Детектив

пожелал.
     - Вот мои доводы. Всех, кто  знал  Анатолия  Зимовца,  удивляет,  что
парень схватился за нож - не похоже на него. Но факт  остается  фактом.  И
нельзя исходить только из него. Убежден: за  этим  стояла  не  сиюминутная
вспышка, не пьяная ярость. Тут было что-то другое. Причем очень серьезное.
Перед смертью Зимовец сказал своей сестре, что один во  всем  виноват.  Но
только ли драку он имел в виду? Думаю, не только. И вот почему.  На  месте
происшествия обнаружена какая-то старая, видимо, ценная книга. Зимовец был
завзятый книжник. Библиофилом считает себя и ассистент  Боков.  И  тот,  и
другой бывали в доме Яворских, где имелась уникальная библиотека.
     - Имелась? - быстро переспросил Билякевич.
     - На этот вопрос пока не могу ответить. Я задавал его  Сторожуку,  но
он отмолчался. Теперь другое: от  встречи  со  мной  по  какой-то  причине
уклоняется доктор Билан, которая должна быть  в  курсе  событий,  так  или
иначе касающихся семьи Яворских. И, наконец, эта закулисная  возня  вокруг
дела Зимовца, которая, как догадываюсь, не миновала и вас. Я не ошибся?
     - Допустим. Но как вы увязываете все это с дракой?
     - Многое должно  проясниться  в  ходе  допроса  Ларисы  Яворской.  Ее
высокопоставленные родственники очевидно не случайно нажали на все кнопки.
Я  уверен,  что  конфликт  на  автостоянке  имеет  какую-то   неприглядную
предисторию. Вот почему я завтра же вызову Ларису и вместе со следователем
допрошу, какие бы пакости мне потом не делал Великанов.
     Билякевич подошел к Валентину, положил руку на его плечо.
     - Передайте Великанову  и  прочим,  кто  будет  обращаться  к  вам  с
подобными советами, что следственно-оперативную  группу  по  делу  Зимовца
отныне возглавляю я.
     - Вы отстраняете меня? - вспыхнул Валентин.
     - Состав группы остается прежним. Я беру на себя роль  куратора  и  в
какой-то степени громоотвода. Не спорьте, за это я зарплату получаю.
     - За то, чтобы быть громоотводом?
     - И за это тоже.
     Билякевич улыбнулся, слегка сжал  плечо  Валентина,  отошел  к  окну,
присел на низкий подоконник.
     - Теперь  о  Ларисе  Яворской.  Не  спешите  ее  вызывать.  В  делах,
касающихся семейных отношений,  официальный  допрос  свидетеля  не  лучший
способ выявления истины. Тем более, когда этот свидетель не горит желанием
общаться  с  работниками  милиции,  следователем.  Целесообразнее  сначала
побеседовать с доктором Билан, которая, надеюсь, поможет разобраться, если
не во всех, то во всяком случае, в некоторых из интересующих нас вопросах.
Судьбой библиотеки профессора Яворского я  сам  поинтересуюсь.  А  Мандзюк
пусть побыстрее выявляет человека, травмировавшего Зимовца. Полагаю,  этот
человек не  помешает  нам,  -  Билякевич  усмехнулся.  -  Посоветуйтесь  с
Мандзюком, составьте план оперативных действий и завтра с утра заходите ко
мне.
     Мандзюк явился не с пустыми руками в прямом и переносном смысле.  При
нем был портфель-дипломат, который он, надо думать, прихватил с  собой  не
случайно. В кабинете Билякевича Алексей отложил "дипломат" в сторонку,  но
так, чтобы он оставался на виду, и Ляшенко понял, что новость  у  него  не
одна, но для начала придется выслушать менее важную:  Алексей  не  был  бы
Алексеем, если бы главное выкладывал сразу.
     Неторопливо и деловито,  останавливаясь  на  незначительных  деталях,
Мандзюк рассказывал, что участковый инспектор отыскал  парня-мотоциклиста,
который подвез Анатолия Зимовца к загородному ресторану.
