Детектив

молотка. Господи, кто это придумал - заколачивать гроб гвоздями?
     На веревках спустили гроб в могилу. Алевтина Евгеньевна наклонилась и
бросила на гроб первую горсть земли. Бросила и отошла от гроба,  чтобы  не
видеть дальнейшее! Бросили по горсти и все остальные. Что горсть? Замахали
лопатами старики. Опять рявкнул оркестр.
     К могиле,  опираясь  на  изящную  трость,  тихо  приблизился  высокий
поджарый седой человек. На взгляд не советский даже гражданин  -  залетная
чужеземная птица: светло-коричневый костюм,  бежевая  с  короткими  полями
жестко,  по-американски,  замятая  шляпа,  до   остолбенения   непривычный
галстук-бабочка и черно-красный креп на рукаве.  Человек  снял  шляпу,  он
понял, что уже все закончилось, увидел Алевтину  Евгеньевну  и  подошел  к
ней.
     - Здравствуй, Аля, - сказал человек и, взяв ее  руку  обеими  руками,
поцеловал. - Так и не удалось увидеть Ивана живым. Опоздал.  Не  по  своей
вине опоздал. Прости.
     Алевтина Евгеньевна не понимала сначала ничего, потом поняла и поняла
так много, что заговорила бессвязно:
     - Ника, Ника!  Ты  разве  живой?  Да  что  я  говорю:  живой,  живой.
Счастье-то какое! А Ваня умер. Не дождался  тебя.  -  И  заплакала,  опять
заплакала.
     - Утешить тебя нечем, Аля. Ивана нет, и  это  невосполнимо.  Но  надо
жить.
     - Тебя совсем освободили? - осторожно спросила Алевтина Евгеньевна.
     - Выпустили  по  подписке.  Буду  добиваться  полного  оправдания.  -
Продолжить человек не  смог:  налетел  Алик,  сграбастал  его,  приподнял,
закружил, совсем забыв, где они находятся. Поставил на землю,  полюбовался
и поздоровался:
     - Дядя Ника, здравствуй!
     - Алик? - боясь ошибиться, узнал человек. - Господи, совсем вымахал!
     Подошел Смирнов, пожал человеку руку.
     - Здравствуйте, Никифор Прокофьевич!
     - Спасибо тебе, Александр.
     - За что?
     - За то, что войну выиграл. За то,  что  дрался  с  фашистами  вместо
меня.
     - Все дрались.
     - А я не дрался. - Никифор Прокофьевич взял Алевтину  Евгеньевну  под
руку, и они подошли  к  холмику,  на  который  наводили  последний  глянец
старички: лопатами придали могилке геометрическую правильность, воткнули в
рыхлую землю палку с фотографией под стеклом.
     Хваткие заводские представители умело ставили ограду.
     Все. Уложили венки,  расправили  ленты  с  торжественными  надписями,
музыканты сыграли в последний раз.
     - Всех прошу к нам помянуть Ивана, - пригласила Алевтина Евгеньевна.
     Лабухи равнодушно вытряхивали слюни из медных мундштуков - это к  ним
не относилось. Остальные цепочкой потянулись с кладбища.
     На кладбище казалось, что народу мало, а в квартире набилось столько,
что молодым сидеть было негде. Алевтина Евгеньевна, Никифор Прокофьевич  и
немолодые приятели Спиридонова-старшего тотчас организовали свою компанию,
