Детектив

ной эльзасской газеты, а сейчас у него в кармане лежал билет на теплоход
до Каира, контракт с каирским радио и несколько су. С точки  зрения  Фи-
липпа, женщины по сути своей существа низшие и обычно не требуют большо-
го умственного напряжения, а потому они - самая  желанная  компания  для
такого парня, как он, которому надо два раза в  день  поесть,  время  от
времени переспать с кем-нибудь и до 14-го июля добраться до Марселя.
   Накануне, в день своего рождения, он был в  Баре-ле-Дюк.  Он  приехал
туда на малолитражке с одной учительницей из-под Меца, страстной поклон-
ницей Лиз Тейлор и Малларме, которая направлялась в Сен-Дизье,  департа-
мент Верхняя Марна, повидаться с родителями. День клонился к вечеру. Шел
дождь, потом сияло солнце, потом снова шел дождь. Ей было двадцать  два,
а может, двадцать три года, она рассказывала ему, что у нее есть  жених,
но теперь-то она порвет с ним, и это будет безболезненно для них  обоих,
говорила, что сегодня самый прекрасный день в ее жизни и многое другое в
том же духе.
   В Баре-ле-Дюк она оставила его в пивном баре, дав ему тридцать  фран-
ков на ужин. Они договорились, что она заскочит в Сен-Дизье обнять роди-
телей и в полночь вернется к нему. Проглядывая "Франс-Суар", он съел ту-
шеную капусту с сосисками, потом взял свой чемоданчик и вскочил в  авто-
бус. Кофе он выпил в кафе на окраине города. Кафе было при довольно при-
личной гостинице, с большим камином  в  зале  и  официантками  в  черных
платьях с белыми передничками. Поняв из разговора какой-то пары  за  со-
седним столиком, что ночью они едут в Мулен, он познакомился с ними -  с
белокожей брюнеткой лет сорока с крутыми бедрами и ее деверем,  нотариу-
сом из Лонгийона. Они уже кончали ужинать. Филипп  наплел  невесть  что:
будто он решил посвятить свою жизнь воспитанию малолетних преступников и
вот сейчас получил назначение в Сент-Этьен.
   Насколько он понял, даму  подобными  баснями  не  растрогаешь.  После
клубники со сливками она закурила сигарету и явно думала о чем-то своем.
Он перекинулся на ее толстого деверя с багровым лицом, одетого в  летний
костюм из какой-то блестящей ткани, и сказал ему, что впервые видит  та-
кого элегантного нотариуса. Часов в одиннадцать вечера Филипп  вместе  с
новыми знакомыми сел в черный "Пежо-404", который явно страдал  одышкой,
и они уехали.
   К часу ночи он уже знал об их жизни все: и о земле, полученной в нас-
ледство, которую они имели глупость продать, и о злом паралитике деде, о
характерах мужа дамы и другого его брата, к которому они ехали в  Мулен.
Нотариус остановил машину, чтобы немного  поспать,  и  Филипп,  довольно
мрачный, вышел с дамой выкурить английскую сигарету на  обочине  дороги.
Томно потянувшись, она сказала, что на природе,  когда  кругом  все  так
прекрасно и тихо, она чувствует себя молодой. Они пошли по тропинке, ко-
торая, должно быть, вела на какую-нибудь ферму. Дама то и дело  останав-
ливалась, пытаясь в темноте угадывать названия цветов. По слегка дрожав-
шему голосу он догадывался, что в горле у нее застрял комок, что ею  ов-
ладевает страсть и поэтому она выдумывает Бог знает что.
   Затратив уйму времени на поиски подходящего  места,  он  овладел  ею,
стоя на коленях, потому что она боялась испачкать юбку,  и  всякий  раз,
когда она в изнеможении откидывалась назад, спрашивал себя, уж  не  слу-
чится ли с ней чего, не отдаст ли она Богу душу прямо тут, у него в  ру-
ках. А она, задыхаясь, несла всякую чушь -  его  прямо-таки  тошнило  от
нее, - что, дескать, с ней такое впервые, что он не должен ее презирать,
что отныне она принадлежит только ему, и когда его перестали притягивать
ее белые, почти светящиеся голые ляжки, его и впрямь чуть не  вывернуло.
После, оправляя платье, она спросила, любит ли он ее. Нашла о чем  спра-
шивать.
