пневмонии. А она последовала за ним через короткие пять недель.
Ресторан начал заполняться. Слышались разговоры, смех, звон посуды. Я
взглянула на часы, было уже два. Полтора часа мы провели в ресторане,
причем все это время говорила я одна. Я смутилась и стала извиняться.
- Мы начали беседу с того, - остановил он меня, - что я сказал вам,
что у вас редкая и красивая фамилия. Теперь же я могу сказать. что эта
фамилия так же хорошо подходит вам, как, видимо, подходила вашему отцу...
Я уже давно не получал такого удовольствия, как от беседы с вами. Вы
отвлекли меня от меня самого, от моих печальных воспоминаний, терзающих
меня уже целый год.
Я взглянула на него и поверила, что это правда. Лицо его стало
спокойнее и мягче, будто ему удалось разогнать тучи, омрачающие его жизнь.
- У нас с вами одинаковая печаль, - продолжал он, - мы оба одиноки на
белом свете. У меня, правда, есть сестра, но у нас с ней мало общего. Есть
еще бабушка. Я посещаю старушку по долгу родства три раза в год. Но
товарища у меня нет... Я приношу поздравления миссис ван Хоппер: это же
очень дешево - заплатить за вашу дружбу девяносто фунтов в год!
- Вы забываете, что у вас есть дом, пристанище, а у меня и этого
нет...
Я тут же пожалела о своих словах: глаза его стали снова тоскующими,
как у загнанного зверя, и улыбка исчезла с лица. Но вскоре он снова
заговорил:
- Итак, у компаньона, то есть у "близкого товарища", сегодня выходной
день. И что же он предполагает делать?
Я рассказала ему о маленьком домике на скале на окраине Монте-Карло и
призналась, что хотела бы зарисовать этот домик.
- Я отвезу вас туда на автомобиле, - решил он и не стал слушать мои
протесты.
Его решение очень смутило меня. Недаром же вчера миссис ван Хоппер
упрекала меня в навязчивости.
Я уже заметила, что совместный завтрак с мистером де Винтером
возвысил меня в глазах ресторанной прислуги. Когда я вставала, метрдотель
бросился отодвинуть мой стул и поднял с пола упавший платок. Он кланялся,
улыбался и спрашивал, довольна ли я завтраком. А накануне совсем не
замечал меня. Это излишнее внимание показалось мне унизительным, я
презирала снобов, привыкших к нему.
- Что с вами? - спросил мой спутник. - Вас что-то огорчило?
Пока мы пили кофе, я рассказала ему, как вчера мадам Блэз, портниха
миссис ван Хоппер, предложила мне сто франков за то, что я привела миссис
ван Хоппер в ее магазин. Красная от смущения, я отказалась, и тогда мадам
Блэз сказала:
- Может быть, вы предпочитаете, чтобы я вам что-нибудь сшила?
Заходите, пожалуйста, и выберете, что вам понравится.
Я надеялась, что выслушав эту глупую историю, он рассмеется, но он
сказал мне вполне серьезно:
- Полагаю, что вы сделали большую ошибку...
- Отказавшись от денег?
- О нет. За кого вы меня принимаете? Вы ошиблись, поступив
компаньонкой к миссис ван Хоппер и приехав с ней сюда. Вы слишком молоды и
слишком мягки для такой работы. Инцидент с комиссионными от мадам Блэз -
это только начало. Такое будет случаться постоянно, и вам ничего не
останется, как стать такой же, как мадам Блэз. Кто надоумил вас наняться
компаньонкой? Думали ли вы когда-нибудь о своем будущем? Вы можете
надоесть миссис ван Хоппер, и что тогда?
Он допрашивал меня, будто знал много лет и имел право давать советы.
- Ну что ж, найдутся и другие старухи вроде миссис ван Хопер, -
ответила я. - Ведь я же молода и здорова.
И тут я вспомнила длинные столбцы газетных объявлений: предложение
всегда превышало спрос.
