будет лучше.
Больше я ничего не мог сказать, потому что сам я прекрасно слышал каждое
ваше движение за стенкой. Мне подумалось, что вы отнесетесь ко всему с
большим доверием, если, войдя в "наш дом", увидите нашу дочь. Но не
только это соображение руководило мною. Я хотел, чтобы Мишель была рядом
со мной. Я, по-видимому, боялся, что, если дело примет дурной оборот, то
в ту минуту, когда у нас еще останется возможность удрать за границу, ее
не окажется с нами. И это была правильная мысль. Ведь сейчас и Анита, и
Мишель в безопасности.
Самой ужасной была минута, когда вы вернулись в комнату. Анита требо-
вала объяснений, а я ничего не мог ответить. Мне надо было в вашем при-
сутствии описать ей, как вы сейчас выглядите, и в то же время не вызвать
у вас подозрений. И я стал говорить так, будто она спросила меня что-ни-
будь вроде того: "Я уже шесть месяцев не видела Дани, она изменилась?"
Вы присели на ручку кресла и надевали белые лодочки - одну, потом дру-
гую. Узкая костюмная юбка, короткая, как и полагается по нынешней моде,
весьма откровенно демонстрировала ваши длинные ноги, и я обратил на них
внимание, хотя сам удивился, что в такую минуту способен на это. Я про-
должал говорить. Мне кажется, говорил я своим обычным голосом. Но мысли
мои расплылись, так же как недавно тушь для ресниц на лице Аниты. Впер-
вые я физически ощутил, что мне предстоит вас убить, лишить жизни живое
существо, сидящее сейчас рядом со мной, и сделать это не путем каких-то
расчетов и умозаключений, но просто-напросто собственными руками, как
убивает свою жертву мясник. Я пережил паршивую минуту, Дани. Потом все
проходит. И что бы мне ни говорили по этому поводу, как бы ни пытались
меня убедить в обратном, теперь я знаю: проходит. Все проходит, да. На
какой-то миг, всего на один миг вы испытываете тошнотворное нежелание -
наивысшей точки оно достигает, когда кажется, что лучше умереть самому,
- но потом оно проходит навсегда, а к тому осадку, что остается от него,
вы постепенно привыкаете. Убивать легко и умирать легко. Все легко.
Трудно только одно: хоть на минутку утешить того, кто замурован в нас,
кто не вырос и никогда не вырастет, кто беспрестанно взывает о помощи.
По пути в Отей я послал вас купить пузырек дигиталиса по рецепту Ко-
ба, который захватил с собой. Сначала я думал использовать его как еще
одно доказательство вашей связи с Кобом, но, пока вы ходили, я поразмыс-
лил, и мне пришло голову, что в нужный момент, завтра утром, это ле-
карство может стать тем самым оружием, которое я искал, чтобы вас убить.
Я решил создать такую версию: привезя труп своего любовника в багажнике
его "тендерберда" из Вильнева в Париж, вы, потеряв всякую надежду скрыть
свое преступление, покончили с собой. Выпить пузырек дигиталиса - мне
показалось, что это вполне правдоподобный способ самоубийства для женщи-
ны. А добиться, чтобы вы это сделали, я сумел бы без особого труда. Я
силой заставил бы вас, вы слишком слабы, чтобы оказать мне сопротивле-
ние.
Дом Коба в квартале Монморанси не вызвал у вас ни малейшего удивления
- вы явно были убеждены, что находитесь у нас. Когда я, поднявшись на
второй этаж к Аните, рассказал ей об этом, она не поверила. А вы уже се-
ли за старенький "ремингтон" покойного хозяина и принялись печатать. Ми-
шель была с нами, она сидела тут же на площадке лестницы в кресле с вы-
сокой спинкой и держала на коленях куклу. Теперь, когда она была рядом,
я чувствовал себя хорошо. Анита сказала мне: "Я знаю Дани лучше тебя.