   Когда они вернулись, ее деверь все еще спал в машине. Они его  разбу-
дили. Тереза - так ее звали - потребовала, чтобы Филипп сел с нею сзади,
и деверь, наверное, догадался обо всем, но ничего не сказал.  Когда  они
въезжали в городок Бон, она задремала.  Филипп,  раскрывая  ее  сумочку,
щелкнул замком, и нотариус, замедлив ход, тихим голосом предупредил его:
"Вы моложе и сильнее, но я буду защищаться, и это плохо кончится. Не на-
до, прошу вас". Филипп закрыл сумочку и вышел из машины. Тереза  продол-
жала спать.
   Все, что у него было, - это десять с  чем-то  франков,  чемоданчик  и
непреодолимое желание поспать. Он пошел по пустынному  Бону  к  вокзалу,
ориентируясь на шум поездов. В зале ожидания он прикорнул,  но  сон  был
тревожный, и часов в восемь он встал, побрился в уборной, выпил  кофе  и
купил пачку сигарет. Потом, решив, что в его положении нужно быть береж-
ливым, сигареты вернул.
   Немного погодя он сел в автобус, идущий в Шалон-сюр-Сон. Денег у него
больше не было, но разве так уж дьявольски трудно найти на автостраде  N
6 какую-нибудь дуру с набитым кошельком? Однако это  оказалось  действи-
тельно дьявольски трудным. От обеда и до самого вечера бродил он по  Па-
рижской авеню, по улице Ситадель, и никто ему не попался, и  не  на  что
даже было зайти в бистро. Прибегать к грабежу, когда в ход идут и кулаки
и нож, было не в его вкусе. Пока еще есть время - он дал  себе  срок  до
полуночи, - он предпочел бы обойтись без водителей грузовиков  и  прочих
болванов мужского пола, потому что с ними  начнешь  разыгрывать  бедного
студента-медика в мечте утащить бумажник, а кончишь на  скамье  подсуди-
мых. Кроме того, если женщине можно и даже нужно, в случае  необходимос-
ти, дать оплеуху, то с мужчиной так легко не разделаешься, его уже  надо
стукнуть по башке как следует, а если он посильнее тебя, то двинуть  его
ногой пониже живота. Головавещь хрупкая, да и  прочее  тоже.  Нельзя  же
ставить на одну карту толщину черепа и толщину бумажника.
   Будь сейчас утро или хотя бы не суббота, он бы зашел в  любой  дом  с
дешевыми квартирами, познакомился с какой-нибудь домашней хозяйкой,  из-
мученной, с непонятой душой, голлисткой по политическим пристрастиям, и,
пока ее муж не пришел со службы, а ребятишки из школы, он взял бы у  нее
интервью для "Прогре де Лион", и их разговор закончился бы в супружеской
постели, а она бы потом объяснила мужу, что потеряла свой кошелек в  ма-
газине стандартных цен. Или же он сам отправился бы в этот магазин и об-
работал бы там какую-нибудь продавщицу. Но в субботу, тем более к  вече-
ру, продавщицы совсем одуревают от  ошибок  кассирш  и  тупости  покупа-
тельниц, так что у него не было никакой надежды на успех.
   Часов в пять, побеседовав с бельгийскими туристами, которые, к  сожа-
лению, возвращались на родину, он сказал себе: на этот раз,  милый  мой,
ты остался с носом и дело кончится тем, что тебе придется изувечить  ка-
кого-нибудь водителя грузовика, отца четверых детей, ведь перед тем, как
четырнадцатого утром он сядет в Марселе на теплоход, ему необходимо  по-
бывать в Кассисе, где у него есть один приятель-владелец гаража,  живший
раньше в Меце, который мог бы снять его с  мели.  Сегодня  одиннадцатое.
При таких темпах он доберется до Марселя не раньше конца месяца.
   Тут ему пришла в голову одна мысль, не такая  уж  гениальная,  скажем
прямо, но все же лучше, чем ничего: попытать счастья у дверей какого-ни-
будь коллежа или лицея, когда оттуда повалят ученики. Он исходил  немало
улиц, порядком сбив ноги, пока не сообразил, что уже начались каникулы и
школы опустели. Но ему все-таки удалось набрести на какие-то  коммерчес-
кие курсы для девушек - там в ожидании толпились мамаши. Вот только  че-
модан в руке был некстати. С ним он смахивал на приезжего деревенщину.