- Сколько вам лет? - спросил он и, когда я ответила, рассмеялся и
встал со стула. - Я знаю этот возраст. В эти годы страх перед будущим
отсутствует, а упрямство особенно сильно... Жаль, жаль, что мы не можем
обменяться с вами годами... Ну, ладно. Поднимитесь наверх, наденьте шляпу,
а я пока подам автомобиль к подъезду.
Он наблюдал за мной, пока я не вошла в лифт. Я думала о том, что
плохо поняла его вчера, сочтя жестоким и насмешливым после более чем
холодной беседы с миссис ван Хоппер. Теперь я чувствовала в нем друга,
близкого мне уже много лет, брата, которого у меня никогда не было.
Я села в автомобиль рядом с ним, и началась наша прогулка по
Монте-Карло. Оказалось, что я его до сих пор не видела, а если и видела,
то не замечала.
Я была в том же нескладном фланелевом костюме, юбка которого была
светлее жакета от длительной носки. На голове была уродливая шляпка с
резинкой, а на ногах - туфли на низком каблуке. И все-таки я чувствовала
себя совсем по-другому, более взрослой и уверенной. С моря дул легкий
веселый ветерок, мы болтали и весело смеялись.
Рисовать на таком ветру оказалось невозможным, и я только показала
ему прелестный уголок, запланированный для моего альбома. А затем мы
поехали дальше. С миссис ван Хоппер мы иногда катались в старом
"даймлере", который она нанимала на весь сезон, и тогда мне приходилось
сидеть спиной к движению и всячески вертеть шеей, чтобы полюбоваться
видами. У автомобиля, в котором я сидела сейчас, были крылья Меркурия, мы
поднимались все выше и выше, и когда он, наконец, остановил машину, мы
вышли и оказались на самом краю обрыва глубиной не менее шестисот метров.
Ветра не было, но стало холоднее.
- Вам знакомо это место? - спросила я. - Вы бывали здесь раньше? - В
моем вопросе, видимо, слышался испуг. Он взглянул на меня. Очевидно, он
забыл обо мне, углубившись в свои воспоминания. Он стал похож на лунатика,
и у меня даже мелькнула мысль: может быть, он ненормален или просто болен?
- Уже поздновато. Не вернуться ли нам домой? - сказала я ласковым
голосом, который не обманул бы и ребенка.
Он моментально пришел в себя и начал извиняться.
- С моей стороны просто непростительно, что я затащил вас сюда.
Садитесь в автомобиль и не волнуйтесь. Спуск гораздо проще, чем это
кажется, глядя от сюда.
- Значит, вы все-таки были здесь раньше?
- Да. Много лет назад. Хотелось посмотреть, что тут изменилось.
- Ну и есть перемены?
- Нет. Никаких.
Зачем ему понадобилось углубляться в воспоминания, да еще при
постороннем человеке. Мне вовсе не хотелось знать, какая пропасть лежит у
него между прошлым и настоящим, и я пожалела, что приехала с ним сюда. Мы
спускались вниз молча.
В машине он заговорил о Мандерли. Не рассказывал о своей жизни там, а
описывал красоту поместья, заросли кустарников, лужайки и цветники,
восходы и заходы солнца.
- Дикие цветы росли только в саду, а для дома приносили из оранжерей.
Восемь месяцев в году в комнатах Мандерли стояли вазы с живыми розами...
Он говорил и говорил, а мы спускались ниже и ниже, пока не очутились
на шоссе в потоке автомобилей. У подъезда отеля я сунула руку в карманчик
на дверце кабины, куда положила свои перчатки, и пальцы мои наткнулись там
на тоненькую книжку. Очевидно, это были стихи.
- Если хотите, можете взять эту книжку и почитать. - Голос его снова
был холоден и ровен, как обычно, когда он не говорил о Мандерли. - Ну,
выходите. Я должен поставить машину в гараж... За обедом я вас не увижу,
так как приглашен в другое место... Приношу вам благодарность за
совместное проведенный день.
Я поднялась по ступеням. Скучный будет день, думала я, без него... И
оставшиеся часы до ночи я проведу в печальном одиночестве.
