загнанная лошадь.
- Остановите его! - кинулась Рая к физику-химику, который по-прежнему
невозмутимо лежал, читая.
Физик-химик на мгновение отвел книгу в сторону, глядя ясными трезвыми
глазами и отвернулся без единого слова, вновь уставился в книгу.
- Ах, ты!.. - кинула ему Рая и повисла на Пряхине, толкнула его на
койку и придавила, навалившись. Он замер, обессиленно дыша всей грудью.
Рая дала ему воды, он выпил, откинулся на подушку и затих.
- Жалеешь? - насмешливо спросил у нее Толик.
- Жалею, - отозвалась она.
Веселье в комнате пошло на убыль. Вяло переговаривались, томились, но
никто не решался встать и уйти. Да и куда идти, если некуда, уж лучше
коротать время здесь, чем разбрестись по своим углам: сообща худо, а в
одиночку и вовсе невмоготу.
На дворе был поздний вечер, горели окна бараков, и казалось, огни
врезаны в кромешную темень, горят, не давая света.
Пряхин отдышался и сел.
- Ну как, оклемался? - спросил Проша.
- Вроде ничего, - усмехнулся Пряхин. - Можно сызнова.
Он сел к столу, но сидел тихо, оцепенело, точно его оглушили, и он
никак не может прийти в себя. Тимку потянуло на песни, он запел
ненатуральным жестяным голосом про нары и охрану и вскоре навел на всех
скуку.
Пряхин слушал, подперев рукой щеку; невнятное смущение испытывал он -
смущение, которого не знал раньше. Ему было неловко перед этой женщиной,
хотя, казалось бы, что особенного, а тем более - здесь. Ведь и впрямь
ничего не стряслось - мало ли бывает, но сидишь, как пришибленный, глаз не
поднять.
Его мучил стыд и не слабел, нет, а чем дальше, тем больше рос и
взбухал. Пряхина тянуло поговорить с ней, потолковать о том о сем, но,
странное дело, - не знал как.
Никогда он не задумывался о таких пустяках, выходило само собой, а
сейчас - на тебе, не знает, как подступиться, извелся весь.
- Щас бы чаю, - пробормотал Пряхин едва слышно.
- У меня в бараке заварка есть, - ответила Рая так же тихо. - Кипяток
нужен.
- У соседей кипятильник имеется...
- Поздно уже, спят, наверное.
- Тогда перебьемся, - усмехнулся Пряхин.
Тимка внезапно бросил петь - звякнула и заныла тонко струна - и
неожиданно предложил:
- А ну выйдем, щербатый!
- Ты чего? - опешил Пряхин.
- Поговорить надо! Выходи!
Идти Пряхин не хотел. Он чувствовал, как ослабли ноги, противный
холодок тронул сердце. Пряхин знал, что с Тимкой ему не сладить, козырей
нет; он вообще избегал потасовок, обходил стороной и, если пахло дракой,
уступал.
- Выходи! - бешено повторил Тимка.
Пряхин не знал, что делать. Ему стало неуютно и зябко, он всегда
робел и сникал перед таким напором, чувствовал себя раздетым на морозе.
- Тимофей! Миша! - закудахтали женщины, но Рая молчала, рта не
раскрыла.
- Ты, щербатый, не возникай! А то я враз рога обломаю! - с яростью
надвинулся Тимка. - Клинья подбиваешь?!
Пряхин растерянно молчал. Он знал, что она смотрит на него, но
поделать с собой ничего не мог, страх был сильнее.
- Здесь я пахать буду, понял?! - напирал Тимка. - Понял, щербатый?
- Понял, - тихо ответил Пряхин.
Все решили, что на этом конец, но неожиданно вмешалась Рая.
- Пахарь, значит? - спросила она Тимку. - Пахарь, да? А ты меня
спросил?! Мое согласие?!
- Ничего, разберемся, - ответил Тимка.
