Детектив

ла Рекламной Улыбки, я крепко сомкнула веки. И все-таки слезы  полились.
Перегнувшись через стол. Рекламная Улыбка склонился ко мне и встревожено
сказал:
   - Ну, вот видите, вы дошли до точки. Что случилось? Поверьте,  я  вас
спрашиваю не для того, чтобы отделаться от вас. Я хочу помочь вам.  Ска-
жите, что случилось?
   - Это какая-то другая женщина. Я была в Париже. Это была не я.
   Я открыла глаза. Сквозь слезы я увидела, что он  внимательно  смотрит
на меня и во взгляде его сквозит досада. А потом  он,  как  и  следовало
ожидать, сказал, предупредив меня, что я могу как угодно отнестись к его
словам:
   - Вы очень милая, очень красивая, вы мне  нравитесь,  но  ведь  может
быть только одно из двух: или это был кто-то другой,  или  -  вы.  Я  не
представляю, как это возможно, но если вы так упорно стараетесь  убедить
себя, что в машине был кто-то другой, значит, в душе вы все-таки  сомне-
ваетесь в этом.
   Не успев даже подумать, я замахнулась левой рукой, чтобы ударить  его
по лицу. К счастью, он успел отстраниться, и я  промахнулась.  И  тут  я
разрыдалась, опустив голову на руки. Я психопатка, буйная психопатка.
   В Жуаньи к телефону подошел хозяин бистро. Жан назвал себя и спросил,
не уехал ли Сардина. Да, уехал. Он спросил, не едет ли кто-нибудь из шо-
феров в Марсель. Нет, никто не едет.
   Тогда он сказал:
   - Слушай, Тео, посмотри у себя в справочнике номер  телефона  кафе  в
Аваллоне-Два-заката и дай его мне. - И спросил у меня (я  стояла  рядом,
приложив ухо к трубке с другой стороны): - Кто хозяин этого кафе?
   - Я слышала на станции техобслуживания, будто их  фамилия  Пако.  Да,
да, Пако.
   Хозяин бистро в Жуаньи нашел нужный телефон. Рекламная Улыбка сказал:
"Молодец, привет", - и сразу же заказал АваллонДва-заката. Нам  пришлось
ждать минут двадцать. Мы пили кофеуже по второй чашке - и молчали.
   К телефону, судя по голосу, подошла молодая женщина. Рекламная Улыбка
спросил, у нее ли пальто, которое забыли в кафе.
   - Пальто блондинки с перевязанной рукой? Конечно, у меня. Вы кто?
   - Друг этой дамы. Она рядом со мной.
   - Но в субботу вечером она снова проезжала здесь и сказала моей свек-
рови, что это не ее пальто. Как-то странно все это.
   - Не кипятитесь. Лучше скажите, какое оно из себя.
   - Белое. Шелковое. Летнее пальто. Подождите минуточку.
   Она, видимо, пошла за пальто. Рекламная Улыбка снова обнял г меня  за
плечи. За его спиной, через окно, я видела "тендерберд", он стоял на са-
мом солнцепеке. Как раз перед телефонным разговором я забежала в туалет,
ополоснула лицо, причесалась, немного подмазалась. Я  вернула  Рекламной
Улыбке его кепку, и сейчас она лежала перед нами на стойке. Толстая жен-
щина в черном пальто сновала взад и вперед по пустому залу, вытирая сто-
лы, и, делая вид, что поглощена своей работой, слушала, о чем  мы  гово-
рим.
   - Алло? Оно белое, подкладка в крупных цветах, - сказала  женщина  на
другом конце провода. - С небольшим стоячим воротничком. Есть марка  ма-
газина: "Франк-сын. Улица Пасси".
   Я устало кивнула головой, давая понять Рекламной Улыбке, что, возмож-
но, это мое пальто. Как бы придавая мне мужества, он сжал  мне  плечо  и
спросил в трубку:
   - А в карманах ничего нет?
   - Что вы, я не осмелилась рыться в карманах.
   - Ладно, а теперь все-таки поройтесь.
   Наступило молчание. Казалось, что эта женщина стоит рядом, так ясно я
слышала ее дыхание, шелест бумаги.
   - Есть билет на самолет "Эр-Франс", вернее, то, что осталось от него.
Вроде обложки от книжечки, представляете? А внутри  листки  вырваны.  На
обложке стоит фамилия: Лонго, мадемуазель Лонго.
   - Билет из Парижа?
   - Из Парижа-Орли в Марсель-Мариньян.