     Парня зовут Игорем, фамилия  Кобко.  Он  ровесник  Анатолия,  некогда
учились в одном классе,  жили  на  соседних  улицах:  Игорь  на  Пасечной,
Анатолий на Харьковской. Приятелями не были,  но  Игорь,  по  его  словам,
уважал Анатолия за справедливость, а также за  то,  что  Толик  давал  ему
читать интересные книги. Вечером 28-го июня Игорь катался на  мотоцикле  в
районе Пасечной - Песковой, испытывая машину на крутых подъемах,  спусках,
этих сбегающих с Высокого Холма улочек. Примерно в  20:25  на  перекрестке
Пасечной и  Харьковской  улиц  он  увидел  Анатолия,  который  нетерпеливо
оглядывался по сторонам. Заметив товарища на мотоцикле,  Зимовец  окликнул
его, а когда тот  подъехал,  взобрался  на  заднее  сиденье  и  тоном,  не
терпящим возражений, велел: "Быстро вниз по Харьковской!"
     Игорь не стал  ни  о  чем  расспрашивать:  Анатолий  был  взволнован,
нетерпелив и, очевидно, на то имелись причины. Они  проехали  Харьковскую,
выскочили на оживленную Первомайскую улицу,  по  указанию  Анатолия  Игорь
повернул направо, миновал Сенной базар, а затем свернул  на  Черниговскую.
Завидев впереди светлую "Ладу", Анатолий крикнул товарищу: "Газуй  за  той
машиной и не выпускай из виду!" Его взволнованность передалась  Игорю,  он
стал следовать за "Ладой". На углу  Черниговской  и  Зеленой  улиц  "Лада"
притормозила, в кабину рядом с водителем  села  высокая  девушка  в  белых
джинсах. Других пассажиров в машине  не  было.  Затем  "Лада"  выехала  на
проспект Шевченко, далее на Рогатку,  оттуда  на  Окружную  дорогу.  Игорь
висел у  "Лады"  на  "хвосте"  по  всем  правилам  оперативного  слежения,
изученным им по многочисленным кино-теледетективам.  Вначале  это  увлекло
его, но когда они миновали Рогатку и вслед за "Ладой" выехали на Окружную,
затея Анатолия показалась ему уже не  столь  привлекательной  -  могло  не
хватить бензина на обратный путь. К тому же Анатолий был выпивший -  Игорь
это почувствовал по запаху и по тому, как тот цедил сквозь зубы  необычные
для его лексикона ругательства... Кого он ругал? Вначале водителя  "Лады",
а потом девушку в белых джинсах. Но девушку ругал уже как бы заодно.  Нет,
по именам их не называл и о том, чем они досадили ему,  не  говорил,  хотя
Игорь спрашивал. На Окружной дороге между товарищами возник спор: Игорь не
хотел  ехать  дальше,  а  Анатолий  настаивал.  Пока  препирались,  "Лада"
скрылась из виду. Но они заметили, куда она  повернула.  Анатолию  удалось
настоять на своем, и вскоре они съехали  на  лесную  дорогу.  Анатолий  не
знал, куда направилась "Лада", оглядывался  по  сторонам,  всматривался  в
лес.  Через  некоторое  время  они  обнаружили  "Ладу"  на  стоянке  около
ресторана "Сосновый бор". Водителя и девушки в машине уже не было...  Едва
завидев "Ладу", Анатолий велел остановиться и быстро соскочил с мотоцикла.
При этом упал, ударился затылком о гудрон дороги. Игорь  поспешил  ему  на
помощь, но Анатолий уже пришел в себя, поднялся и,  оттолкнув  пытавшегося
урезонить его товарища, бегом направился в  ресторан.  Запахло  скандалом.
Это уже совсем не понравилось Кобко, и он не стал ждать, пока  развернутся
события: сел на мотоцикл и был таков...
     - Полагаю, что вечером 28 июня "Лада"  начала  свой  путь  из  района
Песчаной - Песковой, где имеются кооперативные гаражи. Возможно,  один  из
этих гаражей принадлежит Яворским. К концу  дня  я  буду  знать  точно.  -
Заключил свой рассказ Мандзюк.
     -  Остается  выяснить,  кому  Лариса  разрешает  пользоваться   своей
машиной, - заметил Ляшенко.
     Мандзюк небрежно пожал плечами, - этот вопрос для него был совершенно
ясен.
     Билякевич забарабанил пальцами по столу,  потом  встал,  прошелся  по
комнате.
     - Я о другом думаю, - сказал он, присаживаясь на низкий подоконник. -
Кобко увидел Анатолия на  перекрестке  Харьковской  и  Песковой.  Анатолий
метался в поисках транспорта, на котором можно было броситься вдогонку  за
"Ладой". Вряд ли он заметил ее проезжающей  мимо  -  слишком  сильны  были
эмоции.  Очевидно,  перед  этим  он  разговаривал,  а,  быть  может,  даже
объяснялся с водителем "Лады". Но разговор был прерван и,  надо  полагать,
не по инициативе Анатолия, с чем  он  не  хотел  примириться.  Согласны  с
такими предположениями?