- Да хоть разбирайся, хоть нет - погань ты! Мразь! - она обратилась к
Пряхину. - А ты что молчишь?! Мужик называется! Тошно мне на тебя глядеть.
Хоть бы голос подал...
- Я ему подам, - пригрозил Тимка.
- Не бузи, - ответила она. - Стоящий мужик тебя по стене размажет,
падаль! - Рая вышла из комнаты.
Все сидели в молчании. Стало так тихо, что слышно было, как за окном
посвистывает ветер.
Это был сырой весенний ветер Японского моря, гнавший волну в бухте
Находки; он насквозь продувал Внутреннюю Гавань и летел дальше, на север,
в Сучанскую долину, за которой слабел, угасал и терялся в глухих распадках
Сихотэ-Алиня.
Ветер нес влагу и запах моря и вызывал смятение, потому что внятно
помнилось открытое неоглядное пространство - там, откуда он прилетел.
Пряхин поникше сидел за столом. В комнате происходило какое-то
движение, разговоры, кто-то входил, выходил - Пряхин не замечал. Было
тошно и муторно, едкая горечь скреблась и саднила в груди, на плечи давила
каменная тяжесть - пальцем не шевельнуть, чернота в глазах. Но самое
главное - никого не хотелось видеть, до одури, до рвоты, а тем более -
встречаться взглядом или говорить.
Гости ушли, но Толик вскоре вернулся, и они допили остатки; Пряхин
пить не стал - такого с ним не бывало.
- Совсем мужик скис, - заметил Проша. - А бабенка ничего...
- Я б не прочь с ней сразиться, - вставил Толик.
- Кишка тонка, - засмеялся Проша.
Они посидели, вяло покидались словами, и Проша объявил:
- Мужики, пора ночевать... Надо сговориться, кто с кем.
- Я не в счет, к своей пойду, - отозвался Толик.
- Понятно... Хорошо устроился, - Проша глянул на остальных. - Как
народ? Давайте заявки...
- Как это? - непонимающе поднял голову Пряхин.
- О, сразу очнулся, - показал на него Проша. - Не прикидывайся. Нас
трое, их трое, надо решить.
- А они знают? - Пряхин пребывал в растерянности.
- Узнают, - развеселился Проша. - Телеграмму пошлем.
- Закройся, щербатый, - предложил Пряхину Тимка.
- А вы их спросили? - не унимался Пряхин.
- Спросим, спросим... - пообещал Проша. - Собрание устроим.
- Малохольный, - Толик показал на Пряхина и покрутил пальцем у виска.
- Ну ты, хмырь!.. - мрачно глянул на Пряхина Тимка. - Не хочешь, ходи
голодный.
- Силком, что ли? - вертел на всех головой Пряхин.
- Зачем? - усмехнулся Проша. - Большинством голосов.
- Да он тронутый! - пятился на Михаила Толик.
- А ежели они против? - спросил Пряхин.
- Уговорим, - добродушно объяснил Проша. - Слушали-постановили...
Они стали переговариваться, Пряхин сидел неподвижно, погруженный в
раздумья.
- Дерьмо, - неожиданно сказал он без адреса. Помолчал и скованно
повторил:
- Дерьмо.
- Ты чего? - прищурился Проша. - Нехорошо, кореш...
- Дерьмо, - в лицо ему сказал Пряхин.
- Слушай, ПИПдурок... - начал было Толик, но Пряхин его перебил:
- Дерьмо.
- Ах, ты, падло! - взвился Тимка. - Да я тебе...
- Дерьмо, - повернулся к нему Пряхин.
Он знал, что ему несдобровать, хотя мог еще унести ноги, кинуться в
дверь и сбежать, но рано или поздно нужно держать ответ: беги не беги, а
платить придется. Он обернулся к лежащему на кровати физику-химику и
сказал:
- И ты дерьмо.
