волосатая рука колосса снова захватила мою шею.
- Я обращаюсь к тебе, Люсьен, как с чисто практической, так и с
нравственной точки зрения, - не допускай совершиться этому делу. Пойми,
что если все повернется против нас, это злодейство лишит нас надежды на
милосердие. Пойми также...
Последний аргумент, казалось, поколебал молодого человека, и его
бледное лицо вдруг стало каким-то серым.
- Все равно нам нет иного исхода ни в каком случае, Карл, - сказал
он, - мы не можем рассуждать, а должны лишь повиноваться 13-му пункту.
- Не забывай, что мы имеем достаточное количество членов, чтобы
менять различные параграфы, на что мы не имеем права.
Его губы дрожали, но выражение глаз не смягчилось. Под давлением тех
же ужасных пальцев моя шея начала поворачиваться вокруг плечей, и я уже
находил своевременным вверить свою душу Пресвятой Деве и Святому Игнатию,
который был всегда главным покровителем нашей семьи.
В это время Карл, который почему-то все время отстаивал меня,
бросился вперед и начал тянуть руку Туссака с такой яростью, какую трудно
было ожидать от его прежнего спокойствия стоика, с которым он сидел все
время.
- Я не позволю вам убивать его, - гневно воскликнул он, - кто вы, что
осмеливаетесь противиться моим желаниям? Оставь его, Туссак, сними свои
пальцы с его шеи! Я говорю вам, не хосу этого!..
Но видя, что его крик не поколебал их решимости, Карл перешел к
мольбам.
- Выслушай меня, Люсьен! Позволь мне расспросить его. Если он
действительно полицейский шпион, - он умрет. Тогда вы можете делать с ним,
что хотите, Туссак! Но если он просто безобидный путник, попавший сюда по
несчастной случайности и лишь из вполне понятного любопытства запутался в
наши дела, тогда вы его предоставите мне!
С самого начала этого разговора, я не произнес ни слова в свою
защиту, но мое молчание отнюдь не моглу служить доказательством избытка
мужества. Меня удержала скорее гордость: утратить сознание собственного
достоинства, - это уже было слишком. Но при последних словах Карла, я
невольно перевел глаза с сжимавшего меня словно в тисках чудовища на тех
двух, от которых зависел мой приговор. Грубость одного тревожила меня
меньше, чем мягкая настойчивость другого, слишком усердно хлопотавшего о
моем путешествии на тот свет: нет опаснее человека, как тот, который
боится, и из всех судей самым непоколебимым бывает тот, кто имеет
основание чего-либо опасаться, - это общий закон. Моя жизнь зависела
теперь от ответа Туссака и Лесажа на доводы Карла.
Лесаж приложил палец к губам и снисходительно улыбнулся настойчивости
своего приятеля.
- Пункт тринадцатый, пункт тринадцатый!- принялся повторять он тем-же
ожесточенным тоном.
- Я беру на себя всю ответственность!
- Я вам вот что на это скажу, мистер, - сказал Туссак своим резким
голосом. Существует другой пункт, помимо тринадцатого, по которому
человек, приютивший преступника, сам преследуется, как укрыватель.
Но и этот довод не победил моего защитника. - Вы прекрасный человек
дела, Туссак, - сказал он спокойно, - но что касается до выбора пути,
которым надо следовать, то вы уже предоставьте это боее умным головам, чем
ваша.
Тон спокойного превосходства, казалось подействовал на это свиреопое
существо, все еще не выпускавшее мою шею. Он пожал плечами в знак
безмолвного несогласия, но на время покорился.
- Я положительно удивляюсь тебе, Люсьен, - продолжал мой защитник, -
как ты, занимая такое положение в моей семье, осмеливаешься противиться
моим желаниям?! Если ты, действительно, понял истинные принципы свободы,
если ты пользуешься привилегией принадлежать к партии, которая никогда не
теряла надежды на возможность восстановления республики, - то через кого
ты достиг всего этого?