представители составили свою, соседи со  старого  двора  -  свою.  Молодые
выпили по первой, и Смирнов тихо приказал:
     -  Смываемся,  ребята.  Не  будем  мешать  старикам,  помянем  Палыча
отдельно.
     - Ко мне? - спросил Лешка.
     - Нам бы просто вчетвером посидеть. Одним. А у меня как на грех, мать
с рейса.
     - Ко мне пойдем, - решил Виллен.
     Саня предупредил Алика, и они незаметно исчезли из квартиры.
     - Только у меня в дому ни хрена нет, - предупредил на улице Виллен.
     - Купим, - успокоил его Александр. -  Все  купим.  Я  вчера  зарплату
получил.
     - Ты не зарплату получил, а жалованье - поправил его Владлен  Греков.
- А зарплату получаю я. И тоже вчера получил. Тронулись, бойцы?
     Зашли в гастроном у метро "Сокол", отоварились под завязку и пошли  в
Шебашевский, в маленький уютный бревенчатый дом с  заросшим  палисадником.
Смирнов  оглядел  внутреннее  помещение  и  оценил  с   военно-милицейской
безапелляционностью:
     - Бардак у тебя, Виля.
     - Один живу.
     - Бабу заводи.
     - Завел. Но только я к ней езжу. Так удобнее.  Да  и  сеструха  скоро
вернется.
     - Где у тебя веник?
     -  Был  где-то.  Да  только  она  и  без  стерильной  чистоты  вполне
употребится.
     -  Хватит  языком  трепать!  Леша,  селедку  почисть,  банки  открой,
картошки навари! Володя, на стол накрывай, а ты, Виля, им покажи, где  что
лежит.
     Смирнов снял кителек и  принялся  за  уборку.  Старательно  мел  пол,
тряпкой собирал пыль, расставляя по полкам разбросанные книги. На одной из
полок стоял фотопортрет, угол которого был перехвачен черной лентой.
     - Кто это? - спросил Смирнов.
     - Отец, - ответил Виллен.
     - Там умер? Давно?
     - Не знаю.
     - Не знаешь когда или  не  знаешь,  умер  ли?  -  со  следовательской
дотошностью поинтересовался Смирнов.
     - Оттуда живыми не возвращаются.
     - Может, рано еще отца-то отпевать?
     - Его, Саня, в тридцать седьмом взяли.
     - Ты запрос в органы делал?
     - Мать до своей смерти каждый год делала. Ни ответа, ни привета.
     - А ты сейчас сделай.
     - Какая разница - сейчас или тогда?
     - Все же попробуй.
     - Попробую, - сказал Виллен и стал резать хлеб.
     Уселись, когда сварилась картошка в мундире. Рюмок не было, -  стакан
граненый, стакан гладкий,  чашка,  кружка.  Но  разномастность  посуды  не
явилась препятствием для майора Смирнова, с военных лет он с точностью  до
грамма разливал на щелк. Налил всем, оглядел всех, невысоко поднял кружку:
     - Помянем Ивана Павловича.
     По иудейской неосведомленности Лешка полез чокаться. Смирнов  тут  же
его осадил:
     - Не чокаться, "Дитя Джойнт".
     Выпили, выдержали паузу. После паузы Лешка позволил себе обидеться:
     - Без антисемитских штучек не можешь? А еще милиционер!
     - Я не милиционер, а майор милиции. И не говори глупостей.
     Ни к селу, ни к городу Виллен наизусть прочел стишок:

