мое холодно:
- Я говорю по-английски и в вашей помощи не нуждаюсь.
Как правило, это говорили роскошные длинноногие девицы, чем-то неуло-
вимо похожие на Милу. Они не хотели быть русскими в этом курортном раю,
они хотели быть иностранками, отдыхающими в международном отеле и сво-
бодно пользующимися международным английским языком. Как немцы, англича-
не, датчане, итальянцы и австралийцы, которые в сентябре - октябре пона-
ехали в Кемер.
Предложений "поправить материальное положение" кроватно-постельным
способом было много, но Люба не смогла себя переломить, хотя случались
минуты, когда она всерьез пыталась это сделать. Уговаривала себя, убеж-
дала, что это вынужденная мера, а неПИПядство, но при мысли о том, что
будет делать с ней потный волосатый турок с масляными глазками и кривыми
ногами, к горлу подкатывала тошнота. Ну почему к ней пристают именно та-
кие? Ведь есть же красивые молодые турецкие парни, высокие, стройные, с
мускулистыми ногами и огромными сияющими глазами в обрамлении невероят-
ной длины ресниц. Если бы ее материальное благополучие было поставлено в
зависимость от такого вот красавца, ей легче было бы уговорить себя и
уступить. Всетаки не очень противно, можно перетерпеть.
Но за месяцы, проведенные в Турции, Люба быстро поняла, что для моло-
дых красавцев она интереса не представляет. Молодые красивые турецкие
мальчики специализируются на дамочках средних лет и старше, желательно
состоятельных и с неутоленным сексуальным голодом. Дамочки ищут здесь
плотских утех вдали от скучных мужей и надоевших любовников (если тако-
вые вообще у них имеются) и готовы за это хорошо платить, а юные турец-
кие аполлоны-жиголо готовы пойти им навстречу и неплохо подзаработать.
Такие же, как Люба, светловолосые молодые славянки, представляют интерес
только для мужчин постарше, которые сами уже лишились внешней привлека-
тельности, но зато готовы платить за удовольствие.
Так и тянулись дни. С полудня до полуночи - "Добрый день, загляните в
наш ресторан, в нашем меню всегда свежая рыба, креветки, омары, другие
морепродукты, кебаб... Простите. Всего доброго. Надеюсь, вы все-таки к
нам зайдете..." Голос просительный, жалкий, униженный, и сама она жалкая
и униженная, а мимо проходят сияющие счастьем и здоровьем соотечествен-
ники, и самое большее, на что они способны, это удостоить Любу таким же
взглядом, каким смотрят на бездомную собаку, которую, конечно, жалко, но
никому в голову не придет взять к себе домой. Жара, духота, зной, отды-
хающие ходят в купальниках или в крайнем случае в майках и шортах, а она
должна целый день быть "при параде", в юбке и блузке, в босоножках на
каблуках, которые безжалостно натирают распухающие от жары ноги. От за-
пахов, доносящихся с кухни, кружится голова, потому что Люба постоянно
голодна. Но разве можно сказать об этом хозяину? Он, конечно, начнет
кормить ее лучше, но ведь за ее же счет. Будет отчислять не по пятнад-
цать долларов, а по двадцать. Зазвать в ресторан двадцать человек - это
только на пропитание. Нет уж, лучше потерпеть. В полночь "Дюпон" закры-
вался, и Люба плелась туда, где снимала угол. Это был именно угол, а не
целая комната. Четыре девушки - три студентки-турчанки и она сама - юти-
лись в тесной конуре без кондиционера и с единственным крошечным окошком
гдето под потолком. Дышать нечем, все тело покрыто липким потом, и зад-
ремать удается только ближе к рассвету, когда становится чуть прохлад-
нее. В семь утра студентки вставали - их рабочий день начинался в де-
вять, и хотя идти было недалеко, собираться они начинали заранее. В доме
был только один туалет, совмещенный с душем, и пользовались им все оби-
татели - без малого человек пятнадцать, включая и хозяев. Чтобы умыться,
приходилось стоять в очереди. После ухода студенток спать уже было не-
возможно, дом наполнялся голосами проснувшихся детишек, да и жарко ста-
новилось. К двенадцати - снова на работу. И до полуночи.