   Когда пташки выпорхнули, ему прямо в глаза светило солнце над фабрич-
ной крышей, поэтому он с трудом выбрал то, что искал. Это была  блондин-
ка, высокая, в теле, с вызывающе громкими голосом и смехом, со стянутыми
кожаным ремешком книжками под мышкой. Он сказал себе, что ей шестнадцать
лет, - из принципа, потому что чувствовал бы себя униженным, если бы дал
ей меньше. Ну, вперед!.. Она шла в окружении подружек, и их число  таяло
на каждом перекрестке, где они, прежде чем расстаться, останавливались и
долго болтали. Он узнал ее фамилию - Граншан, а чуть позже и имя - Доме-
ника. Она заметила, что он идет за ними. Время от времени она кидала  на
него взгляд своих голубых глаз - он выдавал ее глупость, - затем перево-
дила его на чемодан.
   У стадиона, на улице Гарибальди, она наконец осталась одна. Он  схва-
тил ее за руку, сказал только: "Доменика, я ведь тоже человек, ты должна
меня выслушать", - и тотчас отпустил ее, перепуганную до смерти,  отошел
и сел на каменный бордюр, ограждавший футбольное поле.  Не  сразу,  лишь
через полминуты она подошла к нему. Не глядя на нее, он сказал, что  уже
давно любит ее и одновременно ненавидит, что над ним смеялись из-за нее,
и вот он подрался, потерял работу и, перед тем как уехать, просто не мо-
жет - даже если она тоже поднимет его на смех - не сказать  ей,  что  он
почувствовал в ту минуту, когда впервые увидел ее, - ну и  прочую  бели-
берду в том же духе. Потом он взглянул на нее: она стояла растерянная, с
пунцовыми щеками, но уже без страха в глазах, а он,  похлопывая  ладонью
по бордюру рядом с собой - приглашая  ее  присесть,  -  спрашивал  себя,
сколько у нее при себе денег или сколько она сможет  достать  и  сколько
времени у него уйдет на то, чтобы завладеть ими.
   У нее оказалось две бумажки по десять франков и еще пятифранковая мо-
нета - своего рода талисман - в кармашке блейзера. Она отдала их ему три
часа спустя, в подъезде своего дома, унылого, пропахшего супом с  капус-
той, она тихонько плакала, называла его Жоржем - так он ей представился,
- она неумело целовала его сжатыми, солеными от слез губами, у него было
ощущение, что это  убийство,  и  он  злился  на  себя  за  то,  что  это
убийство-всего из-за каких-то двух тысяч старыми, он обещал ей, что  ни-
когда не уедет и будет ждать ее завтра в полдень у какого-то там  памят-
ника, да, конечно же, он знает, где он. Когда она, поднявшись по лестни-
це, в последний раз обернула к нему свою физиономию несчастной  идиотки,
верящей в счастье, он про себя выругался: какого черта, ему  тоже  никто
не делал подарков, его подонок-отец тоже всю жизнь держал  его  мать  за
дуру, а ведь она как-никак была его мать, разве нет?  И  вообще,  ну  их
всех к дьяволу.
   Он зашел в кафе-экспресс и, глядя во тьму за  стеклом  витрины,  съел
гамбургер. Кафе выходило на набережную Мессажери. Он  долго  сидел  там,
понимая, что пойти куда-нибудь в другое место обойдется еще  дороже,  и,
кроме того, он по опыту знал, что после наступления темноты  надо  уметь
ждать, ждать упорно, на одном месте, иначе прозеваешь свое счастье. Око-
ло одиннадцати он увидел, как на набережной остановился  белый  "тендер-
берд". Он как раз доедал второй гамбургер и допивал второй графинчик ви-
на. Он разглядел в машине косынку, то ли зеленую, то ли голубую, и сзади
- номер департамента Сена. "Наконец-то", - подумал он.
   В тот момент, когда он раскрыл дверь кафе, из  машины  вышла  молодая
женщина. Высокая, в белом костюме. Она была уже без косынки, и ее  золо-
тистые волосы блестели в свете фонарей на набережной. Левая рука  у  нее
была забинтована. Она перешла улицу и скрылась за дверью  другого  кафе,
чуть подальше. Ее настороженная и в то же время размашистая походка пон-
равилась ему.