Чтобы избежать расспросов миссис ван Хоппер и сиделки, я пошла в
ресторан, села в самый дальний уголок и заказала чай. Официант, увидев
меня одну, решил, что ему незачем торопиться и пропал. В тоске я открыла
книжечку стихов, и мне бросились в глаза строки: "Feci, guod potui,
faciant meliora potentes". <сделал, что мог, и пусть, кто может, сделает
лучше (лат.)>
Я вспомнила его рассказ о Мандерли. Если он действительно так любит
Мандерли, зачем же он бросил его ради Монте-Карло? Вчера он сказал миссис
ван Хоппер, что покинул поместье второпях.
Я снова открыла книжку и увидела дарственную надпись: "Максу от
Ребекки. 17 мая". Почерк был своеобразный, какой-то скользящий.
Я захлопнула книжку, взяла иллюстрированный журнал и наткнулась на
описание старинного поместья в Блуа, его замка, старинной башни и
роскошного парка, но я не восприняла ни текста, ни иллюстраций. Передо
мной маячило лицо миссис ван Хоппер: вилка с равиоли застыла в воздухе и
она заговорила вполголоса:
- Это была ужасная трагедия, газеты долго описывали то, что там
случилось. Говорят, что сам он ничего не рассказывает об этом. Знаете ли,
она утонула в заливчике возле самого Мандерли...
5
Как хорошо, что первая любовь не может повториться. В двадцать один
год мы не очень-то смелы, и я испытывала страхи, меня непрестанно
лихорадило. Я всех и всего боялась, особенно - если все станет известным
миссис ван Хоппер.
- Что вы делали сегодня днем? - спрашивала она, обложившись в кровати
подушками. Ее все раздражало, как и каждого, кто, не будучи по-настоящему
болен, слишком долго лежит в постели.
- Играла в теннис с тренером... - и тут же подумала, что случится,
если тренер навестит ее и скажет, что уже много дней не видел меня на
корте.
- Конечно, пока я хвораю, у вас нет никакого дела, и я просто не
знаю, чем вы занимаетесь все это время. А когда я посылаю вас за
покупками, вы, вернувшись, объясняете, что забыли купить для меня таксоль.
Надеюсь, что вы, по крайней мере, научитесь играть в теннис. Такой слабый
игрок, как вы, не годится ни в какую компанию. Вы же все время мажете.
Да, на этот раз она удивительно точно охарактеризовала меня. Уже
больше двух недель я не была на корте, но все эти дни регулярно завтракала
с мистером де Винтером, а потом каталась в его автомобиле.
Я уже забыла, о чем мы беседовали, объезжая окрестности Монте-Карло,
но хорошо помню, как дрожали мои руки, когда я надевала шляпу, как бежала
по коридору, опережая швейцара, спешившего открыть мне дверь. Он обычно
уже сидел в автомобиле и просматривал газету.
- Ну, как себя чувствует сегодня "близкий товарищ", и куда он желает
отправиться? - спрашивал он.
Но у меня не было никаких желаний, и если бы он просто гонял машину
по кругу, я бы даже не заметила этого. Он стал гораздо мягче в обращении и
не казался таким недоступным, как вначале.
- Сегодня довольно прохладно. Я накину на вас свое пальто.
И я, как школьница, радовалась, что на мне его пальто, радовалась его
присутствию, возможности сидеть рядом с ним, даже если он со мной и не
разговаривал. Я мечтала, чтобы память сохранила мне эти минуты в его
обществе. Я сказала ему об этом, и он рассмеялся.
- Что именно хотите вы запомнить: погоду, красоту Монте-Карло или мое
умение водить автомобиль?
- Я хотела бы, чтобы мне было тридцать шесть лет, чтобы на мне было
черное шелковое платье, а на шее - нитка жемчуга.
- Если бы вы были такой, то не сидели бы со мной в автомобиле. И
перестаньте грызть ногти, они и так достаточно некрасивы.
- Боюсь, вы сочтете меня дерзкой, но я все-таки спрошу: почему вы
ежедневно катаетесь со мной? Я понимаю, что вы делаете это из-за своей
доброты. Но почему вы выбрали именно меня объектом своего милосердия?