Пряхин наперед знал, что пощады не будет, свое он получит, но не
жалел ни о чем, лишь повторил снова:
- Все вы тут дерьмо.
Они избили его, Пряхин не сопротивлялся. Позже он с трудом поднялся с
грязного, заплеванного пола и медленно побрел прочь.
На дворе темнота была не такой кромешной, какой казалась из комнаты,
в селе тускло светились редкие огни.
Дул сырой ветер, погода была промозглая, но - странное дело! - в душу
снизошел покой. Вот ведь как оказалось - места живого нет, лицо вспухло, а
испытываешь облегчение, будто повезло.
Он чувствовал непонятную свободу, даром что еле двигался, но стало
легко, словно отдал все долги и уладил дела: никому ничего не должен.
Пряхин побрел за бараки, он еще днем приметил укромное место, где
лежали на земле ящики, отыскал их и сел, в комок сжался. Откуда ни
возьмись, появилась стайка собак, они послонялись вокруг и легли рядом,
видно, приняли за своего.
Он подумал, что они правы, он один из них - ни кола, ни двора, ни
будки своей, ни миски.
Неожиданно собаки чутко подняли уши, заворчали глухо, потом
вскинулись в звонком лае; Пряхин их усмирил - цыкнул, и они умолкли,
словно признали в нем хозяина.
Кто-то медленно приблизился, и Пряхин, не зная еще, догадался, кто
идет.
Рая молча села на ящик и посидела смирно, куталась в платок, зябко
горбила плечи.
- Схлопотал? - спросила она.
Пряхин не ответил, жевал разбитые губы.
- Что молчишь? Загордился?
- А что говорить? Сама видишь...
Она пригляделась в темноте, выпростала из рукава руку и мягко ощупала
его лицо и голову:
- Больно?
- Есть маленько, - поморщился Пряхин, готовый и дальше терпеть, лишь
бы она касалась его рукой.
- Я сейчас, - сказала она и ушла в темноту.
Он не знал, сколько прошло времени, она вернулась, в руках у нее
белело полотенце, край был мокрым, и она осторожно отерла ему лицо.
- Ну как, жить буду? - спросил Пряхин.
Она усмехнулась, покачала головой:
- Шутник... Легко еще отделался.
- Ничего себе - легко! Скособочился весь, морда на сторону...
- Заживет. Могло быть хуже.
- Я им тоже насовал будь здоров! - не удержался Пряхин.
- Да ладно тебе - насовал... Спасибо, что ноги унес.
- Они свое получили, - настаивал Пряхин. - Меня на кривой козе не
объедешь.
- Вот порода... - покачала головой Рая. - Сам еле жив, а туда же...
Ну, мужики!..
- Больно много ты знаешь о мужиках!
- Знаю, - спокойно подтвердила Рая. - Я, Миша, опытная. Три раза
замужем была.
- Ничо себе! Чо так много?
- Искала...
- Нашла?
- Перевелись настоящие мужики.
- Так уж перевелись?
- Перевелись. Три раза ошиблась, - призналась Рая и усмехнулась. - А
ты, видно, подруг и не считал, а, Миша?
- Считал. Со счета сбился, - засмеялся Пряхин.
Была поздняя ночь, но городок не спал, доносились голоса, крики,
пение, звенела гитара. Вдали за дворами катился по селу лай, лежащие у ног
собаки то и дело поднимали головы и сторожко прядали ушами.
- Зря я ушла, - посетовала Рая. - При мне обошлось бы.
- Навряд ли... У нас спор вышел.
- О чем?
- О международном положении.
Она даже отодвинулась от неожиданности, глянула на него оторопело:
горящие окна светлыми точками отразились в ее глазах.
- Что ты плетешь?! - не поверила она.
- Почему плету? О политике спорили.
Некоторое время держалась тишина, Рая как бы приходила в себя.
- Я ведь все знаю, Миша, - сообщила она тихо.
