- Я уж и не помню. Но до того, как вы вдвоем укатили на юг.
- Какая она была?
- Послушай, она же умерла. А я не люблю плохо говорить о покойниках.
Да и не все ли равно, какая она была? На твой взгляд, она была совсем
иная: милая, прелестная, жизни для тебя не пожалеет! И до чего умна!
Она, видно, и в самом деле была умна. Вертела тобой как хотела, да и са-
мой Мюрно - тоже. И чуть-чуть не прибрала к рукам мамашу Рафферми.
- Она была знакома с моей теткой?
- К счастью, нет. Но умри твоя тетка месяцем позже, До бы с ней поз-
накомилась и отхватила себе смачный кусок пирога, будь уверена! Ты уже
собиралась ехать с ней к тетке. Бедняжке До ведь так хотелось увидеть
Италию!
- Почему ты считаешь, что она настраивала меня против тебя?
- Я ей мешал.
- Почему?
- Понятия не имею! Она, верно, думала, что ты выйдешь за меня замуж.
Зря ты рассказывала ей о наших планах. Да и мы сейчас зря говорим обо
всем этом. Ну все, точка.
Он стал целовать меня в шею, в губы, но я уже ничего не чувствовала -
я замерла, стараясь собраться с мыслями.
- Почему ты сказал, что рад тому, что я во время пожара пыталась вы-
тащить До из ее комнаты?
- Потому что лично я дал бы ей там подохнуть. И потом, из-за всего
прочего. Ну, хватит, Мики!
- А что такое - все прочее"? Я хочу знать.
- Я узнал об этом, когда был в Париже. И не очень понял, что там
стряслось. Я Бог знает что вообразил. Мне никак не верилось в несчастный
случай. Ну, что это чистая случайность.
Я онемела. Он сошел с ума: говорит такие ужасные вещи и при этом од-
ной рукой медленно задирает на мне юбку, а другой - расстегивает кофту.
Я попыталась встать.
- Пусти меня.
- В самом деле? Да выкинь ты все это из головы! Он грубо опрокинул
меня на кровать. Я хотела отвести его руку, что забиралась все выше по
моим ногам, но он первым отвел мою и причинил мне боль.
- Пусти!
- Послушай, Мики!
- Почему ты думал, что это не было несчастным случаем?
- Черт побери! Да надо быть чокнутым, чтобы, зная Мюрно, считать это
несчастным случаем! Надо быть полным кретином, чтобы поверить, будто
она, прожив там три недели, не заметила, что соединение в газовой трубе
не в порядке! Как на духу тебе говорю, можешь не сомневаться: до того
все было затянуто как следует!
Я отбивалась от него как могла. Он меня не отпускал.
Сопротивление подстегивало его. Кончилось тем, что он разорвал ворот
моего пуловера и только тогда опомнился. Увидев, что я плачу, отпустил.
Я отыскала свои туфли и пальто, не слушая, что он говорит. Подобрала с
пола газетные вырезки, сложила их в папку и тут только осознала, что в
руке у меня ключи, которые он мне дал. Я сунула их в карман пальто.
Франсуа стал перед дверью, загораживая мне дорогу, смешной и унижен-
ный, с бледным помятым лицом. Я вытерла глаза кулаком и сказала ему: ес-
ли он хочет еще когда-нибудь меня увидеть, то сейчас должен дать мне уй-
ти.
- Мики, это же глупо! Уверяю тебя, это глупо! Все эти месяцы я бесп-
рестанно думаю о тебе. Сам не знаю, что на меня накатило.
Он вышел на лестничную площадку и смотрел мне вслед.
Жалкий, уродливый, алчный, лживый. Шакал.
Я долго бродила по городу. Сворачивала то в одну, то в другую улицу.
Чем больше я размышляла, тем больше мешались мои мысли. Боль в затылке
отпустила, зато разболелась спина вдоль всего позвоночника. Вероятно,
оттого, что я устала, все это и случилось.
Сначала я брела в поисках такси, а потом - лишь бы ходить, лишь бы не
возвращаться в Нейи, не видеть Жанну. Я было решила позвонить ей по те-
лефону, но раздумала: я бы не удержалась, заговорила о газовой трубе. Я
боялась, что не поверю ей, если она начнет оправдываться.
