отчаянных смельчаков, зная, что одна ничтожная обмолвка, ошибка повлечет
за собой смерть, почему такая служба не может рассчитывать на внимание со
стороны императора? Почему мое ремесло считается позорным? Почему, -
продолжал он с горькой улыбкой, - я мог бесконечно долгое время выносить
всевозможные лишения и терпеть от Туссака и его сотоварищей? И, несмотря
на это, Лассаль считает себя вправе отнестись ко мне с таким презрением? А
ведь все их маршалы, взятые вместе, не оказали мператору такой услуги, как
я. И я все таки уверен, что вы и после этих слов все же в душе презираете
меня, господин?...
- Де Лаваль!
- Ах да, удивительно, я никак не могу запомнить это имя. Я смело
ручаюсь, что вы стоите на точке зрения Лассаля!
- Трудно высказывать мнение по впоросу, с которым совершенно
незнаком, - сказал я, - знаю только одно, что обязан вам жизнью.
Не знаю, что он возразил бы мне на это, но в этот миг мы услыхали два
пистолетных выстрела, гулко раздавшихся в тишине ночи.
Мы остановились на несколько минут, но все уже смолкло.
- Они, вероятно, напали на след Туссака, - сказал мой спутник, -
боюсь, что он слишком смел и хитер, чтобы эти разини могли поймать его. Я
не знаю, какое впечатление он произвел на вас, но я могу сказать, что
трудно встретить более опасного человека, чем Туссак!
Я сознался, что по возможности желал бы избегнуть подобной приятной
встречи, и громкий смех моего спутника указал мне, что он хорошо понимает
и разделяет мои чувства.
- Это абсолютно честный человек, которого трудно найти в наше время.
Один из лучших, которых увлекла революция. Он слепо верит в слова
ораторов, увлекался идеями революционных мыслителей и был убежден, что
после волнений и необходимых казней, Франция сделается раем земным,
центром тишины и спокойствия и братской любви. Многие пылкие головы
увлекались теми же мыслями, но, увы! время жестоко разочаровало их.
Туссака следует причислить именно к этому разряду людей. Бедняга! Вместо
любви и полного уравнения всех - возникновение и укрепление деспотической
императорской власти. Ничего нет удивительного, что от всех этих
неожиданностей он словно обезумел. Он перестал быть человеком и сделался
диким животным, готовым отдать всю свою гигантскую силу, чтобы уничтожить
разрушивших созданный им идеал. Он не знает страха, настойчив и почти
неодолим. Я не сомневаюсь, что он убьет меня за мою измену, если только
догадается, что эта ночь - плоды моих трудов!
Это было сказано самым спокойным тоном, который заставил меня понять,
что Карл ле лгал и не преувеличивал, говоря, что надо много, много
мужества, чтобы предпочесть роль сыщика, шпиона блестящей карьере
кавалериста. Он помолчал немного и потом продолжал, как будто говоря с
самим собой.
- Да, - сказал он, - я ошибся. Надо было убить его во время его
борьбы с собакой. Но если-бы я промахнулся и только ранил его, он
разорвал-бы меня в клочки, как цыпленка. Да, конечно, лучше так, как есть!
Мы уже давно оставили соляное болото позади, и я только изредка
ощущал под своими ногами мягкую торфянистую почву. Мы то поднимались, то
спускались по низким прибрежным холмам. Мой спутник, не обращая внимания
на темноту, шел вполне уверенно, не колеблясь ни минуты, самым быстрым
равномерным шагом, который согревал мое закоченевшее в подвале тело. Я был
так неопытен, когда покинул родную страну, что вряд-ли даже и при дневном
свете мог-бы ориентроваться в этой местности, но в окружавшей меня тьме, я
совершенно не представлял себе, где мы были и куда направлялись.