   - А число стоит?
   - Десятое июля, 20 часов 30 минут.
   - Вы уверены?
   - Я умею читать.
   - И все?
   - Нет, есть еще какие-то бумаги, деньги и детская игрушка.  Маленький
розовый слоник на шарнирах. Если надавить снизу, он вроде шевелится. Да,
маленький слоник.
   Я всем телом навалилась на стойку. Рекламная Улыбка, как мог, поддер-
живал меня. Забинтованной рукой я делала ему знаки, чтобы он  продолжал,
что нужно продолжать, что я чувствую себя хорошо. Он спросил:
   - А что из себя представляют остальные бумаги?
   - Да неужели этого недостаточно, чтобы она узнала свое пальто? Что вы
хотите там найти, наконец?
   - Вы ответите мне или нет?
   - Да здесь много всего, даже не знаю... Есть квитанция гаража.
   - Какого?
   - Венсана Коти в Авиньоне, бульвар Распай, счет на 723 франка.
   Число то же самое-10-е июля. Чинили американскую машину - я  не  могу
разобрать марку-под номером 3210-РХ-75.
   Рекламная Улыбка сперва повернул голову к окну, чтобы посмотреть  но-
мер "тендерберда", но с того места, где мы стояли, его не было видно,  и
он вопросительно взглянул на меня. Я кивнула в знак того, что номер  тот
самый, и оторвала ухо от трубки. Я не хотела больше слушать. Мне удалось
добраться до стула, и  я  села.  Дальнейшее  я  помню  очень  смутно.  Я
чувствовала себя опустошенной. Рекламная Улыбка продолжал еще  несколько
минут разговаривать по телефону, но уже не с женщиной, а с каким-то  ав-
томобилистом, кажется, немцем, который остановился здесь, чтобы выпить с
семьей по рюмке вина. Рекламная Улыбка с трудом объяснялся с ним.
   Потом он вдруг оказался рядом со мной и сжимал ладонями мое  лицо.  Я
не помню, как он подошел, у меня в  сознании  вдруг  что-то  оборвалось.
Всего лишь на одно мгновение. Я попыталась улыбнуться Рекламной  Улыбке.
Я видела, что это его немного успокоило. Мне казалось, что  я  знаю  его
давным-давно. И женщину в черном, которая молча стояла за его спиной,  -
тоже. Он сказал мне:
   - Я вот что думаю. Кто-нибудь мог проникнуть к вам, когда вас не было
дома, и украсть пальто. Оно было там?
   Я помотала головой. Я уже ничего не знала. Пусть Рекламная  Улыбка  и
правда туго соображает, но мне-то уж пора перестать обманывать  себя.  В
моей квартире на улице Гренель два замка и  дверь  очень  крепкая.  Туда
нельзя проникнуть, не взломав дверь топором, не переполошив  всех  сосе-
дей. Нужно разгадать, как похитили мое пальто, как отправили  телефоног-
рамму Морису Кобу... Хватит обманывать самое себя.
   Который может быть час? Который теперь час? Я брожу из комнаты в ком-
нату по этому дому, где все в действительности началось,  брожу  взад  и
вперед. Порой я откидываю штору на одном из окон и смотрю на звезды, ко-
торые сверкают в темноте. Я даже пыталась было их сосчитать. Порой я ло-
жусь на кожаный диван и лежу там, долго лежу в полумраке - свет в комна-
ту пробивается из прихожей, - крепко прижав руками к груди ружье.
   Матушка перестала со мной разговаривать. И сама с собой я тоже больше
не разговариваю. Только повторяю про себя песенку моего детства: "Светлы
мои волосы, темны мои глаза, черна моя душа, холоден ствол моего ружья".
Я повторяю ее снова и снова.
   Если кто-нибудь придет за мной, я не спеша прицелюсь в  полумраке,  я
буду метить прямо в голову, кто бы это ни был. Короткая вспышка - и все.
   Я постараюсь убить его с первого выстрела, чтобы не тратить зря  пат-
роны. Последний оставлю для себя. И меня  найдут  тут,  избавившуюся  от
всего, я буду лежать с открытыми глазами, словно глядя в лицо своей под-
линной жизни, лежать в белом костюме, запятнанном кровью, тихая,  чистая
и красивая - одним словом, такая, какой я всегда  мечтала  быть.  Только
раз я захотела на праздники пожить иной жизнью, и вот - все, мне не уда-
лось, потому что мне никогда ничего не удается. Никогда ничего не удает-
ся. Мы ехали очень быстро, дорогу он знал как свои пять пальцев. Он явно
был встревожен и обескуражен этим разговором с АваллономДва-заката, но в
то же время я чувствовала, что он наслаждается тем, что сидит  за  рулем
новой для него машины, и его простодушная детская радость раздражала ме-
ня. Он снова надел свою красную клетчатую кепку. Он почти все время  вел
машину на предельной скорости с легкостью и уверенностью профессионала.