- Да, да, Карл, я знаю, что вы хотите сказать, - ответил
взволнованный Люсьен, - я уверяю вас, что никогда не осмеливаюсь
противится вашему желанию, но в данном случае я боюсь, что ваше слишком
чувствительное сердце привело вас к заблуждению. Если хотите, расспросите
этого молодца, хотя мне сдается, что это все равно не приведет ни к чему!
В этом, признаюсь, был уверен и я, потому что, зная страшную тайну
этих людей, я не мог надеяться, что они позволят мне уйти отсюда живым. А
как хороша мне казалась теперь жизнь! Как дорога даже эта временная
отсрочка, и как бы коротка она ни была, - рука убийцы оставила мою шею.
В этот миг в ушах у меня звенело; я готов был потерять сознание, и
лампа казалась мне каким-то тусклым пятном. Но это ощущение длилось всего
одно мгновенье; мои мысли сейчас-же приняли нормальное течение, и я
принялся рассматривать странное, худое лицо моего защитника.
- Откуда вы прибыли сюда?
- Из Англии.
- Но ведь вы француз?
- Да.
- Когда вы прибыли сюда?
- Сегодня в ночь!
- Каким образом?
- На парусном судне из Дувра.
- Он говорит правду, - проворчал Туссак, это я могу подтвердить. Мы
видели судно и лодку, из которой кто-то высадился на берег, как раз после
того, как отчалила моя лодка.
Я вспомнил эту лодку, бывшую первым предметом, виденным мною во
Франции, но я не подозревал тогда какое роковое значение она будет иметь
для меня. После этого мой защитник принялся предлагать мне самые
разнообразные вопросы, неясные и бесполезные, тихим, словно колеблющимся
голосом, который заставлял Туссака ворчать все время. Этот допрос казался
мне совершенно бесполезной комедией; но в уверенности и настойчивости
спрашивавшего, с которым он тянул этот допрос, было что-то, указывавшее,
что мой защитник надеется и имеет в виду какой-то исход. Верно, он просто
хотел выиграть время. На что ему нужно было это промедление?
И вдруг, неожиданно, с той сообразительностью, которую придает
сознание опасности, я угадал, что он действительно ждал чего-то, на что-то
надеялся! Я читал это на его опущенном лице; он сидел со склоненной
головой, приложив руку к уху, его глаза все время горели беспокойным
огнем. Карл, по-видимому, надеялся на что-то, известное ему одному и
говорил, говорил, говорил, желая выиграть время.
Я был так уверен в этом, как будто он поделился со мной своим
секретом, и в моем измученном сердце внось мелькнула легкая тень надежды.
Но Туссак, раздражавшийся все больше и больше при этом разговоре, прервал
его наконец отчаянным ругательством.
- С меня вполне довольно этого, - крикнул он. - Я не для детской игры
рисковал своей жизнью, являясь сюда! Неужели у нас нет лучшей темы для
разговора, чем этот молодчик? Вы думаете, я выехал из Лондона, чтобы
слушать ваши чувствительные речи? Пора окончить с этим господином и
перейти к делу.
- Прекрасно, - ответил Карл, этот шкаф может прекрасно сыграть для
него роль тюрьмы. Посадим его туда и приступим к делу. Вы можете
расправиться с ним после!
- И дать ему возможность подслушать все сказанное нами? - иронически
сказал Лесаж.
- Не понимаю, какого черта вам нужно, - вскрикнул Туссак,
подозрительно взглядывая на моего покровителя.
- Я никогда не думал, что вы так щепетильны, уж, конечно, вы не были
столь нерешительны по отношению к человеку с Боу-стрит! Этот молодчик
знает наши тайны, и он должен умереть, или мы будем обвинены именно им.
Какой смысл строить так долго планы и в последний миг освободить человека,
который погубит всех нас?
Косматая рука снова потянулась ко мне, но Лесаж внезапно вскочил на
ноги. Его лицо побелело, - он стоял, склонив голову и напряженно
прислушивался вытянув вверх руку. Это была длинная, тонкая, нежная рука;
она дрожала, как лист, колеблемый ветром.