Уверена, что она не поддалась на обман. Просто никогда нельзя понять,
что скрывается там, за ее темными очками". Я пожал плечами. Лично мне в
эту минуту не давал покоя ваш белый костюм. Раз он был сшит в ателье, с
которым связано мое агентство, я не мог позвонить туда, чтобы мне немед-
ленно доставили такой же. Правда, у Аниты был белый костюм, но он ни ка-
пельки не походил на ваш. Она мне сказала, что посмотрит ваш и тогда
что-нибудь придумает. Белые лодочки у нее есть, а уж причесаться, как
вы, она сумеет. Я объяснил ей, что она должна сделать: отвезти девочку к
своей матери, купить на аэровокзале Энвалид билеты на самолет до Марсе-
ляМариньяна, затем поехать на фестиваль рекламных фильмов, где мы должны
были быть вдвоем, и дать понять окружающим, что я тоже там, потом отпра-
виться на авеню Моцарта, переодеться, взять такси до Орли, сесть в само-
лет "Эр-Франс", который улетает около одиннадцати часов и делает посадку
в Лионе. В Лионе мы встретимся. Мы уточнили все детали этой встречи, а
также вашего пребывания вечером в доме Коба.
Снизу до нас доносился стук машинки. Анита сказала, что, зная вас,
она убеждена, что вы не остановитесь, пока у вас не заболят глаза, и вы
не из тех, кто станет рыскать по чужой квартире. Но я все же предпочел
принять меры предосторожности. Мы нашли у Коба несколько таблеток снот-
ворного и растворили их в вине, которое Анита поставила потом для вас на
столик вместе с холодным ужином. Чтобы снотворное оказало свое действие,
его надо было положить щедро, так как Анита сказала, что больше одного
бокала вина вы никогда не пьете. Я кинул таблетки в вино на глазок. Все
это мы проделали на кухне, в то время как вы считали, что я уже уехал.
На самом же деле, когда Анита показывала вам вашу спальню, я прошел в
комнату, где вы печатали, вынул из вашей сумочки ключи от квартиры на
улице Гренель, водительские права и - эта идея мне пришла в голову вне-
запно - вашу бирюзовую шелковую косынку. Нежно поцеловав уснувшую в кух-
не Мишель, я взял один из чемоданов Коба, в который уложил наверху его
одежду-ту, что он носил в свой последний день, - и спустился в подвал.
Он лежал в нелепой позе, как поверженная статуя, освещенный резким
светом лампочки. Я сказал ему мысленно, что наконец мы поменялись места-
ми - теперь он в более дурацком положении. Сейчас мы вместе с Анитой за-
щищаем свою единую жизнь - нашу и Мишель, - и Анита больше, чем ког-
да-либо прежде, стала мне женой. Что он мог ответить на это? Жалкий бол-
ван, да, жалкий подонок. Я поднял винчестер и положил его наискосок на
чемодан. На столике я обнаружил коробку патронов (30х30) и тоже взял с
собой. Убедившись, что одна гильза осталась в магазине ружья, я разыскал
на полу две остальные. Затем запер дверь на ключ и вышел через черный
ход в сад. Анита ждала меня там, прислонясь к стене. Я дал ей денег. Все
ключи Коба я оставил у себя, мне некогда было разыскивать в связке, ко-
торый из них от дома в Вильневе. Анита меня поцеловала, у нее были горя-
чие губы. Она сказала мне, что будет такой, какой я хотел бы ее видеть,
и еще сказала, что я верный человек и она меня любит.
Когда я сел в свою машину, было уже больше половины седьмого. Послед-
нее мое воспоминание о доме Коба в тот вечерэто освещенное окно на пер-
вом этаже, за которым смутно виднелось ваше лицо и светлые волосы. Я по-
ехал на улицу Гренель. На лестнице мне никто не повстречался. Я открыл
дверь, вошел и запер ее за собой. Первым делом я передал телефонограмму
в Орли. Потом засунул в чемодан Коба два ваших платья, черные брюки, ва-
ше белье и еще кое-какие вещи из ящиков шкафа. Я взял также белое пальто
и одну серьгу - вторая закатилась куда-то под тахту. Было уже десять ми-
нут восьмого. Самолет Коба вылетал в семь сорок пять, но я все-таки заг-
лянул в ванную комнату - там еще валялось платье, в котором вы были в
агентстве. Я взял и флакон ваших духов.
И вот началась гонка по южной автостраде: одна стрелка приближалась к
