поединке разрешается биться в другом. При этом любой вправе вызвать
любого, а отвергнуть вызов почти невозможно.
- Милое дело, - сказал Фаррелл. - Выходит, какой-нибудь деревенский
барон может на денек раззадориться, и букмекеру останется только
выброситься в окошко? Сколько я понимаю, именно таким образом Богемонд и
победил в прошлом году?
Ловита покачала головой, попутно преобразуя в небольшой, но полный
губительного соблазна балетный номер заурядное слизывание мороженного с
верхней губы.
- В тот раз девочка изобиделась на папу - то ли он ее погулять не
отпустил, то ли еще чем не потрафил, но только она сделала так, что к
Богемонду никто и подступиться не смог. Я была там. Каждый, кто собирался
сразиться с Богемондом, либо заболевал, либо с ним приключалось какое-либо
несчастье. Фредерик и старина Гарт даже притронутся к нему не смогли, их
мечи попросту выскальзывали из рук и взлетали в воздух. Я там была и все
это видела.
Хамид покивал, подтверждая.
- С того дня она и стала только Эйффи и никем иным.
В эту пору стискивавшая дом Зии чуждая сила иногда ослабевала на
долгие промежутки, но ни разу не исчезла совсем. Фаррелл только дивился,
насколько быстро ему удалось приладиться к перемене давления, хотя каждый
раз, входя с улицы в дверь, он ощущал себя ныряющим глубоко в море, да и
сердце у него, пока он оставался в доме, постоянно покалывало. И тем не
менее, очень скоро такие ощущения стали восприниматься им как еще одна из
особенностей этого невероятного дома, вроде непоседливых окон или комнаты,
в которой Зия ожидала, когда к ней придет ее сын, и до которой нужно было
черт знает сколько топать по лестницам. Каждый раз после временного
послабления чуждая хватка восстанавливалась со злобной внезапностью, от
которой звенели стены и, постанывая, притирались друг к другу кирпичи
камина, а Брисеида немедленно убиралась на задний двор. И в доме
устанавливался отчетливый запах сухой грозы и чуть приметный - гниющих
плодов.
Зия теперь редко покидала комнату наверху. Фаррелл несколько раз
пытался ее отыскать, но Брисеида больше не провожала его, так что дальше
лестницы для прислуги попасть ему не удавалось. Спускаясь, Зия бродила по
дому, словно наполовину пробудившийся от зимней спячки медведь, не
способная сосредоточиться ни на ком из домочадцев и натыкающаяся, если за
ней не присматривали, на мебель. Для Сюзи Мак-Манус это зрелище оказалось
непереносимым, всякий раз как Зия пробредала мимо, не замечая ее, она
заливалась слезами и в конце концов перестала появляться в доме и как Зиин
клиент, и как домашняя работница, а только звонила каждый день по
телефону, справляясь о Зие.
Фаррелл же при каждой встрече с Зией замечал в ее лице подобие
узнавания, но никаких подтверждений того, что они когда-либо разделяли
общие тайны или состояли в нежной связи. Глаза Зии оставались пугающе
живыми, затуманенными до слепоты воспоминаниями черного камня. Фаррелл
обнаружил, что глядеть в них он способен не дольше, чем смог глядеть ими.
Внутренне он снова и снова повторял ей: {Я не забуду, ты забудешь раньше
меня}, - и однажды ему померещилось, будто она кивнула, устало взбираясь
по лестнице в свое убежище, которого не существовало нигде.
Он и Бен завели что-то вроде расписания, дававшее обоим уверенность,
что Зия не будет оставаться в пустом доме. Как-то во время одного из их
обыкновенно проходивших в молчании обедов Фаррелл пустился в рассуждения
на эту тему, обмусоливая ее то с одной, то с другой стороны. Реакция Бена
оказалась на удивление быстрой, точной и более реалистической, чем его.
- Джо, ты же понимаешь, что никакой к черту разницы нет -
присматриваем мы за ней или не присматриваем. Зия не бабушка, за которой
нужно следить, чтобы она не грохнулась в ванной. Мы не можем ее защитить и
ничем ей помочь тоже не можем. Мы занимаемся этим для собственного
утешения, больше ни для чего. Ты и сам это знаешь.