     - Согласны, - за себя и Мандзюка сказал Ляшенко.
     - Тогда подумаем вот  о  чем:  случайной  или  неслучайной  была  эта
встреча?
     - Мне кажется, что водитель "Лады" не искал ее.
     - А Зимовец искал и готовился к ней, - уверенно сказал Мандзюк.
     - Считаешь  такой  подготовкой  принятие  горячительного  напитка?  -
усмехнулся Ляшенко.
     - Это было уже следствием, не  причиной,  -  возразил  Мандзюк.  -  А
причиной конфликта, как я теперь понимаю, была  книга,  которую  буфетчица
Чижевская  нашла  на  автостоянке  после  драки.   Между   прочим,   Кобко
подтвердил, что у Зимовца была при себе какая-то книга, которую  он  сунул
за пояс, когда садился на мотоцикл.
     - Книга была у Зимовца? - удивился Ляшенко.
     - Была, когда он садился на мотоцикл, а когда  его  задержали,  книги
при нем уже не  было.  Элементарная  логика  подсказывает,  что  книгу  он
потерял. Я не стал дожидаться, пока Чижевская выйдет на работу, послал  за
ней лейтенанта Кленова. Он привез ее и книгу. Очень любопытная книга.
     Мандзюк наконец раскрыл свой "дипломат" и выложил  на  стол  книгу  в
нарядном кожаном переплете с тиснением и исполненной  на  старинный  манер
медной  застежкой.  Книга  была  старая,   а   переплет   новый,   недавно
сработанный.
     - Не Зимовца ли работа? - разглядывая переплет, сказал Ляшенко.  -  Я
видел такой же у Юрко на книге, которую Зимовец подарил ей. Он еще  сказал
тогда, что такие переплеты для продажи не делает.
     - Разрешите? - протянул руку Билякевич.
     Он раскрыл книгу на титульном листе:
     - Авиценна. "Медицинский канон". Перевод с латинского  по  миланскому
изданию 1463 года. Санкт-Петербург. Год тысяча восемьсот... Две  последние
цифры не читаются. Очевидно,  первое  издание  на  русском  языке.  Редкая
книга!
     - Из-за такой библиофилы и подраться могут, - подхватил Мандзюк.
     - Библиофилы -  люди  интеллигентные  и  свои  споры  решают  другими
путями, - возразил Билякевич,  пытаясь  разнять  прилипшие  друг  к  другу
страницы.
     - Нет правил без исключений, - не отступал Мандзюк.
     - Верно. Но к данному случаю это не относится. Вот взгляните.
     Он разнял неподатливые странички,  показал  одну  из  них  Ляшенко  и
Мандзюку. Это  была  разделительная  страница  между  титульным  листом  и
началом текста "Канона". В первом верхнем  углу  стоял  оттиск  мастичного
штампа - бесхитростная виньетка, внутри которой можно было прочитать:  "Из
книг М.П.Яворского".
     Ляшенко едва не присвистнул.
     - Вот и разгадка всей истории!
     - Всей ли? - усомнился Билякевич. -  Боюсь,  что  это  только  начало
разгадки - первое действие, которое помог решить случай. А все последующие
придется формулировать и решать нам самим. Пока ясно  одно:  для  Анатолия
Зимовца эта книга  не  могла  быть  предметом  торга,  он  слишком  уважал
профессора Яворского и книгу  в  собственноручно  исполненном  дарственном
переплете не обратил бы в предмет купли-продажи.
     - У Яворского  была  богатейшая  библиотека!  -  взволнованно  сказал
Ляшенко. - Зимовец знал его библиотеку, знал, как много значили для Матвея
Петровича книги!
     - Боков знал об этом не хуже, - возразил  Мандзюк.  -  И  к  тому  же
понимал толк в редких книгах, а вернее, в их истинной  стоимости.  Он  был
вхож в дом Яворских, мог прийти туда запросто.
     - Что ты хочешь этим сказать?