- Я слышу что-то странное, - прошептал он.
- И я тоже, - прибавил старик.
- Что это такое?
- Тсс!.. Молчание! слушайте...
С минуту или больше мы прислушивались к шуму ветра, завывавшего в
камине, порою со страшной силой ударявшегося о ветхое оконце.
- Нет, все спокойно, - сказал Лесаж с нервным смехом, - в реве бури
слышатся иногда такие странные звуки.
- Я ничего не слышу, - сказал Туссак.
- Тише! - вскрикнул другой, - опять тоже самое!
Чистый звонкий вопль долетел до нас. Буря не заглушила его; сильный
звук, начинавшийся с низких нот и переходивший в резкий, оглушительный
вой, пронесся над болотом.
- Гончие собаки! Нас открыли! - Лесаж бросился к камину, и я видел,
как он бросил свои бумаги в огонь и прижал их каблуком. Туссак быстро
схватил деревянный топор, прислоненный к стене. Карл оттащил всю груду
ветхого невода от угла и обнаружил маленький деревянный трап, который
скрывал вход в низкий подвал.
- Туда!- шепнул он, - скорее!
И пока я спускался туда, я слышал как он сказал свои товарищам, что я
из подвала удрать не могу, и что они могут разделаться со мной когда
захотят.
5. ЗАКОН
Подвал, куда я был втолкнут с такой поспешностью, был страшно низкий
и узкий, и я почувствовал в темноте, что он был сплошь загорожен плетеными
ивовыми корзинами. Сначала я не мог определить их назначение и только
потом понял, что они служили для ловли омаров. Свет, проникавший сюда
через щель в двери, совершенно ясно освещал всю комнату, которую я только
что покинул. Измученный и истомленный, с призраком смерти в глазах, упорно
преследующим меня, я, тем не менее, был еще способен наблюдать за
происходившим передо мною.
Мой худощавый защитник с тем же хладнокровием продолжал сидеть на
ящике. Охватив руками колена, он покачивался из стороны в сторону, и я
заметил, при свете лампы, что мускулы челюстей его ритмично сжимались и
разжимались, как жабры рыбы. Около него стоял Лесаж с белым лицом,
смоченным слезами, губы его не переставали дрожать от ужаса. Как он ни
пытался придать более смелости своему лицу, она тотчас же сбегала с него
при воспоминании о предстоящем ужасе. Туссак же стоял перед огнем, с
мужественной осанкой, с топором наготове, откинув назад голову в знак
презрения к опасности. Его черная всклоченная борода точно щетина торчала
во все стороны. Он не сказал ни слова, но было видно, что он приготовился
к борьбе на жизнь и смерть!
Лай собаки доносился все громче и яснее с болота; Туссак быстро
подбежал к двери и распахнул ее.
- Нет, нет, оставь собаку в покое! - вскрикнул Лесаж, не могший
дольше бороться с боязнью.
- Ты с ума сошел! Вся наша надежда основана теперь на том, успеем или
не успеем мы убить ее.
- Но она на своре!
- Если она на своре, тогда ничто не спасет нас. Но я скорее склонен
думать, что она бежит на свободе. Тогда мы можем спастись!
Дрожащий Лесаж снова прислонился к столу и не сводил своих испуганных
глаз с двери. Человек, дружественно относившийся ко мне, продолжал
покачиваться с какой-то странной полуулыбкой, застывшей на его лице. Его
худая рука постоянно придерживала что-то на груди под рубахой, и я готов
был поклясться, что он прятал какое-то оружие! Туссак стоял между ними и
раскрытой настежь дверью, и хотя я боялся и ненавидел его, я не мог
оторвать глаз от его слово выросшей и как-то облагородившейся фигуры. Я
был так занят этой драмой, разыгравшейся передо мною, финалом которой
могла явиться гибель всех обитателей хижины, что мысль о моем собственном
положении совершенно испарилась из моей головы. Передо мной разыгрывалась
страшная, захватывающая драма, и я был единственный зритель, спрятанный в
скверном, грязном подвале!