Мне стало холодно. Я зашла в кафе, согреться. Расплатившись и получив
сдачу, я заметила, что у меня осталось много денег - на них, наверное,
можно прожить несколько дней. Жить в эту минуту для меня означало только
одно: лечь в постель и спать. А еще неплохо было бы помыться, надеть
свежее платье, чистые перчатки.
Я поплелась дальше и, наконец, зашла в какую-то гостиницу у вокзала
Монпарнас. Там спросили, есть ли у меня с собой багаж, хочу ли я номер с
ванной, и дали заполнить какой-то бланк. Я заплатила вперед.
Я уже поднималась по лестнице в сопровождении горничной, когда из-за
конторки раздался голос администратора:
- Мадемуазель Лои, прикажете разбудить вас утром?
- Нет, не беспокойтесь, пожалуйста, - ответила я и обернулась, вся
холодея и чувствуя, что мой мозг сковывает ужасом: ведь я знала это и
раньше, знала давно, знала всегда.
- Как вы меня назвали? Он заглянул в заполненный мною бланк.
- Мадемуазель Лои. А что, разве не так?
Я спустилась с лестницы, подошла к нему. Я еще пыталась подавить в
себе некий издавна знакомый страх. Это не может быть правдой, это просто
"столкновение поездов - из-за того что я два часа говорила о До, из-за
моей усталости...
На желтой бумажке я написала вот что:
Лои Доменика Лелла Мария, родилась 4 июля 1939 года в Ницце, департа-
мент Приморские Альпы, француженка, банковская служащая.
Подпись - До Лои - очень разборчива, имя и фамилия написаны слитно и
обведены овалом, неверно и наспех.
Я разделась и наполнила ванну водой. Сняла перчатки, затем снова их
натянула: мысль о том, что я должна буду касаться этими руками своего
тела, была мне неприятна.
Все это я проделывала медленно, почти спокойно. Когда доходило до та-
кого состояния подавленности, отупение мало чем отличается от спо-
койствия.
Я уже не знала, что и думать, поэтому вовсе перестала думать. Мне бы-
ло дурно и в то же время приятно, потому что вода была теплая. Так я
пролежала около часа. Свои часы я завести забыла, и, когда взглянула на
них, выйдя из ванной, они стояли, показывая три часа пополудни.
Я вытерлась полотенцами, которые были в моем номере, надела белье ру-
ками в мокрых перчатках - руки у меня горели. В зеркальном шкафу отража-
лась фигура автомата с узкими бедрами, топающего босиком по комнате, в
чертах которого не осталось и подобия прежнего человека. Подойдя ближе к
зеркалу, я обнаружила, что после ванны мерзкие швы у меня под бровями,
под крыльями носа, подбородком и за ушами стали особенно заметны. А руб-
цы на голове просвечивали под редкими волосами, набухли и стали кирпич-
но-красными.
Я упала ничком на кровать и долго лежала, уткнувшись лицом в сгиб
локтя, преследуемая одним неотвязным образом: некая девушка добровольно
окунает в пламя голову и руки.
Невозможно. Кому достанет мужества на такое? Тут я заметила лежавшую
возле меня папку, которую получила от доктора Дулена.
Когда я сегодня утром в первый раз просматривала эти статьи, в них
все совпадало с рассказом Жанны. При втором прочтении я открыла подроб-
ности, которые раньше казались мне незначительными, а теперь поражали.
Ни дата рождения Доменики Лои, ни два других имени, данные ей при
крещении, нигде в газетах не упоминались. Сказано было только, что ей
двадцать один год. Но так как пожар произошел ночью 4 июля, репортеры
добавляли, что несчастная погибла в день своего рождения. Несколько се-
кунд я склонялась к тому, что я не хуже самой До могла знать, какими еще
именами ее нарекли, равно как и дату ее рождения, что я могла написать
"Лои" вместо "Изоля": все это объясняется моей усталостью, тем, что я
была одержима своими мыслями, которые неразрывно связаны с До. Но нельзя
же этим объяснить мое полное перевоплощение, когда я так точно заполняю
все пункты учетной карточки, вплоть до того, что воспроизвожу эту дурац-
кую школярскую подпись.