                        В кафе сидел один семит
                        И жрал, что подороже.
                        Как вдруг вошел антисемит
                        И дал ему по роже.

     - Во-во! - обрадовался Лешка. - Все вы такие!
     - Леша, прекрати, - потребовал комсомольский работник Владлен.
     - А что они?
     - А они - ничего, - успокоил Лешу Виллен. - Сдавай по второй, Саня.
     Саня сдал. Виллен подумал, покачал водку в стакане и предложил:
     - За Альку, за  Алевтину  Евгеньевну,  за  Ларису,  чтобы  без  Ивана
Павловича жилось им так, как положено семье такого человека.
     - Теперь чокайся,  "ошибка  Коминформа",  -  разрешил  Лешке  ехидный
Смирнов. Чокнулись, выпили и Лешка сказал, отдышавшись:
     - Называешься ты не майор милиции, а несусветная балда.
     Александр довольно заржал. В дверь буйно забарабанили. Виллен крикнул
так, чтобы было слышно во дворе:
     - Не заперто!
     Вломился Костя  Крюков,  брякнул  свою  бутылку  на  стол  и  проорал
радостно:
     - Вот вы где! А я уж и к Лехе забегал, и у  Саньки  проверил  -  нету
вас!
     - Ты почему на кладбище не был? - неодобрительно спросил Александр.
     - Ты же знаешь, меня Алевтина Евгеньевна не любила. Все боялась,  что
я Альку ходить по ширме завлеку. Вот и решил - чего ей глаза в такой  день
мозолить.
     Виллен разыскал еще одну чашку, Саня налил до краев, а Костя выпил.
     - За упокой души хорошего человека, - сказал Костя, не закусывая.
     - А что он тебе хорошего сделал? - непонятно  спросил  Виллен.  Костя
поставил чашку на стол, посмотрел на Виллена, как на дурачка, обстоятельно
ответил:
     - А то, Виля, что жил рядом со мной. Я не из книжек,  а  собственными
глазами видел человека, который всегда и всюду жил по правде. И  оттого  я
понимал, что живу не по правде. Вот и все, что он для меня сделал.
     - Поэтому ты теперь щиплешь, слесаришь, - догадался Виллен.
     - Фрезерую, - поправил его Костя.
     И снова стук в дверь. Стук, и сразу же явление. Пришел  Алик,  уселся
за стол, потер, как с мороза, руки.
     - Что там? - потребовал отчета Смирнов.
     -  Удивительная  штука!  Разговорились   старики,   развоспоминались,
смеются, ахают. И будто отец живой, будто с ними. Налей-ка мне, Саня.
     Саня налил в свою кружку. Алик выпил. Закусил селедочкой,  спросил  у
Виллена:
     - Валюхи-то нет еще?
     - Экзамены на аттестат сдаст и приедет, - пояснил  Виллен  и  доложил
Алику: - Письмо тут прислала и фотографию.
     - Покажь, - попросил Алик. Фотография пошла по  рукам.  Блистательная
моментальная фотография: сморщив нос,  хорошенькая  девушка  сбрасывает  с
плеч казакин - жарко. И по белому - надпись: "Ехидному братцу  от  кроткой
сестренки".
     - Красотка стала, - констатировал Алик.
     - А то! - отвечал довольный брат.
     - Да, теперь с такой сестренкой забот не оберешься, - сказал Костя.
     - А то, - грустно согласился Виллен.
     - Алик, ты вчерашнюю  нашу  газету  читал?  -  со  значением  спросил
усиленно молчавший до того Владлен Греков.
     - Мне в эти дни только газеты читать... Я  свою-то  не  читал,  а  уж
вашу...
     - И зря, - сказал Владлен и вытащил из  кармана  аккуратно  сложенную
газету. Алик развернул газету. Владлен указал: - Вот здесь читай!
     - "Лучше, когда "моя хата с краю"?" - прочел  название  трехколонника
Алик.
     - Вслух не читай, - распорядился Владлен.
     Алик долго читал вслух. Закончив, спросил без выражения:
     - Откуда им все известно о моем деле?
     - Я им дал все материалы, - признался Владлен.
     - А ты от кого узнал, что меня привлекают?
     - Это я Владлену сказал, - тихо доложил Лешка.
     - Все известно, один я ничего не знал, - раздраженно заметил Смирнов.
- Друг, тоже мне!
     - Ты ничем не мог мне помочь, Саня.
     - Зато Владлен тебе помог!
     - Помог, - согласился Владлен. - Разве не так?
     - И мне помог тоже! Изящно ПИПсрал с головы до ног!
     - Не тебя, а ваши порядки.
     - Трепотня и  демагогия  эта  ваша  статья!  -  раздраженно  закончил
Смирнов.
     - Зато Алик будет в порядке, - не опровергая  его,  отметил  Владлен.
Помолчали все, понимая, что после такой статьи у Алика  действительно  все
будет в порядке.
     Греков поднялся:
     - Ну, мне пора. Алик, будь добр, проводи меня немного. Мне тебе  пару
слов надо сказать.
     Они Шебашевским вышли к Ленинградскому  шоссе  и  мимо  автодорожного
института направились к метро "Аэропорт".
     - Спасибо, - выдавил наконец из себя Алик.
     - Не за что! - легко отмахнулся Владлен и добавил: - А у меня к  тебе
маленькая просьба...
     - Излагай. Я теперь тебе по гроб обязан.
     - Ничем ты мне  не  обязан,  -  сказал  Владлен.  -  А  я  тебе  буду
по-настоящему благодарен, если ты захочешь выполнить мою просьбу.  Как  ты
знаешь, с понедельника я начинаю сдавать экзамены на вечерний юридический.
Конечно же, меня примут. И я уверен, что историю там, устную литературу  я
сдам легко. Но вот за  сочинение  немного  опасаюсь.  А  хотелось  бы  нос
утереть всем, чтобы со всеми пятерками...
     - Хочешь, чтобы я сочинение написал? А как?
     -  Раз  плюнуть,  Алик.  На  листке  фотографию  переклеим,  кто  там
разбирать  будет!  А  сочинение  пишут  всем   кагалом,   вечерники   всех
факультетов. Человек триста. Пойди там разберись. Это  будет  ровно  через
неделю, в следующую пятницу.
     - Сделаю, Влад, - заверил Алик.
     - Помни, за мной - не пропадет.
     Они пожали друг другу руки, и Владлен спустился в метро.
     Алик вернулся в сильно прокуренный уют приоровского дома. Лешка,  как
мог, подтренкивал  на  гитаре,  а  Саня,  Виля  и  Костя,  расплывшись  по
громадному дивану, громко и хорошо пели:

                          Выстрел грянет,
                          Ворон кружит.
                          Мой дружок в бурьяне
                          Неживой лежит.