Вот, собственно, и все...
Еще там, в красивом нарядном Кемере, Люба дала себе слово никому не
рассказывать подробно о своей жизни в Турции, чтобы снова не чувствовать
себя униженной и обманутой и не вызывать в собеседнике жалость. Однако
сейчас, рассказывая свою горестную эпопею Ларисе Томчак, она не чувство-
вала ни обиды, ни унижения. Только безразличие. Словно все это было не с
ней, и она просто пересказывает чью-то историю, прочитанную в книжке или
услышанную от случайного попутчика. Лариса слушала внимательно, не пере-
бивала. И только в самом конце спросила:
- И ты это так оставишь?
- Что - это? - устало сказала Люба.
- То, что сделали твоя подруга и твой друг. То, что она тебя предала
и бросила одну, без денег в чужой стране. То, что она сошлась со
Стрельниковым. То, что Стрельников Предал тебя. Неужели ты готова их
простить?
- Не знаю, Лара. Я пока ничего не знаю, кроме того, что я страшно ус-
тала и что мне некуда идти. Я не могу явиться домой без денег и без по-
дарков. Эту проблему я должна решить в первую очередь.
- Решим, - пообещала Лариса. - И деньги найдем, и шмотки, и сувениры.
Я обзвоню знакомых, сейчас все поголовно отдыхают в Турции, наверняка у
кого-то остались нераздаренные сувениры и непристроенные покупки. Пожи-
вешь пока у нас.
- А Слава? Я вам не помешаю?
- Слава живет на даче и в ближайшее время не вернется.
- Почему? У вас конфликт?
- Да нет, - махнула рукой Лариса, - у него душевный кризис. Мой Том-
чак остался без работы. Переживает, страдает. В такие периоды он любит
побыть один.
- Как без работы? Он ушел от Стрельникова?
- Это Стрельников твой ненаглядный ушел от него. И от него, и от Гены
Леонтьева. Бросил их, точно так же, как бросил тебя. Господи, - просто-
нала Лариса, обхватив голову руками, - если бы ты только знала, Любочка,
как я его ненавижу! Как я его ненавижу! Я его убить готова.
Глава 2
Домой Люба Сергиенко вернулась только через три недели после приезда
из Турции. Все это время она прожила у Томчаков. Сердобольная Лариса
полностью вошла в ее положение и заявила, что в таком виде показываться
на глаза родителям действительно нельзя. Люба, конечно, смотрела на себя
в зеркало каждый день на протяжении всех месяцев, проведенных за грани-
цей, но именно поэтому и не заметила тех разительных перемен, которые
сразу бросались в глаза тем, кто не видел ее все это время. Глаза ввали-
лись и потускнели, и в них появилось выражение жалкое и просительное.
Щеки запали, цвет лица оставлял желать много лучшего. И если отсутствие
загара можно было объяснить ежедневным пребыванием в офисе и работой без
выходных, то изможденное недоеданием и недосыпанием лицо нельзя было
объяснить ничем. А уж этот затравленный взгляд...
Лариса велела Любе спать как можно больше, кормила ее на убой, зас-
тавляла пить витамины, а сама тем временем моталась по знакомым, выпра-
шивая у них привезенные из Турции шмотки и сувениры. С деньгами проблем
не было, у Ларисы их было немного, но вполне достаточно, чтобы замазать
глаза Любиным родителям.
- Отдашь, когда сможешь, - решительно заявила она, протягивая Любе
конверт с тремя тысячами долларов. - Это не к спеху. Деньги мои личные,
Томчак о них ничего не знает. Экономила на всякий случай, вот и пригоди-
лось.
- А как же вы? - виновато спросила Люба. - Ты сказала, Слава сидит
без работы. На что же вы жить будете?