Я, сдерживая дыхание, ждал и наблюдал. По их напряженным лицам было
заметно, что все трое следили за чем-то, чего я не мог еще видеть.
Туссак поместил топор на плечо и приготовился к удару. Лесаж
откинулся назад и поднес руку к глазам. Старик перестал покачиваться и
точно слился с ящиком, на котором сидел; это был не человек, а скорее
какой-то призрак. Послышались чьи-то шаги, на пороге мелькнула тень и в
дверях показалась собака...
Туссак сразу ударил ее топором; удар был совершенно правилен, и
лезвие топора углубилось в горло животного, но сила удара была настолько
велика, что топорик совершенно раздробился. Собака, однако, успела
повалить Туссака на пол, и там они извивались в последней схватке, на
жизнь и смерть! Этот косматый великан и собака, оба с диким рычаньем,
непозволявшим отличить человека от животного, бились из-за самого дорогого
для каждого существа, - из-за жизни! И человек вышел победителем из этой
борьбы! Железные пальцы Туссака впились в горло собаки... Я не видел, что
было дальше, как вдруг мучительный, душераздирающий вой огласил комнату.
Человек встал, слегка пошатываясь, с его рук струилась кровь, а темная
неподвижная масса, в луже крови, лежала неподвижной на полу.
- Теперь, - крикнул Туссак громовым голосом, - пора! и он выбежал из
хижины.
Лесаж, в страхе отскочивший в угол, пока Туссак боролся с собакой,
выбрался оттуда с измученным видом, с глазами, мокрыми от слез.
- Да, да - крикнул он, - мы должны бежать, Карл! Вслед за собакой
идет полиция, но собака опередила ее, и мы еще успеем спастись.
Но Карл с тем-же невозмутимым лицом, на котором не отразилось
никакого чувства, и только челюсти равномерно постукивали, спокойно
подошел к двери и запер ее.
- Я думаю, друг Люсьен, - спокойно сказал он, - что тебе лучше
остаться там, где ты есть!
Выражение ужаса на бледном лице Лесажа постепенно сменилось
удивлением.
- Но вы не сознаете опасности, Карл, - сказал он, - бросая на него
пытливый взор.
- О нет, мне кажется, я прекрасно все знаю, - улыбаясь ответил тот.
- Но ведь полиция может прийти сюда через несколько минут! Собака
сорвалась со своры и ушла вперед их по болоту; нет сомнения, что она
направляется именно сюда, потому что это единственное человеческое жилье в
этих местах!..
- Нет, мы останемся там, где мы есть!
- Безумец, вы можете жертвовать своей жизнью, но не моею!
Оставайтесь, если хотите, но я ухожу!
Он с отчаянием бросился к двери, с беспомощно протянутыми руками, но
другой быстро вскочил и встал перед ним с таким повелительным жестом, что
юноша отклонился от него в сторону, как будто от внезапного толчка.
- Глупец, - сказал Карл, - бедный, жалкий глупец!..
Лесаж раскрыл было рот, да так и оцепенел; его колени подогнулись от
ужаса, он плотно сжал свои руки. В этот миг он был олицетворением страха,
безысходного, отчаянного страха, который я когда либо видел. Лесаж понял,
в чьи руки он попал.
- Вы, Карл, вы! - бормотал он, запинаясь на каждом слове.
- Да, я! - безжалостно усмехаясь, ответил тот.
- Вы - полицейский шпион?! Вы - душа нашего общества! Вы, принимавший
участие в самых сокровенных заговорах!.. Вы были нашим вождем! О, Карл, в
вас нет сердца!.. Я слышу их приближение, Карл, пустите меня; я прошу, я
умоляю вас, пустите меня!..
Словно окаменевшее лицо Карла стало качаться из стороны в сторону в
знак отрицания.