Руль нахмурился и ответил с досадой:
- Знаешь - нечего спрашивать.
- Что ты за человек, Миша? - так же тихо спросила Рая. - Ты же знал,
что они тебя изобьют.
Он молчал, словно его приперли к стене, гадал, что ответить, и
наконец признался с досадой:
- Ну, знал...
- Так какого же черта?! - возмутилась Рая. - Говори прямо: так и так!
- А кому это интересно? - вяло возразил он.
- Дурень ты, дурень... - скорбно покивала она и глянула на него с
сожалением. - Дурень!
- Это еще почему? - капризно, как избалованный ребенок,
поинтересовался Пряхин.
- Ломаешься много.
- Ну ты уж скажешь! - игриво хохотнул Пряхин. - И откуда ты такая
умная?
- Из Смоленска, - ответила она.
- Не бывал, - покачал головой Пряхин. - А я из Кинешмы.
И неожиданно для себя сказал:
- Я там директором был.
- Директором? - удивилась Рая.
- Ага, - кивнул Руль. - На заводе. Меня там каждая собака знает.
- Трепач, - сказала Рая насмешливо, но без зла. - Какой из тебя
директор, ты сам подумай? Директор!..
- Бывший... - неуверенно заметил Руль.
Рая засмеялась:
- А сюда тебя каким ветром занесло? Выгнали?
- Сам бросил. Надоело.
- Надоело? В сезонники подался? - смеялась она. - Очень ты врать
горазд, Миша. Хоть бы меру знал. Кто ж тебе поверит, что ты директор?
- Пущай не верят. Я-то знаю.
- Ты на руки свои посмотри...
- Ну что - руки? Днем я директор, а в свободное время кем хошь могу
быть.
- И кем же ты был?
- Плотничал. Кому штакетник поставлю, кому замок врежу, кому полы
настелю... А что - имею право!
- Подрабатывал?
- Ну да, где какая халтура подвернется.
- Молодец! Трудолюбивый... У вас там каждый директор так?
- Многие. А в Смоленске как?
- У нас если директор, только этим и занимается. Совсем обленились.
- Смотри ты! У меня один кореш, тоже директор, по выходным
сантехником дежурит. Не веришь?
- Верю.
- Ну то-то. Многие не верят.
Они помолчали. Свежий ветер со стороны Находки гонял по двору клочья
газет.
- Миша, а ты часто врешь? - поинтересовалась Рая.
- Часто, - беспечно признал Пряхин.
- Зачем?
- А интересно. Живешь, хлеб жуешь - скука. А так... вроде веселее.
Ветер загнал газету под ящик и устроил ей трепку, бумага билась на
ветру, как живая.
- А ты как жила? - спросил Пряхин.
- Я? - Рая задумалась, наклонив голову и опустив лицо. - По-разному,
Миша. Всяко бывало.
- А сюда зачем?
- Нужда заставила.
Она рассказала, как работала в магазине и в ревизию обнаружилась
недостача; пришлось влезть в долги, а потом вербоваться, чтобы отдать.
Конечно, она видала виды, он сразу понял, да она и сама не скрывала;
с первого взгляда было ясно, чего-чего, а опыта ей не занимать. Но Пряхин
ее не судил, он вообще никого не судил, не имел привычки: дело такое -
жизнь!
Поначалу больше молчали, постепенно разговорились. Рае случалось
кочевать, работала где и кем придется, как и он, была перекати-поле, не
имела своей крыши, мыкалась по чужим углам - натерпелась.
И ей, и ему было что рассказать. Никто из них не таился в ту ночь,
говорили до рассвета. И то ли ночная свежесть была причиной, то ли
темнота, скрывавшая лица, но каждый из них не лукавил в ту ночь, говорил
открыто и без оглядки, как редко приходится нам в нашем грешном
существовании.
И он, и она терпели вдоволь, теряли и хлебали сполна, жизнь их была
пестрой, переменчивой, разноликой - всего вдоволь.