Некоторое беспокойство овладело мною, когда я видел, что путешествие
наше затягивается, меня уже пугала эта бесконечная дорога к какому лбо
убежищу, в котором я так нуждался. Я не знал, сколько времени мы шли, знаю
только одно, что по временам я почти терял сознание, снова приходил в
себя, идя рядом с моим спутником, автоматически неуклонно двигавшемся
вперед, пока наконец я совершенно не очнулся при его внезапной остановке.
Дождь прекратился, и хотя месяц еще скрывался за тучами, небо стало
значительно светлее, так что я мог видеть все окружающее меня на небольшое
расстояние. Обширный белый водоем показался прямо против нас, это была
покинутая ломка мела, густо обросшая по краям терновником и папортником.
Мой спутник, пристально осмотревшись по сторонам, желая убедиться, не
следят-ли за нами, стал продираться через эту чащу, пока наконец не
добрался до меловой стены. Плотно прижимаясь к ней, мы прошли еще
некоторое расстояние, сжатые скалой с одной стороны и густой чащей
терновника с другой, пока наконец не дошли до места, откуда, по-видимому,
дальнейшее движение было невозможно.
- Вы не видите света позади нас?
Я осмотрелся, но нигде не заметил света.
- Тем не менее, идите вперед, а я пойду сзади.
В мгновение, которое понадобилось мне, чтобы повернуться назад, он
как то раздвинул в сторону ветви терновника или сломил одну из
преграждавших наш путь ветвей, - я не видел этого, - но, когда я
обернулся, в яркой белизне стены прямо перед нами, зияло черное
четырехугольное отверстие.
- Вход очень тесен, но дальше проход расширяется, - заметил он.
На мгновение я стоял в нерешительности. Куда вел меня этот странный
человек? Неужели он жил в этой пещере, подобно дикому зверю, или-же он
готовил там мне ловушку? При свете месяца, показавшегося из-за тучи,
освещенное его серебристыми лучами, это черное отверстие казалось таким
неприветливым и угрожающим.
- Вы слишком далеко зашли, чтобы идти назад, мой друг, - сказал он, -
вы должны или вполне поожиться на меня, или уже вполне не доверять мне.
- Я в вашем распоряжении!
- Если так, смело ползите вперед, а я вслед за вами!
Я вполз в отверстие настолько узкое, что должен был продолжать путь
на четвереньках. Оборачиваясь назад, я видет тень моего спутника,
двигавшегося за мной. При входе он несколько замешкался, и вскоре слабый
свет, достигавший до меня, исчез: Карл загородил вход ветвями, и мы
остались в полной темноте. Я слышал шум его движения за мною.
- Идите до тех пор, пока коридор не начнет понижаться, - сказал он, -
вскоре проход будет свободнее, и мы будем иметь возможность высечь огонь.
Потолок был так низок, что я коснулся его головой при одной попытке
разогнуть спину, а мои локти постоянно цеплялись за стены, но в то время я
был ловок и гибок, и поэтому без особого труда подвигался вперед, пока
наконец, пройдя около ста шагов, я почувствовал, что передо мною
находилось углубление. Скользнув туда, я по притоку свежего воздуха понял,
что нахожусь в пещере больших размеров. Я слышал удары о кремень, когда
мой путник высекал огонь; наконец, он зажег свечу.
Сначала я мог видеть только его истощенное лицо, резкое и грубое,
точно грубая резьба по дереву, с неперестававшими дергаться челюстями.
Свет падал прямо на него и окружал его мутной дымкой. Вскоре он поднял
свечу и медленно обвел ею вокруг себя, точно желая осветить место, на
котором мы стояли. Я решил, что мы находились в подземном туннеле,
который, казалось, шел в глубь земли. Здесь я мог совершенно свободно
выпрямиться, настолько значительна была высота его; стены, поросшие мхом,
указывали на свое давнее существование.
