ракеты "СС-20" солидном "Рено". Но радоваться не приходилось: Прахов, как
приезжал из дома, так и сидел до упора, чтобы после сидения сразу домой.
Лишь одну любопытную деталь обнаружил Сырцов: помимо ярко выраженных
громких охранников, которые водили Прахова чуть ли не под белы руки,
усаживали, как инсультного, в автомобиль, а в автомобиле не покидали
заднего сиденья, с которого неподвижными сонными взорами обозревали путь
(один - впереди, другой - сзади), на очень длинном поводке пас банкира
серьезный наряд из четырех человек в мощном "Чероки-джипе". Не для того
чтобы осуществлять дальнюю охрану, а для того, чтобы фиксировать возможную
за банкиром слежку. Сырцов ушел из-под них чудом: по совету старого хрена
Смирнова, он в первый день, в первую поездку Прахова домой пустил перед
собой одноразово определенного ему в помощь агента из "Блек бокса" с
радиосвязью. Тут-то он и заметил сурово рванувшийся в бой наряд на
"Чероки-джипе", а, заметив, легко отцепил агента от Прахова. Сам же водил
теперь "Чероки".
Сегодняшнее расписание своих и чужих работ Сырцов знал досконально:
московская пресса широко рекламировала назначенное на сегодня
торжественное открытие культурного центра на Остоженке, главным спонсором
и вдохновителем будущей деятельности которого был его герой. Среди дня
порхающие юные холуи подвезли к банку сверкающий сверток, с торчащим из
него крюком вешалки. Вечерний наряд босса! Здесь, следовательно,
переодеваться будет, домой не поедет. Так презентация в восемь вечера,
значит, ранее семи не тронется. Сырцов устроился поудобнее и придавил
нелишний, минуток на сто, кусок Соньки.
Культурный центр располагался в покатом переулке, который по сути
дела, соседствовал со спиридоновским. Реставрированный ампирный особняк
сиял, освещенный и парковыми фонарями и различной осветительной
аппаратурой многочисленных съемочных телеи киногрупп. Машины подкатывали и
подкатывали. Сырцов еле успел втиснуться за "Чероки-джипом". То было
последнее свободное место в переулке. Менее предусмотрительные гости
оставляли свои "Мерседесы", "Вольво", "Ауди", "Кодиллаки", "Феррари" уже
по набережной.
Съезд всех частей! И все это - ради необеспеченных и одиноких детишек
ближнего микрорайона, которые теперь получали возможность отдаться в
культурном центре музыке, живописи, классическим танцам.
У нешироких - как раз под конный экипаж - ворот бурлил и колбасился
кой-какой народец, жаждавший быть в избранных, но для этого ему не хватало
большого изукрашенного палехским мастером пригласительного билета,
обладатели которых, двигаясь сквозь вышеупомянутый народец, отделялись от
него отрешенностью лиц и строгостью направленных внутрь себя взглядов.
Дюжие контролеры ждали безбилетников. Им хотелось отпихивать,
выталкивать, кричать и выкручивать руки, но народец пока что робел, и
контролеры в своих действиях ограничивались восхитительно фальшивыми
улыбками, которые приходилось дарить минующим их по всем правилам.
Сырцов с железнодорожным стуком стремительно развалил молнию на своей
кожаной куртке и, вырвав рдеющую книжицу из кармана, одним движением
пальцев раскрыл ее и показал ближайшему стражу свою фотографию на алом
документе. Страж убедился, что фотография похожа на Сырцова, и растерянно
разрешил:
- Проходи.
Сырцов прошел. В саду детей не было. Не было, как потом оказалось, их
в многочисленных залах и комнатах уютного особняка. Зато были женщины. Ах,
женщины, женщины! Все в белом, бесшумно передвигающиеся среди только что
высаженных кустов нимфы, декольтированные до сосков и копчиков вамп,
стремительные в легком мужеподобии, придающем им, как ни странно, особый
сексопил, артемиды-охотницы, ученые молодые дамы (все в очках) с влажно
накрашенными полуоткрытыми губами, жаждущими похабного, но остроумного
слова и хамского до боли поцелуя, и, конечно же, длинноногие нимфетки -
родные до слез хищницы и жертвы.