- Но почему же я должен быть вашей жертвой? Почему не Туссак?
- Если бы собака помогла мне, я захватил бы вас обоих! Но Туссак
слишком силен, чтобы я мог бороться с ним. Поэтому, вы один, Люсьен,
обречены быть моим трофеем, и вы должны примириться с этим фактом!
Лесаж, с безумным видом, потрогал себя за голову, чтобы убедиться,
что он не спал.
- Агент полиции! - шепотом повторял он, - Карл - мой учитель, агент
полиции!..
- Я знал, что поражу этим вас!
- Но ведь вы были самым крайним по убеждениям между нами! Ни один из
нас не мог равняться с вами. Сколько раз мы собирались, чтобы внимать
вашим философским рассуждениям. И Сибилль с вами! Ради Бога, не говорите
мне, что и Сибилль была тоже шпионом!.. Но ведь вы шутите, Карл? Скажите
мне, что вы шутите!..
Черты лица Карла несколько смягчились, и его глаза загорелись
удовольствием.
- Вся эта сцена доставляет мне громадное удовольствие, - сказал он, -
по-видимому я хорошо провел свою роль. Но моя вина, если эти неучи
допустили собаку сорваться со своры. Но во всяком случае за мной будет
честь собственноручной поимки одного из отчаянных и опаснейших
заговорщиков.
Он насмешливо улыбнулся при этой характеристике своего трусливого
пленника.
- Император умеет вознаграждать своих друзей, - добавил он, но умеет
и наказывать своих врагов!
Во время этого разговора, он не вынимал руки из-за пазухи, а теперь,
когда он вытащил ее, в ней мелькнуло металлическое дуло пистолета.
- Не стоит пытаться бежать, - сказал он в ответ на вопросительный
взгляд Люсьена, - живой или мертвый, но вы останетесь здесь!
Лесаж закрыл лицо руками и глухо беспомощно зарыдал.
- Каким негодяем оказались вы, Карл, - почти простонал он, ведь вы
заставили Туссака убить того человека из Боу-стрит, вы заставили нас
поджечь дома на Лоу-стрит в укреплениях! А теперь вы сами предаете нас...
- Я сделал это, потому что хотел быть единственным, кто мог бы
пролить свет на весь заговор. Удобный момент настал!
- Это очень хитро, Карл, но что подумают обо всем этом, когда я
публично открою все, чтобы оправдать себя? Как вы объясните свои поступки
императору? Я думаю, что в ваших интересах приостановить разоблачения,
которые я могу сделать на ваш счет.
- Вы вполне правы, мой друг, - сказал тот, взводя курок пистолета, -
я несколько перешел границу, исполняя данные мне инструкции и поручения, и
теперь самое время исправить это. Теперь все дело в том, оставлю ли я вас
жить, или вы умрете, хотя я лично думаю, что вам лучше умереть.
Страшно было смотреть на Туссака, когда он боролся с собакой, но
настоящая сцена заставила меня содрогнуться всем телом. Сожаление мешалось
с отвращением к этому несчастному, созданному, казалось, самой природой
для роли ученого или поэта-мечтателя. Было ясно, что слабого Лесажа
подчинили себе другие, более сильные волею люди, чем сам он, и навязали
ему непосильную роль в это смутное время. Я забыл уже его предательский
поступок по отношению ко мне, хотя это едва не стоило мне жизни, забыл его
эгоистические опасения, для разъяснения которых Лесаж не задумался
пожертвовать моей жизнью.
Вия перед собой неизбежную гибель, он упал на пол и извивался всем
телом в припадке ужаса, а его мнимый друг с цинической улыбкой стоял над
ним с пистолетом в руках. Карл играл этим беспомощным трусом, как кошка с
мышью, но я читал в его неумолимом взгляде, что это была не шутка: его
пальцы все время крепко сжимали собачку. Еще мгновение, и раздается
выстрел...