                          А дорога дальше мчится,
                          Кружится, клубится.
                          А кругом земля дымится,
                          Родная земля.

                          Эх, дороги -
                          Пыль да туман.
                          Холода, тревоги,
                          Да степной бурьян.

     В следующую пятницу Алик благополучно написал грековское сочинение, а
в субботу ехал в подшефный колхоз, в деревню Дуньково,  направленный  туда
рассудительным  начальством,  которое  твердо  знало,  что  он   герой-то,
конечно, герой, но лучше ему пока быть подальше.


     Скверное это дело, - пить водку  в  кузове  грузового  автомобиля  на
полном ходу. Из горлышка еще так-сяк, но Алик не умел из горлышка. Кричали
девчата, и ребята из цехов.
     - Александр Иванович, просим, Александр Иванович, давайте!
     Машина шла по сравнительно ровному Волоколамскому  шоссе,  но  шатало
таки порядочно:  горлышко  три  раза  опасно  ударилось  о  край  гладкого
стакана, вызвав тонкий и веселый звон. Алик опрокинул  стакан  в  себя,  и
водка пошла под язык, в нос,  по  углам  рта  и  -  частично  -  в  горло.
Непопавшее туда он жевал и заглатывал. Он страдал и плакал.
     - Летят утки, летят утки...
     - ...Да два гуся, - запели девчата из типографии. Отходили  на  конус
большие леса вдоль дороги, было пасмурно, отлетая, вяло пролетали галки, а
где-то далеко летели утки и два гуся! Алик пробрался к кабине - поближе  к
девчатам - и стал подпевать. Он сейчас любил  всех  девчат,  но  подсел  к
хорошенькой блондинке Асе.
     -  Пьяненький,  -  тихо  сказала  Ася.  Песня  кончилась,  и  девчата
заговорили. Поэтому Алик ненавязчиво прижался к теплому Асиному боку.  Ася
нерешительно пошевелилась. Тогда он обнял ее за  талию,  и  она  сразу  же
громко сказала:
     - Ох, девочки, колхоз этот мне совсем уж не нужен. Колька  на  неделю
приехал, Клава. Ты его знаешь? - крикнула она в угол. - А я - на  месяц  в
колхоз загремела. С кем теперь погуляешь в удовольствие.
     Она стремительно обернулась к  Алику,  он  увидел  ее  удалые  глаза,
заробел и убрал руку. Она отвернулась, и  он  опять  обнял  ее  за  талию.
Уставшие от дороги и водки, все замолчали. Алик положил  голову  на  Асино
плечо и стал подремывать. Изредка встряхивало, и тогда он виском  ударялся
о какую-то костяшку из худенького Асиного плеча, от которого пахло  бедным
жильем и большой семьей.
     - Через десять минут на месте! - громогласно объявил рыжий  Тимка  из
электроподстанции. Зашевелились все.
     - А где мы здесь жить будем?  -  спросила  Ася,  еще  раз  резко,  на
мгновенье обернувшись к Алику. Шутила, видно, с ним.
     - Это ты у председателя спросишь, - ответил Тимка.

                      - Я спросил сегодня у менялы,
                      что дает за полтумана по рублю:
                      Как сказать мне для прекрасной Лалы
                      По-персидски нежное "люблю".