- Разумеется, знаю, - в кратком приливе раздражения ответил Фаррелл.
- Я знаю, кто за ней охотится, и что им нужно, знаю даже, почему в этой
норе все время уши закладывает. Ты, кстати, заметил, что у нас телевизор
уже ни хрена не принимает? Я потому тебя спрашиваю, что никак не могу
уяснить, о чем ты в последнее время думаешь.
- Я думаю, что даже Эйффи приходится дьявольски концентрироваться,
чтобы держать нас в таком напряжении. И не вижу, как она может думать
одновременно и о Зие, и о Турнире Святого Кита.
- А какая, собственно, разница - может, не может? Не может она, может
Никлас Боннер, - он встал, чтобы помыть посуду, и сказал через плечо: - А
ты себя чувствуешь получше, правда? По поводу Эгиля.
Бен молчал так долго, что идиотское эхо этого вопроса почти заглохло
в голове Фаррелла. Потом все же ответил:
- Я уже и сам не понимаю, Джо, что я чувствую по тому или этому
поводу. По большей части я сознаю, что чувствует Эгиль Эйвиндссон. Он,
может, и умер, но я-то его знаю, я - это он, и он по-прежнему реален, а
Бен Кэссой это какой-то другой человек, о котором мне приходится
задумываться, которого я вынужден изображать. Я вот сижу сейчас здесь и
изображаю его, пытаясь припомнить, какое у него должно быть лицо, когда он
разговаривает, и что он при этом делает с руками, - Бен вдруг издал смешок
и добавил: - Грант, что ли, под него попросить. Дали же мне один, когда я
начинал заниматься Эгилем.
Фаррелл смотрел в окно на двух соседских детишек, пытающихся втянуть
Брисеиду в игру, ковыляя за ней в расплывчатом лавандовом свете заката.
Бен говорил:
- Эгиль позволял мне сохранять рассудок. Настоящие помешанные ходят
по всяким собраниям, поучая друг друга, как им любить ближних, которые
сами ни черта в целом свете не любят, годами топчутся на приемах,
окруженные другими помешанными, которым начхать на них с высокой горки.
Они ничего ни о чем не знают, знают только, на что, по мнению других,
похожа та или иная вешь. А Эгиль знает - знал, Эгиль знал, что такое
поэзия, что такое Бог и что такое смерть. Я предпочел бы быть скорее
Эгилем, чем членом филологического ученого совета, в который меня включат
на следующий год.
Фаррелл обернулся, чтобы взглянуть на Бена, и увидел в его лице ту же
безнадежную, алчущую тоску, какую и сам о испытывал по сумеркам иного лета
и по высоким отцам, глядящим из иных окон. Бен произнес: -
- Это было хорошее время, Джо. Больше у меня такого не будет. Будет
только пожизненный контракт и все.
Расписание у них получилось несложное, выдерживать его никакие
происшествия не мешали, и толку от него, как и предсказывал Бен, не было
ровно никакого. Эйффи с Никласом Боннером к дому даже близко не подходили,
но Бен с Фаррелом все равно поочередно несли ночную вахту, подлаживались к
семинарам и репетициям друг друга, и спали, будто пожарники, не
раздеваясь. Зия, похоже, обращала на их присмотр не больше внимания, чем
на что-либо иное, имеющее отношение к людям - тем сильней удивились оба,
когда она настояла, чтобы Бен сопровождал Фаррелла на Турнир Святого Кита.
Бен поначалу отказался и попробовал отшутиться, сказав:
- Ты уже заставила меня целый день таскаться за ним по острову, во
время этой дурацкой войны, а он оказался такой неблагодарной скотиной, что
даже убить себя никому не позволил. Хватит, наконец, он способен сам о
себе позаботиться.