- Я не выбрасываю вас из машины потому, что вам не тридцать шесть лет
и вы одеты не в черный шелк.
Его лицо не выражало ничего, и было непонятно, смеялся ли он про себя
или нет.
- Вы знаете обо мне решительно все. Правда, рассказала я вам немного,
но ведь и прожила-то я короткую жизнь и со мной ничего не случилось, кроме
потери моих близких. О вас же я знаю столько же, сколько знала в первый
день знакомства.
- А что вы знали тогда?
- Что вы жили в Мандерли и потеряли свою жену...
Слово "жена" соскользнуло с языка, но тут же я испугалась: нельзя
было это говорить, он никогда не простит мне этого, никогда уже не
вернутся часы нашей приятной дружбы и болтовни. Возможно, он завтра же
уедет, а миссис ван Хоппер встанет с постели и возобновится наш,
опостылевший мне образ жизни. Я так углубилась в свои мысли, что не
заметила, как автомобиль остановился перед отелем.
Я взглянула в его лицо, оно было совсем чужим. Не было ни друга, ни
брата, который еще недавно бранил меня за привычку грызть ногти. Наконец,
он повернулся ко мне и заговорил:
- Сегодня вы сказали, что хотели бы сохранить свои воспоминания. Ну,
а у меня как раз обратное: я хотел бы забыть прошлое, так будто его
никогда и не было. Мне не всегда удается изгнать свои воспоминания, иногда
они выскакивают, как джин из запечатанной бутылки. Так было, например, во
время нашей самой первой прогулки, когда я привез вас на край пропасти. Вы
спросили меня, изменилось ли здесь что-нибудь, и я ответил - нет. На самом
деле изменилось что-то во мне. Я был там несколько лет назад с женой. А
сейчас вдруг почувствовал, что воспоминания изгладились из памяти и
прошлое стало мне безразличным. Изгладились благодаря вашему присутствию.
Лишь из-за вас я остался в Монте-Карло, иначе уже давно уехал бы в Италию,
Грецию, а может быть, и дальше... К черту ваше пуританство, ваши слова
насчет моей доброты и милосердия!.. Я ездил с вами на автомобиле потому,
что хотел быть с вами, находиться в вашем обществе. А если вы мне не
верите, можете вылезать из автомобиля и идти домой пешком...
Я сжалась на сиденье рядом с ним и не знала, как поступить.
- Ну так что же? Почему вы не вылезаете?
- Я хочу домой... - голос предательски дрожал, я покраснела и могла
сейчас заплакать.
Он молча включил мотор. Быстро, слишком быстро мы доехали до отеля.
По моим щекам текли слезы, но я не хотела, чтобы он их заметил, не
доставала платок и молча глотала их. Он вдруг взял мою руку, поцеловал ее
и вложил в нее свой носовой платок.
В романах, описывающих страдания героини, обычно говорят, что "слезы
украшали ее". Я взглянула в зеркальце. Со мной случилось как раз наоборот:
красные глаза, распухший нос, в своей убогой одежде я выглядела еще хуже,
чем обычно.
Меня больше не ожидали никакие радости. Мне предстоял ленч наедине с
миссис ван Хоппер, так как сиделка отпросилась у нее на сегодня. После
завтрака она заставит меня играть с ней в безик. Я буду задыхаться в
душной комнате, а он в это время уедет куда-нибудь к морю и будет
наслаждаться свежим ветром и солнцем.
Я чувствовала себя брошенной маленькой девочкой, но, несмотря на свое
смущение, высморкалась в его платок и вытерла лицо.
- К черту! - со злостью произнес он, затем неожиданно положил руку на
мои плечи и привлек меня к себе. - По возрасту вы годитесь мне в дочери, а
я уже отвык обращаться с такими молоденькими.
Правя одной рукой, он все ускорял и ускорял ход машины.
- Можете ли вы забыть все, что я наговорил вам сегодня? В семье меня
называли Максимом, может быть, и вы станете называть меня так же? Мы
слишком долго обращались друг к другу официально.
