рассвет... Тучи, так и не пролив дождя, разошлись по небу, только в одной
части горизонта еще темнело... С реки тянул холодноватый ветерок...
В воздухе было свежо и сыро...
Егорин лежал в одном белье, сброшенный в одну из прибрежных рытвин.
Пальто, сапоги, револьвер и даже фуражка сделались, очевидно, добычей
ночных рыцарей. Егорин дрожа от утреннего холода и морщась от боли,
кое-как поднялся на ноги и, шатаясь, взялся за голову. Голова была тяжела,
как налитая свинцом. В висках стучало... Когда Егорин коснулся рукой до
волос, то сейчас же убедился, что удар по голове не прошел ему даром:
волосы были слеплены засохшей кровью.
- Ну, угостили! - промелькнула в его сознании смутная мысль. -
Выходит: вор у вора дубинку украл! Ну, "шпанка!"
Собравшись с силами, Егорин поплелся домой.
- Счастье, что еще деньги те не со мной были... хапнули бы, - думал
он, пробираясь по пустырю домой.
Ранее утро и отсутствие жилых построек с этой стороны переулка,
позволили ему вернуться домой незамеченным. Работник Егорина в это время
уехал на реку, за водой. Кухарка, возившаяся около печки, не обратила на
проходившего через кухню Егорина никакого внимания.
В столовой на диване по-прежнему храпел Кочеров. Захватив с собой,
спрятанные в шкафу, деньги, Егорин прошел в спальню и, разбудив жену,
велел ей дать горячей воды.
- Вернулся-таки! Где это тебя до утра носило! - сердитым заспанным
голосом спросила жена.
- Где был - там нету! - в свою очередь огрызнулся Егорин. - Тащи
скорее горячей воды. Карболки надо развести - голову промыть... Ночью с
пьяных глаз расшиб висок!
Анфиса Семеновна приподнялась на кровати и, увидав кровь на щеке
мужа, испуганно ахнула.
- Ну, ну, нечего дуру валять! - прикрикнул на нее муж. - Делай, что
говорят, да, смотри, не болтай зря языком.
Покорная жена, слишком хорошо знавшая крутой нрав и тяжелую руку
Кондратия Петровича, молча и торопливо стала одеваться.
Но оставим, читатель, душную атмосферу этого дома, в котором злоба и
предательство, алчное корыстолюбие и кровожадные инстинкты свили себе
гнездо...
Где-то ярко-красная, мещански-безвкусная, обивка мебели напоминает
кровь безжалостно зарезанных людей, а тяжелое дыхание пьяного Кочерова -
предсмертные агонии жертв.
Перенесемся отсюда на вольный воздух заречных полей. Солнце поднялось
уже высоко... воздух, не освеженный дождем, уже дышит зноем... В эти часы
полдня, когда над городом стоит знойная дымка пыли, хорошо лежать на
зеленом берегу реки, время от времени освежая себя купанием.
Два оборванца, типичные представители "черемошнинской шпаны", таким
образом и коротали свои досуги, приютившись под тенью тальников, над самой
Томью. Еще сегодняшней ночью они были голодны и злы, как волки в
бескормицу, случай натолкнул их на Егорина и обстоятельства сразу
переменились... Все, что они взяли от этого грабежа, было тогда же утром
снесено к знакомому скупщику, который за все отвалил им четыре рубля с
полтиной. Сделавшись обладателями такой большой суммы, наши герои, не
теряя попусту времени, завернули в "казенку". К взятым двум бутылкам водки
были присоединены: большая коврига черного хлеба, фунта три печенки и две
пачки махорки. Сделав все эти хозяйственные запасы, они переправились на
пароме на ту сторону реки, и найдя вдоль берега укромное местечко,
расположились бивуаком...