   Когда мы проезжали через какой-то городок, кажется, через Салон,  ему
пришлось сбавить скорость, и он, воспользовавшись этим, достал из карма-
на рубашки сигарету. Он немного разговаривал со мной. Что-то рассказал о
своем детстве, о работе, и ни слова - о пальто и всей моей истории.  На-
верное, хотел, чтобы я хоть ненадолго забыла о том, что со  мной  случи-
лось. Оказывается, он не знает, кто его родители, рос в приюте, а  когда
ему было лет десять, его взяла оттуда крестьянка из деревни в окрестнос-
тях Ниццы, и, говоря о ней, он называл ее "моя  настоящая  мама".  Видно
было, что он ее боготворит.
   - У нее была ферма неподалеку от Пюже-Тенье. Вы бывали в этих местах?
Ох, и здорово мне там жилось! Здорово, черт побери! Когда мне  было  во-
семнадцать лет, умер муж моей мамы, но она все продала, чтобы  поставить
меня на ноги. Купила мне старенький "рено", и я возил минеральную воду в
Валь. Ну, в нашем деле, чтобы хорошо  зарабатывать,  приходится  крутить
баранку днем и ночью, а я хоть с виду и балагур, но когда нужно серьезно
поработать, то обращаются ко мне. Теперь у меня две  машины:  "сомюа"  и
"берлие". На "берлие" возит товар в Германию один мой товарищ по приюту.
Он мне как брат, он за меня даст отрубить себе обе руки, и  из  него  не
выжмут ни одного слова, которое могло бы повредить мне. Его зовут Батис-
тен Лавантюр. Ох и парень! Я вам не рассказывал? Мы с ним  решили  стать
миллиардерами. Он считает, так будет легче жить.
   И снова стрелка спидометра показывала сто шестьдесят. Ле Гевен замол-
чал. Немного погодя я спросила его:
   - Ле Гевен - бретонская фамилия?
   - Что вы! Я родился в департаменте Авейрон.  Меня  подобрали,  как  в
"Двух сиротках", на церковной паперти. Ну, надо же  было  дать  мне  ка-
кое-то имя. Может, из газеты взяли или еще откуда...
   - И вы так и не нашли свою родную мать?
   - Нет. Я не искал ее. Да и какое это имеет значение - кто вас  родил,
кто вас бросил. Все это чепуха.
   - А сейчас вы простили ее?
   - Ее? Знаете, я думаю, что у нее тоже не все ладилось, раз она броси-
ла своего ребенка. Да и потом - я живу, правда ведь?  Она  всетаки  дала
мне главное-жизнь. И я доволен, что появился на свет.
   Больше мы не разговаривали до самого моста через Дюранс, по  которому
я вчера ехала с Филиппом. Машины здесь шли в  несколько  рядов.  "Сомюа"
ждал нас на обочине, под палящим солнцем. Маленький Поль дремал  на  си-
денье в кабине. Он проснулся от шума открываемой дверцы и тут  же  выпа-
лил, что Рекламная Улыбка идиот, что им теперь ни в жизнь не успеть  се-
годня взять груз в Пон-Сент-Эспри, а завтра все будет закрыто.
   - Ничего, успеем, - возразил Жан. - Сорок столбиков до шести вечера я
отмахаю, это при желании можно, а там суну им в лапу, чтобы они  немного
задержались. Так что не волнуйся, спи себе на здоровье.
   Прощаясь со мной на обочине около "тендерберда", он сказал:
   - Я договорился по телефону с одним туристом, который сидел в том ка-
фе в Аваллоне-Два-заката. Он захватит ваше пальто. Он рассчитывает  быть
в Пон-Сент-Эспри часов в девять или половине  десятого,  и  я  условился
встретиться с ним около грузовой автостанции. Если хотите, я, когда пог-
ружусь, приеду к вам. Ну, хотя бы в Авиньон, это рядом. Идет?
   - А в Париж вы разве не поедете?