Там, где мы стояли, потолок обвалился, и прежний проход был
загорожен, но в меловой стене была пробита новая брешь: она-то и
образовывала тот узкий коридор, которым мы только что шли. Эта брешь была,
по-видимому, недавно пробита; груда обломков и несколько орудий, при
помощи которых совершена эта работа, лежали на пути. Мой спутник со свечой
в руке, шел по туннелю, и я последовал за ним, спотыкаясь о большие камни,
упавшие сверху или со стен и часто преграждавшие дорогу.
- Ну как вам понравилась дорога, - с усмешкой спросил он, - видели-ли
вы что-нибудь подобное в Англии?
- Никогда! - признался я.
- Подобные предосторожности были необходимы прежде в смутные времена
революции. А так как теперь настали прежние смуты и неурядицы, то очень
приятно и небесполезно знать несколько таких потаенных пристанищ.
- Куда мы идем? - спросил я.
- А вот сюда, - отвечал он, останавливаясь перед деревянной крепко
окованной железом дверью.
Он долго возился, открывая эту дверь, и все время стоял так, чтобы я
не мог видеть его действий. После толчка, дверь несколько подалась и тихо
повернулась на петлях. За нею начиналась очень крутая, почти отвесная
лестница с обветшалыми от времени ступенями. Он слегка подтолкнул меня в
дверь и запер ее за нами. Наверху этой лестницы была вторая такая же
дверь, которую он открыл каки то особенно сложным способом.
Я почти терял сознание, когда мы шли от болота к ломкам мела, и уже
идя по подземному лабиринту, я вполне очнулся, но теперь, после всего
виденного, я начал протирать себе глаза, не понимая в действительности ли
это я, Луи де Лаваль, недавний обитатель Ашфорда, или я веду во сне
приключения одного из сказочных героев. Эти мавссивные, обросшие мохом
своды, окованные железом двери, - все это представляло собою прекрасную
обстановку для сновидений, но колеблющееся пламя свечи, мой растрепанный
багаж и многие другие детали моего пришедшего в полный беспорядок, костюма
доказывали мне действительность всего происходящего.
Быстрая, бодрая походка моего спутника, его отрывистые замечания живо
возвращали меня с небес на землю. Он раскрыл предо мною дверь и опять
собственноручно запер ее, когда я пришел. На этот раз мы очутились в
длинном со сводами коридоре с выстланным каменными плитами полом; коридор
освещался маленькой лампочкой, тускло горевшей на длинном конце его. Два
окна с железными решетками указывали, что мы снова были на земной
поверхности.
Пройдя этот коридор и сделав еще несколько переходов, мы поднялись по
винтовой лестнице, на верху которой была раскрыта настежь дверь; она вела
в маленькую, прекрасно убранную спальню.
- К сожалению, я вам другого ничего не могу предложить, - сказал
Карл.
Я не желал ничего лучше, как сбросив с себя одежды, кинуться в эту
белоснежную постель, но любопытство все же превозмогло усталость.
- Я очень благодарен вам, но я думаю вы не откажете в одолжении
сообщить мне, где я?
- Вы в моем доме, и это все, что я вам скажу сейчас! Утром мы еще
поговорим с вами на эту тему.
Он позвонил. Долговязый перепуганный слуга вбежал на этот звонок.
- Барышня уже отдыхает? - спросил он.
- Да, сударь, она легла уже часа два тому назад.
- Хорошо, я сам позову вас утром. - Он закрыл мою дверь, и не успел
смолкнуть вдали шум его шагов, как я уже спал крепким сном, сном усталого,
измученного человека.
7. ВЛАДЕЛЕЦ ГРОСБУА
Мой хозяин оказался очень точным в своих словах, потому что, когда на
другое утро я проснулся от какого-то шума, он стоял уже около моей
кровати. Его серьезное, спокойное лицо, темная, скромная одежда плохо
согласовывались с теми ужасными сценами, в которых он играл столь
отталкивающую роль. При ярком дневом освещении, Карл казался типичным
школьным учителем; это впечатление усиливалось его повелительной, но
благосклонной улыбкой, с которой он посматривал на меня. Меня выводила из
себя эта улыбка; я окончательно убедился, что моя душа не лежит к этому
человеку, и что я до тех пор не буду чувствовать себя спокойным, пока не
порву этого вынужденного знакомства. Он принес целую связку всевозможных
одеяний и положил их на кресло, рядом с моей кроватью.