Вместе с тем мне пришли на ум и доводы против. Жанна не могла оши-
биться. Она помогала мне мыться с первого же вечера, знала меня много
лет, как знает усыновленного ребенка приемная мать. Если изменилось мое
лицо, то тело, жесты, голос остались прежними. До могла быть одного рос-
та со мной; может статься, у нее были глаза того же цвета, что у меня, и
такие же темные волосы, но ошибка Жанны - вещь невозможная. Я выдала бы
себя каким-нибудь изгибом спины или плеча, формой ноги.
Я задумалась над словами: "выдала бы себя". Странно - как будто мысль
помимо моей воли уже привела меня к объяснению, которое я не хотела
признавать, точно так же как не хотела в течение нескольких дней заме-
чать явные признаки того, что открыла сегодня, прочитав заполненный мною
гостиничный бланк.
Я - это не я! И доказательство тому - именно моя неспособность восс-
тановить свое прошлое. Как же я могла бы восстановить прошлое кого-то,
кем не была?
К тому же Жанна меня ведь не узнала. Мой смех, мои манеры ее озадачи-
вали, как и другие, неизвестные мне особенности, которые она, возможно,
приписывала периоду выздоровления, но которые ее тревожили и постепенно
от меня отдаляли.
Это-то я и пытаюсь понять сегодня, сбежав от нее, именно это. "Не
сплю по ночам... Как же ты можешь так на нее походить?" Да, я, черт по-
дери, похожа на До! Жанна не хотела этого признать, как и я, но каждый
мой жест раздирал ее сердце, каждая ночь сомнений добавляла синевы под
ее глазами.
Но, несмотря ни на что, в этом рассуждении есть одно слабое место:
ночь пожара. Жанна была там. Она подобрала меня под лестницей, она, ко-
нечно, сопровождала меня в Ла-Сьота, в Ниццу. Ее просили также опознать
труп погибшей до того, как явятся родители. И не до такой же степени я
была неузнаваема, даже обгоревшая. Ошибиться могли чужие люди, но только
не Жанна.
Значит, получается как раз обратное. Страшнее, но гораздо проще.
"Кто поручится, что ты не ломаешь комедию?" Жанна боится, боится ме-
ня. Не потому, что я все больше похожу на До, а потому, что она знает: я
- До!
Она знала это с самой ночи пожара. Почему она молчит, почему солгала
- разгадывать это мне было омерзительно. Омерзительно представлять, как
Жанна намеренно выдает живую за мертвую, чтобы вопреки всему номинально
сохранить в живых до вскрытия завещания законную наследницу.
Жанна молчит, но осталась свидетельница ее лжи: живая. Вот почему
Жанна не спит по ночам. Она прячет от людей свидетельницу, которая, мо-
жет быть, ломает комедию, а может быть, и нет. И ей необходимо поддержи-
вать свою ложь. Жанна и сама теперь не очень уверена как в том, что
ошиблась, так и в своей собственной памяти, да и вообще сомневается во
всем. Легко ли после трех месяцев разлуки, а потом после этих трех дней
нового знакомства с воскресшей узнать, тот ли это смех и та ли это ро-
динка? Жанне приходится всего бояться. В первую очередь - людей, которые
хорошо знали погибшую и могли бы раскрыть подлог. А особенно боится она
меня, раз так старательно прячет меня от людей. Она не знает, как я от-
несусь ко всему этому, когда ко мне вернется память.
Однако есть и еще одно слабое место: вечер пожара. Жанна могла найти
тогда некую девушку без лица и без рук, но она никак не могла предви-
деть, что эта девушка окажется всего лишь идеальным автоматом, у которо-
го вместо прошлого и будущего - зияющая пустота. Очень маловероятно,
чтобы Жанна пошла на такой риск. Если только...