Но спорить с ней было бессмысленно - выслушав Бена, она только и
ответила что:
- Мне необходимо остаться одной, а я слишком устала, чтобы сочинять
для тебя хорошую ложь. Хочешь, последи на турнире за этой парочкой, и если
они уйдут до того, как все кончится, тогда можешь вернуться сюда. В
противном случае, оставайся там до конца, - бормотание ее доносилось
словно издалека, в нем слышались нотки почти извинения перед рассерженным
и расстроенным Беном, но спорить с ней было бессмысленно.
Еще с первого Турнира Святого Кита повелось, что начинается он в
полдень на парадной лужайке отеля "Ваверли". Фаррелл нарядился в короткие
голубые штаны с разрезами и в яшмово-зеленый дублет, Бен же из чувства
протеста напялил мокасины, джинсы, рыбачью велюровую шляпу и изрядно
поношенную хлопчатобумажную куртку поверх майки, на груди которой
красовался семейный портрет всех Борджиа сразу.
- Хватит с меня маскарадов. Это Турнир Святого Кита и я вправе надеть
то, что мне нравится.
Когда Мадам Шуман-Хейнк, бурча и треща, словно в приступе метеоризма,
покатила по Шотландской улице прочь от дома Зии, он оглянулся и рассеяно
произнес:
- Впрочем, этот твой прикид ничего. Ранний Берт Ланкастер, очень
богатый период. Классный прикид.
- Джулия дала, - сказал Фаррелл. - Бен, я знаю, ей без нас будет
плохо, но она сама так решила. Давай утешаться тем, что мы с уважением
отнеслись к ее выбору.
- Фаррелл, когда мне понадобятся добродетельные калифорнийские речи,
вы будете первым, к кому я обращусь.
Остаток пути они проделали молча, пока уже перед самым "Ваверли" Бен
почти мягким тоном не задал вопроса совсем на другую тему.
- Как она, кстати, справляется, Джулия? Вы, ребята, вообще-то еще
разговариваете друг с другом?
- Мы перезваниваемся, - ответил Фаррелл. - Мика много спит. Время от
времени ему снятся ужасные кошмары, после которых он часами плачет. Но он
понимает, кто он на самом деле и в каком веке живет. Мы прогрессируем.
- Определенно прогрессируем. Он уже понимает больше, чем требуется,
чтобы исполнять обязанности Президента. На Турнир-то она придет?
Фаррелл отрицательно покачал головой.
- Она вроде тебя, а Зии, чтобы выпихнуть ее из дому, с ней рядом нет.
К тому же ей приходится заботиться об этой персоне, а мне надлежит
относиться к ситуации, как положено цивилизованному человеку. Рассказал бы
мне кто-нибудь раньше, какой я цивилизованный, сроду бы не поверил.
- Угу. Эгилю наша цивилизация как-то не показалась, хотя он, правда,
мало что видел. Он полагал, что она, наверное, хороша для людей, которым
на все наплевать.
Около "Ваверли" места для машины уже не нашлось, им еще повезло, что
удалось приткнуться к бордюру в двух кварталах от отеля. Огромную парадную
лужайку покрывали шатры, волнами и струйками диких цветов растекавшиеся по
замковому двору, мимо фонтана с тритонами и на зады отеля, переполняя
орнаментальные каретные пандусы и выплескиваясь на автостоянку. Штандарты
и стяги высоких родов (Девяти Герцогов и трех-четырех других) величавым
полукругом выстроились перед турнирным полем, просторным и травянистым,
границу его помечали только шатры лордов и на дальнем конце - двойной
позолоченный трон, похожий отчасти на качели, какие вешают на верандах, а
отчасти на слоновий паланкин; на нем предстояло восседать королю Богемонду
с королевой Ленорой. Здесь же стояли палатки ремесленников и торговцев и
обычный небольшой помост для музыкантов. От множества шатров и палаток
прямо к навесам и подконникам "Ваверли" тянулась яркая паутина
колыхающихся вымпелов и флажков, отчего Турнир воспринимался как прямая
особенность самого замка, обращая его суровые башни в по-летнему
нечесанных беспечных распустех. Над самой высокой из башен "Ваверли"
развевалось знамя Лиги - коронованный золотой Стрелец на поле цвета
полночного неба.