Он снял с меня шляпу, забросил ее на заднее сиденье, наконец
наклонился ко мне и поцеловал в макушку.
- Обещайте мне, что никогда не будете носить черные шелковые платья,
- и он рассмеялся.
И снова солнце засияло для меня, и жизнь заиграла всеми красками, и
миссис ван Хоппер была изгнана из моей жизни. Ленч и игра в карты отнимут
лишь несколько часов, а затем начнется другая жизнь. И если она спросит,
почему я опоздала к игре в безик, я отвечу: "Я забыла о времени, я
завтракала с Максимом".
Сегодняшний день сблизил нас больше, чем все предыдущие. Он поцеловал
меня, но я вовсе не смутилась. Это произошло так естественно, и мне было
приятно, но никакого волнения, непременно сопровождающего поцелуй, судя по
романам, не вызвало.
- А что, Макс де Винтер все еще живет в отеле? - спросила миссис ван
Хоппер после завтрака.
- Да. Он бывает в ресторане, - ответила я.
Я боялась, что теннисный тренер или еще кто-нибудь рассказал ей о
моем время провождении, но она больше ничего не спросила и принялась
неудержимо болтать:
- Он очень привлекателен, но труднодоступен. Конечно, он мог бы и
пригласить меня в Мандерли, но не сделал этого, был очень сух и сдержан...
Я никогда не видела его жену, но, говорят, она была очень красива и
элегантна, словом - блестящая женщина. Насколько я знаю, он обожал ее. А
погибла она трагически и совершенно неожиданно... Говорят, что, когда она
была жива, они устраивали в Мандерли грандиозные приемы... И она называла
его Максом, а не Макисом, как остальные родственники - бабушка, тетки. Я
тоже должна называть его Максимом. Максом называла его только она, и
только она имела на это право.
6
Мы с миссис ван Хоппер вели жизнь на колесах, а я всегда ненавидела
деятельность, связанную с переездами, - укладывать чемоданы, запаковывать
вещи... Заглянешь в опустевшие шкафы и ящики стола, и становится грустно,
будто что-то утеряла навсегда. Частичка нашей души, частичка прожитой
жизни остается там, где мы были и куда уже никогда не вернемся. Очередная
глава нашей жизни заканчивается, тяжелые вещи запакованы и стоят в
коридоре, а мелочь будет уложена в последний момент. Корзина для бумаг
заполнена разорванными письмами и записками, везде валяются полупустые
пузырьки из-под лекарств и пустые банки из-под кремов.
Утром, когда я наливала ей кофе, миссис ван Хоппер передала мне
письмо и сказала:
- Элен уезжает в субботу в Нью-Йорк. У маленькой Нэнси был острый
приступ аппендицита, и Элен возвращается домой. Я тоже решилась. Европа
надоела мне до смерти. Я тоже еду домой. Как вы относитесь к тому, чтобы
побывать в Нью-Йорке?
Это сообщение подкосило меня, что, по-видимому, отразилось на моем
лице.
- Какая вы странная девушка. И вечно недовольны. Не могу вас понять.
Неужели вы не знаете, что в Штатах девушка, не имеющая ни копейки, может
очень удачно устроиться? Там много молодых людей вашего класса, много
развлечений и веселых сборищ. У вас там будет свой маленький круг
знакомых, и вы сможете развлекаться, как вам захочется. Ведь вам не
нравится в Монте-Карло?
- Я уже привыкла к нему.
- Ну, а теперь вам придется привыкнуть к Нью-Йорку! Мы едем на том же
пароходе, что и Элен. Ступайте в контору и распорядитесь, чтобы билеты и
все остальное было немедленно заказано. Сегодня у вас столько работы, что
некогда будет огорчаться из-за отъезда из Монте-Карло.
Я не сразу пошла вниз. Зашла в ванную, села там и уронила голову на
руки. Итак, это случилось. Я должна уехать и уже завтра буду сидеть в купе
спального вагона, напротив миссис ван Хоппер и держать на коленях ее
шкатулку с драгоценностями или большую сумку, как горничная. Мы будем мыть
руки и чистить зубы в крохотном туалете, где всегда стоит графин с водой
до середины, лежит кусок мыла с прилипшим волоском, а неизбежная надпись
гласит: "Таз под умывальником".