Если только свидетельница в равной мере не заинтересована в молчании
(почему бы и нет, коли уж я сама пришла к таким чудовищным и нелепым
предположениям), а Жанна, поняв это, решила, что это дает ей власть надо
мной. Тут вступают в силу подозрения Франсуа по поводу стыка в газовой
трубе. Мне, как и ему, казалось бесспорным, что такой грубый дефект но-
вого оборудования, способный вызвать пожар, не мог ускользнуть от внима-
ния Жанны. Значит, труба была в исправности. Значит, кто-то должен был
испортить ее потом.
Если судебные следователи и страховые агенты поддержали версию нес-
частного случая, значит, повредить трубу с одного раза - например, сде-
лав на ней надпил, - было нельзя. Я нашла во многих газетах подробности
расследования: прокладку в течение нескольких недель разъедала сырость,
фланец одной из труб проржавел. Это требует подготовки, длительной рабо-
ты. И называется это убийством.
Стало быть, живая еще до пожара решила занять место мертвой! Ми нис-
колько не была заинтересована в такой подмене, следовательно, живая -
До. Я - жива. Следовательно, я - До. Кривая, что вела от гостиничного
бланка к трубе газовой колонки, замкнулась в кольцо, точь-в-точь как тот
манерный овал вокруг подписи "До Лои".
Опомнилась я, очутившись, неведомо когда и как, на коленях под умы-
вальником своего гостиничного номера, обследующей водопроводные трубы,
пыль с которых пятнала мои перчатки. Очевидно, я смутно надеялась таким
способом доказать себе самой, насколько нелепы мои предположения, хотя
эти водопроводные трубы наверняка сильно отличаются от газовых труб на
мысе Кадэ. Я говорила себе: это неправда, ты слишком торопишься, будь
даже соединение сделано на совесть, оно могло испортиться само по себе.
И я отвечала себе: это невозможно, не прошло и трех месяцев, как провели
газ, да, впрочем, никто и не считал это возможным, раз было установлено,
что в трубах изначально имелся какой-то дефект.
Я была в одной комбинации, и мне снова стало очень холодно. Я надела
юбку и разорванный пуловер. Чулки же мне так и не удалось натянуть. Я
скомкала их и сунула в карман пальто. И поскольку все мои мысли своди-
лись к одному, я истолковала свой собственный жест как лишнее доказа-
тельство своей гипотезы: Ми, конечно, такого жеста не сделала бы. Пара
чулок не имела для нее никакой цены. Она швырнула бы их куда попало, на
другой конец комнаты.
В кармане пальто я нащупала ключи, которые дал мне Франсуа. Кажется,
это была третья по счету милость, дарованная мне жизнью в тот день. Вто-
рой милостью был поцелуй, полученный до той минуты, когда я услышала
вопрос: "Теперь ты мне веришь?" А первой - взгляд Жанны, когда я попро-
сила ее выписать чек и она вышла из машины: усталый, чуть сердитый
взгляд, но в нем я прочла, что Жанна любит меня изо всех сил, - и едва я
вспомнила здесь об этом, в гостиничном номере, как снова уверовала: все
это мне только приснилось, все это неправда.
В телефонном справочнике особняк на улице Курсель числился под фами-
лией Рафферми. Мой указательный палец, обтянутый мокрой тканью перчатки,
пропустил пятьдесят четыре номера в столбце, пока не остановился на нуж-
ном.
Такси доставило меня к номеру пятьдесят пятому: ворота с высокими ре-
шетчатыми створками, выкрашенными в черный цвет. Мои часы, которые я за-
вела перед уходом из гостиницы, показывали без чего-то полночь.
В глубине сада, усаженного каштанами, высился дом - белый, изящный,
безмятежный. Окна в нем не светились, ставни, по-видимому, были заперты.
Я отворила ворота - они не скрипнули - и поднялась по аллее, окайм-
ленной газоном. К замкам парадной двери мои ключи не подходили. Обогнув
дом, я нашла черный ход, дверь которого и отперла.
На меня пахнуло духами Жанны. Я зажигала свет в каждой комнате, через
которую проходила. Они были маленькие, большей частью выкрашены белой
краской и, на мой взгляд, обставлены уютно и удобно. На втором этаже я
обнаружила спальни. Их двери выходили в переднюю, наполовину некрашеную
- покраску стен еще не закончили.