   - Почему не поеду? Поеду. С Маленьким Полем я договорюсь,  он  отпра-
вится вперед. А сам потом найду какого-нибудь дружка, и мы с ним нагоним
Поля. Но, может быть, вам тоскливо будет болтаться здесь до вечера?
   Я покачала головой и сказала, что нет.  Он  назначил  мне  встречу  в
Авиньоне, в пивном баре напротив вокзала, в половине одиннадцатого. Ухо-
дя, он сунул мне в руку свою красную клетчатую кепку. "В залог, чтобы вы
не забыли. Вот увидите, все уладится".
   Я смотрела, как он шел к своему грузовику. На  спине  у  него  синело
большое пятно от пота, оно резко выделялось на светлом фоне  рубашки.  Я
нагнала его и схватила за руку. Я и сама не знала, что  еще  хотела  ему
сказать. Как дура стояла перед ним и молчала. Он покачал головой и,  как
тогда, на грузовой автостанции в Марселе, погладил ладонью мою щеку.  На
ярком солнце он казался совсем смуглым.
   - В половине одиннадцатого, идет? Знаете, что вам надо бы сделать  до
этого? Во-первых, пойти в Авиньоне к врачу, чтобы  вам  сменили  грязный
бинт. А потом сходите в кино, все равно на что, а если останется время -
еще в одно. И постарайтесь до моего возвращения ни о чем не думать.
   - Почему вы такой? Я хочу сказать, что ведь вы меня не знаете, я  от-
рываю вас от работы, а вы со мной такой милый, вы мне... Почему?
   - Вы тоже очень милая, только вы этого не понимаете. И, кроме того, у
вас потрясающая кепка.
   Я нахлобучила ее на голову.
   Когда грузовик исчез из моих глаз где-то вдали,  я  приподняла  своей
забинтованной рукой козырек кепки и поклялась себе так или иначе  покон-
чить с этой историей прежде, чем встречусь с Жаном, а потом - пусть  Бог
будет мне свидетелем - я помогу Жану стать миллиардером, ему и его другу
Батистену Лавантюру, даже если для этого мне придется всю свою жизнь ра-
ботать сверхурочно. Авиньон.
   Солнце все еще светило прямо мне в глаза. Я увидела зубчатые крепост-
ные стены, начало длинной улицы, вдоль которой тянулись террасы кафе,  а
флаги, вывешенные по случаю 14-го июля, образовали  бесконечный  пестрый
туннель. Я тащилась за машинами, которые ехали в два ряда, то и дело ос-
танавливаясь. Разглядывала разноязыкую толпу на тротуарах - немцы,  анг-
личане, американцы - всех можно было отличить по виду, загорелые руки  и
ноги, нейлоновые платья, такие прозрачные, что женщины казались  голыми.
Приятная тень, когда я проезжала мимо домов, чередовалась с  беспощадным
солнцем... Где я. Матушка, куда я попала?
   Бульвар Распай выходил на эту же улицу, слева. Пока  я  поворачивала,
машины за мной устроили настоящий концерт. Я забыла имя хозяина  гаража,
что назвала по телефону молодая женщина из Аваллона-Два-заката, и запом-
нила только, что он находится на этом бульваре. Я проехала метров  трис-
та, попеременно вглядываясь в обе стороны бульвара. Наконец над  ворота-
ми, выкрашенными в канареечный цвет, я увидела  вывеску:  "Венсан  Коты,
концессионер "Форда", машины любых иностранных марок". Рядом  находилась
гостиница "Англетер", у подъезда которой какая-то парочка с таким трудом
извлекала из своей спортивной машины чемоданы, что  собака  с  обвислыми
ушами прервала свою прогулку, чтобы полюбоваться этим зрелищем.
   Я остановилась у гаража. У ворот какой-то мужчина вынимал  камеру  из
покрышки. Он взглянув в мою сторону, увидел "тендерберд" и, когда я выш-
ла из машины, встал, разогнул спину и сказал  с  сильным  провансальским
акцентом:
   - Неужели опять поломка? Не может быть! Я подошла к нему, держа сумку
в правой руке, с кепкой на голове, в мятом костюме, который прилип к мо-
ему вспотевшему телу, подошла, стараясь не думать о том,  какой  у  меня
жалкий, растерянный вид. Это был человек небольшого роста, в спецовке на
застегнутой до самого верха молнии, с выцветшими, почти желтыми  глазами
и густыми светлыми взлохмаченными бровями. Я спросила:
   - Вам знакома эта машина?