Официанты с подносами подносили выпивку. Сырцов в саду хлебанул
шампанского, на террасе приделал ножки виски со льдом, в уютной комнате
для избранных, в которую попал неизвестно как, прилично взял водочки под
маленький бутерброд с омаром.
Вводя Сырцова в курс дела, Смирнов, обставляя все с полковничьей
серьезностью, ознакомил с занудливой подробностью с тем, что он важно
называл иконографией дела. Так что теперь Сырцов знал реальных и
потенциальных клиентов в лицо. Как ни странно, знакомых по фотографиям
фигурантов на презентации оказалось предостаточно. В солидной кучке,
солидно беседуя, солидно выпивали игроки в покер с дачи Воробьева
(естественно, при участии самого Воробьева и Василия Федоровича с
неизменным кейсом). Громко разглагольствовал подвыпивший новатор -
режиссер Адам Горский, привлекая к себе слушателей тем, что вокруг него
живописно и соблазнительно расположились юные студийки в полупрозрачных
нарядах. В окружении строителей, свиты и охраны проследовал в самые
дальние покои Игорь Дмитриевич. Василий Федорович мигом ринулся вслед,
безжалостно разорвав пуповину, связывавшую его с покерным братством.
Мелькнули Федоров и Краснов, первый - пьяный в дымину, второй - делавший
вид, что пьяный в дымину. В обнимку со знаменитым футбольным тренером
продефилировал дипкурьер Савкин. В сопровождении Кузьминского прошла,
собирая восхищенные взгляды, эффектно одетая и хорошо нарисованная Алуся.
Только после водочки с омаром стало по-настоящему приятно. Спроворив
из хитрой комнатенки еще одну порцию (все на тарелочке: и водочка в
рюмочке и омар на хлебушке), Сырцов выбрал для постоянного нахождения
главный зал и, найдя тихий уголок, прислонился к стенке. Невидимый оркестр
со старомодной добросовестностью выводил забыто-незабытый, рвущий душу и
ласкающий ее же, ретро-вальс. Наборный паркет зала звал к танцу, но
публике было не до танцев: стараясь особо не шуметь, она поглощала халяву.
Но и это не сердило Сырцова (он уже опустошил тарелку). Музыка, как
говорится, увела его далеко-далеко...
- Тебя сюда Смирнов прислал? - спросили близко-близко грубым голосом.
Рядом стоял в красивом белом смокинге, красивый, как бог,
начальничек, дружок закадычный когда-то, подполковник милиции Леонид
Махов. Стоял и улыбался, сволочь. Сырцов переложил опустевшую тарелку из
правой руки в левую, в правой - пальцами большим и указательным - ощупал
материю на смокинге. Ощупал и поинтересовался:
- Теперь такие клифты в милиции как форму выдают?
- Особо отличившимся, - подтвердил и уточнил Махов.
- Особо отличаются у нас начальники. Ты еще на одну ступеньку влез,
Леня?
- Нет еще...
- Но скоро влезешь, - продолжил за него Сырцов. - А Смирнов мешает,
что ли?
- Смирнов слишком хорошо для нашего сурового времени, Жора. - Любил,
любил неугомонного старичка полковник Махов, любил и жалел: - Рабское
чувство справедливости когда-нибудь погубит его и, вероятней всего, очень
скоро. Так ты на него работаешь?
- Отвали, - хрипло посоветовал Сырцов.
- Ты, я вижу, перестал меня бояться.
- А надо? Надо тебя бояться? Мне, Леня?
Сырцов резко, открыто резко перевел разговор на совсем другое. А
Махов не хотел открытого боя, не нужен был ему открытый бой.
- Теперь тебе не надо меня бояться: ведь я уже не начальник тебе.
Теперь ты боишься дедушки Смирнова, да?