     Ася замолкла.
     Та, что звалась Клавой, попросила:
     - Ася, дальше.
     А Тимка мрачно сказал:
     - Меняла  -  председатель  ответит  тебе  по-русски  кратко.  Большой
барбос.
     Машина въехала в село Буньково и вскоре остановилась. Все еще  сидели
по  лавкам,  когда  через   борт   заглянула   в   темный   кузов   хитрая
славяно-азиатская харя.
     - А что это за рожа? - басом поинтересовалась Ася.
     - А это председатель, - тонким голосом ответил Тимка.
     Председателева харя добро  заулыбалась,  съежилась  от  искусственной
радости и произнесла:
     - Сразу видно: москвичи приехали. Рад приветствовать!
     - Тимофей, ты? - обеспокоился председатель.
     - Ребята, он ласковый!  Значит,  придется  лес  возить,  -  догадался
Тимка.
     - Я, родной, я. - Тимка перегнулся через борт,  снял  с  председателя
кепку и  трескуче  поцеловал  его  в  лоб.  Председатель  вырвал  кепку  и
удалился.
     По домам всех расселяла молчаливая и деловая бригадирша. Рыжий  Тимка
из электрической подстанции бросил свой мешок и убежал. Алик с дотошностью
устраивался. Устроился, и стало скучно. Но тут же явился Тимофей и, мерцая
воспламененным от беготни лицом, обрадовал:
     - Пиво в чайную завезли. Свежее.
     В чайной пахло конской мочой и ногами. Толкая рифленые ватные сапоги,
Алик и Тимка пробились  к  стойке.  Светло-желтая  струя  долбила  кружки.
Мужики зачарованно глядели на струю.
     - Два по сто и четыре кружки, - сказал Алик.
     - Споловиним, - присоветовал Тимка. Отпили по  пять-десять  и  запили
пивком.
     - Хорошо, - отметил Алик.
     - Зачем тебе Аська? - спросил Тимофей.
     - А я знаю? Я - доктор? - Алик отвернулся  и  посмотрел  на  соседний
столик. За тем столиком в окружении односельчан в голубом пиджаке и  серых
брюках сидела невыразимая местная знаменитость -  олимпийский  чемпион  по
штанге в легчайшем весе,  карманный  такой  паренек.  Он  угощал  своих  и
рассказывал о прекрасной, заграничной жизни.
     - У нее парень есть. Мой приятель, - расхрабрился Тимка.
     Алик поднял стакан с остатками водки и обратился к столу чемпиона:
     - Выше знамя советского спорта.
     Чемпион долго смотрел на Алика неразумным взором и медленно  поднимал
стакан. Поднял, наконец, выпил и направился в стойке,  которая  была  чуть
ниже его плеч.
     - Доня, три по сто! - приказал чемпион, но парень,  очередь  которого
подошла,  легонько  отстранил   чемпиона   от   стойки.   Высокий   легкий
координированный парень - горожанин.
     - Ты знаешь, кто я? - сурово спросил чемпион.
     - Знаю, - спокойно ответил парень. - В очередь вставай.
     - Знаешь, а не уважаешь! - укорил чемпион.
     - Пьяного - не уважаю.
     - А если я тебя пополам разорву?
     - А если я тебе по шее?
     - Да, молодежь пошла... - огорчился чемпион и стал в очередь из  трех
человек.
     Наблюдавшие за жанровой сценкой Алик и Тимка успокоились и  приступая
после водки к пиву, вальяжно поменяли позы.
     Нога Алика ткнулась  под  столом  во  что-то  мягкое.  Что-то  мягкое
заворочалось под столом.
     - Собака, что-ли? - удивился Алик.
     - Черт его знает. Может и телок, - философски заметил Тимка.
     Грязная рука снизу откинула край  клеенки.  Противоестественное  рыло
возникло из-под стола.
     - Ребятки, - слезно сказало рыло, - оставьте пивка хлПИПуть.