Для Фаррелла необходимость проталкиваться через толпу зевак, чтобы
ступить на турнирное поле, была впечатлением новым. Публика допускалась
лишь на очень немногие сборища Лиги: на турнирах и празднествах
посторонние люди (при условии, что они должным образом одеты) принимались,
как правило, с радушием, но вообще говоря, какую-то терпимость по
отношению к случайным зрителям Фаррелл наблюдал лишь на ярмарках
ремесленников да демонстрациях ренессансных танцев или приемов
средневекового боя.
- Мы же не матчи по софтболу проводим, - кратко ответила леди
Хризеида, когда он задал ей вопрос о публике. - Мы воздух, атмосфера, а в
атмосферу билетов не продают.
- Может оно и так, - проворчал Бен, которому Фаррелл ныне
процитировал ее ответ. - Да только мне известно, что первую пару лет им
приходилось арендовать это место, а теперь они получают и его, и любую
помощь, какая требуется для подготовки, задаром, причем отель начинает
рекламную кампанию за три месяца вперед. Это часть устраиваемых им
торжеств по случаю Дня Труда.
Молодые рыцари уже колотили по вывешенным у шатров щитам, вызывая
один другого на поединок, дети Лиги носились по полю, налетая друг на
друга, словно лошади на сильном ветру. Возглавляла их Эйффи, она скакала и
кружилась вместе с ними, а когда Фаррелл встретился с ней взглядом,
беззвучно рассмеялась и прошлась колесом.
- Ах, чтоб меня, - негромко сказал Фаррелл. - Ты посмотри, и вправду
вылезли.
Впечатление было такое, что поле словно бы густо опрыскали крохотными
алыми цветами, формой точь в точь похожими на задранный кверху хвост
ныряющего кита. Фаррелл наклонился, чтобы коснуться одного такого
цветочка, и обнаружил, что цветок несомненно настоящий и действительно
растет из земли, а не воткнут в нее, как он было решил, специально для
нынешнего события. Бен сказал лишь:
- Каждый год так. Понятия не имею, как он это делает.
Они договорились, что после церемонии открытия встретятся за
определенным шатром, и Фаррелл покинул Бена, чтобы занять свое место на
помосте среди музыкантов "Василиска". Один из цветочков он сорвал и
старательно прикрепил к своей шапочке, вспомнив рассказ про Святого Кита.
Ровно в двенадцать часов регаль и пара корнетов, холодных и
мелодичных, утихомирили турнирное поле музыкой, сопровождавшей всхождение
на трон Леноры и Богемонда. Следом "Василиск" отметил паваной выход Девяти
Герцогов с челядью. Павана прозвучала до странности жалко, как-то боком
соскальзывая со старинных инструментов, срываясь со струн Фаррелловой
лютни, повизгивая, точно кусок мела, скребущий по школьной доске. Рядом с
помостом стоял, просматривая свиток с перечнем музыкальных номеров, Хамид
ибн Шанфара, и Фаррелл прошептал ему:
- Что такое? Мы эту мелодию черт знает сколько репетировали, она
вообще так звучать не может. Дичь какая-то.
Хамид покачал головой.
- Это Турнир Святого Кита, друг мой. Я не знаю, в чем тут дело - в
публике, в том, что короля вызывают на поединок, в пари, но только это
всегда так, целый день всех лихорадит и все идет наперекосяк.
Сегодня он приоделся с роскошью, достойной любого из Девяти Герцогов
- в черную с золотом переливчатую ткань и черный же тюрбан. Дернув головой
в сторону двойного трона, по бокам от которого стояли теперь два герольда
с корнетами, он сказал:
- Присмотритесь к Богемонду.
