ки ухитрились поставить свой "сааб" как раз на эти доски...
- Прямо хоть милицию вызывай! - продолжала возмущаться старуха. Ей
действительно было трудно ходить, и обход вокруг газона превращался для
нее в проблему.
- Правильно, - поддержали ее две другие старушенции, сидящие на ла-
вочке возле дома. - Ездят и ездят, бросают свои машины, где им удобно, а
о людях и не думают. Им что, они молодые, здоровые, а на нас, на стари-
ков-то, им наплевать. Понаехали тут с периферии, всю Москву заполонили,
пройти негде, чтобы ихнюю рожу не увидеть...
Взаимный обмен мнениями быстро перешел на правительство Москвы, потом
на Государственную Думу и лично президента. Старушки оказались единомыш-
ленницами и еще какое-то время оживленно беседовали, выкрикивая нелицеп-
риятные оценки деятельности органов власти и управления достаточно гром-
ко, чтобы их могла слышать тучная приятельница, отправившаяся в трудное
путешествие вокруг газона. Позабавившая Вадима ситуация закончилась со-
вершенно неожиданно.
- Нет, Вера Исааковна, я все-таки позвоню в милицию, пусть они води-
теля оштрафуют. Смотрите, и номера не московские, я же говорю, все неп-
риятности у нас от приезжих. Сейчас я номер запишу...
Старуха вытащила из сумки клочок бумаги и карандаш и записала номер
машины. И тем самым спасла жизнь своей соседке Насте Каменской.
Через некоторое время наемники вышли из подъезда, сели в "сааб" и уе-
хали. Было 16.30.
Еще через несколько минут Вадим поднялся на девятый этаж, где жила
Анастасия, цепким взглядом обшарил дверь ее квартиры и заметил в самом
низу аккуратный надрез черной дерматиновой обивки. Он присел на корточки
и осмотрел подозрительное место. Потом слегка прикоснулся пальцами - так
и есть, надрез сверху покрыт прозрачной клейкой лентой, чтобы вылезающая
из-под дерматина набивка не бросалась в глаза и не привлекала внимания.
Вытащив из кармана небольшой кожаный футляр с инструментами, Вадим при-
нялся за работу, и через минуту у него на ладони лежало ставшее совер-
шенно безобидным маленькое взрывное устройство, которое должно было сра-
ботать, когда Каменская будет открывать дверь своей квартиры. Тонкая
проволока соединяла дверь с деревянным порогом. При открывании двери
проволочка разрывается и происходит процесс, аналогичный вырыванию чеки
из гранаты"лимонки". Дверь вместе с хозяйкой разнесет в клочья.
Бойцов перевел дыхание и спрятал опасную игрушку в карман. Все бы ни-
чего, если бы не настырная старуха, записавшая номер машины, на которой
приезжали убийцы. Околоподъездные старушки - первые, кого всегда опраши-
вают работники милиции, когда в доме что-то происходит, будь то квартир-
ная кража или убийство. Если бы не это, уже сегодня можно было бы покон-
чить с Каменской, и завтра возобновилась бы работа над прибором, который
так нужен Супруну.
Он вернулся к себе и снова позвонил Каменской на работу. Она снова
была на месте. Часы показывали 17.42.
Огромный зал Совета в Институте был заполнен людьми едва наполовину.
Защита диссертации давно уже перестала вызывать интерес научной общест-
венности. Кроме членов Совета на заседания приходили только те, чьи воп-
росы решались на этих заседаниях, а также "болельщики" соискателей уче-
ных степеней: их коллеги, друзья и родственники (если, конечно, тематика
была открытой, а не засекреченной).
Сами члены Ученого совета вели себя как на приеме, мирно беседовали,
объединившись в группки по два-три человека, обменивались впечатлениями
с теми, с кем давно не виделись, вставали и пересаживались с места на
место, выходили из зала и снова возвращались. Беднягу диссертанта не
слушал никто, он что-то бубнил себе под нос, даже не пытаясь перекрыть
голосом царящий в зале ровный гул. Когда дело дошло до официальных оппо-
нентов, гул несколько поутих: оппоненты были людьми уважаемыми, и хотя
слушать их никто не собирался, но вежливость проявить следовало.