     Ах, танцы на шоссе! Баянист запрокидывал голову  и  наяривал  вальсы,
фокстроты  и  танго.  Наяривал  до  того  однообразно,  что  трудно   было
разобрать, где вальс, где фокстрот, где танго. Местные  рослые  девчата  в
цветастых и темных пиджаках, открячив зады, трудолюбиво и истово исполняли
все танцы. Подружка с подружкой. Мелкие по сравнению с  москвичами  парни,
терпеливо щелкали семечки - ждали своего послетанцевого часа.  Каждые  три
минуты на  танцы  набегали  два  ослепительных  огня:  на  Москву  мчались
молоковозы. Не прекращаясь, танцы сваливались на обочину.
     Алик в конце концов затосковал.  Потрещав  в  кармане  бумажками,  он
подозвал Тимку.
     - Тима, чайная еще работает?
     Ничего-то  не  надо  было  объяснять  Тимке.  Сокращая  разговор,  он
предложил:
     - Давай половину, сбегаю.
     Алик беспокойно ждал его, когда подошла Ася.
     - Александр Иванович, потанцуем!
     Они прошлись  в  прыгающем  фокстроте.  Ася  смотрела  на  него,  как
хозяйка.
     - Вы на комбинате ужасно серьезный.
     Алик ждал Тимку, и поэтому по небрежности ответил невежливо:
     - Уж какой есть.
     - А здесь простой, веселый, - она не хотела замечать грубости.
     - Парень я простой, провинциальный, - пропел Алик,  точно  попадая  в
баянистову музыку. Под эту музыку получалось все.
     - Уж до того простой,  уж  до  того  провинциальный!  -  сказала  Ася
грустно.
     - Александр, пошли! - крикнул Тимка издалека.
     - Вы меня извините, Асенька. - Алик остановился и слегка прижал ее  к
себе. На миг ощутил ее груди, учуял острый запах волос  и  захотел,  чтобы
так было долго.
     - Идите, - сказала она. - Идите. Только не напивайтесь.
     Он хотел обидеться, но уже не хотел оставаться. Ничего не сказав,  он
кинулся в темноту на Тимкин голос.
     Они сели у овражка. Снизу  несло  нежной  травяной  прелью.  Тимка  и
стакан принес. Алик принял дозу и лег на спину. Тимка звучно принял  свою.
Алик закрыл и открыл глаза. Звездный небосвод дрожал над ними. Они  лежали
на траве,  и  опять  для  них  стала  слышна  жалобная  гармоника,  и  шум
молоковозов,  и  пронзительные  вскрикивания   простодушно   кокетничающих
девчат.
     Тимка выпил из горлышка и закашлялся. Откашлявшись, сказал:
     - С приветом. - И утер слезы. - А теперь  -  с  новыми  силами  -  на
танцы. Девки дуньковские - персики! Щипай -  не  ущипнешь.  Лучше  лапать.
Сэло!..
     Они игриво зашагали на  звук  гармошки.  Отработав  последний  номер,
гармонист застегнул гармошку и пошел спать. Стали потихоньку  разбредаться
и девчата.
     - Пошли, пошли! - Тимка дергал Алика за  рукав.  -  Вон  две  курочки
потопали! Ничего себе, слово пролетария!
     Они догнали курочек, которые топали довольно быстро.
     - Разрешите присоединиться. Скучаем, - взял быка за рога Тимка.
     Девчата молчали. Тогда он продолжил:
     - Мой друг  Александр.  Большой  человек.  Хочет  жениться.  -  Тимка
вздохнул и добавил: - Я тоже холостой.
     Алик изучал обветренные свежие девчачьи лица. Лица были строги и,  по
дуньковскому этикету, ничего не выражали.
     - Холостая жизнь тяжела, - продолжал Тимка. - Один в  поле  не  воин.
Своя рубашка ближе к телу. А рубашку-то постирать  некому  и  чего  другое
справить тоже. Девочки, выходите за меня замуж!
     Тимка попытался было облапить ближайшую, но отдернул руку, потому что
девицы вдруг оглушительно рявкнули частушку:

                         Цветет в Тбилиси алыча
                         Не для Лаврентья Палыча,
                         А для Климент Ефремыча
                         И Вячеслав Михалыча!

     - Тима, я пойду, - попросился Алик.
     - Не понимаешь своего счастья, а еще высшее образование имеешь!  Нет,
весь я не уйду! - решил Тимка и сделал Алику ручкой! Гремели частушки!
     Спать не хотелось, и Алик пошел по деревне. Он шел по  шоссе,  считая
звонкие свои шаги и дошел до окраинного холма, где гулял ветер.  Он  стоял
на ветру, спиной к  деревне  и  слушал  далекие  частушки,  шум  деревьев,
печальный паровозный крик. Что-то ткнулось ему между лопатками,  и  сердце
оборвалось от ужаса. За спиной стояла Ася. Она была в резиновых  тапочках,
вот в чем дело. Она протянула ему руки, и он взял их в свои.
     - Саша, Саша, - сказала она, и он задохнулся.
     Потом они лежали на  его  куртке.  Под  курткой  была  свежескошенная
трава, и пахла она позабытым детством.  На  востоке  небо  уже  серело,  а
звезды блекли. Ася мерзла и старалась спрятаться в его руках, в его ногах.
И говорила с закрытыми глазами.
     - Я счастливая сегодня. А ты?
     - А я ушел от своего счастья. Так сказал Тимка.
     - Тимка - дурак и нахал. Не обижай меня, Саша.
     - Глупенькая моя, - сказал он, потому что это надо было сказать.
     - Я хотела этого с тобой, - призналась она.
     -  Тебе  холодно.  Пойдем,  я  провожу  тебя,  -  предложил  он.  Ася
вздохнула, открыла глаза, жалко улыбнулась и села.
     - Пошли.
     У избы он поцеловал ее. Она вяло ответила и ушла. До  своей  избы  он
бодро бежал и с радостью проник в вонючее тепло.