Полный невыразимого ужаса при этом безобразном убийстве, я оттолкнул
трап моего убежища и выскочил оттуда с намерением присоединиться к жертве,
как вдруг до моих ушей снаружи достиг гул голосов и звяканье стали.
С обычным возгласом "Именем императора!", дверь хижины одним ударом
была сорвана с петель. Ветер завывал еще свирепее. В отворенную дверь я
мог видеть густую толпу вооруженных людей; перья на их касках развивались,
развивались и плащи, мокрые от моросившего все время дождя. Свет лампы из
хижины освещал головы двух красивых лошадей и тяжелые с красными султанами
каски гусар, стоявших около них. В дверях стоял высокий молодой гусар,
по-видимому, офицер, о чем можно было судить по богатству его одежды и по
его манере держать себя. Высокие сапоги, доходившие до колен, ярко-голубая
с серебром форма удивительно шли к его высокой гибкой фигуре. Я мог только
любоваться его манерой держать себя. Скрестив руки на груди, с
ярко-блестевшей саблей в ножнах, он стоял на пороге и холодным,
беспристрастным взглядом оглядывал залитую кровью хижину и ее обитателей.
На его бледом с резкими чертами, но все же красивом лице выделялись
щетинистые усы, торчавшие из-под медной цепи его каски.
- Недурно! - сказал он, - недурно!
- Это Люсьен Лесаж, - сказал Карл, пряча пистолет у себя на груди.
Гусар с презрением взглянул на эту распростертую фигуру.
- А! Красавиц-заговорщик! - сказал он, - вставая, жалкий трусишка!
Жерар, возьмите на свое попечение доставить его в лагерь.
Молодой офицер в сопровождении двух солдат взошел, позвякивая шпорами
в хижину, и жалкое существо, почти без сознания, было унесено куда-то в
темноту.
- Но где-же другой, которого зовут Туссаком?
- Он убил собаку и бежал. Лесаж также верно последовал-бы его
примеру, если-бы я не предупредил его намерения. Если-бы вы не дали
сорваться со своры одной из гончих, они оба были-бы в наших руках, но это
уже не от меня зависело. Теперь вы могли-бы поздравить меня, полковник
Лассаль, с полным успехом, - сказал он, протягивая руку, но тот, как-бы не
видя руки, круто повернулся на каблуках.
- Вы слышите, генерал Саварей? - сказал он, смотря в дверь, - Туссак
бежал!
Высокий, смуглый молодой человек приблизился к нему и попал в полосу
освещенную лампой. Волнение ясно отразилось на его красивом, умном лице,
когда он услышал эту новость.
- Но где-же он?
- Четверть часа тому назад он бежал!
- Но он ведь самый опасный из всех заговворщиков-республиканцев?
Император сильно разгневается! По какому направлению бежал он?
- Он, вероятно отправился внуть страны.
- А это кто? - спросил генерал Саварей, показывая на меня, - я понял
из вашего извещения, что тут будут только двое вместе с вами, господин
де...?
- Вы отлично знаете, что у меня нет аристократического имени, - резко
оборвал его Карл.
- Да, я припоминаю это, - с насмешкой ответил Саварей.
- Я сказал вам, что эта сторожка должа была быть местом свидания, но
это не было окончательно определено до последней минуты. Я дал вам способ
поймать Туссака, но вы прозевали его, выпустив собаку. Я думаю, что вам
придется отвечать перед императором за это упущение!
- Это уж наше дело, - в гневе воскликнул генерал Саварей, - вы еще не
сказали нам, что это за личность?
Мне казалось бесполезным далее продолжать скрывать имя, тем более,
что я имел в кармане бумагу, удостоверявшую мою личность.
- Мое имя Луи де Лаваль, - с гордостью сказал я.
Признаюсь, только теперь стало ясно для меня, что я и мои
родственники-эмигранты, сидя в Англи, слишком преувеличивали наши заслуги
для Франции. Нам казалось, что Франция с жадным нетерпением ожидала нашего
возвращения, а на поверку оказалось, что в быстром ходе событий в
последние дни о нашем существовании совершенно забыли. Молодой генерал
Саварей, по-видимому, очень мало был тронут моим аристократическим именем
и совершенно спокойно занес его в свою записную книжку.