На этот раз Богемонд облачился не в царственный византийский наряд,
но в доспехи. Светло-синий плащ стекал с его плеч, большой шлем лежал на
коленях. Круглое лицо короля, всегда казавшееся под короной слишком
большим и голым, оставалось, когда взгляд его падал на Бенедиктуса де
Грифон, Рауля Каркассонского или Симона Дальнестранника, лишенным всякого
выражения; напротив, на лице взиравшей и на них, и на прочих рыцарей
королевы Леноры, лице преподавательницы физкультуры, замечались прежде
всего широко раскрытые, остановившиеся глаза и прыгающий рот. Корнеты
пропели снова, и королева положила ладонь на укрытую кольчугой руку
супруга. Богемонд даже не повернул головы.
- Да уж, - изумленно вымолвил Фаррелл. - Она выглядит так, будто его
и вправду вот-вот убьют, а ее сошлют в монастырь. Боже ты мой, прямо
Гекуба и Приам.
Хамид скатал свиток и сунул его за кушак.
- Вы так и не поняли, - не взглянув на Фаррелла сказал он, и ушел,
чтобы, встав к трону спиной, на трех языках пропеть благословение,
ниспосланное Святым Китом этому дню и Турниру. Когда пение закончилось, на
поле вышли первые бойцы.
Ни в одной из первых схваток король Богемонд не участвовал. В них
бились юноши, новоиспеченные рыцари, а то и оруженосцы, выходившие, чтобы
снискать себе рыцарское звание. Они кружили по полю, делали выпады,
подставляя себя под удары почище чучел, на которых практиковались у себя
на задних дворах, и часто, взаимно утрачивая равновесие, в обнимку
валилились наземь, теряя шлемы. Немногие из этих боев заняли больше трех
минут, и рефери - некий сэр Рорик Неотесаный, облаченный в цельную
медвежью шкуру и шорты из клетчатой шотландки - называя победителя,
смеялся и отпускал шуточки, поглядывая на морщившегося Джона Эрне. Со всех
сторон окружавшие турнирное поле и теснившиеся на балконах "Ваверли" люди
в костюмах для бега трусцой и в белых теннисных одеждах весело вопили,
аплодировали всем без разбора и старались сфотографироваться с кем-нибудь,
облаченным в доспехи.
Но именно в этих начальных стычках возник и неспешно двинулся дальше
ронин Бенкеи, щуплый японец-ученик Джона Эрне в доспехах, подобных
украшению из драгоценных камней - металические и кожаные пластины их,
перевитые янтарными, аметистовыми, серебристыми и изумрудными шнурами,
составляли как бы вторую его кожу, гибкую, тускло мерцающую,
адамантово-прочную, как шкура дракона. На кожаных пластинах светился узор
из золотого лака, тонкие, словно нить, инкрустации радужно переливались на
металле, за красным шелковым поясом торчала пара деревянных лаковых ножен
- одни длинные и одни короткие. Шлем ему заменяла железная полумаска с
драконьим рылом и клыками, она закрывала нос, оставляя снаружи глаза,
подобные на бледной коже маленьким инкрустациям черного дерева. Противника
он вызывал молча, указывая на него длинным мечом, который держал во время
боя двумя руками. Фаррелл слышал ропот благородных лордов, все
оживлявшийся, пока ронин Бенкеи расправлялся поочередно с тремя молодыми
рыцарями, без видимых усилий тузя их со всех сторон, подобно горному
ветру. Когда рухнул третий рыцарь, получивший удар мечом под ребра, от
которого он до конца турнира дышал, будто астматик, Фаррелл спросил, сам
того не заметив, вслух:
- Когда это он успел так навостриться?
За спиной Фаррелла послышался лающий смешок и следом голос Эйффи:
- Эй, вы первым заговорили. Новая эра в наших отношениях.
На ней было бархатное платье, с первого взгляда коричневое, но по
мере того, как сильнее задувал ветерок и менялось освещение, все сильней
отливавшее чуть рыжеватым, лисьим золотом. В золотом узоре платья
проступали лилии и виноградные листья, золотой поясок перехватывал его
сразу под грудью. Волосы под тонкой сеткой с белыми бусинами невинно
прикрывали виски.
- Может быть, он навострился за лето, - сказала она, - а может быть,
тысячу лет назад, изучая дзен в горах Японии. Вам этого все равно не
узнать.