- На то, что заработали за последние годы. Твой Стрельников тот еще
жук, и сам денег нагреб, и нам еще осталось. Ты пойми, трагедия Славкина
не в том, что он остался без работы и нам теперь жить не на что, а в
том, что Стрельников его кинул. Сорвал с хорошего места, потащил с со-
бой, потом, когда уходил в Фонд, снова его с собой позвал, а теперь
Славка ему не нужен. И с Геной Леонтьевым такая же история. Если бы они
оба в свое время за Стрельниковым не пошли, сейчас заведовали бы кафед-
рами или лабораториями, а то и проректорами бы уже стали. А теперь кому
они нужны? Наука, Любочка, страшная вещь, страшнее женщины, она измен не
прощает. К брошенной бабе можно вернуться, если поплакаться как следует
и разжалобить ее, а науке твои слезы и покаянное битье себя в грудь не
нужны. Она на месте не стоит, развивается, и если ты хотя бы год ею не
занимался, - все, ты безнадежно отстал. Новые открытия, новые направле-
ния, новые идеи. Не догнать. То есть догнать-то можно, если захотеть, но
пока не догонишь, ты никому не нужен, ни в одно приличное место тебя не
возьмут. А пока будешь догонять, про тебя и вовсе забудут. Кто такой
Томчак? Ах, тот, который пять лет назад монографию написал? Да, что-то
припоминаю. А что он в последние годы делал, о чем писал, какое направ-
ление разрабатывал? Никакое? Тогда вообще о чем разговор. И все, привет
горячий.
Ненависть Ларисы к Стрельникову была огромной. Бездонной. Безмерной.
Но говорить об этом она могла только с Аней Леонтьевой и с Любой. Ни ее
муж, ни муж Ани и слышать ничего не хотели. Для них Стрельников был фи-
гурой неприкосновенной, и говорить о нем дурно было запрещено категори-
чески.
- Почему Слава ему все прощает? - недоумевала Люба. - Неужели он не
понимает того, что понимаешь ты?
- Да не хочет он понимать. Он влюблен в своего Стрельникова, как де-
вица в жениха. Что бы этот изверг ни делал - все хорошо. Ума не приложу,
чем он их с Генкой так приворожил...
...Когда Владимир Алексеевич Стрельников стал ректором института, он
тут же начал собирать вокруг себя команду преданных единомышленников.
Перед ним было два пути: убеждать людей, заражать их своими идеями реор-
ганизации вуза и усовершенствования учебного процесса, добиваться пони-
мания и согласия со своей позицией, или просто пригласить верных друзей,
которые будут плясать под его дудку и воплощать его идеи в жизнь. Друзья
- они и есть друзья, они не подведут, на них можно переложить всю теку-
щую работу, от них можно требовать беспрекословного подчинения и выпол-
нения указаний и быть уверенным, что все будет сделано как надо. Потому
что друзья не подведут и не подставят. Второй путь был куда проще, и
Стрельников пошел именно по нему. Вячеслав Томчак был в то время заведу-
ющим лабораторией в одном из профильных НИИ и считался весьма перспек-
тивным ученым, Геннадий Леонтьев руководил в другом вузе кафедрой психо-
логии управления. Стрельников предложил Томчаку должность проректора по
научной работе, а Леонтьеву - должность заместителя по кадрам. Даже не
предложил, а попросил:
- Переходи ко мне. Ты мне нужен.
Эти слова были священными. Раз друг говорит, что нуждается в тебе,
нуждается в твоей помощи, нельзя отказать. Даже если переходить очень не
хочется. Томчак в тот период уже вплотную приступил к написанию докторс-
кой диссертации, но по первому же слову Стрельникова бросил науку и пе-
решел к нему в институт. Правда, Стрельников что-то такое говорил насчет
того, что, дескать, на этой должности будет возможность заняться док-
торской, и Томчак ему поверил, но уже через неделю понял, что к настоя-
щей науке его должность и близко не лежала. Это была хлопотная суматош-
ная административная работа, которая включала в себя не только контроль
за ходом выполнения плана научно-исследовательской работы на кафедрах,
но и организацию семинаров и конференций, обеспечение научного рецензи-
рования, руководство работой аспирантуры института и множество других
вещей, совершенно не интересных человеку, занимающемуся чистой наукой.