   Прежде чем заглянуть в кафе, Филипп тоже перешел улицу, только в  об-
ратном направлении, прогулялся вокруг  машины,  проверяя,  не  сидит  ли
кто-нибудь в ней. Там никого не было. Он открыл дверцу у руля. В  машине
пахло дамскими духами. Над приборным щитком он обнаружил  пачку  сигарет
"Житан" с фильтром, вынул одну и закурил от зажигалки в  машине,  открыл
ящичек для перчаток, потом стоявший на заднем сидении чемодан: две  пары
кружевных нейлоновых трусиков, светлое платье, брюки, купальный костюм и
ночная рубашка, пахнувшая теми же духами, в то время как  все  остальные
вещи еще пахли магазином. На всякий случай он положил в  машину  и  свой
чемоданчик.
   В кафе он входить не стал, а лишь заглянул туда через стекло. Молодая
женщина выбирала пластинку у музыкального автомата. Во рту  она  держала
соленую соломку. Он обратил внимание, что ее темные  очки-с  оптическими
линзами и странно отражают свет. Близорукая. Лет двадцать  пять.  Правой
рукой орудует неумело. Имеет мужа или любовника, способного  сделать  ей
такой рождественский подарок - тендерберд". Когда она нагнулась к проиг-
рывателю, костюм плотно обрисовал ее тело - крепкое, упругое, с длинными
ногами, на юбке он заметил  несколько  грязных  пятен.  У  женщины  была
скромная прическа, небольшой рот и небольшой нос. Когда она заговорила с
толстой рыжей покорительницей сердец, сидевшей за кассой, он по ее мимо-
летной грустной улыбке понял, что у нее какие-то неприятности  или  даже
горе. Мужчины, иными словами, все посетители кафе, украдкой  бросали  на
нее быстрые испытующие взгляды, но она явно этого не замечала. Она  слу-
шала песенку Беко (Филипп тоже слышал ее на улице), в которой певец  го-
ворил ей, что она одинока на свой звезде. Все ясно: ее бросил любовник и
рана совсем свежая. Таких не обкрутишь.
   Конечно, не богата, а если у нее и водятся  денежки,  то  с  недавних
пор. Почему он так решил, он бы и сам не мог сказать. Может, потому, что
богатая девушка не станет одна разгуливать по Шалону в одиннадцать часов
вечера. Впрочем, а почему бы ей не погулять? А может, он так решил пото-
му, что в ее чемодане были лишь зубная щетка да  совсем  немного  вещей.
Но, во всяком случае, он понимал, что женщина такого рода -  не  находка
для него, с тем же успехом он может хоть сейчас остановить  какой-нибудь
грузовик. Нет, таких не обкрутишь.
   Филипп уселся в машину и стал ждать, настроив приемник на  "Европу-1"
и закурив вторую сигарету. Он видел, как она вышла  из  кафе,  пересекла
улицу и, пройдя немного вперед, остановилась у парапета набережной. Пока
она шла от реки к машине, он, глядя на ее своеобразную, но красивую  по-
ходку, подумал, что она, должно быть, женщина степенная, рассудительная,
но в то же время было в ней что-то такое, что его  подбодрило,  ибо  под
этим строгим костюмом наверняка таится страстная натура, и поэтому ей от
него не уйти.
   Открыв дверцу машины и услышав его упрек, что она слишком долго  про-
падала где-то, она лишь слегка отпрянула, но больше  ничем  не  выказала
своего удивления. Она тут же села за руль, одернула юбку, чтобы прикрыть
колени, и, вынимая ключи из сумочки, сказала:
   - Только не говорите мне, что вы меня уже видели. Я больше этого слы-
шать не могу.
   У нее был поразительно ясный выговор, казалось, она отчеканивает каж-
дую букву. Не придумав ничего лучшего, он ответил:
   - Ладно, разговаривать будете потом. Знаете, который час?
   Больше всего его смущали ее очки. Два овальных черных стекла, за  ко-
торыми скрывалось неведомо что. Ее голос прозвучал так же четко:
   - Убирайтесь из моей машины.
   - Это не ваша машина.
   - Да?
   - Да. Я видел бумаги в ящичке для перчаток.
   Она пожала плечами и сказала:
   - Будь так любезен, убирайся. И поскорее.
   - Я еду в Канны.
   - Великолепно. Но все-таки убирайся. Знаешь, что я сделаю, если ты не
уберешься отсюда?
   - Вы отвезете меня в Канны.
   Она даже не улыбнулась. Хлопнула его по ногам, чтобы он  не  упирался
подошвами в ветровое стекло, и он сел как полагается. Она бросила на не-
го быстрый взгляд.
   - Я не могу отвезти тебя в Канны.