Наши читатели уже в достаточной степени ознакомлены из предыдущих
глав с разнообразными типами обитателей томских трущоб. Избегая
повторений, скажем лишь, что два любителя легкой наживы, расположившиеся
около томи, были что называется - "шпанкой", которая в тюрьме "спит под
нарами", а на воле носит презрительный эпитет "халамидников". Людям этого
сорта безразлично, что и как украсть: крынку ли молока с воза у
зазевавшейся бабы, белье ли, развешанное на просушку. Но, когда является
возможность действовать наверняка, то они решаются и на грабеж, как это
было сделано с Егориным. В общем-то - это парии среди темного мира
преступников. Если Егорина, например, или ему подобных, по смелости, ни
перед чем не останавливающейся жестокости, по широте замыслов, можно
сравнить с кровожадным тигром, то представителей "шпанки" можно назвать
лишь мелкими шакалами...
- Да, фортануло нам нынче! - подумал вслух один из оборванцев,
беспечно выпуская клуб густого сизоватого махорочного дыма...
Товарищ его, маленький, плюгавый человечек, одетый в какое-то
невообразимое подобие пиджака и старую студенческую фуражку с оторванным
Козырьком, выразительно свистнул и приложился к бутылке.
- Искупаемся, нечто, - лениво протянул первый после небольшой паузы.
- Больно уж солнышко припекает... Айда, Федюха, в воду!
- Купайся, - равнодушно отозвался счастливый обладатель пиджака. - Я
не стану... Солнышко я люблю. Для нашего брата - полевого дворянина -
солнце первое дело! Выпил грешным делом водочки, перекусил малость и лежи
себе пузом кверху... Хорошо, тепло! Солнце-то, оно, брат, для человека
пользительно, у которого ежели нутро отбито!
Высказав эту сентенцию, человек в пиджаке повернулся на спину и замер
в философском молчании. В голове его теснились обрывочные воспоминания
минувшей ночи.
Темень - глаз выколи... Гроза собирается, надо идти искать местечко,
где от дождя спрятаться.
Идут они берегом... Как волки крадутся... Вдруг впереди плеск
какой-то: не-то рыба взыграла, не то веслом кто ударил... Видят человек...
"Пиджак" глубоко вздохнул и приподнялся на локте, свертывая "козью
ножку". Товарищ его, искупавшись, лениво натягивал портки и что-то
мурлыкал себе под нос.
- Федюх, - окликнул он. - Как мы нынче - по-старому, под кустом спать
будем, аль в город махнем? Пол-плиты (полтинник) на пиво выложим! Хорошо
пивка таперича!
- В город... а не "засыплемся"? - неуверенным тоном заметил "Федюх".
- Ну, что там!
- Ладно, к вечеру пойдем...
Вечером наши приятели, зайдя в грязнейшую пивную, были арестованы,
как подозрительные лица... Их подозревали в убийстве, совершенном прошлой
ночью в самом центре города.
24. БЛЕСТЯЩАЯ ДАМА
Прошла неделя с той знойной грозовой ночи, в которую уголовная
летопись Томска увеличилась еще на одну кровавую страничку. На городском
кладбище под свежей могильной насыпью лежал тот, кто один бы мог
рассказать тайну этого преступления. Общественное мнение, возбужденное
столь дерзким убийством, настойчиво требовало возмездия. Но в руках
следственной власти было слишком мало фактических данных, чтобы
удовлетворить это требование. Два черемошинских героя, описанные нами в
предыдущей главе, за недостатком улик были отпущены с миром.
Полицейские облавы, произведенные по разным притонам и вертепам
города, также не дали положительных результатов. Между тем по городу
циркулировали самые различные слухи и толки. В связи с оставленной на
месте преступления шляпой с запахом модных духов, а также найденной за
истоком окровавленной рубашки из самого тонкого полотна, - создавались
легенды. Большинство были уверены, что преступники - люди из общества;
были намеки, что убийство совершено на романтической почве. Прошла,
повторяем, неделя и жизнь с ее повседневными заботами и насущными
проблемами заставила томичей все меньше и меньше интересоваться этим
делом.