     - Только то, что, в отличие  от  Зимовца,  Боков  не  обременял  себя
такими высокими чувствами, как уважение к кому-то или чему-то.  По  данным
ОБХСС он спекулирует книгами, не гнушается мошенничеством, был причастен к
махинациям с фиктивным списанием в макулатуру ценных книг, так  называемых
раритетов, по библиотеке Дома ученых. К сожалению, его причастность к этой
довольно крупной афере не удалось доказать - он очень хитер, изворотлив.
     - А при чем Зимовец? - не понял Ляшенко.
     - Очевидно, к книгам профессора Яворского Боков относился также как к
раритетам библиотеки Дома ученых, а Зимовец поймал его на горячем.
     - Не совсем логично. Ты  считаешь,  что  книга  похищена  Боковым  из
библиотеки Яворского. Но ведь она была у Зимовца.
     - Зимовец  прихватил  ее  с  собой,  как  доказательство  нечестности
Бокова.
     - Ох, сомневаюсь, что Бокова можно смутить таким доказательством!
     - А Зимовец не сомневался - у него не было твоего  опыта,  -  хмыкнул
Мандзюк.
     - Это несерьезный  спор:  сомневаюсь  -  не  сомневаюсь,  -  вмешался
Билякевич. - Прежде чем строить предположения, надо выяснить,  оставил  ли
профессор Яворский завещание, а также  установить  все  ценные  книги  его
библиотеки, проследить их судьбу.  Поэтому  давайте  вернемся  к  вопросу,
который надо решить безотлагательно. Алексей Алексеевич, как я понимаю, вы
считаете, что вечером 28-го в ресторане с Ларисой был Боков.
     - Убежден!
     - А вы, Валентин Георгиевич?
     - У меня такой убежденности нет.
     - Что вас смущает?
     - Вечером 28-го Лариса и ее спутник, зайдя в ресторан, заказали кофе,
а Боков кофе не пьет. Это одно. Теперь другое. Когда началась потасовка  и
спутник Ларисы был ранен, она едва не  бросилась  в  драку.  Столь  бурную
реакцию не объяснишь одним возмущением. Так  вступаются  только  за  очень
близкого человека.
     - Боков считался ее женихом, - возразил Мандзюк.
     - Но считала ли так Лариса? По словам Лисович, девушка знала или,  по
меньшей мере догадывалась, что представляет собой Боков.
     - Сомневаюсь, что это мешало их близости. Нравственная позиция Ларисы
далеко не безупречна. По имеющимся у меня сведениям,  она  ведет  себя  не
лучшим образом...
     - Погодите, -  остановил  их  Билякевич.  -  Мы  уходим  от  предмета
обсуждения. Давайте, наконец, определим: Боков это был  или  не  Боков?  Я
послушал вас, теперь выскажу свои  соображения.  Представьте  себе  Доната
Бокова. Лисович характеризует его как  спекулянта,  аморального  человека.
Немногим лучшего мнения о нем Сторожук. Сотрудники ОБХСС подозревают его в
мошенничестве, соучастии в замаскированных хищениях... Я понимаю,  Алексей
Алексеевич, такой тип как бы сам напрашивается на роль подозреваемого и по
нашему делу. Но стал бы Боков так остро конфликтовать  с  Зимовцем,  зная,
что  парень  располагает  доказательством  его   бесчестности   или   даже
преступления, - если книга была похищена? Скорее всего Боков попытался  бы
как-то выкрутиться, что-то придумать, соврать, но не драться с Зимовцем. И
во всяком случае, не оставил бы на месте драки такую книгу.  А  как  повел
себя противник Зимовца после того, как был  ранен?  Не  слишком  ли  много
самообладания для пройдохи-спекулянта?  И  никакой  реакции  на  появление
милиции. Его увезла Лариса. Это она по  каким-то  соображениям  не  хотела
давать  показания  нашим  сотрудникам.  Кстати,  Алексей  Алексеевич,  что
сказала буфетчица Чижевская Ларисе, когда подъехал милицейский патруль?
     -  Сказала,  что  Ларисе  и  ее   приятелю   лучше   покинуть   место
происшествия, так как в противном  случае  у  Ларисы  будут  неприятности.
Чижевская  считала,  что  конфликт  возник  на  почве  ревности,   а   это
свидетельствовало не в пользу Ларисы, которой она симпатизировала.
     - Ревность - это понятно. Это объясняет все, или почти все, словно  в
раздумье сказал Билякевич.  -  Но  мы  не  сможем  согласиться  с  версией
Чижевской: мешает "Канон" Авиценны. Так, Алексей Алексеевич?
     Мандзюк промолчал.