   - Знакома ли она мне? Да она находилась у нас две недели, мы перебра-
ли весь мотор. Мало машин мне знакомы так же хорошо,  как  эта,  уж  по-
верьте мне. Что же теперь не ладится?
   - Ничего, все в порядке.
   - Может, не тянет?
   - Да нет. Я хотела спросить... Вы знаете хозяина этой машины?
   - Того мсье из Вильнева? Не очень. А что?
   - Ему нужна копия счета, который вы ему дали. Можно ее получить?
   - Ах, вот как! Ему нужна копия. А зачем? Он что,  потерял  счет?  Вот
видите, на что приходится тратить время, вместо того чтобы работать. Пи-
ши и пиши без конца.
   Он провел меня через гараж, где трудились несколько механиков, в  ка-
кую-то застекленную клетку. Там сидели две женщины в желтых халатах.  Мы
все вчетвером принялись просматривать конторскую книгу. Со мной они были
очень любезны и не выразили мне никакого недоверия. Одна из женщин, брю-
нетка лет тридцати с высокой белоснежной грудью, видневшейся в  глубоком
вырезе ее халата, поняв по моему произношению, что я парижанка,  расска-
зала, что она пять лет жила в Париже, неподалеку от площади Нации, но ей
там "не понравилось", так как парижане какие-то дикари, каждый  живет  в
своей скорлупе. Наконец я собственными глазами  прочитала  в  конторской
книге, что некий Морис Коб оставил "тендерберд" в этом  гараже  в  конце
июня, чтобы отремонтировать. Бог его знает, какой-то там  опрокидыватель
и коробку передач. Забрал он машину 10 июля вечером, заплатив  наличными
723 франка.
   Первой заподозрила неладное та женщина, которая болтала со мной, ког-
да я сказала, что хочу видеть того, кто имел дело с хозяином машины. Она
сразу нахмурилась и, поджав губы, спросила меня:
   - А, собственно говоря, чего вы хотите от Роже? Вы просили счет,  да?
Вы его получили? Что же еще? И вообще, кто вы такая?
   Но тем не менее они послали за ним. Это был довольно высокий и пухлый
молодой человек с лицом, перемазанным маслом. Он  обтирал  его  на  ходу
грязной тряпкой. Да, он хорошо помнит мсье Коба,  тот  пришел  за  своим
"тендербердом" в пятницу вечером. Часов в десять, а  может,  в  половине
десятого. Он утром звонил из Парижа, чтобы справиться, готова ли  машина
и застанет ли он кого-нибудь в гараже вечером.
   - Если я правильно понял, он приехал сюда на праздники. Он  мне  ска-
зал, что у него в Вильневе вилла. А что именно вы хотите узнать?
   Я не нашлась, что ответить. Они вчетвером окружили меня, и внезапно я
почувствовала, что мне не хватает воздуха в этой конуре. Брюнетка  прис-
тально разглядывала меня с ног до головы. Я сказала:  "Ничего,  спасибо,
благодарю вас", - и поспешно вышла.
   Пока я проходила через гараж, они смотрели мне вслед, я ощущала  это,
и мне было так неуютно под их взглядами, так хотелось  побежать,  что  у
ворот я споткнулась о валявшуюся покрышку и выполнила фигуру высшего пи-
лотажа - коронный номер Дани Лонго", - двойную петлю с  приземлением  на
все четыре конечности. Вислоухая собака у гостиницы  "Англетер"  облаяла
меня как сумасшедшая, призывая всех на помощь.
   Серые аркады, узкие улочки, вымощенные крупным булыжником,  дворы,  в
которых сушится белье, а потом на большой площади, украшенной для вечер-
него гулянья гирляндами разноцветных лампочек, свадьба - вот чем  встре-
тил меня Вильнев. Я остановила машину, чтобы пропустить  свадебный  кор-
теж. Невеста, высокая брюнетка с непокрытой головой,  держала  6  правой
руке красную розу. Подол ее белого платья был в пыли. Все выглядели  из-
рядно выпившими. Когда я пробивалась через эту толпу к  бистро,  которое
находилось на другой стороне улицы, двое мужчин схватили меня за руки  и
стали уговаривать потанцевать на свадьбе. Я сказала: нет, нет, спасибо -
и с трудом вырвалась от них. Посетители бистро высыпали на улицу и  под-
бадривали жениха, в зале не осталось никого,  кроме  белокурой  женщины,
которая сидела за кассой, умиленная собственными воспоминаниями.  Она  и
рассказала мне, как проехать на виллу Сен-Жан, что на шоссе Аббей. Я вы-
пила стакан фруктового сока, купила пачку сигарет "Житан", достала  одну
и закурила. Я не курила тысячу лет. Кассирша спросила меня:
   - Вы дружны с мсье Морисом?