Кондратий Петрович, оправившись от своих ушибов, выехал из города
куда-то в уезд, по торговым делам. Он выделил Кочерову 1000 рублей и
последний таким образом получил возможность заплатить по неблагополучному
векселю с поддельным бланком. Мало того, получил возможность вновь учесть
такой же вексель и даже на большую сумму. Очутившись при деньгах, Иван
Семенович воспрянул духом. Чад веселых кутежей и горячие ласки любовницы
помогли отделаться от тяжелых воспоминания роковой ночи.
Живи, Иван, пока живется! - говорил он себе, раздумывая. - Раз мать
родила! Хоть час, да наш!..
...В светлое теплое праздничное утро, Иван Семенович, одетый в
новенькое и с иголочки пальто, в модную мягкую шляпу и летние ботинки,
весь сияющий молодостью, здоровьем и весельем, подкатил на паре гнедых
лошадей извозчичьей пролетки к воротам дома, принадлежащего его жене. Дом
этот, как равно и другой, выстроенный на том же усадебном месте, подальше
в переулок, - отдавался под квартиры.
Нужно ли говорить, что фактически хозяином этих домов был единолично
Кочеров. Он условился с жильцами, получал арендную плату и тратил ее, не
давая никакого отчета жене. Угловой дом Кочеров сдал в аренду одному
своему знакомому, про которого нельзя было во всяком случае сказать, что
прошлое его безупречно. Ссыльный по положению, по национальности - грузин,
человек, наживший изрядный капиталец содержанием "института без древних
языков", человек этот, назовем его Александром Ивановичем Чебукидзе, сняв
в аренду целый дом, намеревался открыть в нижнем этаже трактир, а вверху -
номера. Дело задерживалось пока неполучением разрешения от администрации.
В одной из комнат верхнего этажа жила теперь Катя. Кочеров давно уже
упрашивал ее бросить Орлиху и переехать на отдельную квартиру, но это его
желание исполнилось лишь недавно. Катя, потеряв всякую надежду вновь
увидеться со своим предметом - Сашкой-пройди светом, о котором не было ни
слуху ни духу, махнула рукой и решила, что теперь ей оставаться у Орлихи
незачем.
Итак, в описываемое нами утро, Иван Семенович с шиком подкатил к
воротам дома.
- Ты подожди меня здесь, - сказал он извозчику, скрываясь в калитке.
Если о костюме и внешности Кочерова можно было сказать, что и то и
другое блистало претензией на моду и эффект, то справедливости требует
отметить и блестящий парадный вид запряжки. Начисто вымытая пролетка с
двойными рессорами и откидным верхом, ярко начищенная сбруя с бубенчиками,
новый суконный армяк кучерского покроя, надетый на извозчика, - все это
говорило, что Иван Семенович намерен сегодня пустить пыль в глаза томской
публике.
Быстро поднявшись по лестнице на верхний этаж, Кочеров прошел по
коридору и постучал в одну из дверей. Этой вежливости научила его Катя.
- Войдите! - раздалось за дверью.
Держа шляпу в одной руке, другою приглаживая волосы, Кочеров вошел в
комнату, бывшую для него земным эдемом, благодаря живущей в ней гурии.
Комната эта была большая, светлая - в три окна. На обстановку ее было
затрачено порядочно, но зато теперь она действительно производила
впечатление красивого уголка, гнездышка, созданного для любви и
наслаждений.
Изящный вкус женщины, умеющий создать наиболее соответственные рамки
своей красоте, сказывался во всем.
Сама обитательница этого гнездышка стояла перед большим трюмо и
расчесывала свои длинные золотистые волосы. Зеркало отражало ее стройную
фигуру, роскошный бюст, ослепительный белизны, нескромно выступающий из
под сорочки.
- Ты уже приехал, но ведь еще, кажется рано, - спросила она, не
оборачиваясь к вошедшему.
- Уже 11 часов, пока приедем... Начало бегов в 12, - ответил Иван
Семенович, впиваясь очарованным взглядом в дорогие ему черты лица,
отражавшегося в зеркале.
- Ну, хорошо... Посиди, мой дорогой, я сейчас буду готова, -
равнодушно произнесла Катя, наклоняясь к зеркалу...