   - Меня это очень огорчает.
   - Чего тебе, собственно, от меня надо?
   - Чтобы ваша паршивая  таратайка  тронулась  наконец  с  места,  черт
возьми.
   Она кивнула, словно соглашаясь с ним, и  включила  зажигание.  Но  он
знал, что это еще далеко не согласие. Его ничуть не удивило,  когда  она
изящно развернулась на тротуаре и поехала к центру города.  Он  подумал,
что она, пожалуй, способна, не говоря ни слова, отвезти его в  полицейс-
кий участок. Впрочем, нет, это на нее не похоже.
   Она свернула налево в какую-то узкую  улочку  и  остановилась,  чтобы
прочитать ее название. Она так вытянула свою тонкую шею,  что  встречная
машина вынуждена была тоже  остановиться.  Водитель,  приоткрыв  дверцу,
сказал ей какую-то глупость, но ни она, ни Филипп не ответили. Они прое-
хали еще чуть дальше и остановились у неоновой вывески гостиницы "Ренес-
санс". Ему пришла в голову одна мысль, правда несколько наивная,  но  он
ее отогнал.
   - Мне остаться в машине или пойти с вами?
   - Иди куда хочешь, делай что хочешь.
   Он вышел из машины и стал рядом с ней. Она была на голову ниже  него.
Он глупо сказал ей, что если она будет продолжать говорить ему "ты",  то
он последует ее примеру.
   - Попробуй. Я разбужу весь Макон.
   - Но мы еще не в Маконе, а в Шалоне.
   - Вот именно, но меня услышат и в Маконе.
   Она подняла к нему свое лицо: оно выражало полное безразличие.  Каза-
лось, она готова ко всему, ее уже ничем не удивишь, но в то же  время  у
Филиппа появилась уверенность - он почти физически ощущал это, - что уже
сегодня ночью она окажется в его объятиях, он наконец, увидит ее глаза и
завтра они вместе будут нежиться на пляже. Она в нерешительности  стояла
перед застекленной дверью. Должно быть, она думала о том же, о чем и он,
потому что вдруг, не спуская с него глаз, сказала изменившимся, каким-то
усталым голосом:
   - Ладно, иди, я не буду тебе в тягость.
   И вошла в гостиницу.
   То, что произошло там, окончательно повергло его  в  недоумение.  Она
спросила у элегантного мужчины, который сидел за конторкой администрато-
ра, а потом и у его жены, подошедшей к ним, была ли по телефону заказана
для нее комната - ее фамилия Лонго - и  действительно  ли  она  ночевала
здесь накануне. Хозяин и его жена, обескураженные  вопросом,  в  замеша-
тельстве тупо переглянулись.
   - Простите, мадемуазель, вы разве сами этого не  знаете?  Нет,  лично
они ее не видели. Ее оформлял ночной портье, а сегодня  вечером,  как  и
каждую субботу, он не работает. Молодая женщина воскликнула:
   - В самом деле? Как все просто!
   - Но разве вчера вечером приезжали не вы?
   - Об этом-то я вас и спрашиваю.
   Филипп стоял рядом с нею и машинально водил вокруг подставки для  ша-
риковой ручки пепельницей, которую он взял с конторки. Эта возня, по-ви-
димому, раздражала ее, и она, не глядя на Филиппа, положила правую  руку
на его локоть. Она сделала это как-то мягко, почти  дружески.  Пальцы  у
нее были тонкие, длинные, ногти коротко подстрижены и не покрыты  лаком.
"Машинистка", - подумал Филипп. А она в это время говорила, что если она
действительно ночевала у них в гостинице, то должна сохраниться карточка
или ее фамилия в книге регистрации приезжих.
   - У нас есть ваша карточка, и мы сказали это жандарму, когда он  зво-
нил. Правда, вы приехали так поздно, что она помечена сегодняшним днем.
   Хозяйка, начиная нервничать, рылась в бумагах на полочке над  контор-
кой. Достав карточку, она положила ее перед странной посетительницей, но
та лишь мельком взглянула на нее и даже не взяла в руки.
   - Это не мой почерк.
   - Как же вы хотите, - тотчас же вмешался хозяин, - чтобы это был  ваш
почерк, если карточку заполнял портье? Он нам сказал, что  вы  его  сами
попросили, потому что вы левша, а левая рука у вас была забинтована.  Да
она и сейчас в повязке. Вы ведь левша, не так ли?
   - Да.