     Билякевич вернулся на свое место, снова забарабанил по столу.
     - Вот теперь кому-то из вас надо встретиться с  Ларисой,  поговорить.
Разумеется, беседа будет не из легких. Очевидно, Лариса убеждена, если  не
в своей  правоте,  то  в  защищенности,  во  всяком  случае.  -  Билякевич
вопросительно посмотрел на Алексея, а затем на Валентина.
     - Не  получаются  у  меня  доверительные  разговоры  с  женщинами,  -
торопливо  сказал  Мандзюк.  -  Особенно  с  незнакомыми:  внешность   моя
настораживает, а голос даже пугает. Притом, чем мягче  стараюсь  говорить,
тем больше они настораживаются. Так что лучше поручите мне Бокова: с ним я
найду подходящий тон и тему разговора.
     -  Валентин  Георгиевич,  по-моему,  и  вы  уже  не  горите  желанием
встретиться с Ларисой, - обратился Билякевич к Ляшенко.
     - Нет, почему же! Если надо... Но мне  кажется,  что  с  учетом  всех
обстоятельств, с Ларисой должна говорить женщина.
     - А если поручить это Юрко? - предложил Мандзюк.
     - Лучшей кандидатуры не подберешь! - поддержал его Ляшенко. - Галочка
сумеет.
     - Сумеет, если вы поможете, - резюмировал Билякевич, - Юрко  придется
коснуться неприятных для девушки тем: смерти отца,  отношений  с  мачехой,
тем же Боковым. Тут надо быть  предельно  деликатной  и,  по  возможности,
отсечь все, что не имеет прямого отношения к конфликту на автостоянке.  Но
чтобы отсечь несущественное для дела, мы должны определить, что  отсекать.
Поэтому следует получить как можно более  полную  информацию  о  Ларисе  и
окружающих ее людях...
     В  этом  смысле  беседа  с   Инной   Антоновной   Билан   -   старшим
преподавателем кафедры  неврологии  и  ординатором  областной  клинической
больницы - имела немаловажное значение. Но надо было учитывать,  что  Инна
Антоновна не очень охотно согласилась на встречу  с  сотрудником  милиции.
Акопян характеризовал ее как прямодушного, не способного на ложь человека.
Однако Ляшенко усомнился в этом после того, как выяснил, что первого  июля
Инна Антоновна не была  со  своими  австрийскими  коллегами,  а  вчера  не
принимала никаких экзаменов. Несомненно, у нее  были  причины  не  спешить
знакомиться с капитаном милиции Ляшенко.
     Валентин рассчитывал, что выяснит  эти  причины  в  ходе  предстоящей
беседы, примерный план которой заранее  обдумал.  Однако  ошибся  в  своих
расчетах: Инна Антоновна оказалась весьма проницательным человеком, что  в
полной мере он оценил не сразу...


     Она встретила Ляшенко сдержанно,  но  вежливо,  не  подчеркивая,  что
воспринимает его только как  официальное  лицо,  но  вместе  с  тем  давая
понять, что готова к серьезной беседе, о содержании которой догадывается.
     Пригласила в комнату, где он мог убедиться,  что  даже  дома  хозяйка
работает, не покладая рук - в глаза сразу  бросились:  пишущая  машинка  с
заложенным в нее листом бумаги, стопка уже отпечатанных листов на  большом
столе, там же пирамида медицинских  книг,  журналов  с  торчащими  во  все
стороны закладками. На  машинописном  столике  -  пепельница  с  дымящейся
сигаретой,  очки  в  позолоченной  оправе,  недопитый  кофе  в  фарфоровой
чашечке. Шкаф был забит книгами. И только с верхней  незастекленной  полки
неприятно скалился лобастый белый череп. На хозяйке было нарядное платье -
расклешенное, в меру  декольтированное,  с  замысловатой  брошью,  что  не
вязалось с рабочей обстановкой комнаты.
     - Это я к вашему приходу  принарядилась,  -  перехватив  его  взгляд,
сказала Инна Антоновна. -  Ценю  вашу  любезность:  вы  пришли  лично,  не
передоверили этот визит  своим  подчиненным.  К  тому  же,  польщена,  как
женщина: такая любезность оказана мне самым элегантным офицером  городской
милиции... Прошу присаживаться.
     В ее тоне проскользнули иронические нотки.
     - Вы готовились к моему визиту два дня, пожертвовав даже  встречей  с
австрийскими коллегами? - решил сразу контратаковать Валентин.