Когда Екатерина Михайловна в изящном летнем туалете и модной дорогой
шляпе, красивым привычным жестом подбирая платье и обнаруживая стройные
ножки, садилась в пролетку, то даже извозчик, угрюмый и с виду равнодушный
человек, покосился на нее и как-то странно крякнул.
- Ну краля... эх! - подумал он.
25. НА ИППОДРОМЕ
Погода стояла самая прекрасная. На неделе прошел хороший дождь и
запыленный, истомившийся от жары, город принял обновленный, бодрый вид.
Пользуясь хорошей погодой и праздничным днем, многие горожане отправились
кто на бега. Кто на пикник в лес...
Кочеров сидел важно развалившись, в экипаже и снисходительно
посматривал на пешеходов, обгоняемых ими. Его спутница распустила
кружевной зонтик и держала себя с непринужденной грацией бывшей этуали,
видавшей на своем веку кое-что лучшее, чем томские улицы.
Когда они подъехали к ограде ипподрома, оркестр уже играл марш. Бега
начались. Приказав извозчику ожидать их, Иван Семенович и его подруга
пошли в беседку ипподрома. Билет был взят в ложу, захвачена была также
афиша, с подробной программой бегов.
- Какая, однако масса народа! - заметила Катя, усаживаясь в ложе.
- Да, публики много. День сегодня хороший, - отозвался Иван
Семенович, протирая стекла бинокля. Он бегло посмотрел программу и,
передавая Кате ее, спросил: - На каких лошадей будем ставить?
- Ну, уж сегодня я буду играть самостоятельно! - подчеркнула она. -
Ты можешь ставить, на каких тебе угодно, а я буду играть отдельно.
- Но не все ли равно? - слабо спросил Иван Семенович
- Нет, не все равно: я хочу играть на свое счастье, понимаешь!
- Пусть будет по-твоему, - согласился Иван Семенович.
- Вот в следующий заезд я играю на Сокола Ильницкого. Можешь идти
взять мне билет... Постой, я тебе дам сама денег, - и Катя вынула из
кармана изящный кошелек, открыла его и подала Кочерову 25-рублевую
бумажку.
- Стоит ли играть на Сокола, - заметил Иван Семенович. - Ведь публика
преимущественно на него будет ставить! Мало на билет придется...
- Раз я хочу на Сокола, - тоном избалованного ребенка протянула Катя,
- ступай же скорее, бери билет!
Иван Семенович повиновался. Около тотализатора происходила настоящая
давка. Составлялись компании для покупки билетов в складчину. Громко
обсуждались достоинства лошадей. Какие-то юркие, не внушающие доверия
личности, таинственным шепотом предлагали свои услуги по сообщению якобы
известных им секретов конюшни.
- Виноват, господин, - зашептал один из этих ребят, близко нагибаясь
к Кочерову и обдавая его запахом чистейшей сивухи. - Ежели желаете
наверняка сыграть, могу устроить, потому как лично от наездника знаю.
Кочеров досадливо отмахнулся от непрошенного гостя и протиснулся
дальше к кассе.
- Что ты так долго ходил за билетами. Наверное, в буфете задержался,
- недовольным тоном спросила Катя, когда Кочеров вернулся в ложу.
- Как в буфете! Народу около тотализатора много: насилу пробился. Уф!
Вспотел даже... - и Иван Семенович обтер платком мокрый лоб, пустив по
воздуху сильную струю иланг-иланга.
В ложах и амфитеатрах публики было полно. Светлые женские туалеты
издали напоминали какой-то пестрый цветник... Далеко вдоль круга, за
барьером галереи, густо чернела публика демократических слоев общества.
Там было очевидно, все веселее, чем среди затянутой в светские приличия
публики лож.
В антракте публика угощалась пирожками, мороженым; кое-где
поблескивали на солнце бутылки с живительной влагой. Какой-нибудь любитель
спорта, в праздничной чуйке и глянцевых сапогах, вынимал из кармана
"посудину", широко запрокидывал голову и вливал содержимое бутылки прямо в
рот.