- Слово предоставляется официальному оппоненту доктору технических
наук, профессору Лозовскому, - торжественно провозгласил председатель
Совета Альхименко, делая строгое лицо и бросая на членов Совета уничто-
жающий взгляд. - Пожалуйста, прошу вас, Михаил Соломонович.
- Уважаемые коллеги! - начал Лозовский, взгромоздившись на трибуну и
обняв ее, словно кто-то пытался ее отобрать. - Перед нами плод многолет-
него упорного труда, который сам по себе заслуживает всяческого уваже-
ния. Я имею в виду, разумеется, труд, а не плод. Наш диссертант Валерий
Иосифович Харламов представил нам несомненно интересную работу, которая
вполне ясно дает нам ответ на главный вопрос: может ли соискатель ученой
степени проводить самостоятельную научную работу, есть ли у него для
этого достаточный потенциал. Ведь смысл написания кандидатской диссерта-
ции состоит именно в этом, если память мне не Изменяет и я правильно по-
нимаю требования Высшей аттестационной комиссии.
Произнеся эту тираду, Лозовский умолк и повернул голову в сторону Вя-
чеслава Егоровича Гусева, который как ученый секретарь должен знать все
правила и требования ВАКа. Вячеслав Егорович выразительно кивнул, стара-
ясь не рассмеяться. Сцена эта разыгрывалась каждый раз, когда Лозовский
оппонировал на защите. Он был единственным ученым, который утверждал,
что при защите диссертации обсуждается не суть написанного, а уровень и
качество. "Если бы мы обсуждали суть, Эйнштейн никогда бы не защитился в
нашем Совете, потому что мы все в один голос сказали бы, что он не прав.
Диссертанту и не нужно, чтобы мы все дружно считали его правым, потому
что, если мы будем присваивать ученые степени только тем, с чьей позици-
ей мы согласны, наука не сможет развиваться. Не появится ни одной новой
научной школы. Никто не сможет сказать новое слово в науке, ибо новое -
это опровержение старого. Мы во время защиты диссертации должны ответить
только на один вопрос: достаточна ли научная культура соискателя, добро-
совестен ли он при анализе результатов своих экспериментов, логичен ли в
своих рассуждениях, может ли придумать что-то оригинальное. А если сов-
сем просто, то мы на защите должны решить, есть у него мозги в голове
или нет. Вот и все. И я в своем выступлении в качестве официального оп-
понента буду говорить только об этом. Если вам это не нравится, не приг-
лашайте меня оппонировать", - категорично заявлял профессор Лозовский.
Такая позиция импонировала диссертантам, и они всегда просили назна-
чить Лозовского первым оппонентом. Но было несколько случаев, и о них
тоже очень хорошо помнили, когда упрямый профессор, прочтя вполне гра-
мотную и добротную диссертацию, говорил на защите:
- Я не могу опровергнуть ни одного слова из этой диссертации. В ней
все правильно. Все, от первой заглавной буквы и до последней точки. И
мне от этого скучно. Эта диссертация - хорошая курсовая работа студента,
но не более того. Работы мысли я здесь не вижу. Вкуса к эксперименту я
здесь не чувствую. Мое мнение таково: соискатель не готов для самостоя-
тельной научной деятельности, степень кандидата наук ему присваивать еще
рано.
Некоторые приходили послушать Лозовского, как ходят в цирк. Узнавали,
на какой защите, первой или второй по счету, он оппонирует, приходили в
зал Совета и уходили, когда Михаил Соломонович спускался с трибуны.
- Я питаю глубокое уважение к научному руководителю нашего соискате-
ля, профессору Бороздину, - продолжал вещать Лозовский. - И поскольку я
хорошо знаю научный стиль Павла Николаевича, я особенно внимательно вчи-
тывался в текст представленной диссертации, стараясь увидеть влияние на-
учного руководителя и, вполне возможно, отсутствие научной самостоя-
тельности Валерия Иосифовича Харламова. Но нет! - при этих словах Ло-
зовский воздел вверх искривленный подагрой указательный палец. - Я не
увидел в этой работе ни малейшего следа присутствия Павла Николаевича.