- Я понял из ваших слов, что ваше платье не в особенно блестящем
состоянии. Боюсь, что вы по фигуре крупнее всех в моем доме, но я принес
на всякий случай несколько вещей, которые могли бы пополнить ваш гардероб.
Здесь же имеется бритва, мыло и зубной порошок. Я вернусь через полчаса,
когда ваш туалет будет без сомнения окончен!
После внимательного осмотра, я нашел, что мои собственные одежды
после основательной чистки, будут так же хороши, как и всегда; из того,
что принес Карл я воспользовался нижней рубашкой и черным сатиновым
галстуком.
Окончив свой туалет, я стоял у окна, глядя на белую стену,
расположенную прямо напротив, когда вошел мой хозяин. Он острым,
испытующим взором окинул меня и, казалось, всполне удовлетворился этим
осмотром.
- Прекрасно, прекрасно, этот костюм очень идет к вам - сказал он, по
обыкновению покачивчая головой, по нынешним временам относительная
небрежность в костюме, следы путешествия или трудной работы гораздо
моднее, чем фатовство. Я слышал, что многие дамы считают это хорошим
вкусом. А теперь, будьте добры следовать за мною!
Его заботливость о моем костюме очень удивила меня, но я скоро забыл
об этом, настолько поразили меня последующие события. Когда мы вышли из
коридора в обширную залу, мне показалось, что я как будто видел ее где-то
раньше. На стене этой комнаты висел портрет моего отца во весь рост. Я в
безмолвном удивлении остановился перед портретом дорогого мне лица, а
затем повернулся к Карлу и взглянул в серые, холодные глаза моего
спутника, которых тот не сводил с меня.
- Вы удивлены, де Лаваль? - с оттенком удовольствия сказал он.
- Ради Бога, не шутите со мной так жестоко! Кто вы, и куда вы привели
меня?
В ответ на это он слегка хихикнул и положив свою морщинистую, темную
руку на мое плечо, ввел меня в другую большую комнату. Посередине ее стоял
со вкусом сервированный стол; около него в низком кресле сидела молодая
девушка, с книгой в руках. Она встала при нашем появлении, и я увидел, что
это была высокая, стройная смуглянка, с правильными чертами лица и с
черными горевшими, как уголь, глазами. В ее взгляде, брошенном на меня при
нашем появлении, светилась неприязнь.
- Сибилль, - сказал Карл, и при этих словах у меня захватило дыхание,
- это твой кузен из Англии, Луи де Лаваль. А это, мой дорогой племянник,
моя единственная дочь Сибилль Бернак.
- Так значит вы?
- Я брат вашей матери, Карл Бернак!
- Вы - мой дядя Бернак?!
Я смотрел на него, как идиот. Но почему же вы не сказали мне этого
прежде? - воскликнул я.
- Я ничуть не жалею, что имел возможность спокойно понаблюдать, каким
сделало английское воспитание моего племянника. Несомненно также и то, что
мне труднее оказать вам более ласковый прием, чем тот, который вы получили
при вашем вступлении на берег Франции. Я уверен, что Сибилль поможет мне в
этом!
При этих словах он как-то неискренне улыбнулся своей дочери,
продолжавшей смотреть на меня с тем же холодным, неприятным выражением
лица.