- Надо червячка заморить! - пояснил он соседям и вновь протискивался
к барьеру.
В одной кучке шел оживленный спор о предстоящем заезде.
- Однако, против королевского Вихря поискать, да и поискать лошадок
надо! - убедительно говорил какой-то благообразный мещанин с оловянной
серьгой в ухе.
- Ан, врешь! - горячо набрасывался на него оппонент. - Супротив
Сокола ему не устоять. Это нам известно! Потому, как наша кума у этого
Ильницкого в посудницах состоит...
Далеко по кругу разнесся резкий звонок. Споры и толки оборвались.
Публика глухо заволновалась.
- Пошли! Пошли!
Победителем из этого заезда вышел Сокол, побивший противника на
несколько секунд...
- Ты был прав, не надо было ставить на Сокола. Все на него ставили.
Это скучно!.. - заметила Катя, повернувшись к своему спутнику. - Надо
теперь новых лошадей выбирать. - Она углубилась в программку.
- Вот с Вахтеновским Бураном идет Ястреб какого-то Загорского...
Лошадь незнакомая, но резвость показана хорошая! Поставить разве на
Ястреба.
- Слушай, соседи как раз говорят об этой лошади...
В соседней ложе трое молодых людей по костюмам и манерам, как видно,
действительно были заняты обсуждением этого вопроса.
- Мы обязательно должны взять билет на Ястреба. Мне сам Загорский
говорил, что все шансы на его стороне.
- Ястреб - кровный рысак. Он стоит Загорскому две с половиной
тысячи...
- Значит, фонды Сержа стоят высоко... Он при деньгах.
- Но ведь он же помолвлен на этой купчихе, как ее фамилия...
- На дочери покойного Изосимова. Полмиллиона приданого возьмет! -
пояснил третий собеседник.
- Ах, это того самого Изосимова, которого...
- Которого задушили прошлой зимой!
- Сержу это на руку: если бы был жив старик, свадьба вряд ли бы
состоялась. Репутация Загорского была хорошо известна покойному.
26. ПЕЧАЛЬНАЯ ВЕСТЬ
Прислушиваясь к разговору в соседней ложе, Катя решительно заявила:
- Я играю на Ястреба! Ступай, возьми билет. Посмотрим, что это за
новый рысак!
Иван Семенович отправился к кассе тотализатора и приобрел два билета:
Кате на лошадь Загорского, а себе на Вахтеневского Бурана.
- Ну, дорогая моя, если Ястреб придет первым, то ты выиграешь
порядочную сумму, - сказал Кочеров, возвратившись с билетами. - Почти все
ставят на Бурана я и себе взял на него билет. Посмотрим, чья возьмет!
- Посмотрим!
К удивлению не только Кочерова, но и всех почти завсегдатаев
ипподрома, первым пришел Ястреб.
Катя радостно аплодировала победителю наезднику.
- Ну, вот видишь, чья взяла! - торжествующе воскликнула она,
обращаясь к Кочерову. - Я играла на счастье, и выиграла! Отправляйтесь,
милостивый государь, и получите мой выигрыш. Сегодня я вас буду угощать
шампанским!
На билет пришлось 132 рубля.
Катя была в восторге. Ее радовала не столько сумма выигрыша, сколько
вообще удача. До конца бегов она ставила еще на двух лошадей и также
выиграла.
- Тебе сегодня необыкновенно везет! - даже удивился Кочеров. Сам он
уже проиграл около пятидесяти рублей.
- Должно быть, я в любви несчастна! - с притворным вздохом ответила
Катя, обжигая своего поклонника кокетливым взглядом.
После второго отделения Катя предложила ехать домой.
- Дольше оставаться незачем: программа не обещает больше ничего
хорошего. К тому же я проголодалась, пора обедать!