Нехватка бумаги или поломка техники на участке оперативной полиграфии,
где тиражируются подготовленные сотрудниками института научные и учебно-
методические работы, слишком большой конкурс в аспирантуру, необходи-
мость раздобыть машины и привезти на заседание ученого совета строптивых
старых профессоров, которые сказались немощными и поставили под угрозу
срыва защиту чьей-то диссертации, выбивание из финансистов денег на при-
обретение книг для институтской библиотеки - всем этим пришлось зани-
маться несостоявшемуся доктору наук Вячеславу Томчаку. И это при том,
что до прежней работы он успевал добираться за тридцать пять минут, а
теперь тратил на дорогу по полтора часа в один конец.
Самым неприятным было то, что Стрельников, судя по всему, не собирал-
ся быть ректором до конца своих дней. Все его друзья знали, что дольше
двух-трех лет он ни в одном кресле не высиживал. Ему становилось скучно,
он рвался к новым просторам и новым вершинам, менял сферу деятельности,
затевал новые дела. Томчак и Леонтьев, по прямому указанию ректора жест-
ко закрутившие все гайки и нажившие себе в институте множество врагов,
подспудно ждали того дня, когда их друг Володя уйдет из института. Они
твердо знали, что после его ухода они здесь не останутся. Придет новый
ректор и начнет избавляться от старой команды, как это сделал в свое
время сам Стрельников.
Их прогноз сбылся. Не прошло и трех лет, как Стрельников задумал ор-
ганизовать Фонд поддержки и развития гуманитарного образования. К нема-
лому облегчению своих друзей-заместителей, он позвал их с собой. Однако
предусмотрительная Лариса Томчак уже тогда предупреждала мужа:
- Не делай этого, Слава, лучше вернись в науку, пока не стало слишком
поздно. Трехлетний перерыв пока еще можно как-то наверстать, тем более
что ты сейчас на должности проректора по науке, а с этой должности впол-
не можно уйти заместителем директора какого-нибудь НИИ. Если ты пота-
щишься за Стрельниковым в Фонд, это будет уже необратимо. Людей, уходя-
щих с государственной службы в бизнес, обратно не берут, их там не лю-
бят. Максимум, на что ты сможешь рассчитывать после работы в Фонде, это
старший научный сотрудник. Не высоко падать-то будет?
- Я нужен ему, - упрямо твердил Томчак. - Он меня попросил уйти вмес-
те с ним.
С этим Лариса ничего не смогла поделать. И точно в таком же положении
оказались супруги Леонтьевы. Анна умоляла мужа одуматься, пока не стало
поздно, а тот, в свою очередь, произносил выспренние слова о мужской
дружбе. Томчак и Леонтьев ушли из института вместе со Стрельниковым в
придуманный и созданный им самим Фонд. И вот теперь, как выяснилось,
Владимир Стрельников занял высокую должность в аппарате Госкомвуза, бро-
сив своих верных товарищей на произвол судьбы. Оба они были совершенно
не приспособлены к коммерческой деятельности, не любили ее и плохо пони-
мали. Руководить Фондом без оборотистого, энергичного, предприимчивого
Стрельникова они не могли. Более того, налаживая работу Фонда, они, как
и несколько раньше в институте, проявляли по приказу своего шефа жест-
кость и требовательность к остальным сотрудникам. Даже в тех случаях,
когда Владимир Алексеевич был совершенно очевидно не прав или несправед-
лив, они демонстрировали солидарность с ним перед сотрудниками, которые
приходили искать у них защиты и понимания. Этого требовали законы корпо-
ративности и мужской дружбы. После всего этого трудно было ожидать, что
с уходом Стрельникова все в Фонде останется по-прежнему. Недоброжелате-
лей и врагов у Томчака и Леонтьева и здесь оказалось предостаточно, и
все они взбодрились и подняли головы, с энтузиазмом выискивая возмож-
ность поквитаться с обидчиками.