Первая комната, в которую я вошла, была спальней Мики. Откуда я знаю,
что это ее спальня, я себя и не спрашивала. Все тут говорило о ней: сум-
бур эстампов на стене, дорогая обивка мебели, большая кровать с балдахи-
ном, в сборках из шелковой кисеи, которую сквозняк из передней надул,
как корабельные паруса. Говорили о Мики и теннисные ракетки на столе, и
фотография какого-то юноши, повешенная на абажур, и огромный плюшевый
слон, рассевшийся в кресле, и фуражка немецкого офицера, нахлобученная
на голову скульптуры, которая, вероятно, изображала крестную Мидоля.
Я отдернула полог и несколько секунд полежала на кровати, потом стала
выдвигать разные ящики, пытаясь против всякого ожидания получить доказа-
тельство, что эта спальня все-таки принадлежала мне. Я вынимала из ящи-
ков белье, вещи, не имевшие для меня никакого значения, бумаги, которые
бегло просматривала и бросала на ковер.
Спальню я оставила в полном беспорядке. Но какое это имело значение?
Я знала, что позвоню Жанне. Вручу ей свое прошлое, настоящее и будущее,
а сама лягу спать. И пусть она наводит порядок в спальне и разбирается,
кто кого убил.
Вторая комната была ничьей, а в третьей, наверное, жила Жанна, пока я
находилась в клинике. Указывали на это и размеры платьев, висевших в
шкафу, и запах духов, застоявшийся в примыкающей к ней ванной.
Наконец я открыла ту комнату, которую искала. В ней не осталось ниче-
го, кроме мебели, кое-какого белья в комоде, халатика в сине-зеленую
клетку (на верхнем кармашке вышито: "До") и трех чемоданов, стоявших в
ряд у кровати.
Чемоданы были полны. Вытряхнув их содержимое на ковер, я поняла, что
Жанна привезла эти чемоданы с мыса Кадэ. В двух были вещи Ми, которые
Жанна мне не показывала. Если они находятся в этой комнате, то, может
быть, потому, что у Жанны не хватило духу войти в комнату умершей. А мо-
жет, и не поэтому.
В третьем чемодане, поменьше, оказалось очень мало одежды, зато обна-
ружились принадлежавшие До письма и бумаги. Этого было маловато. Мне не
верилось, что это все, но я подумала, что, наверное, старикам Лои отдали
другие вещи их дочери, уцелевшие от пожара.
Я развязала тесемку, которой была перевязана пачка писем. Это были
письма крестной Мидоля (она так и подписывалась) к кому-то, кого я сна-
чала приняла за Ми, потому что они начинались словами: "Моя милочка",
или "Саппа", или "Моя крошка". Читая их, я поняла, что, хотя в них много
говорится о Ми, обращены они к До. Возможно, у меня теперь было довольно
своеобразное представление об орфографии, но, по-моему, письма крестной
изобиловали ошибками. Однако они были очень нежные, и от того, что я чи-
тала между строк, у меня снова стыла кровь в жилах.
Я отложила осмотр своего имущества и пошла искать телефон. Он оказал-
ся в спальне Ми. Я позвонила в Нейи. Было около часу ночи, но Жднна,
должно быть, держала руку на телефонной трубке, потому что сразу ответи-
ла. Прежде чем я успела сказать хоть слово, Жанна закричала, что она са-
ма не своя от беспокойства; на меня посыпались оскорбления вперемежку с
мольбами. Тогда я тоже крикнула:
- Да погоди же!
- Где ты?
- На улице Курсель.
Внезапная пауза, которая затягивалась и могла означать все что угод-
но: удивление, признание. Я первая нарушила молчание:
- Приезжай, я жду!
- Как ты себя чувствуешь?
- Плохо. Привези мне перчатки.
Я положила трубку. Вернувшись в спальню До, я продолжала рыться в
своих бумагах. Затем взяла трусики и комбинацию, раньше принадлежавшие
мне, клетчатый халатик и переоделась. Я сняла с себя даже туфли и боси-
ком спустилась в первый этаж. Все, что я оставила себе от той, другой,
были перчатки - уж они-то мои.