   Хозяин гостиницы взял карточку и стал читать ее слегка дрожащим голо-
сом:
   -  Лонго.  Даниель  Мари  Виржини.  Двадцать  шесть  лет.   Рекламное
агентство. Приехала из Авиньона. Место жительства - Париж.  Француженка.
Разве это не вы?
   Она с удивлением переспросила:
   - Из Авиньона?
   - Так вы сказали портье.
   - Какая чушь! Хозяин только молча развел руками.  Он-де  не  виноват,
если она сама сказала эту чушь. Она царапала ногтями пуловер Филиппа,  и
он взял ее теплую руку в свою.
   - Вы вчера не приезжали сюда? - тихо спросил он.
   - Конечно, нет. Но все разыграно как по нотам!
   - Если хотите, можно найти ночного портье.
   Она задумчиво посмотрела на него, потом пожала плечами, сказала,  что
это ни к чему, и, не попрощавшись, молча направилась к застекленной две-
ри.
   - Так вы не берете номер? - визгливо спросила хозяйка.
   - Беру, - ответила она. - Как и вчера. Я сплю в другом  месте,  но  я
здесь. Это для того, чтобы вызвать к себе интерес.
   В машине она закурила, устало выпустила дым и глубоко задумалась. Фи-
липп решил, что сейчас ему  уместнее  молчать.  Прошло  минуты  две,  не
меньше, потом она включила мотор и, покрутившись по улицам, привезла его
на набережную, где они встретились.
   - У меня нет желания ехать сегодня ночью. И я не могу отвезти тебя  в
Канны. Извини, из-за меня ты потерял время. Так уж получилось.
   Быстрым движением она наклонилась и открыла дверцу с его стороны.  Он
даже не попытался взять ее за плечи, а тем более поцеловать - он зарабо-
тал бы только пару пощечин, а когда находишься в таком положении, что не
можешь ответить тем же, это неприятно. Он предпочел сказать, что  наврал
ей и в Канны не едет.
   - Врать некрасиво.
   - Я должен четырнадцатого сесть на теплоход в Марселе. - И снова сов-
рал: - Отплываю в Гвинею.
   - Пришлешь мне открыточку. Прошу тебя, выйди.
   - Я заключил контракт на работу в Гвинее.  Реактивные  двигатели  для
самолетов. Я защитил диплом, когда был на военной службе.  Могу  расска-
зать вам кучу потрясающих вещей о  реактивных  двигателях.  Знаете,  это
очень интересно.
   - Как тебя зовут?
   - Жорж.
   - Ты кто, цыган или испанец?
   - Немного цыган, немного итальянец, немного бретонец. Я из Меца. Могу
рассказать кучу потрясающих историй о Меце.
   - У меня аллергия к экзотике. А про Гвинею и реактивные  двигатели  -
это правда?
   Он поднял правую руку, сделал вид, будто плюет на пол, и сказал:
   - Да, там нужны техники.
   - А мне казалось, что они приглашают только китайцев.
   Он пальцами растянул глаза в стороны.
   - Я ведь немножко и китаец.
   - Слушай, поверь мне, я собираюсь поставить машину и поспать. И долго
никуда не поеду.
   - Я могу подождать вас в машине.
   - Об этом не может быть и речи.
   - В таком случае я мог бы поспать вместе с вами.
   - Исключено, я во сне брыкаюсь. На Юг едет много машин. Хочешь, я дам
тебе совет?
   - Я совершеннолетний.
   Она покачала головой, вздохнула и снова тронулась в путь. Филипп ска-
зал ей, что, если она не возражает, он мог бы завтра вести машину.  Ведь
ей, наверное, трудно с больной рукой. Она ответила: дорогой птенчик  мо-
жет не беспокоиться, до завтра она обязательно найдет способ  избавиться
от него.
   У выезда из города она остановилась в саду какой-то роскошной  гости-
ницы. Сад был забит машинами с номерами департамента Сена и  заграничны-
ми. Она вышла, он остался в "тендерберде".
   - У тебя нет денег на номер?
   - Нет.
   - Ты ел?
   - Я как раз ужинал. Но появились вы и лишили меня аппетита.
   Она сделала три-четыре нерешительных шага по направлению к освещенно-
му подъезду. В раскрытые окна она увидела несколько запоздалых посетите-
лей, которые ужинали за столиками. Она остановилась и обернулась к маши-
не.