Каждый стук колеса будет напоминать мне, что я все больше и больше
удаляюсь от него, а он спокойно сидит в ресторане и даже не вспоминает обо
мне. Я, конечно, сумею увидеть его и попрощаться, но нам нечего будет
сказать друг другу: мы будем прощаться, как чужие. А голос внутри меня
будет кричать: "Я так тебя люблю! Я так несчастна!" Мы перебросимся
несколькими ничего не значащими фразами и расстанемся навсегда. В
последний момент из мрака выйдет миссис ван Хоппер и, увидев ее, он
вернется на свое место, за свой столик и углубится в газету.
Я пережила все это, не выходя из ванной, и даже представила себе наш
приезд в Нью-Йорк. Услышала пронзительный голос Элен, этой несколько
уменьшенной копии с миссис ван Хоппер. Увидела ее маленькую уродливую
дочку Нэнси. Представила себе американских студентов и банковских клерков
с их стандартной внешностью и стандартными разговорами: "Давайте
встретимся в среду", "Любите ли вы джаз?" А я должна отвечать вежливо и
любезно, хотя хочу только одного: остаться совсем одна, как сейчас в
ванной.
- Что вы там делаете? - послышался крик миссис ван Хоппер.
- Сколько можно там сидеть? Хотя бы сегодня, когда у вас столько дел,
вы можете не витать в облаках?
...Он, конечно, вернется недели через две в Мандерли. Там его будет
ожидать груда писем и среди них мое, написанное на пароходе. Я постараюсь,
чтобы оно было забавным, опишу спутников и мелкие события. Может быть,
через несколько недель он снова наткнется на мое письмо, лежащее среди
неоплаченных счетов. Второпях напишет несколько слов в ответ... И больше
ничего вплоть до Рождества. Тогда я получу открытку с отпечатанными
золотым шрифтом словами: "Счастливого Рождества и счастья в наступающем
году. Максимилиан де Винтер". А поперек золотых строк он, желая быть
любезным, напишет чернилами: "От Максима". Возможно, на открытке еще
останется место, и он напишет: "Надеюсь, вам понравилось в Нью-Йорке"...
Я стряхнула фантазии и вернулась в реальную жизнь. Миссис ван Хоппер
впервые после болезни спустилась в ленчу в ресторан. Я знала, что его там
нет: он еще вчера предупредил меня, что уедет в Канны. И все-таки в зал я
входила со страхом, боялась, что официант спросит меня: "А вы,
мадемуазель, будете завтракать, как всегда, с мистером де Винтером?" Но он
промолчал.
Весь день я укладывала вещи, а вечером к миссис ван Хоппер пришли
знакомые, чтобы попрощаться. После обеда она немедленно легла в постель, а
я около половины девятого спустилась в контору под предлогом, что мне
нужны багажные квитанции. Клерк улыбнулся мне.
- Жаль, жаль, что вы уезжаете завтра. На будущей неделе у нас будет
балет. Знает ли об этом миссис ван Хоппер? - Помолчав, он добавил: - Если
вы ищете мистера де Винтера, то могу вам сообщить: он звонил из Канн и
предупредил, что вернется не - раньше полуночи
- Мне нужны квитанции, - повторила я, но вряд ли он мне поверил.
Вот так. Вышло, что и последний вечер мне не удалось провести с ним.
А может быть, это и к лучшему: я была бы очень грустной и скучной, и,
возможно, не сумела бы скрыть свое горе.
Всю ночь я проплакала. Так плачут только в двадцать один год. Потом -
уже иначе. Утром у меня были распухшие глаза, пересохшее горло и
воспаленное лицо. Холодной водой, одеколоном и пудрой я постаралась
привести себя в порядок. Затем открыла настежь окно и высунулась в него:
может быть, утренний воздух взбодрит меня. Утро было чудесным. Было так
хорошо, что я, кажется, охотно согласилась бы остаться в Монте-Карло на
всю жизнь. А между тем я в последний раз причесывалась перед этим
зеркалом, мылась над этим умывальником и никогда больше не буду спать в
этой постели.