В гостиной я зажгла все лампы, достала коньяк и отхлебнула прямо из
бутылки. Затем я долго возилась с проигрывателем, разбираясь, как он
устроен. Поставила я что-то орущее. От коньяка я чувствовала себя лучше,
но пить еще побоялась. На всякий случай прихватила бутылку с собой в со-
седнюю комнату, где, похоже, было теплей, и улеглась там в темноте, при-
жимая ее к груди.
Минут через двадцать после телефонного разговора я услышала, что
где-то отворилась дверь. Спустя еще минуту музыка в гостиной смолкла.
Шаги приближались к моей комнате. Свет Жанна не зажгла. Я увидела длин-
ный темный силуэт в проеме, ее рука легла на ручку двери - точный нега-
тив изображения той молодой женщины, что явилась мне солнечным утром в
клинике. Несколько секунд Жанна молчала, затем проговорила своим мягким,
глубоким и спокойным голосом:
- Добрый вечер. До.
УБЬЮ
Все это началось одним февральским днем в банке, где работала До; на-
чалось с того, что Ми впоследствии называла (и слушателям, конечно, по-
лагалось смеяться) "даром судьбы". Чек был похож на все другие чеки,
проходившие через руки Доменики с девяти утра до пяти вечера, не считая
сорокапятиминутного перерыва на обед. На нем имелась подпись владельца
текущего счета, Франсуа Шанса, и, только когда Доменика внесла выплату в
дебет, она прочла на обороте чека передаточную надпись на имя Мишель
Изоля.
До почти непроизвольно вскинула глаза, посмотрела через головы това-
рок и увидела по другую сторону стола кассиров девушку в бежевом пальто,
голубоглазую, с длинными черными волосами. До продолжала сидеть, ошелом-
ленная не столько появлением Ми, сколько ее красотой. Между тем одному
Богу известно, как часто рисовала она в своем воображении эту встречу:
то в театре (куда До никогда не ходила), а однажды где-то на пляже в
Италии (До в жизни не была в Италии). В общем, происходило это неведомо
где, в не совсем реальном мире, где и сама она не была реальной До, в
мире на грани сна, когда можно, засыпая, выдумывать без оглядки все, что
душе угодно.
А нынешняя встреча за четверть часа до звонка, возвещающего конец ра-
бочего дня, через загородку, которую До видела перед собой ежедневно вот
уже два года, воспринималась реальной и не удивляла. Ми была так краси-
ва, так ослепительно хороша, она казалась таким законченным воплощением
счастья, что, увиденная сейчас воочию, развеяла все прежние мечты.
На подушке перед сном жизнь представлялась проще. Случайно находя
свою осиротевшую подругу, До на поверку оказывалась выше ее по всем
статьям: и ростом-то взяла (метр шестьдесят восемь сантиметров), и при-
лежанием (аттестат зрелости с оценкой "хорошо" по всем предметам), и
сметкой (она округляла капиталец Ми какими-то не вполне ясными операция-
ми на бирже), и отвагой (спасала крестную Мидоля во время кораблекруше-
ния, а Ми думала только о себе, так что потонула), и у мужчин пользова-
лась большим успехом (жених Ми, некий итальянский князь, за три дня до
их свадьбы предлагал руку и сердце ее бедной кузине: кошмарные муки со-
вести) - словом, До взяла всем. И, само собой разумеется, красотой.
Ми была до того обворожительна, что До чуть не стало дурно, хоть она
видела ее на расстоянии пятнадцати шагов, через головы снующих в кассо-
вом зале людей. Она хотела встать, да не могла. Она увидела, как чек пе-
решел в руки к одной из ее товарок, которая подложила его к пачке других
чеков, как потом его передали кассиру. Девушка в бежевом пальто - издали
она казалась старше двадцати лет и довольно самоуверенной - спрятала
врученные ей деньги в сумочку, на миг сверкнула улыбкой и направилась к
выходу из банка, где ее ждала другая девушка.
Доменика пробиралась между конторками с каким-то странным чувством
внутреннего сопротивления. Она думала: "Я ее сейчас потеряю и никогда
больше не увижу. А если увижу, если наберусь храбрости, заговорю с ней,
она снизойдет до улыбки и тут же забудет обо мне, равнодушно отвернет-
ся".