     Алик трясся на тракторной телеге и жалел себя. Жалел, потому  что  по
глупости не взял из Москвы резиновых сапог,  потому  что  выпитое  натощак
молоко бурчало и переливалось в животе, потому  что  на  жестком  неровном
тюфяке спал всего три часа.
     Лес был хорош. Трактор остановился. Алик спрыгнул на землю, и ботинки
его ушли в зеленую траву и невидимую воду.
     - Я ж говорил: без резиновых сапог не проживешь! - обрадовался Тимка.
     - Много говоришь, Тимофей, - сказал пожилой щуплый мужик  и  протянул
Алику пару высоких галош. - Для тебя прихватил, если грязно будет.
     - Много говоришь, Тима, много говоришь! - Алик  ликовал  и  влезал  в
галоши. - Уж не знаю, как благодарить, Петрович.
     - Веревочкой подвяжи, грязь галоши засасывает. Опять  одни  ботиночки
останутся. - Петрович протянул Алику кусок бечевки.
     - Спасибо, Петрович, полбанки с меня.
     - С ним разопьешь. - Петрович ткнул пальцем в Тимкин живот и отошел к
трактористу, который, отыскав место повыше и посуше, обихаживал  там  себе
ложе из брезента, для того, чтобы лежа, с комфортом наблюдать,  как  будут
корячиться с бревнами нахальные языкастые москвичи.
     - Ну, Александр, отмочил ты  с  банкой!  -  Тимка  кис  со  смеху.  -
Петрович же запойный! Он и в деревню ехать согласился, чтобы ее, заразу, и
не нюхать!
     - Предупредить не мог? - обиделся Алик.
     - Не успел, - оправдался Тимка. - Ну-с, граждане, белыми  ручками  за
черные бревна, и - раз!..
     Бревна лежали вразброс.  Как  срубили  их  осенью,  как  очистили  от
ветвей, так и оставили. Бревна привыкли здесь, вросли в вялую серую землю.
     Сначала  раскачивали  и  выворачивали  из  земли,  потом  тащили   по
скользкой траве, затем по двум слегам закатывали на тракторную телегу.  За
полчаса вшестером - девять кубов.
     - Колхозник! - крикнул Тимка трактористу. - Заводи кобылу!
     Тракторист  сложил  брезент  и  нехотя  побрел  к  машине.   Москвичи
вскарабкались на телегу: застучал  мотор,  и  поезд  потихоньку  тронулся.
Тракторист, видимо, хотел объехать разбитую в дым свою же колею, и поэтому
взял левее - ближе к спуску в овраг, но не рассчитал,  и  телега,  которую
занесло на повороте, боком поползла вниз, сметая  мелкие  кусты  и  завалы
хвороста. Москвичи в веселом ужасе прыгали с телеги.
     - Совсем одичал, крестьянский сын?! - злобно осведомился Тимофей.
     Тракторист, видя, что телега остановилась,  упершись  в  единственное
дерево на склоне, заглушил мотор. Все закурили от  переживаний.  Некурящий
Петрович от нечего делать пошел смотреть, что с телегой.
     - Мужики, сюда! - вдруг крикнул он.
     Сметя хворост и проскользив до дерева, телега открыла  вход  куда-то,
прикрытый дощатой крышкой. Тимка догадался:
     - Блиндаж еще с войны!
     Только сейчас Алик понял, что мягкие, заросшие травой  углубления  по
овражному берегу - окопы сорок первого года.
     - Дверца-то никак не военная, свежая дверца-то! - возразил  Петрович.
Решительный Тимка подошел к дверце и открыл ее. Из темной  дыры  вырвалась
стая энергичных золотисто-синих крупных мух и удручающая вонь. Тимка зажал
ноздри, шагнул в темноту и тут же, не торопясь, вновь объявился.
     - Ребята, там - мертвяк, - сказал он.
     - Шкелет, что ли? - спросил тракторист.
     - Шкелет не воняет, - ответил Тимка.
     - Что ж это такое, что ж это такое?! - завопил тракторист.
     - Сообщить надо, - решил Петрович.
     - А ты не врешь?  -  вдруг  засомневался  тракторист.  -  Знаем  ваши
московские шуточки! - и радостно кинулся в блиндаж. И тут же  выскочил  из
него, заладив по новой: - Что ж это такое, что ж это такое?..
     - Мы здесь покараулим, чтоб все  было  в  сохранности,  а  ты  дуй  в
деревню и сообщи по начальству, - приказал ему Алик.
     Первым прибежал  высокий,  с  виду  городской  парень.  Задыхаясь  от
быстрого долгого бега, он выкрикнул:
     - Где?!!
     - А ты кто такой? - строго спросил Тимка.
     - Я - работник МУРа Виктор Гусляев, -  представился  парень,  показал
книжечку и повторил вопрос: - Где?
     Тимка, присмиревший при виде  книжечки,  кивнул  на  дверцу.  Гусляев
нырнул в темноту, где пробыл значительно дольше  первопроходцев.  Вынырнул
наконец и распорядился:
     - Никому к блиндажу не подходить,  -  осмотрел  шестерых,  решил  для
себя: - Наш наверняка, не областной.
     - Ему, вероятнее  всего,  без  разницы  теперь,  чей  он  -  ваш  или
областной, - Алик приходил в себя.
     Услышав такое,  Гусляев  обрадовался  чрезвычайно,  вытащил  записную
книжку, вырвал  листок,  нацарапал  на  нем  огрызком  карандаша  нечто  и
протянул листок Алику:
     - Не в службу, а в дружбу. Я не могу отлучиться отсюда, а  вас  очень
прошу сообщить из конторы по телефону обо всем, что здесь произошло.
     - Не в вашу службу, а в нашу дружбу, - бормотал Алик,  изучая  листок
бумаги, на котором значилось имя, отчество  и  фамилия  Ромки  Казаряна  и
номер телефона. - А почему  Роману  Суреновичу?  Может,  сразу  Александру
Ивановичу Смирнову?
     - Его нет, он в отъезде, - автоматически  ответил  Гусляев  и  только
потом удивился: - А вам откуда известно, что Смирнов - мой начальник?
     - Страна знает своих героев, -  усмехнулся  Алик  и,  сложив  листок,
сунул его в карман.