   - Ну? Идешь ты или нет? Он пошел за  этой  утомленной  очаровательной
длинноногой блондинкой. Она взяла номер с ванной для себя и этажом  выше
комнату для него. В лифте он сказал:
   - Но мне тоже нужна ванна.
   - Обойдешься. Завтра утром помоешься в моей. Если хочешь, потру  тебе
спинку. Ты долго еще будешь дурить мне голову?
   Он вошел вслед за нею в большую комнату с задернутыми шторами. Следом
за ними служащий гостиницы в синем фартуке внес багаж. Увидев чемоданчик
Филиппа, она удивленно воскликнула:
   - Это не мой! Вы его взяли в машине?
   - Это мой, - сказал Филипп.
   - О, я вижу, ты не теряешься.
   Она достала из сумки  деньги  для  швейцара-это  было  нелегко  из-за
больной руки - и попросила заказать для них в  ресторане  чтонибудь  по-
есть, пусть даже холодное. На двоих. Они спустятся через четверть  часа.
Когда швейцар ушел, она, слегка пхнув ногой чемоданчик Филиппа,  указала
своему гостю на раскрытую дверь.
   Он оставил ее. Было уже за полночь, но снизу  доносился  хохот  како-
го-то полуночника. Комната Филиппа оказалась гораздо меньше, чем  ее,  и
не такая уютная. Окно выходило в сад. Он посмотрел на "тендерберд", пос-
тоял в задумчивости, потом открыл свой чемоданчик, умылся, почистил зубы
и решил, что переодеваться не стоит - иначе он будет выглядеть  дураком.
Ему хотелось сразу же спуститься вниз, но он заставил себя  подождать  и
внимательно прочитал вывешенные над дверью правила проживания в гостини-
це.
   Когда он без стука вошел к ней в номер, она  стояла  босая,  в  белых
трусиках и лифчике, и старательно раскладывала у окна на двух  сдвинутых
вместе стульях выстиранный костюм. Она была в обычных очках  с  металли-
ческими дужками, и он наконец увидел открытым все ее  лицо.  Сейчас  оно
понравилось ему еще больше. Да и тело ее было  именно  таким,  каким  он
представлял его себе, - гибким и восхитительным. Она спросила, видит  ли
он граненую вазу, что стоит у двери в ванную комнату.  Он  ответил,  что
видит.
   - Если ты немедленно не выйдешь, я разобью ее о твою башку.
   Он спустился и стал ждать мисс Четыре Глаза в ресторане. Она пришла в
тех самых бирюзовых брюках, которые он видел у нее в чемодане. Как и бе-
лый пуловер, они весьма откровенно облегали ее. Она снова была  в  своих
варварских темных очках.
   Есть ему не хотелось. Он смотрел, как она, сидя против него  с  обна-
женными руками, ковыряла ложечкой ледяную дыню, и нарезал  ей  мясо  ма-
ленькими кусочками. Она говорила медленно, и голос у  нее  был  немножко
грустный. Она руководит рекламным агентством, а сейчас едет к друзьям  в
Монте-Карло. Она рассказала ему какую-то путаную историю о  том,  как  в
пути ее повсюду узнавали незнакомые люди и утверждали, будто  видели  ее
накануне. Он заметил, что она не "тыкает" ему больше.
   Когда наконец до него в общих чертах дошел смысл всей  этой  истории,
он расхохотался. И правильно сделал. Он сразу же увидел, что она  благо-
дарна ему за это.
   - Вам тоже кажется это смешным, да?
   - Господи, конечно. Над вами просто подшутили.  Где  этот  ваш  шофер
стянул у вас фиалки?
   - Не доезжая автострады на Оксер.
   - Он наверняка часто ездит по автостраде N 6, и у  него  там  повсюду
знакомые. Он предупредил их по телефону, и они  устроили  спектакль  про
Мальчика-с-пальчик, только шиворот-навыворот.
   - А жандарм? Вы думаете, жандарм тоже может поддаться на  такую  глу-
пость?
   - А если он друг или  родственник  хозяина  станции  техобслуживания?
Разве этого не может быть? А потом,  вы  думаете,  в  жандармы  идут  от
большого ума?
   Она смотрела на свою забинтованную руку. У нее было такое же  выраже-
ние, как тогда в кафе, когда он наблюдал за ней через  стекло.  Ресторан
опустел. Филипп сказал, что шутки  иногда  оборачиваются  неприятностью,
что она, наверное, сильно сопротивлялась тем, на  станции  техобслужива-
ния, когда ее хотели просто напугать, и сама повредила себе руку. Или же
ей стало дурно и она упала на руку.