Складывается впечатление, что профессор Бороздин просто ограбил наше го-
сударство, получая деньги за научное руководство человеком, который, яв-
ляясь вполне зрелым ученым мужем, в таком руководстве вовсе не нуждался.
Зал оживился. Все понимали, что Михаил Соломонович шутит и что на са-
мом деле его слова содержат в себе высшую похвалу диссертанту. Но однаж-
ды такое уже было... А кончилось тем, что ученый, считавшийся научным
руководителем диссертанта, был лишен профессорского звания, ибо после
точно такого же выступления Лозовского вскрылось, что он вообще не осу-
ществлял научного руководства ни одним соискателем, потому что дав-
ным-давно отстал от науки и уже много лет перестал в ней что-либо пони-
мать. Получаемые от аспирантов и соискателей главы и параграфы он пере-
давал своему сыну, талантливому молодому физику, который делал постра-
ничные замечания и объяснял папочке суть своих вопросов. Потом папочка с
умным видом пересказывал все это своим подопечным. Ему очень хотелось
сохранить имя в науке, ему очень нравилось быть профессором, и он тща-
тельно оберегал свою тайну, которая состояла в том, что быть профессором
он давно перестал. Скандал тогда был громкий, и с тех пор в зал Совета
стали ходить "на Лозовского", как в былые времена люди ходили в цирк
смотреть на акробатов, работающих без страховки, ходили каждый день, хо-
дили в надежде, что вот сегодня-то наконец что-нибудь случится.
- Я надеюсь, что в своем выступлении научный руководитель диссертанта
пояснит нам, кем же он руководил все эти годы и в чем это руководство
состояло, - балагурил Лозовский.
- Непременно, Михаил Соломонович, - подал со своего места голос Бо-
роздин.
Члены Совета начали хихикать. Они поняли, что старика Лозовского пе-
ред самым Советом ктото угостил рюмочкой-другой коньяку.
Дверь в зал осторожно приоткрылась, вошел Лысаков и, стараясь не
привлекать к себе внимания, сел на ближайшее свободное место рядом с Ин-
ной Литвиновой.
- Ну, что здесь происходит? - шепотом поинтересовался он.
- Лозовский выдуривается, как всегда, - так же шепотом ответила Инна
Федоровна. - А ты чего пришел? Нашего Соломоныча послушать?
- Ну да. Жалко, опоздал, немного время не рассчитал. Как Харламов?
Нервничает?
- Еще бы. Посмотри, вон он сидит, белый как мел.
- А чего он так распсиховался? Отзыв плохой получил?
- Вроде нет. Гусев как-то вскользь сказал, что отзывы на автореферат
все положительные, а в ведущую организацию Валерий сам ездил, чтобы с
почтой не связываться.
- Так чего же он так нервничает? Я понимаю, был бы зеленый аспирант,
которому вся эта бодяга в новинку. А Харламов уж на стольких защитах в
своей жизни побывал, что весь сценарий должен наизусть знать.
- Да ну тебя, Гена, - рассердилась Литвинова. - Тебе хорошо говорить
со стороны-то. А ты себя вспомни, как ты кандидатскую защищал. Тоже не-
бось весь потный был от страха.
- Ну сравнила! - шепотом засмеялся Лысаков. - Мне тогда двадцать
шесть было, я вообще всего боялся, а при виде Соломоныча в обморок па-
дал, я же по его учебникам в институте учился, он для меня был как мону-
мент в честь биофизики, а тут - вот он, пожалуйста, живой и теплый,
собственной персоной. А Харламову, между прочим, на двадцать лет больше,
чем мне тогда было. Так что с него и спрос другой.
Лозовский завершил выступление и медленно сошел с трибуны. Начал выс-
тупать второй официальный оппонент. Геннадий Иванович посмотрел на часы.
- У меня часы стоят, что ли? - нахмурясь, пробормотал он, вглядываясь
в циферблат. - Который час?
- Без четверти четыре, - ответила Литвинова.
- А на моих десять минут четвертого. То-то я смотрю, на Лозовского
опоздал, а вроде правильно все рассчитывал. Слушай, ты не знаешь, Соло-
моныч на второй защите будет оппонировать?