Я оглянулся по сторонам и внезапно вспомнил эту обширную комнату со
стенами, завешанными оружием и украшенными головами оленей. Этот вид из
окна, вид на группу старых дубов, спускающегося под гору парка, вид на
море, - да, я, конечно, видел их раньше! Да, я видел это именно тогда,
когда семья наша еще жила в замке Гросбуа, и этот ужасный человек в платье
табачного цевета, этот зловещий шпион с безжизненным лицом был именно тот,
кого так часто проклинал мой бедный отец, кто выселил нас из родного
гнезда, и сам поселился на нашем месте! И все же, несмотря на всю
ненависть мою, я не мог забыть, что он прошлою ночью, рискуя собою, спас
мне жизнь; признательность за спасение жизни и ненависть за все пережитое
горе боролись во мне. Мы сели за стол, и пока я утолял голод, мой
новонайденный дядя объяснял мне все, чего я не мог понять вчера.
- Я почти узнал вас с первого взгляда, - сказад он, - ведь я хорошо
помнил вашего отца, когда он был молодым красавцем! Вы точная копия его,
хотя без лести можно сказать, что вы красивее его. Имя вашего отца было
одним из известнейших от Руана до моря. Вы, я думаю, согласитесь со мною,
что я с первого взгляда узнал вась и что не особенно часто можно встретить
блуждающими на берегу лиц с такой старой аристократической фамилией! Я
только удивился, как вы сразу не узнали местности вчера ночью. Разве вы
никогда не слыхали о потайном проходе в Гросбуа?
Я смутно помнил, что будучи еще ребенком, я слышал рассказ о
подземном туннеле, у которого провалилась крыша, - что сделало его в то
время совершенно бесполезным.
- Совершенно верно, сказал дядя, - но когда замок попал в мои руки,
то первым моим делом было вырыть новый туннель, потому что я предвидел,
что в эти смутные времена он может быть очень полезен мне. Будь он починен
своевременно, вашему семейству можно было-бы гораздо легче и проще бежать
отсюда.
Я вспомнил все, что сохранилось в моей памяти о тех ужасных днях,
когда мы, владельцы этого округа, прошли по нему, как волки, гонимые
толпившейся чернью, осыпавшей нас градом ругательств, грозившей нам
кулаками и бросавшей в нас камнями! Я вспомнил, что предо мной стоял
именно дядя, исподтишка подготовивший катастрофу, воспользовавшийся этими
тяжелыми днями, чтобы упрочить собственное благосостояние на равалинах
нашего.
И когда я посмотрел на него, по его устремленным на меня глазам и
догадался, что он читает все мысли, промелькнувшие в моем мозгу.
- Забудем прошое, - сказал он, - то были ссоры прошлого поколения, а
вы и Сибилль - представители нового!
Моя кузина и на это не проронила ни слова, она словно не замечала
моего присутствия и при этих словах отца взглянула на меня так же
враждебно, как и в первый раз.
- Ну, Сибилль, постарайся уверить его, что до тех пор, пока ты жива,
всем семейным недоразумениям положен конец!
- Нам очень легко будет говорить об этом, отец! Не забывайте, что там
в зале не ваш портрет висит, и оружие это тоже не ваше. Мы владеем землей
и замком, но теперь явился наследник Лавалей, и он может сказать нам, что
он не особенно доволен происшедшей переменой!
Ее темные, полные презрения глаза вызывающе смотрели на меня, ожидая
ответа, но я не успел открыть рта, как отец моей кузины поторопился
вмешаться в наш разговор.
- Нельзя сказать, чтобы ты очень приветливо и гостеприимно приняла
своего кузена, - резко сказал он, - судьба дала нам в руки его имение, и
не нам напоминать ему об этом.
- Он не нуждается в напоминаниях, - возразила она.
- Вы несправедливы ко мне, - воскликнул я, потому что очевидное
презрение и нескрываемая неприязнь ко мне этой девчонки раздражали меня, -
правда, я не могу забыть, что этот замок и земля наследие моих предков. Я
был бы бесчувственным человеком, если бы мог забыть это, но вы ошибаетесь,
думая, что это воспоминание должно наполнить горечью мою душу. Я ничего
лучшего не желаю, как собственными силами устроить свою судьбу и сделать
карьеру!
- А теперь самый благоприятный для этого момент, - сказал дядя, -
именно теперь готовятся важные события, и если в это время вы будете при
дворе императора, я ручаюсь, что вы будете в центре событий. Ведь првда,
вы согласны служить ему?