Пряхин впервые рассказал о себе без утайки. Он сам диву давался:
больше в эту ночь он не врал и не хвастал, говорил все как есть, без
притворства.
Спать не хотелось. Накатила редкая бессонная ясность, сна ни в одном
глазу, и можно толковать без спешки - когда еще доведется.
Погода не располагала к долгому разговору, на дворе было сыро,
ветрено, пробирал холод, да и разговор у них был не из веселых - толковали
о своей жизни, какое уж тут веселье. Но, окоченев, они говорили час за
часом.
К утру им казалось - они давно знают друг друга. В кое время бывает у
нас возможность открыться кому-то, сокровенное слово редко вырывается
наружу, и еще реже услышит его чужая душа, услышит и отзовется. И уж если
случилось - радуйся, повезло.
Ночь повернула к рассвету. Волосы стали волглыми, холод проникал под
одежду, на востоке слабо посветлело небо.
Городок спал глубоким сном. К этому времени все угомонилось,
обитателей бараков сморило тяжкое забытье: в смрадной духоте невесомо и
зыбко плыли тысячи снов - тайные мысли, голоса, смутные призрачные
картины.
- Светает, - сказала Рая.
Пряхин с сожалением кивнул. За ночь они поговорили о многом, однако
времени не хватило: весенняя ночь коротка.
Казалось, они не сказали и доли того, что хотели, а уже брезжил
рассвет и нужно было расстаться.
Вся огромная масса ночующих здесь людей отсыпалась напоследок, прежде
чем отправиться дальше, до самого предела земли; то был их последний
ночлег на материке.
Рассвет тихо крался над побережьем, разливался, набирал ясности,
новый день затоплял долины, тесня ночь в глубь материка.
Пряхин и Рая неподвижно сидели в тишине, их клонило в сон, но
расходиться не хотелось. Им казалось, что-то произошло, что - они сами не
знали; была некая новизна, какая-то перемена, хотя ничего не изменилось и
все осталось по-прежнему.
- Пора... - вздохнула Рая и встала с трудом: руки-ноги свело.
Пряхин молча поднялся. Он не хотел уходить, но покорно встал, готовый
сделать, как скажет она.
Минувшая ночь жила в них обоих, но был какой-то безотчетный страх,
будто стоит им разойтись - все исчезнет, канет, словно в воду.
- Иди, - тихо велела Рая. - После свидимся.
Он скованно кивнул и, похоже, пребывал в сомнении, как поступить - не
возразить ли? - но не решился, смолчал.
Он как будто боялся словами испортить прощание, молчал, робея, точно
набрал в рот воды, и сам в это не верил - никогда с ним подобного не
случалось.
Отойдя, Пряхин вдруг вспомнил что-то и окликнул ее:
- Рая, ты на курорте бывала?
- Бывала, а что?
- Ничего, это я так...
Они отправились к своим баракам, на полпути обернулись и,
улыбнувшись, помахали друг другу; так и запомнились навсегда - он ей, она
ему: взмах руки и улыбка в рассветном тумане.
Барак спал, тишину нарушал громкий храп, доносившийся из дверей. В
комнате было душно, спертый воздух напоминал жидкое тесто. Постояльцы
лежали в неудобных позах, во сне все изнемогали от духоты и вони, дышали
тяжело, и казалось, не выдержат, задохнутся.
Один физик-химик без подушки лежал на спине, прямой, отрешенный,
уставя бледное лицо вверх и вытянув руки по одеялу; он дышал легко и
ровно, будто спал на лугу, и даже мнилось, что он не здесь, со всеми, а
отдельно, сам по себе, и в отличие от остальных занят чем-то иным, своим.
Пряхин лег, не раздеваясь, - все равно утро. Засыпая, он вспомнил
Раю, ночной разговор и улыбнулся, ошеломленный непривычным чувством
новизны.