     Хозяйка не смутилась и на этот раз:
     - Боже, какой вы недобрый! Так  безжалостно  уличать  во  лжи  бедную
женщину. Вы уже все узнали обо мне.
     - Как я догадываюсь, вы тоже успели навести соответствующие справки.
     Она удивленно вскинула брови, подошла к машинописному столику, надела
очки, через них посмотрела на Ляшенко:
     - У вас плохая память, Валентин... простите, не знаю отчества. В свое
время нас познакомили.  Правда,  тогда  вы  были  поглощены  другой.  Надо
признать: у вас недурственный вкус - Регина красивая женщина. Но уже тогда
я поняла, что ваш роман недолговечен: Регина из тех особ, которые  требуют
к себе постоянного и безраздельного  внимания,  а  вы,  как  мне  кажется,
человек общительный и свободолюбивый. Рабство не для вас.
     - Вы правы, - натянуто улыбнулся Валентин.
     Он был сбит с толку столь неожиданным началом и уже не думал  о  том,
как перехватить инициативу, а лишь пытался  вспомнить,  где  встречал  эту
по-девичьи стройную женщину с ироническим прищуром слегка  раскосых  глаз.
Попытался представить ее без очков, в  джинсах,  с  другой  прической.  Не
вспомнил. Не  помогло  даже  упоминание  о  Регине.  То,  что  они  где-то
встречались, - несомненно. Но где?
     - Плохо, товарищ капитан! У вас должна быть профессиональная  память,
- уже не иронически - мягко улыбнулась хозяйка. Она сняла  очки,  заложила
ногу за ногу. - Ну так и быть, помогу: нас познакомил Павел прошлой  зимой
на горнолыжной базе. Я была там с другой, до ужаса скучной компанией, а за
вашим столом было весело, и я попросила Павла ввести меня, так сказать,  в
ваш круг. Это было в баре. Неужто не помните?
     - Помню, - неуверенно сказал Ляшенко.
     Он вспомнил, что тогда, действительно, Павел пригласил за  их  столик
какую-то женщину в меховой шубке,  наброшенной  поверх  вечернего  платья,
которая  оказалась  знакомой  Регины  и  доктора  Года.  Но   тогда   ему,
признаться, было  не  до  нее:  капризы  Регины,  экстравагантные  выходки
потрясающей Клары и коньяк Гаррика Майсурадзе уже сделали свое дело...
     - Мир тесен, - усаживаясь  напротив,  сказала  Инна  Антоновна.  -  Я
понимаю: неловко допрашивать знакомых, так же как неловко  их  лечить,  но
порой приходится это делать: мы приезжаем  на  работу  не  из  космоса  и,
надевая белый халат или милицейский  мундир,  не  перестаем  быть  кому-то
родственниками, друзьями, знакомыми.
     - У меня нет мундира, - почему-то счел нужным признаться Ляшенко.
     - Вы, очевидно, хотели сказать другое - что не  считаете  меня  своей
знакомой.
     - Нет, почему же! Мы знакомы, у нас много общих друзей.
     - Это уже вопрос?
     - Не понял?
     - Об общих друзьях. Да вы не смущайтесь, спрашивайте, о чем хотите. Я
- врач и сама нередко задаю бесцеремонные вопросы пациентам.
     - И вы ответите на любой?
     Она внимательно посмотрела на него, потом сказала неторопливо, словно
задумываясь над тем, что говорит:
     - Если  сочту  возможным.  Как  догадываюсь,  наш  разговор  коснется
щекотливых тем. Лично я не боюсь щекотки, но учитываю реакцию других -  не
безразличных мне людей. Так что прошу правильно понять меня в дальнейшем.
     - Постараюсь.
     - Несколько слов о себе, чтобы вам сразу стало ясно:  что  и  почему.
Мне тридцать семь.  Это  уже  много.  Но  в  трамваях  меня  еще  называют
девушкой,  и  я  не  отчаиваюсь.  Я  врач  и,   говорят,   неплохой.   Как
преподаватель,  пожалуй,  либеральна:  дебилам  и  патологическим  лентяям
ставлю положительные оценки, каждый раз убеждая себя, что  это  у  них  от
Бога. Была замужем. Развелась из-за полной непригодности к семейной  жизни
- не могла и не научилась рожать, готовить флотский  борщ,  разбираться  в
футболе, мириться с маниакальным вниманием к телевизору  и  невниманием  к
моей особе. Кандидат меднаук. Диссертацию  сделала  и  защитила  благодаря
Матвею Петровичу Яворскому, которого считаю своим учителем. Но  думаю  вас
интересует не это. Я часто бывала в доме  Матвея  Петровича.  Это  были  в
основном  деловые  и  отчасти  верноподданические  визиты,  хотя   кое-кто
усматривал в них большее.  Меня  это  не  задевало  по  двум  причинам:  я
преклонялась перед Матвеем Петровичем, как преклоняются  перед  богами,  и
считала лестным для себя такое мнение.