- Monsieur де Лаваль не имеет никакого отношения к этому делу, -
сказал шпион, - он замешался в него случайно, и я беру его на свою
ответственность, если его потребуют к допросу!
- Несомненно, его потребуют, - сказал Саварей, - в настоящее время я
нуждаюсь в каждом лишнем солдате, и, если вы берете его на свою
ответственность, то проводите его в лагерь, когда в этом явится
необходимость. Я с удовольствием доверю этого юношу именно вам. Когда он
понадобится, я дам знать вам!
- Он всегда будет к услугам императора!
- Сохранились-ли какие-нибудь бумаги в хижине?
- Они все сожжены!
- Очень жаль!
- Но у меня есть копии.
- Прекрасно!
- Идемте-же, Лассаль! Каждая минута дорога, а здесь нам больше нечего
делать. Пусть люди осмотрят окрестности, а мы поедем далее.
Присутствовавшие при этой сцене солдаты покинули хижину бель дальнейших
объяснений с моим приятелем; чей-то резкий голос прокричал слова команды,
послышалось заяканье сабель, когда спешившиеся гусары снова вскочили на
лошадей. Через мгновение их уже не было, и я прислушивался к шлепанью
подков, быстро замиравшему вдали. Мой сотоварищ подошел к двери и выглянул
оттуда во мрак. Потом он вернулся и посмотрел на меня со своей сухой,
саркастической улыбкой.
- Отлично, молодой человек, - сказал он, мы изобразили перед вами
недурные живые картины, чтобы позабавить вас, и вы можете благодарить
только меня за это прелестное место в партере.
- Я очень обязан вам, сэр, - сказал я, борясь между признательностью
и отвращением к нему, - я право не знаю, как отблагодарить вас.
Он как-то странно взглянул на меня своими, несколько ироническими
глазами.
- Вы будете иметь впоследствии удобный случай, чтобы отблагодарить
меня, - сказал он, - а теперь, так как все-же для нас вы иностранец, а я
вас взял на свое попечение, то прошу следовать за мною в убежище, где мы
оба сможем быть в полной безопасности.
6. СКРЫТЫЙ ПРОХОД
Дрова в камине уже чуть тлелись. Мой спутник задул лампу, и хижина
погрузилась в темноту, так что не прошли мы и десяти шагов, как уже
потеряли ее из виду, эту странную хижину, так трагически приветствовавшую
мое возвращение домой. Ветер уже начинал стихать, но частый, холодный
дождь лил все с той-же силой, как и прежде. Будь я предоставлен самому
сбе, я бы точно так же растерялся, как и будучи здесь в первый раз; но мой
спутник шагал с такой твердостью и уверенностью, что несомненно он
руководствовался какими-то местными признаками, которых не видел я.
Мокрый, иззябший, с растрепанным свертком под мышкой, с нервами до
невозможности взвинченными последними тяжелыми испытаниями, я в глубоком
молчании шагал рядом с ним, перебирая в голове все случившееся со мной.
Несмотря на молодость, я был хорошо знаком с положением дел во
Франции, благодаря постоянным политическим спорам между моими родными,
когда мы жили в Англиии. Я знал, что восшествие Бонапарта на престол
возбудило против него небольшую, но опасную партию якобинцев или крайних
республиканцев; все усилия их уничтожить королевскую власть не только были
тщетны, но и способствовали перемене королевской конституционной власти на
самодержавную власть императора. Вот каковы были грустные результаты этой
борьбы! Корона с восемью лилиями сменилась другой, более нашумевшей,
украшенной крестом и державой.