Так оно примерно и случилось. До догнала обеих девушек на бульваре
Сен-Мишель, метрах в пятидесяти от банка, когда они собирались сесть в
белую "МГ", стоявшую в запрещенном для стоянки месте. Ми посмотрела, яв-
но не узнавая, но с вежливым интересом, на эту схватившую ее за рукав
девушку в одной кофточке, которая, наверное, промерзла до костей (так
оно и было) и говорила, задыхаясь после бега.
До сказала, что она - До. После долгих объяснений Ми как будто вспом-
нила свою подругу детства и ответила: "Вот чудно, что мы так встрети-
лись". Говорить было больше не о чем. Попытку продолжить разговор сдела-
ла сама Ми. Она спросила, давно ли До живет в Париже и работает в банке,
нравится ли ей работа. Она познакомила До со своей приятельницей, грубо
размалеванной американкой, которая уже уселась в машину. Потом Ми сказа-
ла:
- Позвони мне как-нибудь на днях. Приятно было с тобой встретиться.
Ми села за руль, и они укатили под рев запущенного на полные обороты
мотора. До вернулась в банк, когда там уже запирали двери, озлобленная и
в полном смятении чувств.
Как же ей звонить, я даже не знаю, где она живет. Удивительно, что
она одного роста со мной, когда-то она была гораздо ниже. Я была бы та-
кой же красивой, если бы могла так одеваться. На сколько был тот чек?
Плевать ей, позвоню я или нет. Она говорит без итальянского акцента. Ну
и дура же я, ей самой пришлось поддерживать разговор. Она, наверное,
считает меня дубиной стоеросовой. Ненавижу ее. Я могу ненавидеть ее
сколько влезет, задохнусь-то от ненависти я.
Она осталась на час после закрытия банка, чтобы поработать. Чек уда-
лось рассмотреть, когда служащие начали расходиться. Адрес Ми на нем не
значился. До списала адрес владельца счета, Франсуа Шанса.
Позвонила она ему через полчаса из "Дюпон-Латена", сказала, что она
кузина Ми, только что ее видела, но не догадалась спросить номер ее те-
лефона. Мужской голос ответил, что, насколько ему известно, у мадемуа-
зель Изоля нет кузины, но все-таки согласился дать номер телефона и ад-
рес Ми: "Резиданс Уошингтон", улица Лорда Байрона.
Выходя из телефонной будки в подвальчике ресторана. До назначила себе
срок: позвонить Ми не раньше чем через трое суток. Она вернулась в зал,
где ее уже ждали друзья: две сослуживицы и молодой человек, с которым
она познакомилась полгода назад: месяца четыре они целовались, а еще два
он был ее любовником. Он был худощав, симпатичен, немного не от мира се-
го, недурен собой, служил страховым агентом.
До снова села рядом с ним, поглядела на него, нашла, что не такой уж
он симпатичный, не больно хорош собой, не очень-то витает в облаках - в
общем, настоящий страховой агент. Она снова спустилась вниз, в телефон-
ную будку, и позвонила Ми, но не застала ее.
Девушку, говорившую без итальянского акцента, удалось заполучить к
телефону только через пять дней, после многократных ежевечерних попыток
До дозвониться к ней с восемнадцати часов до полуночи. В тот вечер До
звонила из квартиры Габриеля, страхового агента, который спал рядом,
накрыв голову подушкой. Была полночь.
Вопреки всем трезво-скептическим предположениям, Ми помнила об их
встрече. Она извинилась, что все эти дни не бывала дома. Вечером поймать
ее трудно. Впрочем, утром тоже.
У До были заготовлены всевозможные хитроумные формулы, чтобы иметь
повод для встречи с Ми, но сказала она только следующее:
- Мне нужно с тобой поговорить.
- Ах так, - сказала Ми. - Ну ладно, приходи, только давай быстро, я
спать хочу. Я тебя очень люблю, но завтра мне рано вставать.
Она чмокнула губами, что означало - целую", и положила трубку. До
несколько минут сидела на краю кровати с трубкой в руках как очумелая.
Затем кинулась одеваться.
- Ты уходишь? - спросил Габриель.