   - Нет. То есть, да.
   - Вот я и смотрю, что он одолжил вам свою машину.
   - А вы его знаете?
   - Мсье Мориса? Немножко. "Здравствуйте", "до свидания". Иногда они  с
моим мужем вместе охотятся. А он сейчас здесь?
   Я не знала, что ответить. Впервые мне пришло в голову, что мужчина  в
багажнике "тендерберда" может быть и не Морис Коб, а  кто-то  другой.  Я
неопределенно тряхнула головой, что могло означать и "да" и "нет". Потом
расплатилась, поблагодарила ее и вышла на улицу, но она окликнула меня и
сказала, что я забыла на стойке сдачу, кепку, сигареты и ключи От  маши-
ны.
   Вилла Сен-Жан - это чугунные ворота, за ними длинная дорожка розового
асфальта, и в конце ее - большой приземистый дом  с  черепичной  крышей,
который я увидела, подъезжая, сквозь заросли виноградника и кипарисы. На
этом шоссе были еще виллы, они возвышались над Вильневом, словно  сторо-
жевые посты какой-то крепости, но я не встретила ни одного  человека,  и
только когда я уже стояла у ворот, освещенных заходящим солнцем,  чей-то
голос за моей спиной заставил меня обернуться:
   - Мадемуазель, там никого нет. Я заходила уже три раза.
   По ту сторону дороги, перегнувшись через каменную ограду, стояла  мо-
лоденькая блондинка лет двадцати. Лицо у  нее  было  довольно  красивое,
треугольной формы, и очень светлые глаза.
   - Вы к мсье Морису?
   - Да, к Морису Кобу.
   - Его нет дома. (Девушка провела пальцем по своему курносому носику.)
Но вы можете войти, дом не заперт.
   Я подошла к ней в тот момент, когда она, выпалив мне все это,  неожи-
данно вскочила на ограду. На ней было розовое  платье  с  широкой  юбкой
вокруг длинных загорелых ног. Она протянула мне руки:
   - Вы поможете мне спуститься? Я, как могла,  постаралась  помочь  ей,
поддерживая за ногу и за талию. Наконец она спрыгнула,  приземлилась  на
свои босые ноги, а я, как это ни странно, удержалась на своих. Она  ока-
залась чуть пониже меня. Волосы у нее были длинные и совсем светлые, как
у шведских кинозвезд. Нет, она не шведка и даже не уроженка Авиньона,  а
родилась в департаменте Сена, в Кашане, учится в Экс-ан - Провансе и зо-
вут ее Катрин (или просто Кики) Мора. "Только, умоляю, молчите, все ост-
роты по поводу моего имени я уже слышала, и они сводят меня с ума".  Все
это и еще многое другое (что ее отец, как и мсье  Морис,  инженер-строи-
тель, что она "еще девственница, но в то же время очень темпераментна, и
с психологической точки зрения это, вероятно, ненормально") она  выложи-
ла, не дав мне вставить ни слова, пока мы шли к машине. Потом, несколько
раз вздохнув, она добавила, что месяц назад, в июне, каталась  на  "тен-
дерберде" с мсье Морисом. Он дал ей вести машину до Форкалькье,  а  была
уже ночь и на обратном пути она, естественно, чувствовала какое-то  нео-
бычное возбуждение, но мсье Морис вел себя как истинный джентльмен и  не
воспользовался случаем, чтобы навести порядок в  ее  психологии.  Но  не
сержусь ли я на нее?
   - За что?
   - Но вы же его любовница?
   - Вы меня знаете? Мы опять стояли рядом, и я  увидела,  как  ее  щеки
покрылись легким румянцем.
   - Я видела вас на фотографии, - ответила она. - Я нахожу  вас  очень,
очень красивой. Правда. Честно говоря, я была уверена, что вы  приедете.
Скажите, вы не будете смеяться, если я вам что-то скажу? Вы еще прекрас-
нее голая!
   Да она просто сумасшедшая. Настоящая сумасшедшая!
   - Вы в самом деле знаете меня?
   - Мне кажется, я вас видела несколько раз, когда вы  приезжали  сюда.
Да, конечно. Мне очень нравится ваша кепка.