Сырцов кинул тарелку на пустой поднос проходившего мимо официанта,
вытер руки носовым платком и сказал:
- С детства стишки дурацкие помнятся - "дедушка, голубчик, сделай мне
свисток". И вдруг сейчас, наяву дедушка Смирнов делает мне свисток. Я ему
благодарен, Леня.
- Кое-чему научился в Москве, брянский волчонок, - понял про него
Махов и, попив из стакана виски с растаявшим льдом, отправился фланировать
по культурному центру. Сырцов закрыл глаза и помотал башкой - отряхивался
от злости, а когда открыл глаза, не поверил им: в сопровождении двух
суперкачков с кейсом, который только что был в руках у Василия Федоровича,
стремительно пересекал зал сугубо энглезированный Иван Вадимович Курдюмов.
Собственной персоной. Промчался метеором и исчез в саду. Сырцов кинулся
следом. Единственное, что он увидел, подбежав к воротам, как захлопнулись
дверцы ближайшего черного автомобиля, и как автомобиль бесшумно и
стремительно сорвался с места. Сырцов вздохнул и отправился на поиски
телефона.
...Он ненавидел фул-контакт. Недавняя работа в доме на набережной,
беспокоила несколько дней, приходя воспоминанием остро и неожиданно, как
изжога. Как прелестна классика, когда объект в разметке оптического
прицела являет собой фигуру абсолютно абстрактную, не имеющую отношения ни
к чему, ни к жизни, а все действо свободно отождествляется с одним из
самых благородных видом спорта - стендовой стрельбой. А сегодня опять
фул-контакт да еще и с дезинформацией.
В свежевыкрашенном пожарном ящике на заднем дворе он за скрученной
брезентовой кишкой обнаружил сверток, который, не таясь, развернул, сидя
на укромной скамейке в глубине сада. "Магнум". Пистолет, надо полагать,
объекта. Он тщательно обтер пистолет, завернул в заранее приготовленную
тряпицу и спрятал во внутренний карман пиджака, но все равно риска меньше,
чем при сбруе: незаметно стянул при опасности и все: я не я, и лошадь не
моя.
Ох, и не хотелось! Но надо, надо. Он обнаружил объект, когда тот
пристроившись к оставленному на комоде черного дерева подносу с
шампанским, не спеша, опорожняя бокалы, рассказывал двум ошалевшим
интеллектуалкам о прелестях ночной жизни Роттердама и Гамбурга.
Интеллектуалки, как истинные интеллектуалки, старательно пытались понять
зачем им знать об этих экзотических привычках и специфических приемах
блядей из двух портовых городов. Интеллектуалок, наконец, подхватили,
увели, и объект отправился просто бродить по дому и саду.
В саду и помочился, мерзавец. А надо бы в сортире. Придется
искусственно подводить. Объект прилип было к нимфеткам, но нимфеток у него
отняли более молодые и прикинутые молодцы. Объект затосковал и вошел в
дом. В пустом коридоре он обратился к объекту, озабоченный непорядком на
лице последнего:
- Чем это вы так испачкали лицо, коллега?
Объект обеспокоенно завертел головой, но, естественно, без зеркала
лица своего увидеть не мог. Поэтому спросил:
- Где?
- Вот здесь и здесь, - указал, не касаясь, пальчиком он.
- Что же делать? - в безнадеге пригорюнился явственно и сильно
поддавший объект.
- Пойдемте, я вас в туалет провожу.
- Сделайте милость! - обрадовался объект. - Я битый час искал уборную
в этом доме и не нашел. Пришлось в кустах опорожняться.
По пути - никого: все ринулись в большой зал на сборный концерт
валютных артистов-знаменитостей. Он знал здесь сортир наименее посещаемый
- на отшибе, в глухом крыле, где еще и реставрация не была доведена до
конца. Поддерживая вялое тело объекта за талию правой рукой, он пальцы
левой окунул в сухую землю цветочного горшка, украшавшего в паре с другим
вход в сортир. До открытия двери он беззвучно выключил свет в сортире, а,
открыв, удивился:
- Чего это у них темно? Где тут выключатель?
Почти одним движением он включил свет и повесил на ручку двери
маленькую на веревочку картонку, на которой было написано: "Засор. Просьба
не входить".