- Обязательно. Там очень спорная диссертация, сам научный руководи-
тель на диссертанта бочку катит, мол, не слушается и делает все посвое-
му, поэтому он, руководитель, за научную сторону вопроса ответственности
не несет. А Лозовский это обожает. Будет то еще представление. Как бы не
передрались. На вторую защиту весь Институт соберется.
- Отлично! - потер руки Лысаков. - В таком случае у меня предложение.
Пойдем сейчас ко мне, я тебе кое-что покажу из последних результатов,
быстренько обсудим, заодно чайку выпьем, а на вторую защиту вернемся сю-
да. Идет?
- Ты что, Гена? Ты в своем уме? Я же пришла Валерию моральную под-
держку оказать. Как же я уйду и брошу его? Нет, я не могу. Смотри, кроме
меня здесь никого из нашей лаборатории нет, ему ведь обидно.
- Как нет? А Бороздин?
- Он не в счет. Он научный руководитель и член Совета. Представляешь,
Харламов посмотрит в зал, а там пусто, и не улыбнется никто для придания
бодрости. А самый страшный момент, когда члены Совета голосовать пойдут.
Я хорошо помню этот ужас. Стоишь в коридоре один-одинешенек и думаешь,
что вон за той дверью твоя судьба решается, там в комнате собрались уче-
ные мужи, которым до тебя нет ровно никакого дела, которые тебя в упор
не видят и знать не хотят. Им гораздо интереснее покурить, попить чаю,
потрепаться друг с другом, позвонить по телефону. Ведь бюллетень запол-
нить и в ящик бросить - полминуты. А они полчаса возятся, потому что им
обратно в зал идти неохота, разбредаются по всему Институту, заходят к
приятелям, решают какие-то свои проблемы. И все это время ты стоишь в
коридоре между залом и комнатой для голосования и умираешь. И никому ты
не нужен. И диссертация твоя, бессонными ночами вымученная, тоже никому
не нужна. Нельзя, чтобы в такую минуту рядом с Валерием никого не было.
По себе помню, как это тяжело.
- А ты одна была, что ли?
- Одна. Такое пережила за эти полчаса - врагу не пожелаешь. Мне ведь
тридцать шесть было, когда я защищалась, а это совсем другое дело, чем
когда тебе двадцать шесть.
- Да почему же, интересно?
- Да потому что чем ты старше, тем большим тебе приходится жертво-
вать, чтобы написать эту проклятую диссертацию. Когда ты пишешь ее в ас-
пирантуре, начинаешь, как ты, в двадцать три года и заканчиваешь в двад-
цать шесть, ты ничего не потерял, даже если защитился неудачно или не
защитился вообще. У тебя как было все впереди, так впереди и осталось. А
когда ты занимаешься диссертацией не в аспирантуре, а без отрыва от ос-
новной работы, и пишешь ее не три года, а десять лет, и эти десять лет
приходятся на возраст от тридцати до сорока или даже позже, тебе прихо-
дится слишком часто выбирать, чему отдавать предпочтение. Науке или
семье. Науке или ребенку. Науке или здоровью. Науке или престарелым ро-
дителям. Тебя кругом давит моральный долг по отношению к кому-то или по
отношению к самому себе. И ты делаешь свой выбор, наживая при этом седые
волосы и оставляя рубцы на совести. Так вот, Геночка, когда ты стоишь в
коридоре и ждешь результатов голосования, ты думаешь только об одном. Ты
вспоминаешь все жертвы, которые принес на алтарь своей, прости меня,
гребаной диссертации, и думаешь о том, не напрасны ли они были и стоила
ли диссертация всех этих жертв. И ты понимаешь, что если сейчас члены
Совета соберутся в зале и председатель счетной комиссии объявит, что
черных шаров тебе кинули больше, чем нужно, то окажется, что все эти
жертвы были напрасными. Ты вспомнишь женщину, может быть, самую лучшую в
твоей жизни, от любви которой ты отказался. Ты вспомнишь, как тяжело бо-
лели твои родители, а тебя не было рядом с ними. Ты много чего вспом-
нишь. И узнав, что тебя провалили на защите, ты поймешь, что жил непра-
вильно, что поставил не на ту лошадку и в итоге все проиграл, принеся
слишком много жертв.