   - Я никогда в жизни не падала в обморок.
   - Но это совсем не означает, что вы не можете упасть.
   Она кивнула. Он видел, что ей нужно только одно - чтобы ее успокоили.
Было около часа ночи. Если они не перестанут обсуждать эту нелепую исто-
рию, они так никогда не лягут в постель. И он сказал ей: хватит, те, кто
сыграл с нею эту злую шутку, были бы счастливы, если б узнали,  что  она
до сих пор думает об этом.
   - Улыбнитесь-ка лучше, я еще не видел, как вы улыбаетесь.
   Она улыбнулась. Она явно старалась забыть все, что произошло  с  нею,
но даст ли ей забыть это рука, ведь она болит? Рука, пожалуй, может ока-
заться серьезным препятствием. Глядя на маленькие,  квадратные,  ослепи-
тельно белые зубы своей спутницы - два передних  слегка  расходились,  -
Филипп осторожно спросил:
   - А ваши глаза я тоже смогу увидеть? Она кивнула, но улыбка  сошла  с
ее лица. Он протянул руку над столиком и снял с нее очки. Она не  проти-
вилась, сидела не шелохнувшись, даже не  прищурилась,  чтобы  попытаться
его видеть, и глаза ее были непроницаемы,  в  них  отражался  лишь  свет
ламп. Смущенно, и только потому, что он понимал  -  нужно  прервать  это
молчание, он спросил:
   - Как я сейчас выгляжу? Она могла ответить:  расплывчато,  неясно,  в
стиле Пикассо, или, защищаясь: как типичный нахлебник, или  еще  что-ни-
будь в этом роде. Но она сказала:
   - Пожалуйста, поцелуйте меня.
   Он знаком попросил, чтобы она приблизила к нему свое лицо. Она  пови-
новалась. Он нежно поцеловал ее, губы у нее были теплые, неподвижные. Он
надел ей очки. Она смотрела на скатерть. Он спросил ее, все с тем же не-
понятным ему смущением в голосе, сколько в ее номере ваз, которые  можно
разбить. В ответ, словно подтрунивая над самой собой, она лишь  усмехну-
лась и поклялась ему тихим, изменившимся голосом, что  будет  послушной,
"это правда, обещаю вам", потом вдруг подняла на него глаза, и он понял,
что она хочет что-то сказать ему, но слова не идут с ее губ. Она сказала
только, что такие вот цыгане - бретонцы-китайцы родом из Меца в ее  вку-
се.
   В комнате, где свет лампы образовал на потолке большую  звезду,  Дани
дала себя раздеть, обнимая его за шею правой рукой, из-за чего он  никак
не мог снять с нее пуловер, и он с превеликим терпением долго целовал  и
ласкал ее на постели, прежде чем снял его, и еще долго - прежде чем  от-
кинул простыни, и еще долго - прежде чем разделся сам, не выпуская ее из
своих объятий, приподнимая ее то на одной руке, то на другой, и ее свет-
лые волосы касались его щеки. Потом, приникнув к его плечу,  она  что-то
шептала, и он чувствовал ее горячее дыхание, слышал, как бьется ее серд-
це, видел, как смыкаются в блаженстве ее ресницы.
   Позже, когда он спал, положив голову на ее правую руку, она  целовала
его обнаженную спину, узкую и красивую. Потом, стараясь  не  потревожить
его, погасила свет и тоже заснула. Ее не оставляло ощущение,  будто  она
каждый час просыпалась, но, видимо, это было оттого, что она спала, при-
жавшись губами к его плечу и все время чувствовала  его  присутствие.  А
позже, когда было уже светло и в комнату сквозь шторы проникал голубова-
тый свет, она, еще не открыв глаза, почувствовала,  что  он  смотрит  на
нее. Приникнув к ее губам, прижавшись к ней горячим телом, он нежно про-
шептал: "Дани, Дани, тебе хорошо?" Вместо ответа она звонко рассмеялась,
а он, хотя ему очень хотелось выглядеть неутомимым, снова закрыл глаза и
уснул сладким сном.
   Осторожно, чтобы не разбудить его, она выскользнула из  его  объятий,
надела очки с обыкновенными стеклами и, закрыв дверь в  ванную  комнату,
пустила воду тоненькой струйкой. Ее лицо в зеркале показалось ей  чужим,