Но все это было, так сказать, глобально. Это было тем фундаментом, на
котором возвела свое здание злость и ненависть. Однако, кроме фундамен-
та, необходимы и кирпичи. Их Стрельников поставлял Ларисе Томчак и Анне
Леонтьевой бесперебойно.
У него была очаровательная привычка звонить часов около шести из ма-
шины и говорить своей секретарше:
- Наталья Семеновна, скажите Томчаку, чтобы не уходил. Он мне нужен.
Я буду через двадцать минут.
И Томчак сидел в своем кабинете как привязанный. Через полчаса он
звонил в приемную, недоумевая, почему Стрельников до сих пор его не выз-
вал, раз уж он ему так нужен. Наталья Семеновна отвечала:
- Владимир Алексеевич занят, у него посетители.
Томчак ждал. Каждые десять минут звонила Лариса, потому что они соби-
рались куда-то идти: в гости, в театр, на банкет, и вообще у них были
вполне определенные планы на этот вечер. В конце концов, она ждала мужа
к ужину, без него за стол не садилась и хотела хоть какой-то определен-
ности.
- Иди домой, - говорила Лариса. - Ничего не случится.
- Он просил, чтобы я не уходил. Я ему нужен.
Наконец в девятом часу распахивалась дверь и на пороге кабинета Том-
чака возникал Стрельников собственной персоной, невозможно красивый, в
распахнутой дорогой куртке и с сотовым телефоном в руках.
- Собирайся, пошли по домам, - говорил он как ни в чем не бывало.
- Ты хотел о чем-то поговорить со мной? - робко напоминал Томчак.
- Завтра поговорим. Мне пришла в голову одна идея, завтра расскажу.
Ему ни разу не пришло в голову предложить Томчаку, добросовестно от-
пускавшему водителя служебной машины ровно в шесть часов, подвезти его
на своей машине, коль уж тот так сильно задержался в институте по его же
просьбе. А о том, чтобы извиниться, даже и речи быть не могло. Но так
происходило далеко не всегда. Случалось, что взбесившийся от бесцельного
ожидания Томчак сам шел в кабинет к ректору и с удивлением обнаруживал
запертую дверь. Стрельников уже ушел, даже и не вспомнив о том, что
"привязал" своего заместителя к месту просьбой дождаться его.
Он распоряжался своими заместителями как собственными рабами, совер-
шенно не думая о том, что у них есть какието планы, нужды и вообще
жизнь. И при этом мастерски избегал возможных объяснений по этому пово-
ду. Мог, например, в четверть десятого утра позвонить неизвестно откуда
(в том числе, из теплой постели) секретарю Наталье Семеновне со словами:
- Скажите Леонтьеву, что он должен быть в десять часов в министерстве
на совещании. Если его нет на месте, пошлите Томчака. Я буду после часа.
О необходимости присутствовать на совещании в министерстве было из-
вестно за три дня, но, проснувшись поутру, Стрельников вдруг понимал,
что ехать туда ему смертельно неохота. Хорошо, что на свете существуют
заместители, которых можно послать на совещание вместо себя. И хорошо,
что существуют секретари, которым можно поручить передать указание на-
чальника. Ведь если он сам будет звонить своим замам, то велика вероят-
ность услышать, что они не могут ждать его или ехать на совещание по ка-
ким-то очень уважительным причинам, с которыми Стрельников как человек
нормальный просто не сможет не считаться. А секретарю они эти причины
объяснять не будут, потому что не может же секретарь отменить приказ
ректора. И его совершенно не интересовало, сколько заранее назначенных
деловых встреч и телефонных переговоров было сорвано при этом. Ибо зна-
чение имели только ЕГО встречи и ЕГО переговоры.