- Все, все, все, сдаюсь, - поднял руки Лысаков. - Ты убедила меня в
том, что я чудовищный эгоист. В знак солидарности я буду сидеть с тобой
до конца, а потом буду оказывать моральную поддержку Валерию Иосифовичу,
когда он будет страдать в коридоре. Только ты мне скажи, когда мы с то-
бой наконец делом займемся, а? Работа стоит, и за нас ее никто не сдела-
ет.
- Гена, честное слово, завтра прямо с утра и займемся. Между прочим,
ты докторскую думаешь завершать или совсем ее забросил?
- Инка, отвяжись. Мне уже Бороздин плешь проел с этой докторской, те-
перь еще ты начинаешь.
- Ладно, не буду. Давай послушаем, сейчас Бороздин будет Лозовскому
отвечать.
Лысаков и Литвинова умолкли, глядя, как профессор Бороздин неторопли-
вым шагом идет к трибуне.
Он смотрел на сияющего, довольного собой Лозовского и чувствовал, как
в нем закипает ненависть. Старый паяц. Шут гороховый. Выживший из ума
маразматик с отвратительным скрипучим голосом и реденькими седыми воло-
сиками. О, как он ненавидел всех сидящих в этом зале, как они раздражали
его своей глупостью, примитивностью, болтливостью. Скорее бы все разре-
шилось, они бы довели прибор и получили за него деньги. И никогда больше
не видеть эти мерзкие рожи, не слышать эти голоса, важно произносящие
всякую чушь.
В первый раз у Мерханова что-то не получилось. Интересно, получится
ли сегодня? На сегодняшний день он дал ему время с трех до семи часов
вечера. Можно было бы дать и побольше, если бы знать заранее, что Ло-
зовский будет в таком боевом настроении. Обычно защита кандидатской дис-
сертации длится час с четвертью, максимум - полтора часа, и это вместе с
голосованием и объявлением результатов. А сегодня защита длится уже час
двадцать, и еще голосовать не ходили.
Каменская вроде поутихла. После похода к Томилину в Институте ни разу
не появилась, да и Коротков забегает лишь от случая к случаю. Конечно,
тогда момент был острый: откуда-то взялась карта с четко очерченной зо-
ной действия антенны. И будь девица позубастее, она бы вцепилась в эту
карту и догрызла вопрос до победного конца, то есть до антенны и до при-
бора. А она отступилась. Так что вполне может оказаться, что никакие ра-
дикальные меры и не нужны, и можно спокойно продолжать работу над прибо-
ром. Конечно, без Каменской было бы спокойнее. Так или иначе, нужно выж-
дать еще недельку. Если за эту неделю Мерханов ее уберет - туда ей и до-
рога. А если не успеет, все равно можно будет продолжать работу.
Инна что-то нервничает в последнее время.
Когда он сказал ей, что работу придется приостановить, она была в па-
нике, говорила, что очень рассчитывала на деньги, которые он ей обещал
за работу над прибором. Зачем ей деньги, этой старой деве? Посмотреть,
как она выглядит и как одевается, можно подумать, что она живет на пода-
яние. У нее даже от скудной зарплаты наверняка деньги остаются. Может,
она подпольная миллионерша, как Корейко? Копит деньги и складывает их в
чемодан. Да на что они ей? Живет одна, квартира есть, что еще ей нужно?
Господи, если бы он мог жить один и никого не видеть! Одиночество - вот
высшее счастье. Выше этого только смерть.
Все было как обычно в этот вечер. Настя опять поздно пришла с работы,
и опять ей лень было готовить себе ужин, вследствие чего она ограничи-
лась чашкой чая с очередным невкусным бутербродом. Поговорила по телефо-
ну с отчимом, потом позвонила Лешке. Приняла душ. Посмотрела телевизор.
Долго лежала в темноте с закрытыми глазами и думала. Наконец почти в два
часа ночи ей удалось уснуть.
Обычный вечер. Такие случаются триста раз в году.
Сегодня она снова прошла в двух миллиметрах от смерти. И снова не за-
метила этого.
Глава одиннадцатая
Бойцов шел за Анастасией Каменской от самого здания ГУВД на Петровке.