Иван Семенович изъявил готовность. Они вышли из ложи. В буфете
теснилось много публики и путь к выходу был сопряжен с трудностями:
приходилось продвигаться медленно. Катя шла за Кочеровым, рассеянно
поглядывая на окружающих, как вдруг взгляд ее упал на лицо, показавшееся
ей знакомым. Катя остановилась и посмотрела внимательнее. В человеке,
стоявшем за в двух шагах от нее и закуривающим папиросу, она узнала
приятеля своего сердечного друга - Сеньку Козыря.
В былые дни оба они, пройди свет и Сенька, часто бывали у Орлихи и
Катя запомнила лицо Сеньки.
- Вот встреча кстати! - обрадовалась она. - Спрошу его про
Александра. Наверное он знает: они ведь товарищи с ним! - И она
решительным шагом подошла к Козырю, не заботясь о том, что ей, такой
изящной и нарядной, неудобно разговаривать среди любопытных с каким-то
подозрительным типом...
- Здравствуйте, - тихо произнесла она, подходя к Козырю и дружелюбно
протягивая к нему руку. - Вы не узнаете меня? Помните, приходили к нам с
Александром...
Сенька Козырь галантно приподнял фуражку и осторожно пожал маленькую
ручку Кати.
- Помилуйте-с! Очень даже хорошо помню! Нечто, увидавши вашу милость,
возможно забыть!
Катя не обратив внимания на этот комплимент, бросила быстрый взгляд
вокруг себя и прошептала:
- Пойдемте отсюда, мне поговорить надо с вами!
- С нашим полным удовольствием! - поспешил согласиться Козырь и кинув
недокуренную папиросу, пошел за Катей к выходу.
В дверях стоял Иван Семенович.
- Что это ты? - обратился он к Кате. - С кем заговорилась?
Девушка подняла на него глаза и тоном, не допускающим возражения,
сказала:
- Ты подожди меня у экипажа. Мне надо поговорить со своим знакомым по
делу... понял?
Последнее было произнесено так выразительно, что Иван Семенович не
вступая в дальнейшие расспросы, поспешил ретироваться.
- О чем говорить желаете? - осведомился Козырь, проводив Кочерова
насмешливым взглядом.
Катя, не желая прямо приступить к делу, предварительно спросила
своего собеседника о его личных делах.
- Как вы поживаете. Где это вас так долго не видно было.
- Немудрено, что не видно! - Козырь усмехнулся и понизил голос. - В
"сушилоне" находился. Казенный паек глотал!
- В тюрьме!
- В ней самой! Как пословица говорит: "От сумы, да от тюрьмы не
отказывайся"! Всего вторую неделю на "воле" хожу.
- Хочу я спросить вас, где теперь Александр? Что с ним такое
случилось? Я не видела его с половины зимы...
- А вы разве не слыхали?
Предчувствие недоброго сжало сердце Кати.
- Что такое?
- Да ведь он давно на том свете грехи отмаливает!
- Как! Умер, умер, говорите вы? Когда же? Отчего?!!
Лицо Кати покрылось смертельной бледностью. Глаза отразили выражение
ужаса перед роковой вестью. Она зашаталась.
- "Пришили" его! - мрачно пояснил Козырь... - До пасхи еще дело
было... А как и что - не знаю... В тюрьме я тогда сидел... Говорили, между
прочим, знакомые ребята, что будто из-за бабы вышло! Из ревности будто его
кто "похерил". За что купил, за то и продаю!
- Убит! Мертв! Все теперь кончено! - вихрем налетело страшное
сознание невозвратимой утраты... Не было слез - сильные натуры не плачут,
но глубокое отчаяние овладело душой Кати. Она не взглянула больше на
Козыря, не сказала ему ни одного слова и молча, опустив голову, пошла вниз
по лестнице.
Когда в душе женщины, подобной Кате, вспыхивает искренняя любовь, то
это чувство становится для нее единственной отрадой в жизни, единственным
и дорогим, и самым светлым из всего, что осталось на долю той, у которой
нет ни семьи, ни друзей, которая всеми презираема и отвергнута...