Он даже не подозревал, сколько домашних скандалов разгоралось по его
вине и сколько нервов было истрепано женам и детям своих друзей-замести-
телей. Два таких скандала были особенно показательными, так как испорти-
ли настроение надолго и, соответственно, надолго запомнились. Первый из
них случился в семье Леонтьевых. Двенадцатилетняя дочка Леонтьевых Алиса
лежала в больнице, ей сделали полостную операцию и через три дня должны
были выписывать. Вообще-то полагалось бы продержать ее как минимум неде-
лю, до снятия швов, но очередь на госпитализацию была огромная, и дети-
шек старались выпихнуть домой как можно раньше, если родители не возра-
жали. Геннадий Леонтьев предупредил секретаря, что утром должен забирать
дочку из больницы и до обеда его в институте не будет, и договорился с
водителем своей служебной машины, что тот заедет в половине десятого за
ним и Анной. В половине десятого машина к дому не приехала. Сначала ро-
дители не особенно волновались, полагая, что машина, вероятно, застряла
где-то в пробке и с минуты на минуту подъедет. Однако в десять ее все
еще не было. Геннадий поднялся в квартиру и позвонил в институт. То, что
он услышал, его ошарашило. Оказалось, что Владимир Алексеевич утром пот-
ребовал его машину для себя, потому что его личная машина сломалась, а
на служебной он отправил Любу встречать в аэропорту какую-то не то
родственницу, не то подружку. Стрельникову даже в голову не пришло сна-
чала позвонить самому Леонтьеву и спросить, не нужна ли ему машина.
Главным было то, что машина была нужна самому Стрельникову, а остальное
не имело ровно никакого значения.
Геннадий запаниковал. Его предупредили, что к десяти часам Алиса бу-
дет выписана, и просили не опаздывать, чтобы девочка не ждала в холле
больницы. Дожидаться, пока за ней приедут родители, в отделении не соби-
рались, ровно в десять из приемного покоя поступят новые больные, такой
заведен порядок, и Алисина койка понадобится для другого ребенка. Генна-
дий поймал частника, который за безумные деньги согласился поехать на
другой конец Москвы в больницу и привезти их обратно вместе с Алисой.
Всю дорогу до больницы Анна напряженно молчала, но Геннадий понимал, что
думают они об одном и том же: маленькая девочка с разрезанным животом и
нестерпимо болящим швом одиноко сидит в холле и не понимает, почему мама
и папа за ней не приезжают. Водитель выбрал не самый удачный путь, ухит-
рившись попасть во все заторы, которые только можно было отыскать в этот
час в столице, кроме того, выяснилось, что он не рассчитывал на такой
длинный маршрут, и ему нужно подъехать на заправку. В больнице Леонтьевы
оказались только в первом часу дня. Алиса, бледная и дрожащая, сидела на
стульчике, судорожно прижимая к груди пакет со своими вещами, и по ее
щекам градом катились слезы. Увидев бегущих к ней родителей, она разры-
далась, трясясь всем телом, и громко плакала всю обратную дорогу, успо-
коившись только тогда, когда оказалась в своей комнате и поняла, что
кошмар действительно кончился. Ей было очень больно сидеть на этом прок-
лятом неудобном стуле, потому что шов был еще совсем свежий. И очень
страшно, что родители забыли за ней приехать и ей придется тут сидеть до
завтрашнего дня. После операции девочка была слабенькой, и пережитое
волнение вылилось в самый настоящий нервный стресс. Она отказывалась от
еды и все время принималась плакать. Анна не выдержала и впервые за дол-
гое время решила высказать мужу все, что думает о его любви к своему
другу-начальнику.
- Он же в грош тебя не ставит, он плевать на тебя хотел, он тебя с
дерьмом смешивает, а ты только благодарно улыбаешься и задницу ему ли-
жешь! Неужели тебе самому не противно? Ну есть у тебя хоть капля гордос-
ти или нет? Где твое самолюбие? Почему ты позволяешь ему так с собой об-
ращаться?
Геннадий пытался объяснить жене, что нельзя сердиться на Стрельникова
за то, что тот думает только об интересах дела и забывает о личном.
- Володя - мой друг, и я уверен, что он уважает меня так же, как и я
его. Если он взял мою машину, значит, ему действительно было очень нуж-
но, иначе он не сделал бы этого.