Была пятница, 3 марта. Опять она возвращалась с работы поздно, и опять
ей предстояло идти мимо той автостоянки, где недавно на нее пытались на-
пасть.
От метро до остановки автобуса оставалось совсем недалеко, когда Бой-
цов увидел впереди знакомую машину. Это был тот самый "сааб", номер ко-
торого два дня назад записывала старуха перед домом, где жила Каменская.
Когда Настя оказалась в нескольких метрах от машины, та тихонько тро-
нулась ей навстречу, не включая огней. Вадим успел заметить, что стекло
заднего правого окна поползло вниз. На принятие решения у него не оста-
валось и десятой доли секунды. Он рванулся вперед, расталкивая прохожих,
в отчаянном длинном прыжке догнал идущую впереди женщину в голубой курт-
ке и упал вместе с ней на грязный мокрый тротуар. "Сааб" резко набрал
скорость и скрылся.
Каменская лежала неподвижно, и он перепугался, подумав, что она уда-
рилась головой и потеряла сознание.
- Ради Бога, простите, - заговорил Вадим, поднимаясь. - Позвольте, я
вам помогу встать.
Он склонился над Настей и наткнулся на ее взгляд, злой и сверкающий
от навернувшихся слез. Она молча протянула ему руку, и он осторожно под-
нял ее с земли. Ярко-голубая куртка стала серокоричневой, джинсы промок-
ли насквозь.
- Господи, что же я наделал! Девушка, милая, я так виноват, даже не
знаю, что делать теперь. Давайте я отвезу вас на такси.
- Не надо, - процедила она сквозь зубы. - Я живу здесь рядом. Куда вы
так неслись?
- На автобус, - Вадим виновато улыбнулся. - Пожалуйста, позвольте мне
как-то загладить свою вину. Что я могу для вас сделать? Хотите, я куплю
вам новую куртку?
- Хочу, - она неожиданно улыбнулась. - Только немедленно. Мне же нуж-
но в чем-то дойти до дома, а в таком виде меня в милицию заберут, поду-
мают, что я бомжиха какая-нибудь. Вы не знаете, здесь поблизости есть
химчистка? Хотя сейчас уже все закрыто, наверное.
- Есть, - обрадовался Бойцов. - Здесь недалеко гостиница, и там круг-
лосуточная химчистка, самообслуживание. Пойдемте, я вас провожу.
- В гостинице? - недоверчиво спросила Настя. - Вы имеете в виду "Сап-
фир"? Там же все на валюту.
- Так там есть обменный пункт. Пойдемте.
- Нет, - она покачала головой. - Все равно это выйдет очень дорого. У
меня с собой нет таких денег.
Она провела рукой по мокрой куртке и поднесла ладонь к глазам. Ладонь
была почти черной от грязи.
- Черт, ну и угораздило же вас! - в сердцах воскликнула она. - В чем
я завтра на работу пойду?
- Поэтому и нужно пойти в химчистку сейчас, - подхватил Бойцов. - Ес-
ли у вас нет денег, я вам одолжу. Ну честное слово, мне так неудобно,
что я обязательно должен что-нибудь для вас сделать. Ну пожалуйста, про-
шу вас, позвольте мне хотя бы оплатить чистку. Ну девушка, милая, пожа-
луйста.
- Хорошо, пойдемте, - устало вздохнула она. - Только оставьте мне
свой телефон, я завтра позвоню вам и верну деньги.
- Только так? - лукаво улыбнулся Бойцов.
- Только так, - твердо ответила Настя.
Она решительно двинулась в сторону гостиницы "Сапфир" и тут же со
стоном схватилась за поясницу.
- Ох, елки-палки, кажется, я опять спину ушибла. Только этого не хва-
тало!
- А что? - всерьез обеспокоился Бойцов. - У вас болит спина?
- Ужасно. Уже несколько лет. Тоже упала неудачно, и вот...
Она растерянно развела руками.
- Теперь вам придется нести мою сумку.
- Конечно, конечно, - спохватился он. - Давайте, я понесу. А что вра-
чи говорят по поводу вашей спины? Как нужно лечить?
- Да я не хожу к врачам, времени нет.
- Это вы напрасно. Со спиной нельзя шутить, особенно женщинам. Знае-
те, при родах это всегда сказывается. У вас есть дети?