- Надеюсь, вы не простудились? - спросила миссис ван Хоппер, взглянув
на меня.
- Нет, не думаю... - неуверенно сказала я, ища соломинку, за которую
хватается утопающий.
- Терпеть не могу сидеть и ждать, когда все уже уложено. Мы могли бы
уехать и более ранним поездом, если бы вы постарались. Телеграфируйте Элен
о том, что мы приедем раньше срока. указанного в первой телеграмме, и
распорядитесь в конторе, чтобы нам поменяли билеты.
Я пошла в свою комнату, надела выходной комплект: неизбежную
фланелевую юбку и самодельный джемпер. Моя нелюбовь к миссис ван Хоппер
превратилась в лютую ненависть. Даже это - последнее - утро она ухитрилась
испортить и отнять у меня всякую надежду. Раз так, решила я, то отброшу и
скромность, и выдержку, и гордость!
Из своей комнаты я бросилась наверх, шагая через две ступеньки. Я
знала номер его комнаты. Добежав до таблички "148", я постучала в дверь.
- Войдите, - послышался его голос.
Открывая дверь, я уже раскаивалась в своей смелости: вернулся он
поздно и, возможно, еще лежит в постели. Может быть, он утомлен и
раздражителен. Но он не лежал в постели, а брился у окна в верблюжьей
куртке, наброшенной поверх пижамы.
- В чем дело? Что-нибудь случилось?
- Я пришла попрощаться. Мы сейчас уезжаем.
Он посмотрел на меня, положил бритву.
- Закройте дверь. Не понимаю, о чем вы говорите.
- Это правда. Мы сейчас уезжаем. Она предполагала ехать более поздним
поездом, а теперь перерешила: мы едем немедленно. Ну, а я боялась, что не
увижу вас больше и даже не сумею поблагодарить...
- Почему вы не сказали мне об этом раньше?
- Она ведь только вчера решила ехать. Ее дочь отплывает в субботу в
Нью-Йорк. Мы встретимся с ней в Париже, поедем оттуда в Шербур и дальше.
- Она хочет взять вас в свой Нью-Йорк?
- Да... А мне ненавистна даже мысль об этом... Я буду ужасно
несчастлива.
- Так чего ради вы едете с ней?
- Ведь я же вам объясняла: я работаю у нее из-за жалованья и не имею
возможности отказаться от него.
- Сядьте. - Он снова взялся за бритву. - Я не отниму у вас много
времени. Оденусь в ванной и через пять минут буду готов.
Схватив со стула одежду, он скрылся в ванной, а я села на кровать и
огляделась. Комната была безличной. Лежала груда ботинок - их было гораздо
больше, чем могло понадобиться, - и груда галстуков. На туалетном столике
- шампунь и пара головных щеток, оправленных в слоновую кость. Я надеялась
увидеть хотя бы одну фотографию, но увидела только книги и папиросы.
Через пять минут он вышел из ванной.
- Пойдем вниз. Побудьте со мной, пока я завтракаю.
- У меня нет времени. Я должна бежать в контору, чтобы обменять
билеты.
- Мне нужно поговорить с вами - и он спокойно пошел к лифту. Он,
видимо, не понимал, что поезд отходит через полтора часа, и миссис ван
Хоппер наверняка уже звонила в контору и спрашивала - там ли я. Мы сели за
стол.
- Что будем есть?
- Я уже завтракала. Кроме того, я могу побыть с вами не более
трех-четырех минут.
- Принесите мне кофе, яйцо, тосты, джем и апельсин, - отдал он
распоряжение официанту. Затем достал из кармана пилочку и спокойно начал
подтачивать ногти. - Итак. миссис ван Хоппер надоело Монте-Карло, и ей
захотелось домой? Со мной то же самое. Только она едет в Нью-Йорк, а я в
Мандерли. Что предпочитаете вы? У вас есть возможность выбора.
- Не смейтесь надо мной! Это неблагородно.