Объект недовольно жмурился от яркого света. Он стоял между
умывальником и двумя кабинами и жмурился, не понимая куда себя девать. Он
подошел к нему и, пытаясь стереть с него несуществующее со щеки устроил на
лице нечто, действительно грязное.
- Нет, так не сотрешь, - убедился он вслух. - Давайте-ка к
умывальнику.
Объект склонился к умывальнику, а он обнял его за плечи. Потом,
набрав в левую горсть холодной воды, плеснул ее в лицо объекта и
одновременно хлопнул правой ладонью по спине. Содрогнувшийся от холодной
воды объект и не заметил мелкого укольчика в спину, но уже через мгновенье
расплавился в его руках. Он уложил эту массу на пол и на всякий случай -
ключ у него был - запер дверь. Усадить объекта на стульчак было задачей
труднейшей, но он, изрядно умаявшись, справился с ней. Немного отдохнув,
он извлек из кармана пиджака "Магнум" и вложил его, насильственно прижимая
и подталкивая пальцы к рукоятке револьвера. Самое трудное было просунуть
указательный палец в дужку спуска так, чтобы заранее не выстрелить.
Стволом "Магнума" он разъединил челюсти, засунул подальше в рот и, нажимая
на указательный палец объекта, нажал на спуск. Теперь можно. "Магнум" -
машинка серьезная, и часть затылка объекта отлетела к стене. Выстрел был
терпимо громкий. Он уронил руку объекта, рука объекта уронила "Магнум" на
пол. Дело было сделано.
Он мгновенно открыл дверь, сорвал картонку и коридорами кинулся туда,
где играла музыка. Там, где поблизости играла музыка, он остановился.
Откуда-то появился один прислушивающийся гражданин, откуда-то второй.
Второй, бесцельно и круто водя очами, поинтересовался. У себя, у всех:
- Вроде где-то стрельнули поблизости?
- Вроде, - согласился первый. Втроем начали прислушиваться по новой -
не стрельнут ли еще. Больше выстрелов не было.
Со стороны зала дробной рысью примчался сорокалетний красавец в белом
смокинге и, не теряя времени, приказно спросил:
- Где стреляли?
- Там, там! - воскликнул первый и замахал руками в разные стороны.
- По-моему в правом крыле, где-то внизу, - вдруг совершенно разумно
информировал мента в смокинге он. Трое как бы сблизились и быстро
двинулись по указанному направлению. Ему там уже нечего было делать, и он
спокойно направился к выходу.
- Устаю от классики, - объяснил он свой уход стражнику у ворот,
общаясь только голосом и скрывая лицо. Мимо, прорычав что-то охране,
проскочил бесшумно стуча палкой, отставной милицейский полковник Смирнов.
Он знал полковника, его ему показали. Смирнова сопровождал некто в
кожанке, которого он не знал...
- Я никак не мог остановить Курдюмова, - глухо оправдывался Сырцов,
твердо глядя в глаза Смирнову: - Никак. А стрелять... нет у меня таких
инструкций стрелять в человека, идущего сквозь толпу.
- Курдюмовым нас помазали по губам, отвлекая, Жора, - горестно
сообщил о своей догадке Смирнов. - Живой Курдюмов по их замыслу отвлек
внимание всех, кому он крупно интересен. А они, пользуясь паузой,
провернули здесь нечто мерзкое. Пошли в дом.
Они были уже на террасе, когда, приближаясь, завыли две сирены -
милицейская и скорой помощи. Тут же на террасу выскочил подполковник Махов
в белом смокинге.
- Что там, Леонид? - спросил Смирнов. Махов заметил, наконец, своего
бывшего начальника, заметил и бывшего подчиненного. Извлек из особого
кармашка где-то в поле смокинга (чтобы не деформировать силуэт) "Житан",
зажигалку и, закурив, ответил спокойненько:
- Самострел в сортире.
- Самоубийство? - постарался уточнить Смирнов.