Такая любовь чаще всего кончается трагически. Женщины, продающие свое
тело, душу свою отдают раз и навсегда...
- Что с тобой, Катя? - испугался даже Кочеров, увидя ее бледную и
странно молчаливую...
- Ничего... молчи... скорее домой... Будем пить... пить...
27. ГНЕЗДЫШКО ОПУСТЕЛО
После событий, описанных в предыдущих главах, прошло три месяца...
Стояла глубокая поздняя осень... Город превратился в одну сплошную лужу
грязи. Круглые сутки моросил дождь. Общественная жизнь замерла: зимний
сезон еще не начался, клубы пустовали, ибо томичи, умудренные горьким
опытом, не решались пускаться в путешествие по улицам, тонущим в грязи и
мраке. После восьми часов вечера улицы погружались в глубокий сон,
нарушаемый лишь колотушками сторожей, да шальными револьверными
выстрелами, производимыми осторожными обывателями с целью запугать
любителей чужой собственности, которые с наступлением темноты все чаще и
чаще дают о себе знать.
Итак, повторяем, скучное время наступило для томичей и многие из них
совершенно основательно роптали на затянувшуюся осень.
- Хотя бы холода поскорее наступили... Давно такой гнилой осени не
было, - говорили старожилы.
Но морозы не наступали и близкий покров не обещал принести с собой
первый свежий снежок.
Город тонул в грязи и тумане дождливых дней, также пасмурно было в
розовом тумане приюта любви и наслаждения. Сама хозяйка этого гнездышка,
после полученного печального известия о трагической кончине своего
возлюбленного, опустила руки и на все окружающее смотрела безучастно и
равнодушно. Стала запивать чаще, чем прежде, и в размерах, пугающих Ивана
Семеновича. Тщетно он старался добиться у Кати, что за причина такого
неудержимого, мрачного настроения и молчаливого пьянства. Она молчала,
замкнувшись в себе и продолжала топить тоску в вине. Кочеров терял голову.
С одной стороны скверные денежные дела, задолженность, запутанность в
делах, с другой - непонятная ему перемена в характере и поведении
любовницы, - все это вышибло его из колеи. Как человек со слабой инертной
волей, Кочеров, не отдавая себе отчета в своих поступках, быстро и
неуклонно двигался по роковому пути к гибели. Окончательный разрыв с
семьей и со своим прошлым был для него ничто, по сравнению с боязнью
потерять Катю. А чувство это за последнее время все чаще и чаще
пробуждалось в душе его. Жизнь, сопряженная с большими расходами на
покрытие всех требований любовницы, не могла продолжаться долго. Денег
достать было негде. Возможный кредит был весь исчерпан. Точно предчувствуя
возможную близость разрыва, Катя в последнее время возобновила знакомство
с Орлихой, принимая ее у себя и сама пропадала у нее по целым дням. Все
это очень не нравилось Кочерову, но он был совершенно бессилен предпринять
что-либо против этого... Так обстояли дела, когда в один темный вечер,
после дня, проведенного в безуспешных поисках денег, Кочеров усталый, весь
забрызганный грязью, подъехал к воротам Кати. Нижний этаж этого дома, в
котором помещался трактир, был ярко освещен. Полосы мутного света падали
из окон на грязный тротуар. Рассчитавшись с извозчиками, Кочеров с горечью
убедился, что весь его капитал не превышает теперь пяти рублей.
- Скверное дело! - подумал он, поднимаясь на скользкие ступеньки
грязного крыльца. - Если завтра не найду денег, дело дрянь.
Он прошел через трактир и поднялся по лестнице наверх.
- Дома Александр Иванович? - спросил он мимоходом у встретившегося
полового.
- Дома... Никак у себя, чай пьют!
- Гм, хорошо... Ты подашь нам шашлыка и водки. В комнату Екатерины
Михайловны. Понял?
- Как не понять, - тряхнул головой официант. - А только хозяин...
- Ну чего там хозяин, - сердито перебил его Кочеров. - Делай, что
тебе говорят.