Фаррелл молча смотрел на нее.
- Не узнать, не узнать, - повторила она. - Вы же не можете наверняка
сказать, кто прячется под козлиной образиной, которую он напялил. Да кто
угодно. Может быть даже - один из моих.
Ронин Бенкеи медленно обводил взглядом поле, выбирая нового
противника, ибо таково было его право по законам Турнира Святого Кита.
Взгляд ненадолго задержался на напряженном лице Гарта де Монфокон, затем
на короле Богемонде, кивнувшем и наполовину привставшем с трона (королева
Ленора, опустив глаза, впилась себе пальцами в бедра). Однако ронин Бенкеи
лишь вбросил меч в мерцающие ножны, почти до земли склонился перед королем
с королевой и покинул поле. Фаррелл видел, как он скрылся в маленьком
шатре, над которым не плескалось ни знамени, ни флажка.
- Во всяком случае, я знаю, кто ты, - ответил он Эйффи. - Ты -
Розанна Берри, в этом году у тебя экзамен по алгебре, ты пропустила кучу
уроков физкультуры, у тебя по-прежнему высыпают прыщи, если ты переешь
сладостей, и ты все еще продолжаешь грызть ногти. Кроме того, ты повинна в
смерти человека и всерьез считаешь себя волшебницей.
Цвет ее глаз изменился. Голубовато-зеленые и достаточно мирные, лишь
чуть заметно отливавшие тьмой в начале разговора, теперь они, совсем как
ее платье, светились рыжим золотом, разгоравшимся все ярче и ярче, хоть
кожа вокруг глаз оставалсь тугой и бескровной. Она прошептала:
- Охренеть можно, какой вы умный. Вы правильно догадались, я и
вправду волшебница. Вы только подождите немного, ладно? - подождите и сами
увидите, волшебница я или нет.
Она куснула себя за палец и убежала, и Фаррелл увидел, как она встала
рядом с отцом, который в это время бросал вызов испанскому рыцарю дону
Клавдио. Ветер скручивал голубой короткий плащ Гарта, налепляя его на тело
и снова схлестывая, отчего кольчуга Гарта вспыхивала и гасла, будто
текучая вода.
Фаррелл встретился с Беном, они стали прогуливаться вдвоем, стараясь
нечувствительным образом приглядывать за перемещениями Эйффи и Никласа
Боннера. Дело оказалось до крайности трудным, поскольку Эйффи и Никлас -
явно сговорившись заранее - до самого вечера вращались в толпе по почти не
пересекавшимся орбитам. Повседневный наряд Бена избавлял его от внимания
зрителей, но Фаррелла постоянно перехватывали, уговаривая
сфотографироваться с мистером и миссис Брингль из города Хайланд-Парк,
штат Мичиган, или спрашивая, нельзя ли маленькой Стаси подержать лютню,
всего одну минутку. Когда он, наконец, освободился, выяснилось, что он
потерял и Бена, и тех, кого они преследовали, и ему пришлось еще долго
шнырять в толпе, всматриваясь в бархатные наряды и шляпы с плюмажами,
прежде чем он снова их углядел. Никлас Боннер явился на Турнир в облике
жонглера и порой его передвижения можно было проследить благодаря
следующим за ним детям, которые стекались к Никласу, завидев, как он
бредет, оплетенный узором из летающих вокруг его головы четырех
апельсинов. На щеках его были краской написаны ромбики, а под глазами -
крохотные кинжалы.
А бойцы все текли и текли на турнирное поле, вкатываясь и выкатываясь
под смех, радостные клики, непрестанное клацанье мечей и глухой звон
грохающихся оземь, укрытых доспехами тел. В тот день стали рыцарями пятеро
оруженосцев, еще одному в схватке на двуручных мечах сломали ребро, а
ирландский лорд Матгэмгейн, почти победив тосканского герцога Чезаре иль
Диаволо, имел несчастье сломать руку. Несколько в разной мере
прославленных рыцарей бросали вызов королю Богемонду, и Фаррелл был лишь
одним из многих, дивившихся тому, что происходило дальше, потому что
король каждый раз поднимался с трона, вручал корону Леноре и дрался, как
россомаха, ибо его до краев переполняло отчаяние. Он сразил не только
Рауля Каркассонского, но и герцога Бенедиктуса, наскакивая на них едва ли
не до того, как они успевали толком принять боевую стойку, не оставляя им
времени даже на то, чтобы понять, с какой пограничной с безумием отвагой
они столкнулись. Королева Ленора следила за поединками глазами, полными
слез, словно ей приходилось смотреть против сильного ветра.