- А тебе, выходит, не нужно? - взвилась Анна. - Больной ребенок после
операции сидит в холодном холле и умирает от страха и боли - на это мож-
но наплевать? Да если бы это был его ребенок, он бы две институтские ма-
шины взял, чтобы поехать в больницу. На одной бы сам ехал, вторая бы
следом шла на всякий случай, вдруг первая сломается, так чтобы сразу пе-
ресесть и ехать дальше, не дай Бог его ребенок лишнюю минуту прождет.
Ссора зашла слишком далеко, посыпались взаимные оскорбления, и в этом
конфликте Леонтьевы увязли надолго.
Другой памятный скандал случился у Томчаков. К Ларисе обратилась ее
давняя добрая приятельница, сын которой учился как раз в институте у
Стрельникова. С сыном произошла неприятность, он попал в милицию вместе
с двумя товарищами "за хулиганку". Собственно, хулиганил только один из
них, сцепился с продавцом палатки, у которого не оказалось сдачи с круп-
ной купюры, начал громко качать права, продавец не менее громко отвечал,
оба схватили друг друга за грудки, а тут и милиция подоспела. Забрали
всех троих, и уже в отделении оказалось, что все трое находятся в нет-
резвом состоянии. В общем-то это было простительно, у дебошира был день
рождения, и ребята, естественно, его отмечали, причем были даже не
сильно пьяны, а так, слегка выпивши. Но тест показал алкоголь, и факт
нарушения общественного порядка в нетрезвом виде был налицо. В институт,
где учился сын Ларисиной приятельницы и которым руководил ее муж, пришла
бумага, и Стрельников, рьяно взявшийся за укрепление дисциплины среди
студентов, велел подготовить приказ об отчислении парня. Ладно бы еще,
если б это случилось в мае, тогда юноша успел бы, может быть, поступить
в другой институт. Но случилось это в марте, и после отчисления его в
весенний призыв заберут в армию. А вдруг в Чечню пошлют? Мать этого не
переживет. Что угодно, только не отчисление. Мера была излишне суровой,
проступок был административным, а не уголовно наказуемым, таким же, по
сути, как безбилетный проезд в транспорте или превышение скорости води-
телем автомашины. Месяца не проходило, чтобы на кого-нибудь из студентов
не присылали подобную бумагу. Однако политика "закручивания гаек" требо-
вала жестких мер, и сын Ларисиной подруги попал под пресс.
Лариса пообещала поговорить с мужем. Томчак отнесся с пониманием к
беде женщины, которую тоже давно знал, и пошел к Стрельникову. Тот, как
обычно, был очень занят, поэтому даже не дослушал своего заместителя по
науке до конца.
- Хорошо, - кивнул он, набирая очередной номер телефона и готовясь к
следующему разговору, - я дам указание, чтобы приказ переделали. Ограни-
чимся строгим выговором.
Томчак вернулся в свой кабинет и тут же позвонил жене.
- Передай Галочке, что все в порядке. Парня не отчислят. Выговор, ко-
нечно, влепят, но это ерунда. Главное, в армию не загремит.
Тем же вечером счастливая мать явилась домой к Томчакам с шампанским
и огромной коробкой конфет и долго благодарила Славу, глотая слезы и
преданно глядя ему в глаза.
А на следующий день Томчаку принесли на визирование приказ об отчис-
лении студента. У него в глазах потемнело.
- Оставьте мне приказ, - сказал он кадровику, с трудом сдерживаясь,
что не заорать на него, - и принесите все материалы. Я должен быть уве-
рен в том, что подписываю.
Он был уверен, что в отделе кадров, как всегда, все перепутали и при-
несли на визирование старый вариант приказа, подготовленный еще вчера
утром, до его разговора со Стрельниковым. Через десять минут у него на
столе лежали материалы - копия протокола об административном правонару-
шении и официальное сообщение из милиции, на котором сверху стояла виза
Стрельникова: "В приказ об отчислении". И дата. Не вчерашняя, а сегод-
няшняя.
Томчак рванулся в кабинет к ректору.
- Володя, ты что, забыл о нашем вчерашнем разговоре? Ты же мне обещал
не отчислять мальчишку. Дай указание кадровикам переделать приказ.