С другой стороны, приверженцы Бурбонов, в среде которых я провел свою
юность, были вполне разочарованы приемом, который оказал французский народ
этому возвращению от хаоса к порядку. Несмотря на полную противоположность
взглядов, обе партии объединились в их ненависти к Наполеону и твердо
решились одолеть его, во что-бы то ни стало. Результатом этого союза
явились многочисленные заговоры, главным образом, организованные в Англии;
целые отряды шпионов наблюдали за каждым шагом Фуше и Саварея, на которых
лежала ответственность за безопасность императора.
По воле судьбы, я попал на берег Франции в одно время со страшным
заговорщиком, на которого выпал жребий убить Наполеона, и имел врзможность
видеть человека, при помощи которого полиция сумела воспрепятствовать
замыслам заговорщиков и перехитрить Туссака и его сообщников.
Припоминая все приключения этой ночи: блуждания по соляному болоту,
таинственную хижину, куда я попал, открытие важных бумаг, мое пленение
заговорщиками, мучительно тянувшиеся часы в ожидании скорой смерти, и,
наконец, все эти быстро сменявшиеся сцены, которых я был невольным
свидетелем: убийство собаки, арест Лесажа, прибытие солдат, - припоминая
все это, я нисколько не удивлялся, что мои нервы были напряжены до
последней степени. Я все время как-то невольно вздрагивал и ежился, как
испуганное дитя.
Что меня занимало теперь больше всего, - это вопрос, какие отношения
установятся между мною и моим ужасным спутником. Я видел, что предо мной
гениальный шпион, сумевший, благодаря хитрости, так ловко провести и
одурачить своих мнимых приятелей; я прочел в его насмешливо улыбавшихся
глазах его всю бессердечную холодность и жестокость его натуры, когда он с
пистолетом в руках стоял над унижавшимся трусом, которого он погубил. Но с
другой стороны, я не могу не признаться, что, поставленный в безвыходное
положение своим дурацким любопытством, я был спасен только благодаря
вмешательству этого Карла, не побоявшегося даже разъяренного Туссака. Для
меня вполне ясно, что Карлу было-бы гораздо выгоднее дать возможность
захватить двух пленников и он мог бы это сделать, потому что, хотя и я не
был заговорщиком, я не имел бы возможности доказать это.
Его поведение по отношению ко мне совершенно не согласовывалось со
все тем, что я видел в эту роковую ночь, и, пройдя в молчании еще мили
две, я не имел больше сил сдержать свое любопытство и прямо обратился к
нему, прося сказать, чем объясняется его поведение по отношению ко мне.
В ответ я услышал легкий взрыв смеха в темноте; моего спутника,
видимо, очень занимала моя откровенность и бесцеремонность.
- Вы очень занимательный человек, господин... господин... будьте
добры повторить ваше имя?
- Де Лаваль.
- Ах, да, monsieur де Лаваль! Вы обладаете пылкостью и
стремительностью юности. Вам захотелось узнать содержимое камина, и вы,
без дальнейших размышлений, прыгаете туда. Желая разрешить причину всего
происходившего, вы прямо спрашиваете о ней. Мне всегда приходилось иметь
дело с людьми, которые крепко держат язык за зубами, и ваша искренность
производит на меня впечатление освежительного напитка в жару.
- Я не знаю, какими побуждениями вы руководствуетесь, но вы спасли
мне жизнь, - сказал я, - и я глубоко обязан вам за это вмешательство.
Трудно высказывать благодарность и признательность человеку, который
вам ненавистен и отвратителен, и я боялся, что я снова попадусь с моей
пылкостью, потому что почти не владел собою.
- На что мне ваши благодарности? - холодно спросил он, - вы
совершенно справедливо заметили, что я мог погубить вас, если бы это
входило в мои планы, и точно так же я вправе думать, что, если бы вы не
были обязаны мне, то верно не подали бы мне руку, как только что сделал
это долговязый мальчишка Лассаль. Он думает, что служить императору на
поле битвы и рисковать для него своей жизнью очень почетная должность. Ну,
а когда приходится кому-либо проводить всю жизнь в опасностях, среди