Ронин Бенкеи короля так и не вызвал. Словно фигурка старинных часов,
он выходил из своего небольшого шатра и возвращался вовнутрь, в
промежутках сражаясь с высокородными рыцарями и оруженосцами, выбирая
противника случайным по внешнему впечатлению образом и всякий раз
побеждая. Фаррелл и Бен ели корнуэльский пирог, пончики Святого Ива,
прихлебывали обжигающий чай из целебных трав и, забывая про все на свете,
следили за парой ловчих соколов, круживших над самой высокой из башен
отеля, по временам величаво снижаясь и вновь воспаряя над Турниром. С
таким же мягким шелестом улетало и время.
В конце концов именно Гарт де Монфокон сразил короля Богемонда.
Схватка их оказалась недолгой и ничем не врезалась в память, не считая
того, что Богемонд вышел на бой, явно не питая никаких надежд. Эйффи и
Никлас Боннер внезапно возникли на боковой линии турнирного поля,
подбадривая Гарта выкриками, и внимание Богемонда, похоже, было приковано
больше к ним, чем к его презрительно смиренному противнику. Когда он
полным печали движением попытался нанести Гарту удар, Фаррелл увидел то, о
чем рассказывала Ловита - деревянный клинок извернулся еще в полете и
скользнул мимо смеющегося Гарта. Это повторялось опять и опять, пока,
наконец, в воздухе не замелькали оба меча, и шлем короля Богемонда не
слетел с его головы, когда сам он, медленно кренясь, повалился набок.
Поднявшись, он устало, но с изяществом поклонился Гарту и в знак
вассальной верности сжал его ладонь в своих.
Рев, сопровождавший явление нового короля, еще не набрал полной силы,
а Эйффи уже взлетела на трон, вырвала корону из рук королевы Леноры и
повернулась к толпе, чтобы крикнуть - с такой безжалостной радостью, точно
формула, произносимая ею, была буквально верна:
- Король умер - да здравствует король! Да здравствует король Гарт де
Монфокон!
До конца своих дней Фаррелл хранил в памяти эту на миг застывшую
живую картину - витражное окно, в котором Эйффи с лицом новобрачной
навсегда склонилась, коронуя отца, а над ними в низком вираже застыли два
сокола, и совсем рядом Ленора поддерживала своего побежденного властелина.
На заднем плане тесной группой маячили с непроницаемыми, полустертыми
лицами благородные лорды Лиги Архаических Развлечений, написанные теперь
уже забытыми красками. Большую часть этих людей он видел в последний раз.
Единственным, кто никак не вязался с витражной картиной, был ронин
Бенкеи. Он стоял несколько в стороне, чужаком, вторгшимся в своих
драконьих доспехах из совершенно иной области искусства, и рассекая
композицию картины, указывал длинным, слегка изогнутым мечом на едва
коронованного короля Гарта. Какое-то время никто его не замечал, затем
поднялся неслыханный гвалт и посыпались во множестве словеса, столь же
архаические, сколь и крепкие, ибо никогда еще нового короля не вызывали на
бой через несколько минут после его восшествия на престол. Сторонники
Гарта потребовали собрать ad hoc [для данного случая (лат.)] Коллегию
Герольдов, но неожиданно большое число противников взревело с такой
издевкой, что сам Гарт величаво выступил вперед и возвестил о своей
готовности биться.
Плавным жестом он вернул корону Эйффи, натянул свой знаменитый черный
шлем и ступил на поле, и едва он ступил, как ронин Бенкеи, завизжав, точно
колеса тормозящего поезда, налетел на него.