     Москву давали через Новопетровское,  и  поэтому  слышимость  была  на
редкость паршивая.
     - Мне Романа Суреновича Казаряна! - орал в трубку Алик.
     - Ни черта не слышу! - орал в трубку с другого конца провода Казарян.
     - Мне Романа Суреновича Казаряна! - еще и  еще  раз  повторял  криком
Алик.
     - Ни черта не слышу! - еще и еще раз оповещал Казарян.  Вдруг  что-то
щелкнуло, и до Алика донеслось, как из соседней комнаты:
     - Откуда ты звонишь, Алик? - Ромка по сыщицкому навыку опознал  голос
приятеля.
     - От верблюда, - огрызнулся Алик? - Это не я звоню, это  ваш  паренек
Гусляев звонит.
     - То ни черта не слышал, теперь ни черта не понимаю.
     - Сейчас поймешь, - пообещал Алик.
     Группа прибыла на место происшествия через час тридцать  две  минуты.
Неслись под непрерывную сирену.
     К блиндажу подъехать не было никакой возможности, и от  шоссе  группа
шла  пешком,  неся  на  себе  все  необходимые  причиндалы.  Ромка   важно
поздоровался с Аликом за руку и распорядился:
     - Собирай своих,  Алик,  и  мотайте  отсюда  подальше.  Нам  работать
надо...


     Чистоплюй Казарян выбрался из блиндажа первым. Следом за ним - Андрей
Дмитриевич, который спросил невинно:
     - Запах не нравится, Рома?
     - Фотограф отстреляется, и вы его забирайте.
     - Кто он, Рома?
     - Жорка Столб. Как его, Андрей Дмитриевич?
     -  Металлическим  тяжелым  предметом  по  затылку.   Железный   прут,
свинцовая труба, обух топора  -  что-нибудь  эдакое.  Вскрою  дома,  скажу
точнее.
     Выскочил из блиндажа фотограф с перекошенным от отвращения личиком.
     - У меня все! - И, отбежав подальше, уселся на бревно, на котором уже
давно пристроились индифферентные санитары. Вышли эксперт  Егоров  и  Витя
Гусляев. Все.
     - Можно забирать? - спросил у эксперта Андрей Дмитриевич. Ему  Егоров
кивнул, а Казаряну сообщил:
     - В блиндаж затащили уже труп. А кокнули где-то поблизости.
     Санитары со сложенными носилками направились в блиндаж.
     - Наш? - спросил Гусляев. - Тот, кого я ждал в Дунькове?
     - Тот, Витя, тот.
     - Я, выходит, ждал, а он уже тут лежал.
     - Сколько он тут лежал, Андрей Дмитриевич? - спросил Казарян.
     - От трех до пяти суток. Дома скажу точно.
     Санитары с трудом вытащили из блиндажа груженые носилки, накрыли труп
простыней и, аккуратно выбирая  дорогу,  понесли  останки  Жоры  Столба  к
шоссе. Андрей Дмитриевич махнул оставшимся ручкой и пошел вслед  за  ними.
Они свое дело здесь сделали.


     Следующим утром собрались в кабинете Смирнова.