     - А вторая причина? - напомнил Валентин, поскольку хозяйка замолчала.
     - Мой жизненный и врачебный  опыт  позволили  сделать  парадоксальный
вывод: мнение гораздо точнее характеризует того, кто его высказывает,  чем
тех, кому оно адресуется. А проще говоря, люди судят о других в меру своей
испорченности... Ну вот о себе в основном все. Теперь  об  общих  друзьях,
если не возражаете...
     - Не возражаю, - невольно улыбнулся Валентин.
     Ему нравилась эта женщина, хотя он уже понимал: она не  скажет  того,
что он хотел бы услышать.
     - С Региной я давно знакома, но стараюсь принимать ее в малых дозах -
при всей ее эрудиции она  слишком  категорична,  безапелляционна,  а  это,
знаете ли, раздражает. Доктора Года считаю своим наставником:  он  никогда
не отказывает мне в советах, терпеливо выслушивает мои излияния по  любому
поводу. Павла люблю, он - чудесный парень и, когда бы не разница в годах -
я старше почти на десять лет - ей-богу, женила бы его  на  себе!  Конечно,
шучу. Я не терплю принуждения в какой бы форме оно  не  выражалось,  да  и
жена из меня - никакая.
     Она бросила быстрый взгляд на Ляшенко, и  он  подумал,  что  хозяйка,
должно быть, не случайно завела этот ничего не значащий  разговор,  скорее
всего она испытывала его терпение. Но он не хотел перехватывать инициативу
- пусть говорит.
     Инна Антоновна неопределенно улыбнулась:
     - Валентин... простите, вы так и не назвали своего отчества.
     - Георгиевич.
     - Валентин Георгиевич, я понимаю, вы пришли по делу, а я  болтаю  бог
знает что. Поэтому давайте, наконец, определим круг интересующих вас  лиц,
и я не буду понапрасну судачить о других людях.
     Валентин насторожился: ему  показалось,  что  в  предложении  хозяйки
кроется  какой-то  подвох.  Но,  поразмыслив  так  и  эдак,  он  не  нашел
каких-либо подводных камней в предлагаемом русле беседы.
     -  Меня  интересует  Лариса,  ее  мачеха,  ассистент  Боков,  молодой
человек, который столь бесцеремонно  заглянул  вам  в  лицо  в  ресторане,
доктор Новицкий.
     - Доктор Новицкий?
     - Полагаю, вы знаете его?
     Инна Антоновна недоуменно посмотрела на Валентина:
     - Разумеется. -  Она  ненадолго  умолкла,  словно  подыскивая  нужную
фразу, потом улыбнулась  каким-то  своим  мыслям.  -  Я  ответила  слишком
категорично. Мы не всегда можем разобраться в себе.  Чего  уж  говорить  о
других: о тех, с кем мы встречаемся в  силу  необходимости,  или  по  воле
случая. Ведь мы детерминируем свое  поведение,  заранее  настраиваемся  на
определенную волну. Так же поступают те, с кем мы общаемся.
     - Но все-таки мы составляем мнение об  этих  людях,  -  Ляшенко  счел
нужным поддержать это несколько вольное и,  надо  полагать,  не  случайное
отступление от темы разговора.
     - И часто ошибаемся. Конечно, дурака сразу видно, и умного с  ним  не
спутаешь; пошляка выдает язык, сластолюбца - взгляд.  А  если  человек  не
дурак, но и не гений, не мерзавец, но и не святой,  можно  ли  утверждать,
что он хороший?
     - Человека судят по делам.
     - Я плохо разбираюсь в праве, но мне кажется, что судят не по  делам,
а за дело, - усмехнулась хозяйка. - Так вот имейте в виду, я - не судья. К
тому же, как большинство женщин, субъективна в своих оценках.
     - Я это учту.
     - Прекрасно. Так с кого начинать?