- Вполне возможно. Но надо как следует посмотреть, - и, переключаясь,
жестко отдал инструкции выскочившим из милицейской "Волги" четверым в
штатском: - Сортир в полуподвале первого крыла. Есть возможность кое-что
подсобрать. Я был там первым и поставил охрану из местных. Действуйте,
действуйте!
Четверо (мент, следователь и два эксперта) помчались в сортир правого
крыла. Медики из "Рафика", неторопясь, готовили носилки.
- Кто? - опять спросил Смирнов.
- А черт его знает! - уже злобно ответил Махов: мешали самым дорогим
затяжкам после встряски. - Он весь в кровище, а я все-таки на праздник
приоделся. Сейчас ребятки по карманам пошарят, и узнаем.
- В рот? - предположил Смирнов.
- Угу, - подтвердил Махов.
- Машинка?
- По-моему, "Магнум". Эксперты уточнят, но, скорее всего, не
ошибаюсь.
- Серьезный инструмент. Откуда он у человека, пришедшего повеселиться
и выпить в культурный центр обездоленных детей?
- Чего не знаю, того не знаю, - Махов совершенно не аристократично
щелчком отправил чинарик "Житана" в дальние кусты. - А вы, Александр
Иванович, по какой причине оказались в культурном центре для обездоленных
детей?
- Мы вот с Жорой хотим Ивана Курдюмова схватить. Не видал здесь
такого?
- Может и видал. А кто он?
Махов смотрел на Смирнова тухлым глазом, Смирнов смотрел на Махова
тухлым глазом, а Сырцов, стоя чуть с сторонке, слушал, как в большом зале
мощный бас с шаляпинскими интонациями рассказывал:
"Жили двенадцать разбойников, жил кудеяр-атаман.
Много разбойников пролил крови честных христиан."
Про смерть в сортире знали только те, кому положено знать. Они и
суетились. Участники презентации продолжали делать свое благородное дело:
пить вино, мило беседовать, незаметно обжиматься и, естественно, слушать
хорошую музыку.
Подошел мент из бригады и сказал Махову:
- Похоже, это не наш, начальник.
- Это почему?
- Работник Министерства иностранных дел. И дипкурьер к тому же.
- Совершеннейший гебистский клиент, - решил Махов. - Звони им, Гриша.
- Фамилия его как? - поспешил без надежды спросить Смирнов.
- Савкин. Геннадий Иванович, - автоматически ответил мент и пошел
искать телефон. Махов, окончательно расслабившись, закурил вторично.
- Везет тебе в последнее время, Леня, - сказал Смирнов.
- Стараюсь.
- Это не ты, это кто-то старается.
- Так кто же старается? - ощетинился вдруг Махов.
- Судьба, - объяснил Смирнов. - Везенье - это судьба.
- Пойдемте отсюда, Александр Иванович, - подал голос Сырцов.
33
С презентации вернулись очень поздно. Имевшая успех Алуся насосалась
там у детишек прилично. Без разуменья и соразмерности рухнув на тахту, она
отшибла задницу, обиделась неизвестно на кого и решила плачуще:
- Все! Постель стелить не буду! Будем спать, как на вокзале!
И, действительно, завалилась на тахту, не снимая меховой жакетки и
декольтированного платья. Только туфлями выстрелила по разным углам. Злой,
как бес, Кузьминский направился на кухню. В связи с водительскими
обязанностями он был трезв, как Егор Лигачев, и намерен сиюминутно
ликвидировать какое-либо свое сходство с одним из лидеров бывшей когда-то
КПСС.
- Витька, телефон принеси! - прокричала из комнаты Алуся. - Мне с
Лариской срочно поговорить надо.
- Третий час уже! - для порядка проворчал Виктор, вырвал штекер и
перенес аппарат из кухни к алуськиной тахте. - Очень хочется услышать как
ты хороша была сегодня, да?
- Пошел вон! - капризно распорядилась она и поставила телефонный
аппарат себе на живот. Для удобства.
Кузьминский на кухне, на всякий случай, прицепил наушник и включил
его в сеть. Пока готовил выпить-закусить с интересом слушал сплетни,
интонацию сплетни, стиль сегодняшней сплетни. Авось для дела пригодится.