   Мне нужно было собраться с мыслями, чтобы понять, как подступиться  к
этой девушке. Я села за руль и попросила ее открыть ворота. Она  открыла
их. Когда она снова подошла ко мне, я спросила, что он делает здесь. Она
рассказала, что приехала на каникулы к своей тетушке и живет в доме, ко-
торого отсюда не видно, он за холмом. Я спросила, почему она так  увере-
на, что на вилле Мориса Коба никого нет. Поколебавшись и почесав пальцем
кончик своего короткого носика - видно, у нее была такая привычка, - она
ответила:
   - В общем-то, вы не должны быть ревнивы. Уж вы-то знаете,  каков  он,
мсье Морис.
   Так вот, в субботу днем она проводила к нему  одну  женщину,  которая
приехала из Парижа, рыжую такую, что выступает по  телевидению,  ну  ту,
что говорит с ужасным акцентом: "А топер, мадам, повыселимся,  поговорым
о сердечных делах". Ее зовут Марите, ну как там ее  дальше...  Так  вот,
все в доме было открыто, но нигде ни души. Уехала эта телезвезда, потом,
попозже, вернулась - опять никого. Так она и убралась восвояси, понурив-
шись, на своих высоченных, как ходули, каблуках, с чемоданчиком из  кожи
телезрителей.
   - Из прислуги тоже никого нет? - спросила я девушку.
   - Нет, сегодня утром я заходила в дом и никого не видела.
   - Вы заходили еще раз?
   - Да, я немного беспокоилась. Мсье Морис приехал в  пятницу  вечером,
это точно, я сама слышала. А потом мне не дает покоя еще одна вещь,  хо-
тя, это, конечно, глупо.
   - Что именно?
   - В пятницу вечером в его доме стреляли из ружья. Я была в  оливковой
роще, это как раз за домом. Слышу - три выстрела. Правда, он  вечно  во-
зится со своим ружьем, но шел уже одиннадцатый час, и это меня  встрево-
жило.
   - А вы бы просто пошли и посмотрели, в чем дело.
   - Видите ли, я была не одна. Откровенно говоря, моя тетка старше  са-
мого Мафусаила, поэтому, когда я хочу  с  кем-нибудь  поцеловаться,  мне
приходится убегать в рощу. У вас такой вид, будто вы не  понимаете.  Это
правда или вы просто разыгрываете из  себя  бесстрастную,  непроницаемую
женщину?
   - Нет, я понимаю, очень хорошо понимаю. С кем вы были?
   - С одним парнем. Скажите, а что у вас с рукой? Только не  отвечайте,
как Беко, а то я покончу с собой.
   - Да ничего страшного, уверяю вас. А с субботы никто не появлялся  на
вилле?
   - Ну, знаете, я не сторож здесь. У меня своя жизнь, к тому  же  очень
насыщенная.
   Треугольное личико, голубые глаза, розовое платье,  обтягивающее  не-
большую девичью грудь. Она мне нравилась своей живостью и в то же  время
вызывала во мне грусть, сама не знаю почему. Я сказала ей:
   - Ну, спасибо, до свидания.
   - Знаете, вы можете называть меня Кики.
   - До свидания, Кики.
   Проезжая по розовой асфальтовой дорожке, я наблюдала  за  этой  босой
девушкой со светлыми волосами в  зеркальце  машины.  Она  снова  потерла
пальцем свой носик, потом вскарабкалась обратно на ограду, с  которой  я
ей перед этим помогла спуститься.
   Остальное, конец этих поисков, когда я вновь  нашла  себя,  произошло
три или четыре часа назад, я теперь уже не знаю. Я вошла  в  дом  Мориса
Коба, дверь была открыта, нигде ни души, тишина. И все знакомо мне, нас-
только знакомо, что я уже на пороге поняла, что я сумасшедшая. Я и  сей-
час в этом доме. Я жду в темноте, прижав к себе ружье, лежа  на  кожаном
диване, который приятно холодит мне голые ноги, и, когда кожа согревает-
ся от моего тела, я передвигаюсь, ища прохлады.
   Все, что я увидела, войдя в этот дом, до странного напомнило мне  то,
что осталось в моей памяти - а может быть, в моем воображении -  о  доме
Каравеев. Лампы, ковер с единорогами в прихожей, комната,  в  которой  я
сейчас лежу, - все это мне знакомо. Потом я обнаружила на стене экран из
матового стекла, и, когда я нажала кнопку, на  экране  возникла  рыбачья
деревушка, затем еще один пейзаж, а за ним еще: цветные  слайды.  Тут  я
тоже сразу определила, что они сделаны на пленке "Агфа-колор", -  как  я
уже говорила, я столько занимаюсь этой  ерундой,  что  могу  по  оттенку
красного тона определить, какой фирмы пленка.