Несомненная ладонь Джулии скользнула в Фарреллову - правая, судя по
мозолькам на большом и указательном пальцах, выросшим за годы рисования -
такая же широкая, как у него, сильная и прохладная ладонь. Не повернув
головы, он спросил:
- А Мика где же?
- На рыбалке. Он на этой неделе признал еще трех человек, а сегодня
они все ввалились к нам и увезли его рыбачить в Заливе. Мне кажется, он
вот-вот окончательно придет в себя.
- Приятно слышать.
Джулия впилась ногтями в его ладонь, говоря:
- Вот так и знала, что ты будешь сквалыжничать. Я тебя нарочно
разыскивала, думала, что тебе может потребоваться помощь. Над чем бы Эйффи
не колдовала у себя в лаборатории, все свои новинки она испытывает на
Турнире Святого Кита, так всегда было. А этот еще не кончился.
За плечом Фаррелла Бен очень тихо сказал:
- Что верно, то верно, не кончился. Что там за дьявольщина творится?
До сих пор Фаррелл не видел, чтобы Гарт де Монфокон потерпел
поражение в поединке. Если на то пошло, он не видел даже, чтобы этот
костлявый рыцарь, сражаясь, оборонялся, а не нападал; но теперь только это
и осталось ему после первого же удара, который он попытался нанести
скачущему, ныряющему из стороны в сторону, визжащему, драконоголовому
воплощению неистовства, только что не крутившему взад-вперед сальто на
манер японского демона. Ложный выпад, вихрь неразличимых движений, и Гарт
уже упал на колени, прикрываясь щитом, - еще один выпад, и он сложился
почти вдвое, а меч его отлетел, беззвучно приземлившись у ног Леноры.
Ронин Бенкеи победно завопил, молотя по Гартову щиту, который, от каждого
удара съезжал назад и в конце концов начал гулко биться о черный шлем.
- Быть этого не может, - сказал Бен, - Эйффи никогда бы не допустила,
чтобы Гарт потерпел такое поражение.
- В прошлом году допустила, - напомнила Джулия, но Бен покачал
головой, поднявшись на цыпочки и вытянувшись вперед.
- Тогда было совсем другое дело. Помогать ему на всем пути к короне и
бросить пять минут спустя? Не понимаю, как она могла это сделать.
- Может быть, ты ее и вовсе не понимаешь, - сказал Фаррелл.
Эйффи, стоявшая, вцепившись в Никласа Боннера, на боковой линии,
обычным ее пронзительным криком подбодрила отца, когда тот с трудом
поднялся с колен, чтобы снова взять меч. Пока Гарт тащился к Леноре,
острый край его щита скреб землю, а Ронин Бенкеи пританцовывал и глумливо
вскрикивал, но добраться до оружия Гарту позволил. Фаррелл произнес:
- У нее уши какие-то неправильные.
Бен и Джулия обернулись к нему, и он сказал:
- Ну неправильные, ну что я могу поделать. Они уже около часа
меняются, заостряются, будто у эльфов - в общем-то, довольно красивые, но
не ее. И с его ушами тоже что-то не так. И нечего на меня таращиться. У
меня привычка такая - приглядываться к ушам.
Гарт, совсем как Богемонд перед ним, похоже, никак не мог
сосредоточиться на противнике, но все озирался в немом неверии на Эйффи и
Никласа Боннера. Ронин Бенкеи одной из граней меча парировал отчаянный,
нанесенный вслепую рубящий удар, другой отбросил в сторону мотающийся щит
противника и с такой силой гвозданул Гарта де Монфокон по черному шлему,
что щлем загудел, будто внутри его не было никакой головы. Даже мощный рев
ронина Бенкеи не смог заглушить вопля мстительного наслаждения, который
испустила Ленора.
Гарт еще не ударился оземь, а Бен уже рванул прямо через турнирное
поле, сминая аленькие цветочки Святого Кита. Фаррелл с Джулией, держась за
руки, старались не отставать от него. Не обращая внимания ни на