Иван Семенович прошел по коридору, слабо освещенному чадящей
лампочкой к дверям Катиной комнаты. Двери были полуоткрыты и в темной
комнате царила глубокая тишина.
- Ты спишь, Катя? - вполголоса спросил он, входя в комнату.
- Нет, - кратко ответила Катя.
Она сидела на подоконнике одного из окон, выходящих на улицу. Слабый
свет уличного фонаря проникал в комнату. В его слабом отблеске неподвижно
чернел силуэт Кати.
- Чего это ты впотьмах сидишь? Постой, я сейчас зажгу лампу... Ты
обедала уже?
- Не зажигай огня... не надо... - медленно и устало выговорила Катя.
- Почему это? - удивился Иван Семенович.
- Так... опротивело мне смотреть на эту комнату... Эти стены душат
меня...
В слабом надломленном голосе девушки слышалась глубокая печаль, тоска
и страстное желание покоя. Кочеров не на шутку испугался.
- Что с тобой, моя Катя! - нежно и тихо заговорил он, подвигая стул к
окну и садясь у ее ног. - Здорова ли ты, Катя, у тебя холодные руки... Дай
мне их. Я согрею твои пальчики...
Девушка молча освободила руки и спрятала их под шаль, накинутую на
плечи.
- На улице холодно... грязно?.. - спросила она после некоторого
молчания.
- Да, скверная погода!
- Я сегодня целый день сидела на окне и все смотрела на улицу... Даже
не пила против обыкновения. Все это надоело...
- Какая ты сегодня странная: точно спишь с открытыми глазами!
- Все надоело, - продолжала она, прижимаясь лицом к холодному стеклу
окна. - Внизу весь день шумели... Орали песни, а я сидела... смотрела на
улицу... и думала...
- О чем ты думала, моя радость? - попробовал пошутить Иван Семенович.
- О многом... тебе это незачем знать... У тебя и своих забот
довольно! - оборвала она, поднимаясь с места. - А вот что я надумала -
скажу. Жила я шумно, весело, так и дальше хочу жить. А не придется - не
надо... Лягу и усну... - В ее последних словах прозвучала твердая
решимость человека, призывающего смерть. - Довольно! Не говори мне больше
ничего! Можешь зажигать лампу и делать, что тебе заблагорассудится. Ты
ведь еще хозяин в этой комнате!
На другой день Кочеров вновь пустился в поиски кредита. Когда он
уходил, Катя уже не спала. Она, молча, курила папиросы и смотрела усталым
равнодушным взглядом. Поздно вечером Кочеров вернулся. На этот раз
старания его увенчались успехом: ему удалось достать, правда, под
чудовищные проценты, некоторую сумму. Веселый и оживленный вошел он к
Кате, торопясь поделиться приятным известием... Кати в комнате не было.
Когда он зажег лампу, то первое, что бросилось ему в глаза, был конверт,
написанный ею, лежащий на столе. Она писала ему:
"Прощай! Я уехала из Томска! Забудь меня - наши дороги разошлись..."
Глухой стон вырвался из груди Кочерова и он бессильно опустился на
стул...
28. СВИДАНИЕ С ЧЕЛОВЕКОМ В МАСКЕ
Говорят, что время лучший целитель ран. Так было и с Кочеровым. После
взрыва безумного отчаяния, овладевшего им на первых порах разлуки с Катей,
наступил кризис. Глубокое горе сменилось тихой затаенной тоской... Время,
между тем, шло и шло... Зима сменила осень, миновали святки. Кочеров круто
изменил образ жизни: принес повинную голову своим старикам и жене, бросил
кутить, принялся за дело. Жена его, обрадованная и удивленная такой
переменой в муже, охотно помогала ему при уплате наиболее срочных долгов.
Казалось, Иван Семенович окончательно порвал с бурным бесшабашным прошлым
и превратился в мирного семьянина. На самом же деле в глубине его души
продолжало жить крепкое, неумирающее чувство любви к бросившей его
любовнице. Он знал, что она живет в Красноярске на содержании у одного