   Дверь в соседнюю комнату была отворена. Там, как я и ожидала,  стояла
широченная кровать, покрытая белым мехом, а напротив нее, на стене,  ви-
села наклеенная на деревянный подрамник черно-белая фотография  обнажен-
ной девушки, прекрасная фотография, которая передавала  даже  пористость
кожи. Эта девушка уже не сидела на ручке кресла, а стояла спиной к  сни-
мавшему, и только одно плечо и лицо были повернуты к объективу.  Но  это
была не Анита Каравей и не какая-то другая женщина, на которую можно бы-
ло бы свалить все грехи. Это была я.
   Я подождала, пока меня  перестанет  бить  дрожь,  потом  сменила  оч-
ки-очень медленно, с трудом, потому что пальцы мои были словно парализо-
ваны, а к горлу подступал какой-то тошнотворный  комок,  который,  каза-
лось, сейчас вырвется наружу. Я убедилась, что у девушки  на  фотографии
моя шея, мои плечи, мои ноги, что передо мной не  какой-нибудь  фотомон-
таж. Уж в этом-то я тоже поднаторела и не ошибусь. И вообще я с чудовищ-
ной ясностью сознавала: это я.
   Наверное, я просидела там, на кровати, глядя на эту фотографию и ни о
чем не думая, час, а может, и больше, - во всяком случае, уже  стемнело,
и мне пришлось зажечь свет.
   После этого я сделала одну глупость, я и сейчас еще стыжусь этого:  я
расстегнула юбку и пошла к двери, которая, как я знала, ведет в большую,
с зеркалом, ванную комнату - вопреки моим ожиданиям она оказалась  обли-
цованной не черной плиткой, а красной и оранжевой,  -  чтобы  убедиться,
что я действительно такая, какой представляюсь себе.  И  вот  так  глупо
стоя раздетой в тишине этого пустынного дома -  юбка  на  полу,  трусики
спущены, - я вдруг встретилась  с  собственным  взглядом,  которого  всю
жизнь избегала: на меня сквозь очки смотрели чьи-то чужие глаза,  пустые
глаза, еще более пустые, чем дом, в котором я находилась, и все  же  это
была я, да, я.
   Я оделась и вернулась в комнату с черным кожаным диваном.
   Проходя через спальню, я снова взглянула на фотографию.  Насколько  я
вообще еще могла доверять себе, снимок сделан в моей квартире  на  улице
Гренель. Объектив запечатлел меня в ту минуту, когда я шла от постели  к
стенному шкафу, где висят мои платья; я обернулась, и на моем лице  зас-
тыла улыбка, полная то ли нежности, то ли любви, не знаю.
   Я включила повсюду свет, заглянула в шкафы, поднялась на второй этаж.
Там, в одной из комнат, служившей чем-то вроде фотолаборатории, в  ящике
тумбочки я нашла две большие мои фотографии, снятые при  плохом  освеще-
нии, они лежали среди кучи других фотографий незнакомых мне девушек, то-
же обнаженных. На этих двух снимках на мне еще была кое-какая одежда. На
одной я с отсутствующим взглядом сидела полураздетая  на  краю  ванны  и
снимала чулки. На второй - анфас - я была в одной только блузке, которую
выбросила уже года два назад, и смотрела куда-то вниз. Я  разорвала  оба
снимка в клочья, прижав их к груди, так как почти не владела  левой  ру-
кой. Я не могла не сделать этого. Думаю даже, это принесло мне некоторое
облегчение.
   В какой бы комнате я ни раскрывала шкаф, я  всюду  обнаруживала  свои
следы. Я нашла свои комбинации, старый свитер, черные брюки, два платья.
Рядом с разобранной кроватью, от простыней которой  исходил  запах  моих
духов, валялась моя серьга, а на столике лежали листки, исписанные  моим
почерком.
   Я собрала все свои вещи (и где-то забыла их, пока спускалась на  пер-
вый этаж) и снова вернулась в кабинет, где лежу сейчас.
   На стене, напротив освещенного экрана, в специальной подставке  стоят
несколько ружей. На полу, посреди синего ковра,  я  заметила  квадратное
пятно, более темное, чем остальная часть ковра, словно раньше там  лежал