- Нет.
- Значит, будут, - авторитетно предрек Вадим. - Поэтому обязательно
займитесь своей спиной.
- Ладно, как-нибудь займусь на досуге, - вяло пообещала Настя.
- И когда у вас будет этот досуг?
- Ближе к пенсии, я думаю, - рассмеялась она. - Кстати, вы уверены,
что нас с вами пустят в этот валютный рай? Вид у меня, прямо скажем...
- Прорвемся как-нибудь, - беззаботно ответил Бойцов. - Главное, выра-
жение лица понахальнее сделать - и вперед.
Швейцар пропустил их безропотно, чем несказанно удивил Настю.
- Надо же, - говорила она, стаскивая с себя мокрую грязную куртку, -
оказывается, чтобы пройти в валютную гостиницу, надо выглядеть как можно
хуже, тогда сойдешь за иностранца-туриста. Вообще-то это правильно, я
давно заметила, что туристы одеты очень просто и удобно. И сколько мне
будет стоить удовольствие привести в порядок одежду?
- Двенадцать долларов, - отозвался Вадим, изучавший объявления на
окошке стойки, за которой сидела служащая химчистки.
- Ого! Пятьдесят пять тысяч рублей, даже больше. Дорого мне обойдется
ваш автобус, - заметила она, запихивая куртку в барабан и защелкивая за-
мок. - Обидно приносить напрасные жертвы.
- Я не понял, - вопросительно взглянул на нее Бойцов. - Что значит -
напрасные жертвы.
- А то и значит, благодетель. Если вы так спокойно сидите со мной и
ждете, пока вычистится моя куртка, значит, не так уж и спешили. Зачем
было нестись на автобус сломя голову? Ради чего?
"Ради твоей жизни, Анастасия Каменская, вот ради чего, - мысленно от-
ветил он. - Когда стало опускаться стекло в машине, я понял, что сейчас
в тебя будут стрелять. Они, несомненно, попали бы в тебя, потому что шла
ты медленно, а они толькотолько начинали движение. В таких условиях про-
махнуться может только лошадь. Но стрельба из машины - это не тот вари-
ант убийства, который меня устроит. Стрельба из машины - это всегда
серьезно, это всегда имеет под собой желание устранить конкретного чело-
века и непохоже на спонтанное убийство, где жертвой может оказаться кто
угодно. Вот тогда, возле стоянки, все было задумано так, как надо. Если
бы не милицейский патруль, который находился в двух шагах, все было бы
кончено еще тогда. Даже бомба, которую они позавчера подложили тебе в
дверь, могла бы сойти за хулиганскую или экстремистскую выходку, особен-
но если бы мы приняли соответствующие меры и подбросили нужным людям
нужную информацию о том, что это была акция, направленная против работ-
ников милиции вообще. Можно было бы чтонибудь придумать, если бы не твоя
хромая зануда-соседка, записавшая номер их машины. А уж сегодняшняя по-
пытка - совсем ни в какие ворота не лезет. Типичное заказное убийство. А
нам этого не нужно. Что ж, раз пришлось с тобой знакомиться, попробуем
выяснить, как много ты знаешь, а заодно и узнать, почему это ты так
спешно засобиралась замуж".
- Я действительно никуда не спешил, - сказал он, оправдываясь. -
Просто автобусы ходят редко, и если бы я его упустил, пришлось бы неиз-
вестно сколько времени ждать следующего.
- Жаль, что джинсы тоже грязные, - вздохнула она. - Можно было бы
зайти в бар выпить кофе, все равно двадцать минут ждать.
- Вы хотите кофе? Я принесу.
- Что, прямо сюда?
- А почему нет? Простите, не знаю вашего имени...
- Анастасия.
- Вадим, - представился он в ответ. - Так вот, Анастасия, валютные
гостиницы хороши тем, что в них и порядки валютные. Вы бывали за рубе-
жом?
- Приходилось.
- Тогда вы должны знать, что, оплатив счет в баре, вы можете уносить
свой стакан, бокал или чашку куда угодно, хоть на край света, разумеет-
ся, в пределах территории гостиницы, и никто вам слова не скажет. Счита-
ется вполне нормальным, что человек хочет пить свой кофе там, где ему
нравится, хоть на свежем воздухе, хоть на крылечке, хоть под лестницей.