- Он будет отчислен, - жестко сказал Стрельников. - Иначе мы никогда
не наведем порядок в этом болоте. Ты же мой зам, ты должен это понимать
так же отчетливо, как и я. Студенты распустились вконец, они пропускают
занятия, некоторые вообще являются только на сессию, и управы на них ни-
какой нет. Учатся кое-как, спустя рукава, стало быть, и знания выносят
отсюда слабые. Институт потерял лицо, наши выпускники давно уже переста-
ли считаться хорошими специалистами. Престиж вуза упал ниже некуда. А мы
с тобой, Славка, должны этот престиж поднять на прежнюю высоту, и даже
еще выше. Это наш с тобой институт, это наше с тобой лицо.
- Но я пообещал его матери, что все будет в порядке.
- Извинись перед ней и вали все на меня. Скажи, мол, это Стрельников
такая сволочь, а ты сделал все, что мог. Давай лучше обсудим вот что...
Его ни капли не интересовала судьба несправедливо наказанного студен-
та, сейчас его мысли были поглощены тем, чтобы провести на базе институ-
та межвузовскую конференцию, посвященную обмену опытом использования
внебюджетных средств.
Идти домой в тот день Томчаку не хотелось. Он живо представлял себе,
что скажет Лариса, и понимал, что она будет права. Но действительность
превзошла все ожидания, даже самые худшие. С женой просто сделалась ис-
терика. Она кричала почти час, вытирая слезы и то и дело принимаясь ка-
пать себе валокордин. В целом это были вариации на тему двух основных
тезисов: как мы теперь будем смотреть в глаза несчастной матери и почему
ты позволяешь Стрельникову так с собой обращаться, почему его просьбы
для тебя закон, а твои просьбы ничего для него не значат, ты же человек,
личность, ты его друг, а не дерьмо собачье.
Конфликты более мелкие случались довольно часто, благо поводы для них
Владимир Алексеевич Стрельников давал постоянно. И Лариса Томчак, и Анна
Леонтьева ненавидели его с каждым днем все сильнее, хотя так и не смогли
понять, почему их мужья все это терпят и все прощают.
За три недели, проведенные Любой Сергиенко в доме у Томчаков, в ее
уши были выплеснуты все годами накопившиеся обиды на ее бывшего любовни-
ка. Она слушала, холодея он ужаса. Неужели этот деспот, этот бесцеремон-
ный хам - тот Володя Стрельников, которого она обожала и за которого хо-
тела выйти замуж? С ней он был чудесным, веселым, заботливым, делал ши-
рокие жесты, дарил подарки и Возил в интересные места, постоянно препод-
носил неожиданные сюрпризы. Она хорошо помнила ту поездку в аэропорт,
когда Володя шикарным жестом дал ей служебную машину. И поездка-то была
совсем необязательная, она никого не встречала, наоборот, ее подруга
улетала в США, уезжала на три года работать по контракту. Накануне, как
водится, друзья и родственники собрались у нее, чтобы коллективно выпить
и попрощаться, но ведь не на всю жизнь, она же не на постоянное жи-
тельство уезжает, да и в отпуск будет приезжать. О том, чтобы ехать на
следующее утро в Шереметьево провожать ее, и речи не было, Люба была
уверена, что провожать будет только муж. Однако за разговорами выясни-
лось, что приезд близких друзей в аэропорт в таких случаях считается хо-
рошим тоном. Вроде так положено в приличном обществе. Люба, конечно же,
считала себя принадлежащей к Приличному обществу и решила, что тоже
должна обязательно явиться завтра в Шереметьево. Вот и явилась. Разве
она знала, какой ценой досталась Леонтьевым эта ее поездка на Служебной
машине?
Долгие месяцы, проведенные в Турции, Люба Сергиенко мечтала о том,
как вернется в Москву, к Стрельникову, как будет любить его, как станет
его женой. Ее поддерживала и согревала мысль о том, что после всех муче-
ний она вернется царство любви. Но оказалось, что вернулась она в