- Вы ошибаетесь. Я не из таких людей, которые шутят за первым
завтраком. По утрам я всегда в прескверном настроении... Итак, повторяю,
выбирайте - желаете ли вы ехать с миссис ван Хоппер в Нью-Йорк или со мной
в Мандерли?
- Вы предлагаете мне место секретаря или что-нибудь в этом роде?
- Я предлагаю вам свою руку, глупышка!
Подошел официант, и я молчала, пока он не удалился.
- Вы понимаете... я же не из тех девушек, на которых вы можете
жениться...
- Что вы хотите этим сказать, черт возьми!
- Не знаю, как вам это объяснить... ведь я не принадлежу к вашему
кругу...
- Каков же он, мой круг?
- ...Богатое поместье Мандерли... и его окружение...
- Вы почти так же невежественны, как миссис ван Хоппер, и почти так
же глупы. Я единственный человек, который имеет право судить, кто подходит
для Мандерли, а кто - нет. Не думайте, что я действую под влиянием момента
или из вежливости. Вы думаете, что я делаю вам предложение из тех
соображений, по которым якобы катал вас на своей машине, то есть из-за
доброты? Боюсь, дорогая, что когда-нибудь вы заметите, что я отличаюсь
особой добротой и никогда не занимаюсь филантропией. Но вы не ответили на
мой вопрос: согласны ли вы стать моей женой?
Даже в самых смелых моих мечтах я никогда не думала об этом. Как-то
раз я вообразила, что он тяжело заболел и вызвал меня, чтобы за ним
ухаживать. Дальше этого мои мечты не заходили.
- Мое предложение, кажется, не принято? - продолжал он. - Очень
сожалею. Я-то думал, что нравлюсь вам. Какой ужасный удар для моего
самолюбия.
- Вы... вы нравитесь мне... и даже очень... Я безумно люблю вас...
Сегодня я проплакала всю ночь: думала, что больше вас не увижу.
Он засмеялся и протянул мне через стол руку.
- Да благословит вас бог за это! Когда вы достигнете возраста, о
котором мечтаете, то есть тридцати шести лет, я напомню вам об этом
разговоре, и вы не поверите мне. Как жаль, что вы станете взрослой!
Мне было стыдно, что я призналась в любви к нему. Женщины ведь не
должны делать такие признания. А он смеялся. Я еще больше сконфузилась.
- Итак, о главном мы договорились... - он продолжал поглощать тосты с
джемом. - Вы будете водить компанию не с миссис ван Хоппер, а со мной.
Ваши обязанности останутся примерно теми же. Я тоже люблю, чтобы мне
читали новые книги, люблю сыграть в безик после обеда. Есть, конечно,
разница: я принимаю другие лекарства и употребляю другую пасту для зубов.
Я нерешительно барабанила пальцами по столику и думал: неужели он
смеется надо мной и говорит все это в шутку?
- Я грубиян, не правда ли? Вы представляете себе, что предложения
делают совсем иначе. Вы одеты в белое платье и держите розу в руке, а я
пылко объясняюсь в любви к вам под звуки скрипки.
Тогда вы считали бы, что все в порядке... Бедняжка! Постарайтесь не
придавать этому значения. Наш медовый месяц мы проведем в Венеции и будем
плавать в гондоле, держась за руки. Но долго мы там не останемся, потому
что я хочу показать вам Мандерли.
Он хочет показать мне Мандерли! Наконец, я осознала, что со мной
случилось. Я стану его женой и хозяйкой Мандерли! Рука об руку мы будем
гулять по роскошному саду и по лесам поместья.
Он все еще ел апельсин, давая мне время от времени ломтик. А мне
представилось, как он обращается к толпе своих знакомых и говорит: "Вы,
кажется еще не знакомы с моей женой? Вот миссис де Винтер". А гости
восклицают: "Она же просто очаровательная!" Но я делаю вид, что ничего не
слышу.
- Ну, в апельсине осталась кислая и несъедобная часть. Я не стану ее
есть.
И я почувствовала горечь и кислоту во рту. До сих пор я такое не
замечала в апельсинах.