Вам что-нибудь взять, кроме кофе?
- Нет, спасибо, больше ничего не надо. Только кофе.
- Может быть, пирожное? Орешки? Сок? Выпить что-нибудь?
- Нет, только кофе, пожалуйста.
Вадим отправился в бар за двумя чашками кофе. Странная она какая-то,
непохожая на других, думал он. Когда упала, то чуть не плакала от боли,
а ведь не разоралась, не закатила скандал. Деньги согласилась взять
только с условием возврата, не любит быть обязанной. В такси с ним ехать
отказалась, значит, осторожная. На разговор о больной спине и будущих
детях не отреагировала, похоже, замуж она собирается не потому, что бе-
ременна. На деньги его не" раскручивает", кроме кофе ничего не попроси-
ла.
Все это было так непохоже на других женщин, с которыми Вадиму прихо-
дилось общаться... Он с удивлением почувствовал, что не испытывает уже
ставшего привычным дискомфорта, который всегда сковывал его в женском
обществе. Да, Каменская непохожа на других, но он почему-то не напрягал-
ся, ожидая каких-нибудь выкрутасов. Она казалась ему простой и понятной,
не таящей в себе опасных глубин и неожиданных "заворотов". Странно. Мо-
жет быть, это оттого, что она так некрасива и невзрачна и он не воспри-
нимает ее как женщину, с которой можно флиртовать, за которой можно уха-
живать и с которой можно лечь в постель.
Взяв в баре две чашечки кофе, он осторожно, стараясь не расплескать,
принес их в комнату, где находилась химчистка. Каменская сидела в той же
позе, в какой он ее оставил, погруженная в глубокую задумчивость. Похо-
же, она даже не заметила его отсутствия.
- Прошу вас, - он торжественно поставил чашки на низенький журнальный
столик возле ее кресла.
Она молча взяла чашку и сделала несколько маленьких глоточков. Вадим
смотрел на ее руку, держащую чашку, и любовался красивыми очертаниями
ладони и пальцев. Руки изящные, ухоженные, только длинные миндалевидные
ногти не покрыты лаком. Такое впечатление, что она знает, какие у нее
красивые руки, но не хочет привлекать к ним внимание.
- А курить здесь можно?
- Здесь можно все, - засмеялся он. - Я же вам объяснял. Сейчас я при-
несу пепельницу из вестибюля.
Вадим принес пепельницу, и пока Настя курила, по-прежнему храня за-
думчивое молчание, исподтишка разглядывал свою новую знакомую. Странное
у нее лицо, черты лица строгие, правильные, прямой нос, высокие скулы,
красиво очерченные губы. Но почему-то все вместе производит впечатление
невыразительности и бесцветности.
Может, оттого, что у нее светлые брови и ресницы, на лице нет ни од-
ного яркого пятна? Если она сделает макияж, то, наверное, превратится в
красавицу. Неужели она этого не знает? А если знает, то почему пренебре-
гает возможностью быть привлекательной? Нет, она решительно ни на кого
не похожа.
Через несколько минут барабан остановился. Вадим вскочил, вытащил
куртку, на которой не осталось ни малейшего следа грязи, и повесил ее на
плечики проветриться.
- Зачем это? - удивилась Настя.
- Пусть запах выветрится. Эти чистящие препараты на удивление зловон-
ны, - пояснил он. - Все равно у вас еще кофе остался, пока и допьете.
- Давайте я запишу ваш телефон, - сказала она, доставая из сумки руч-
ку и записную книжку. - Когда вам можно звонить?
Он продиктовал ей номер.
- Это домашний телефон, так что звоните в любое время, начиная с шес-
ти утра.
- Вы так рано встаете? - изумилась она.
- Бывает, и раньше. Но в шесть - как штык. И хотел бы поспать по-
дольше, да пес не дает. Ровно в шесть подходит и в нос лижет, а если я
делаю вид, что сплю, начинает одеяло зубами стаскивать. Так что звоните
и рано утром, и поздно вечером, не бойтесь, никого не разбудите. Я ведь