Вот теперь целовала она, звонко смеясь. Габриель подумал, что она
совсем рехнулась, и опять накрыл голову подушкой. Ему тоже нужно было
рано вставать.
В глубине холла До увидела бар, куда вели три ступеньки. Сидели там,
должно быть, те самые люди, каких встречаешь на теплоходах модных пля-
жах, театральных премьерах: в мире на грани сна.
Лифтер остановил лифт на четвертом этаже. Номер четырнадцатый. В ко-
ридоре До посмотрелась в зеркало, проверила, все ли в порядке, приглади-
ла волосы, которые она уложила тяжелым узлом на затылке, потому что они
были очень длинные и с ними приходилось долго возиться. Узел ее немного
старил и придавал солидность. "Ну что ж, так и надо".
Дверь ей отворила какая-то старуха, которая надевала пальто, собира-
ясь уходить. Она крикнула что-то по-итальянски в соседнюю комнату и выш-
ла из номера.
Как и внизу, здесь все было выдержано в английском стиле: большие
кресла, толстые ковры. Ми выскочила в короткой комбинации выше колен, с
голыми плечами, держа в зубах карандаш, а в руке - настольную лампу.
Объяснила, что она у нее испортилась.
- Ну, как живешь? Послушай, ты, наверное, мастерица на все руки.
Глянь-ка, что с ней.
В комнате, где пахло американскими сигаретами и стояла незастеленная
кровать, До, не снимая пальто, починила лампу. Ми тем временем то рылась
в шкатулке на столике, то бегала в другую комнату. Вышла она оттуда,
держа в одной руке три кредитки по десять тысяч франков, в другой - мах-
ровое полотенце. Она протянула деньги До, и та растерявшись, машинально
взяла их.
- Хватит? - спросила Ми. - Господи, да я бы тебя ни за что не узнала,
ну право же!
Она ласково смотрела на До своими прекрасными, внимательными, точно
фарфоровыми глазами. Вблизи она выглядела не старше двадцати лет и в са-
мом деле была прехорошенькая. Не прошло и двух секунд, как она сорвалась
с места, словно вспомнив о каком-то неотложном деле, и бросилась к две-
ри.
- Чао. Так не пропадай, уговорились?
- Но я не понимаю...
До пошла за ней, протягивая кредитки. Ми резко повернулась к ней ли-
цом на пороге ванной, где из открытых кранов лилась вода.
- Да не хочу я денег! - твердила До.
- Разве ты не об этом просила меня по телефону?
- Я сказала, что мне нужно с тобой поговорить.
Лицо Ми выразило не то искреннее огорчение, не то досаду и удивление,
а может быть, все сразу.
- Поговорить? О чем?
- Обо всякой всячине, - ответила До. - Ну, вообще, увидеться с тобой,
поговорить. Так просто.
- В такое-то время? Послушай, посиди-ка, я в две минуты обернусь.
До прождала полчаса в спальне Ми, сидя перед кредитками, которые по-
ложила на кровать, и не решаясь снять пальто. Ми вернулась в махровом
халате, энергично вытирая мокрые волосы полотенцем. Она сказала что-то
непонятное по-итальянски, потом спросила:
- Ничего, если я лягу? Мы немножко поболтаем. Ты далеко живешь? Если
тебя никто не будет ждать, можешь остаться ночевать здесь. Тут понаста-
вили прорву кроватей. Уверяю тебя, я ужасно рада тебя видеть, ну чего ты
такая кислая!
Как это она ухитрялась еще и различать выражения лиц? Ми улеглась в
постель в халате, закурила сигарету, сказала До, что, если ей хочется
выпить, то где-то в соседней комнате стоят бутылки. И тотчас заснула-с
горящей сигаретой в пальцах, как-то вдруг, точно кукла. До не верила
своим глазам. Она тронула куклу за плечо, та пошевелилась, что-то проле-
петала и выронила сигарету на паркет.
- Сигарета, - жалобно пробормотала Ми.
- Я погашу.
Кукла чмокнула губами, что означало - целую", и снова погрузилась в
сон.
На другое утро До пришла в банк с опозданием - впервые за два года.
Разбудила ее старуха, которая не выказала ни малейшего удивления, застав