Порезал свежих огурчиков и тут же посолил. Огурчики сразу дали
направляющий дух. Дух этот торопил сделать основное, и Кузьминский, вынув
бутылку "Смирнофф" из холодильника, налил в старинную двадцатиграммовую
стопку до краев. Под благоухающую дольку огурца, под животворящий вкус
черняшки, а ну ее, всю до дна!
"Кузьминский-то у тебя?" Это Лариска. "У меня, где же ему быть." Это
Алуська. "Он в принципе ничего, но какой-то грубый, неинтеллигентный. Ты
поработай над ним. Ну, пока, курочка-ряба."
Дамы одновременно положили трубки. Алуся громко сообщила из комнаты:
- Лариса считает, что ты - ничего, только какой-то грубый,
неинтеллигентный!
- Я уже давно обнаружил одну закономерность, - спрятав наушники в
карман, Кузьминский, подготавливая незаметное приближение алкогольного
кайфа, был непрочь и побеседовать. - Чем дурее баба, тем неинтеллигентным
кажусь я ей.
- Ну, а на самом деле какой ты: интеллигентный или неинтеллигентный?
- громко спросила Алуся и тут же страстно зевнула с зубовным лязгом. И так
громко, что Кузьминский, испугавшись, пролил несколько капель смирновской
мимо стопки на голубой пластик стола.
- Ты чего там, проволочку перекусывала? - злобно полюбопытствовал он.
- Ты на вопрос отвечай, - резонно заметила она и зевнула на этот раз
протяжно.
Выпив вторую и закусив, Кузьминский объяснил все как есть:
- Я умею носить костюм, на мне ловко сидят джинсы, я не боюсь
отращивать бороду и не боюсь сбривать ее. Я - нахватан в малоизвестных
областях, я знаю смысл слова "амбивалентность", мне никто не нравится, я
читал Кафку и делаю вид, что читал Марселя Пруста. Я - интеллигентный,
Алуся.
- А я читала Ломоносова, - с гордостью сообщила она.
- С чем и поздравляю, - почти двухсотпятидесятиграммовая доза
пришлась весьма и весьма кстати, и Кузьминский стоял перед альтернативой:
продолжить игры со Смирновым или начать с Алусей игры другого рода.
Забренчал, забренчал телефон. Алуся сняла трубку и сказала:
- Слушаю, - и через паузу - подожди минуту.
Она прошлепала к кухонной двери и закрыла ее. Возвращаясь на тахту,
закрыла дверь и в комнату.
Кузьминский в этот момент подсоединился.
- Говори, - это Алуся.
- Киска, ты даже не представляешь, как я рад слышать твой голос!
- Я так понимаю, что даже один мой голос тебя вполне устраивает.
- Устраивает, ласточка, но, если честно, не удовлетворяет.
- Раз уж до меня никак добраться не можешь, занимайся онанизмом.
- Можешь мне поверить, этим я и занимаюсь. В переносном смысле,
естественно. Просьба небольшая: передай по команде, что все прошло
благополучно и звонко. Я уже с Шереметьева с нейтральной полосы. Отбываю
надолго, Алла. И на нелегкие дела.
- Ах, куда же ты, милок,
Ах, куда ты?
Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты.
В Красной Армии штыки
Чай, найдутся.
Без тебя большевики
Обойдутся!
с хорошей народной интонацией спела в трубку Алуся.
- Не обойдутся, - серьезно возразил голос и спросил: - Известного
советского драматурга ты с презентации, конечно, прихватила с собой?
- Да иди ты! - разозлилась Алуся.
- Передай ему, голубка, следующее: они проиграли. Впрочем, он сейчас,
наверняка, нас слушает и я буду говорить прямо ему. Витя, передай своему
дряхлеющему полковнику, что сегодня деньги, все деньги ушли за бугор с
концами. Здесь не оставлено ни ниточки, за которую он мог бы ухватиться.
Документация отбывает со мной.
- Ванек! - вдруг прорвалась Алуся. - Ты туда навсегда?