- Я стремлюсь служить своей родине!
- Это возможно только служа императору, потому что без него в стране
снова настанет ужасная, гибельная анархия!
- Из всего всего слышанного вы можете видеть, что теперь не легкая
служба, - сказала моя кузина, - я думаю, вы гораздо спокойнее и безопаснее
чувствовали-бы себя в Англии, чем здесь.
Каждое ее слово, казалось, было сказано с целью оскорбить меня, хотя
я совершенно не понимал, чем я мог вызвать эти оскорбления? Никогда еще я
не встречал женщиныю, в которой я возбуждал бы такую ненависть и презрение
к себе. Но я видел, что ее поведение задевало также и моего дядю Бернака,
потому что его глаза все время, пока между нами шел разговор, гневно
сверкали.
- Ваш кузен храбрый человек, вот все, что я о нем могу сказать! -
воскликнул он.
- На какие дела? - колко спросила она.
- Не все ли рано, - злобно оборвал дядя. С видом человека, боящегося,
что он не сможет совладать со своим гневом и скажет больше, чем нужно,
Бернак соскочил со стула и выбежал из комнаты.
Она казалась встревоженной этим его движением и тоже встала,
как-будто желая последовать за ним.
- Я полагаю, вы никогда не встречались со своим дядей прежде? -
сказала она после нескольких минут неловкого молчания.
- Никогда! - ответил я.
- Что же вы подумали, когда встретили отца?
Подобный вопрос дочери об отце поставил меня в тупик. Я понял, что он
хуже, чем даже я предполагал, если стоит так низко в глазах близких и
дорогих ему лиц.
- Ваше молчание вполне определенный ответ, - сказала она, когда я
колебался, не зная, что сказать. - Я не знаю, при каких условиях вы
встретились с ним в прошлую ночь, и что произошло между вами, потому что у
нас не принято делиться своими тайнами. Я думаю, чты вы вполне раскусили
его! А теперь позвольте задать вам несколько вопросов. Получили вы письмо,
приглашавшее вас покинуть Англию и приехать сюда?
- Да, я письмо получил!
- Обратили-ли вы внимание на обратную сторону его?
Я вспомнил зловещие слова на печати, которые так взволновали меня.
- Так это вы предостерегали меня ?
- Да! Я не могла иначе сделать этого.
- Но почему вы хотели воспрепятствовать моему приезду?
- Я не хотела, чтобы вы ехали сюда.
- Разве я мог повредить вам чем-либо?
Она молчала в течение нескольких минут, как человек, боящийся, что он
сказал слишком много.
- Я боялась за вас!
- Вы полагаете, что здесь мне грозит опасность?
- Я в этом уверена.
- Но кто может угрожать мне здесь?
Она долго колебалась и потом с отчаянным жестом, как будто забывая
всякую осторожность, снова обратилась ко мне.
- Бойтесь, бойтесь моего отца!
- Но какая цель ему вредить мне?
- Представляю угадывать это вашей проницательности.
- Но я уверяю вас, m-lle, что вы ошибаетесь, - сказал я, - этой ночью
он спас мне жизнь.
- Спас вашу жизнь?! От кого?
- От двух заговорщиков, планы которых я попытался раскрыть.
- Заговорщики?!
Она удивленно взглянула на меня.
- Они убили бы меня, если бы он не вмешался!
- Не в его интересах нанести вред вам теперь. Он имеет свои основания
желать вашего прихода в замок Гросбуа. Но откровенность за откровенность.
Случалось ли вам, во время вашей юности, иметь сердечные связи в Англии?
Все, что говорила эта кузина, было в высшей степени странно, но такое
заключение серьезного разговора превосходило все мои ожидания. Тем не
менее я не колебался откровенностью заплатить за ее откровенность.
- Я покинул в Англии самое дорогое для меня существо! Ее имя -
Евгения де Шуазель, она дочь старого герцога.