     Вопрос был задан неспроста: она  ожидала,  что  он  пойдет  напрямик,
спросит о том, кто его больше интересует, и таким образом раскроется перед
ней. Невропатолог, педагог - она  неплохо  знала  психологию.  Но  Ляшенко
учитывал это.
     - Мы говорили о Ларисе.
     - Это вы говорили, я еще не приступала.  -  Она  помедлила,  очевидно
оценивая его маневр. - Что сказать о Ларисе? Современная девушка. Неглупа,
но бывает вздорной:  если  что-то  взбредет  в  голову,  пойдет  напролом.
Общительна, хотя подчас замыкается, уходит в себя. Не прочь  флиртануть  -
это ее выражение, но, как мне  кажется,  в  своих  увлечениях  не  заходит
далеко - она достаточно самолюбива. Воспитанна,  вежлива,  но  маменькиной
дочкой ее не назовешь, что не удивительно, она выросла без  матери.  Очень
любила отца. Одно время люто ревновала его к мачехе. Но  потом  они  нашли
общий язык, чему во многом способствовал Новицкий.
     Она не то, чтобы оборвала, а как-то скомкала конец последней фразы, и
это не укрылось от Валентина.
     - Вы знаете парня, который хулиганил в ресторане?
     - Видела два или три раза у Яворских. Он переплетал книги:  у  Матвея
Петровича была обширная библиотека. Мне он тоже как-то  сделал  одолжение:
переплел диссертацию. Но непосредственно с ним я не общалась:  диссертацию
передала через Новицкого, они в одном доме - на Харьковской - живут.
     Ляшенко едва сдержал готовую вырваться реплику: "Вот как?"
     - Кажется, его зовут Толиком, - продолжала Инна Антоновна.
     - Звали.
     Она растерянно посмотрела на него, ткнула сигарету мимо пепельницы:
     - Он умер?
     - Сегодня утром.
     - Какой ужас!
     Она  потянулась  за  новой  сигаретой.  Кажется,  ее  огорчение  было
искренним.
     - Спасибо, что сказали, не то бы  я  наболтала  всякую  чушь.  -  Она
прикурила, окуталась дымом.
     - Что вы подразумеваете под чушью?
     - Чушь! Но если вас интересует и это, извольте. Одно время Толик  был
влюблен  в  Ларису.  По-мальчишески,   конечно:   краснел-бледнел   в   ее
присутствии, что Лариса, разумеется, замечала, что  отнюдь  не  шокировало
ее. А вот Надежда Семеновна на этот счет  рассуждала  иначе.  Она  не  раз
выговаривала падчерице за то, что слишком снисходительна к этому парню. То
ли за нравственность ее опасалась, то ли считала, что он  неровня  Ларисе.
Скорее - последнее.
     - Лариса послушала мачеху?
     - Этот флирт был несерьезен с самого начала.
     - На этой почве раньше возникали конфликты?
     - Мне об этом неизвестно.
     - Чем увлекается Лариса?
     - Всем понемногу: отдает дань моде, любит потанцевать,  не  гнушается
барами, вечерними кафе. Но вместе с  тем  занимается  спортом:  велосипед,
плавание, лыжи. Собирает книги по киноискусству.
     - Хотела стать киноактрисой?
     - Кто из девчонок не мечтает об этом!
     - В мединститут пошла по призванию?
     - Вероятно. У нее было с кого взять пример.
     - У Ларисы есть автомашина. Как часто она пользуется ею?
     - В основном на ней ездит... - Инна Антоновна замялась, но  поскольку
фраза была уже начата, закончила принужденно:  -  ...бывший  шофер  Матвея
Петровича и Новицкий.
     - Ездить может один человек, двое, очевидно - ездят.
     В неладах с грамматикой Инну Антоновну упрекнуть было нельзя. Значит,
кто-то из этих двух был добавлен  уже  в  начатую  фразу.  И  добавлен  не
случайно...
     - Лариса ладит с Новицким? -  сделав  паузу,  чтобы  не  подчеркивать
связь вопроса с предыдущим, спросил Ляшенко.
     - Она любит его, считает братом. Названым, разумеется, родство тут ни
один ЗАГС не установит, - на какое-то мгновение быстрее,  чем  можно  было
ожидать, ответила Инна Антоновна.
     - И он так считает?
     - Мне кажется, да. В свое время он уделял ей много внимания: приобщил
к  спорту,  туристским  походам,  научил  водить  ту  же  машину,  помогал
готовиться к вступительным экзаменам.