- Не знаю, милая.
- А я?
- А ты туда очень хочешь?
- Не знаю.
- Если очень захочешь, тебе это сделают. По тем же каналам. Ну, вроде
погнали в трубу. Я буду скучать без тебя, цыпленочек.
И не дожидаясь ответа повесил трубку.
Разъяренной фурией ворвалась Алуся на кухню.
- Подслушивал, гад?! - криком спрашивая, утверждала она. Он схватил
ее за запястья и сдавил так, что она, скуля присела.
- Сейчас ты мне, курва, расскажешь все, что знаешь о Курдюмове. Все,
понимаешь, все! Иначе я тебя искалечу, сука!
...Вдруг беспрерывно загремел дверной звонок - дверной. Кузьминский
отпустил ее и, уже стесняясь своей бессильной ярости, спросил:
- Кто это там?
- А я откуда знаю? Иди и спроси.
Виктор подошел к входной двери и по возможности грозно спросил:
- Кто здесь?
- Эдик, а, Эдик?! - позвал-спросил хриплый мужской голос за дверью.
На этот раз пресловутый алкоголик качался.
- Нету здесь никакого Эдика! - почти по-бабьи вскричал Кузьминский.
- А должен быть, - возразил голос за дверью и твердо решил: - Раз его
нету, так я здесь подожду.
Кузьминский видел в глазок, как алкоголик устраивается на ступеньку.
Снял куртку, положил на холодный камень, сел на нее, головку
предварительно защитив каскеткой, привалил к перилам.
- Скажи ему, чтобы ушел, - не то приказал, не то попросил Виктор.
- А пусть себе сидит! - решила Алуся. - Витенька, а что нам сейчас
перепихнуться, а? После стрессов это, говорят, большое удовольствие.
34
Смирнов, сидя у окошка, видел, как, выйдя из служебного "Мерседеса",
Игорь Дмитриевич, что-то объяснял сначала охраннику, а потом шоферу. Долго
объяснял. Когда "Мерседес" отъехал, на той стороне переулка обнаружился
Витольд Германович Зверев. Игорь Дмитриевич не видел его. Он резко
повернул лицом к окошку, в котором, как красна девица, пригорюнился
Смирнов (его он тоже не заметил) и резко рванул на себя литую, с
претензией ручку двери чайного кафе, облюбованного отставным милицейским
полковником.
Другой отставной полковник (КГБ) продолжал стоять на противоположном
тротуаре. Профессионал по привычке осматривался.
На столике перед Смирновым расположилась ополовиненная поллитровка и
слегка тронутая закусь.
- Здравствуйте, Александр Иванович, - подойдя, поздоровался Игорь
Дмитриевич и, оглядев стол, заметил: - Не слишком ли прытко, а?
- Не мы, а я, - поправил Смирнов и опроверг: - Не прытко.
- Как говорится, воля ваша, - холодно признал право Смирнова делать
то, что он хочет, Игорь Дмитриевич и, отодвинув стул, сел напротив.
- А где же Витольд Германович?
- Сейчас придет. Он за вашим прибытием присматривал, - объяснил
ситуацию Смирнов и, не наливая Игорю Дмитриевичу, налил из початой бутылки
себе. В сущности эта рюмка была первой, но ему хотелось, чтобы Игорь
Дмитриевич и Витольд Германович считали его на данный момент сильно
выпившим.
Махнул рюмашку. Закусил луковым пером. Подмигнул Игорю Дмитриевичу.
Игорь Дмитриевич невозмутимо смотрел на него.
Смотрел сверху и Витольд Германович. Он уже подошел, но не садился,
потому что хотел поздороваться. Смирнов и Игорь Дмитриевич обратили на
него, наконец, свое внимание. Тогда он поздоровался, учтиво поклонясь.
- Привет, - сказал Смирнов.
- Здравствуйте, Витольд Германович, - поприветствовал Игорь
Дмитриевич. - Присаживайтесь.
- Марконя! - завопил Смирнов. - Можно тебя на минутку?!