Мой ответ, казалось, доставил ей полное удовлетворение, в ее черных
глазах отразилось удовольствие.
- Вы очень привязаны к ней? - спросила она.
- Я живу только ею и для нее!
И вы ни на кого и ни на что не променяете ее?
- Господи! Да могу ли я даже подумать об этом?!
- Даже на замок Гросбуа?
- Даже на это!
Кузина протянула мне руку с каким-то искренним порывом.
- Забудьте мою холодность, - сказала она, - я вижу, мы будем
союзниками, а не врагами.
И мы крепко пожали друг другу руки, как-бы заключив союз, когда дядя
снова вошел в комнату.
8. КУЗИНА СИБИЛЛЬ
На резком лице старика отразилось полное удовлетворение и отчасти
удивление, при виде этого знака нашего внезапного примирения. Его прежний
гнев улегся, но несмотря на ласковый тон его голоса, я видел, что кузина
смотрела на него с недоверием.
- Мне необходимо заняться рассмотрением важных бумаг, - сказал он, -
я буду занят часа на полтора. Вполне понятно, что Луи захочет осмотреть
места, с которыми в его памяти связано так много воспоминаний, и я уверен,
Сибилль, что ты будешь лучшим проводником для него, если, конечно, тебя не
затруднит это!
Она ничего не возразила на это, я же в свою очередь был очень рад
предложению дяди, тем более, что оно давало мне возможность поближе
познакомиться с моей оригинальной кузиной которая так много сказала мне и,
казалось, знала еще больше. Но что могло значить это предостережение
против ее же отца, и почему она так стремилась узнать о моих сердецчных
делах? Эти вопросы особенно занимали меня. Мы пошли по тисовой аллее,
обошли весь парк и затем кругом всего замка, осматривая серые башенки и
старинные с дубовыми рамами окна, старый выступ зубчатой стены с ее
бойницами и новые пристройки с прелестной верандой, над которой группы
цветущей жимолости образовали купол. И когда Сибилль показывала мне свои
владения, я понял, как дороги эти места были для нее. Кузина шла с
виноватым видом, словно оправдывалась, что хозяйкой здесь оказывается она,
а не я.
- Как хорошо здесь, и как в то же время тяжело мне! Мы подобны
кукушке, которая устраивает свое гнездо в чужом, выгоняя оттуда их
обитателей. Одна мысль, что отец пригласил вас в ваш собственный дом
приводила меня в очаяние.
- Да, мы долго жили здесь, задумчиво ответил я, -Кто знает?! Может
быть, и это все к лучшему: отныне мы должны сами себе пробивать дорогу!
- Вы говорили, что идете на службу к императору?
- Да!
- Вы знаете, что его лагерь находится неподалеку отсюда.
- Да, я слышал об этом.
- Но ваша фамилия значится в списках изгнанников из Франции?
- Я никогда не пытался вредить императору, а теперь я хочу идти
просить его принять меня на службу.
- Многие зовут его узурпатором и желают ему всякого зла; но я уверяю
вас, что все, сказанное или сделанное им, полно величия и благородства! Но
я думаю, что вы уже сделались вполне англичанином в душе, Луи! Сюда вы
явились с карманами полными английских денег и с сердцем, склонным к
отмщению и к измене! Не так ли, Луи?
- В Англии я нашел самое теплое гостеприимство, но в душе я всегда
был французом.
- Но ваш отец сражался против нас при Квибероне?!
- Предоставьте прошлому поколению отвечать за свои раздоры; по этому
вопросу я держусь одного мнения с вашим отцом.
- Судите об отце не по его словам, а по его делам, - сказала она, в
знак предостережения подымая палец кверху, - и кроме того, если вы не
хотите иметь на совести мою гибель, умоляю вас, не говорите ему о том, что
я предостерегала вас от приезда сюда!
- Вашу гибель?! - воскликнул я.
- О, да! Он не остановится даже перед этми. Ведь он же убил и мою
мать! Я не хочу сказать, что он действительно пролил ее кровь, но его
жестокость и грубость разбили ее сердце. Теперь вы, я думаю, понимаете,
почему я говорю так о нем!
И когда она говорила, я видел, что она коснулась самого больного
места ее жизни. Горькая затаенная злоба, разраставшаяся в ее душе, теперь
достигла своего апогея. Яркая краска румянца заливала ее смуглые щеки, и
глаза Сибилль блестели такой ненавистью, что я понял нечеловеческую силу
ее души!
- Я говорю с вами вполне искренно, хотя знаю вас всего несколько
часов, Луи, - сказала она.
- С кем же вы могли говорить свободнее, чес с вашим близким
родственником по крови и по духу?!
- Все жто верно, но я никогда не думала, что мы будем с вами в таких
отношениях. Я с тоской и грустью ожидала вашего приезда! И эти чувства с
новой силой возрастали во мне, когда отец ввел вас в комнату.
- Да, это не укрылось от меня, - сказал я, - мне сразу стало понятно,
что мой приезд не был вам желателен, и сознаюсь, испугался этого.
- Да, очень нежелателен, но не столько для меня, сколько для вас или,
вернее, для нас обоих, - сказала она. - Для вас, потому что намерения
моего отца не очень-то дружелюбны по отношению к вам. А для меня...
- Почему для вас? - удивленный, переспросил я, видя, что она
остановилась в затруднении.
- Вы сказали мне, что любите другую; я со своей стороны скажу, что
моя рука отдана другому вместе с моим сердцем.
- Мое счастье зависит от любимой женщины, - сказал я, - но все же
почему это обстоятельство делает мой приезд нежелательным?
- Ну, знаете, кузен, насыщенный парами воздух Англии затуманил
ясность вашего соображения, - сказала она; - если уж на то пошло, буду
откровенна с вами до конца и сообщу тот проект, который должен быть так же
ненавистен как мне, так и вам! Знайте же, что если бы мой отец мог
поженить нас, то он укрепил бы все свои права на землю за наследниками
Гросбуа! И тогда ни Бурбоны, ни Бонапарты не были бы властны поколебать
его положение.
Я вспомнил его заботливость о моем туалете сегодня утром,
беспокойство о том, произведу ли я благоприятное впечатление, его
неудовольствие, когда он видел, что Сибилль холодна ко мне, и, наконец,
довольную улыбку, озарившую его лицо при виде нашего примирения.
- Вы правы! - воскликнул я.
- Права? Конечно, права. Но будем осторожны, он следит за нами.
Мы шли по краю пересохшего рва, и когда я посмотрел по указанному
направлению, в одном из окон я увидел его маленькое, желтое лица,
обращенное в нашу сторону. Заметив, что я смотрю на него, Бернак
приветливо замахал рукою.
- Теперь вы знаете, что руководило им, когда он спас вашу жизнь, как
вы мне сказали, - проговорила она. В его интересах женить вас на своей
дочери, и потому он оставил вас в живых. Но, если отец поймет, что это
невозможно, о тогда мой бедный Луи, берегитесь, тогда ему, опасающемуся
возвращения де Лавалей, не останется ничего иного, как уничтожить
последнего их представителя!
Эти слова и желтое лицо, караулившее нас из окошка, показали мню всю
громадность грозившей мне опасности. Во Франции никто не мог принять во
мне участия! Если бы я вовсе исчез с лица земли, никто даже и не
осведомился бы обо мне; следовательно, я был вполне в его власти. Все, что
я видел сегодня ночью своими глазами, говорило мне о его жестокой
беспощадности, и с этим-то зверем я должен был бороться!
- Но ведь он же знает, что важе сердце принадлежит другому, - сказал
я.
- Да, он знает это, и это мне тяжелее всего. Я боюсь за вас, за себя,
но больше всего за Люсьена. Отец не позволит никому стать поперек своей