Вмиг у столика появился пятидесятилетний амбал и слезно попросил:
- Александр Иванович, вы меня один на один хоть Брежневым зовите, но
ведь мои служащие привыкли к тому, что ко мне обращаются по имени-отчеству
- Марат Павлович.
- Ну, извини, ну, забылся, Марат Палыч. Скажи, чтобы здесь все
изменили. - Смирнов неверной ладошкой указал на опоганенный им стол.
- Будет сделано! - услужливо согласился Марат Павлович и удалился.
- Почему Марконя? - полюбопытствовал Витольд Германович.
- В зоне он юнцом из ничего детекторный приемник сделал. Так сказать,
изобретатель радио, Маркони. Да еще зовут Маратом. Вот и прилипла к
пареньку на всю жизнь кликуха Марконя.
- Он что вор в законе? - показал свою блатную эрудицию Игорь
Дмитриевич.
- Он - владелец кафе, в котором мы выпиваем и закусываем, - ответил
Смирнов.
- Это вы, Александр Иванович, выпиваете, - заметил Витольд
Германович.
- И не закусываете, - добавил Игорь Дмитриевич.
- Сейчас Марконя оформит все по высшему разряду, и я с закусью
доберу.
- Уголовник перековался в предпринимателя, - отметил Игорь
Дмитриевич, - Сугубо совковый путь к приватизации.
- Уголовник - всего лишь одна из бывших его ипостасей. Марконя -
талантливый человек. А по-настоящему талантливый человек талантлив во
всем. Талантлив ли я? Вряд ли. Талантлив ли Витольд Германович? Не знаю.
Талантливы ли вы, Игорь Дмитриевич? Не уверен.
- Следовало ли вам так надираться? - незаметно закипая, спросил Игорь
Дмитриевич.
- Следовало ли нам так обсераться? - почти эхом в рифму откликнулся
Смирнов.
- Не понял, - злобно сообщил Игорь Дмитриевич.
- Это он о провале операции, - разъяснил Витольд Германович.
- ...Которую провалил он, - конкретизировал Игорь Дмитриевич.
- Которую провалили мы, - грустно согласился со Смирновым Витольд
Германович.
- Вчера почти в открытую под веселый барабанный бой прыгнул за бугор
завершивший все свои дела здесь Иван Вадимович Курдюмов. - Сам не
сознавая, что вещает почти торжественно, сообщил Смирнов.
Никто не успел издать ожидаемого возгласа горестного изумления,
потому что подкатили сервировочный столик. Двое изящных и быстрых парней
сделали им на столике так красиво и завлекательно, что Игорь Дмитриевич и
Витольд Германович забыли о горестях, а Витольд Германович даже нашел
возможность согласиться с постулатом Смирнова:
- Действительно, талантлив.
Молодые люди, расставив все, не назойливо налили по емкостям и
растворились. Витольд Германович как бы в недоумении повертел в пальцах
изящную талию своего наполненного бокала и предложил единственное:
- Со свиданьицем.
Все трое выпили и немного поели жульенчиков. Первым, промокнув роток
куском черняшки, прервал паузу Смирнов:
- Вчера почти в открытую, под классическую музыку, слушателем которой
были и вы, Игорь Дмитриевич, в сортире покончил жизнь, как официально
объявлено, самоубийством дипкурьер Геннадий Иванович Савкин. Один из
последних наших шансов на обнаружение связей.
- Это прямо в культурном центре? - ужаснулся Игорь Дмитриевич. - Во
время такого прелестного концерта? В уборной?
- Ужасно. Ужасно. Ужасно, - трижды повторил Витольд Германович.
- Ужасно, - согласился Смирнов. - Ужасно то, что они, хорошо
информированные о ходе нашего расследования, о перспективах нашего
расследования, сумели с нашей, выходит, помощью ликвидировать слабые и
сомнительные звенья своей организации. Мы, мы своими сыщицкими стараниями
делаем их все менее и менее уязвимыми! Вот так-то господа депутаты, вот
так-то господа сексоты!
Смирнов налил себе коньяка и махом выпил, запил водичкой, отыскал на