Он не знал, сколько прошло времени, спал как убитый и проснулся от
того, что кто-то толкал его:
- Миша, проснись! Миша!.. Да проснись же ты, охломон! Шатается
неизвестно где, потом не добудишься!
Пряхин открыл глаза: его тормошил Проша.
- Вставай, ехать надо!
- Куда? - не понял Пряхин и пялился недоуменно.
- Совсем ополоумел... Давай быстро, тут не ждут!
Пряхин вскочил, покружил по комнате, схватил чемодан и, не умываясь,
как был, сонный и мятый, очумело кинулся в дверь.
Сезонники уже сидели в автобусе, сухой белесый дым мотора поднимался
и таял в тумане. Пряхин поставил чемодан и сел, растирая лицо и горбясь от
холода. Он лениво зевал, тянулся спросонья, грел дыханием руки.
- Что это они вздумали спозаранку? - спросил он недовольно.
- Тебя не спросили, - огрызнулся Проша.
- Спать охота...
- Успеешь. Пароход пришел.
- Как? - не понял Пряхин.
- Отплываем, - пожал плечами сосед.
Пряхин замер. Он вдруг остро, до боли, точно кто-то ударил ножом,
вспомнил, что происходит: до него дошло, что он уезжает. Едва он понял
это, сжалось сердце, он чуть не задохнулся.
Он уезжал, а она оставалась, и не сегодня-завтра придет другой
пароход за ней.
Пряхин вскочил, хотел кинуться в дверь, но не успел: дверь
захлопнулась, автобус тронулся с места.
- Ты чего? - сонливо спросил Проша. - Забыл что?
- Забыл, - скованно сказал Пряхин.
- Теперь уже поздно.
Он и сам знал, что поздно. Пряхин был в каком-то странном оцепенении,
смертная тоска теснила грудь, щемила - вздохнуть больно. Только и
оставалось, что сжаться в комок и застыть, не шевелиться, терпеть до
упора, пока не отпустит; вот только воздуха мало, дышать нечем.
До осени Пряхин работал в рыбном порту на Сахалине, Рая была на
острове Шикотан. Она приехала в Екатериновку в октябре, но в пересыльном
городке о Пряхине никто ничего не знал, и она отправилась дальше, в
Смоленск: нужно было раздать долги.
Спустя неделю в Екатериновку вернулся Пряхин, ему сказали, что его
спрашивала какая-то женщина. Он кинулся искать, не нашел, конечно, и
принялся искать наугад в портах и на рыбозаводах.
Спустя три месяца Рая вернулась, ей передали, что он ищет ее, и тогда
она тоже стала искать. Они переезжали с места на место, спрашивая друг о
друге.
Тем временем подошел новый сезон - они так и не встретились. Они
вновь завербовались, Пряхин - матросом на сейнер, Рая - на краболов. Перед
путиной каждый из них побывал в Екатериновке, правда, в разные дни:
везенье вновь обошло их, они разминулись.
Осенью после сезона и он, и она продолжали искать.
И вот уже три сезона они ищут по всему побережью, хотя каждый из них
понимает, что пора бросить. И он, и она не раз назначали себе последний
срок, но подходил новый сезон, и вновь оживала надежда.
В поисках они исколесили весь Дальний Восток, но встретиться им не
удалось, и в глубине души они знали, что вряд ли удастся. Да и то сказать
- в этих краях, где пространства вдоволь и больше, а люди снуют с места на
место, искать человека все равно что иголку в сене.
На побережье и островах о них уже шла молва. Она раскатилась далеко,
до самых глухих углов. Я встречал их - его и ее, они расспрашивали меня,
как расспрашивали всех, но проку от меня им не случилось: я встречал их
порознь, в разное время.
В последнюю осень Пряхин решил твердо: хватит, пора... Пора ехать на
запад, в родные места, пора вставить зубы, съездить на курорт и купить
дом, как задумано. Пора...
Он знал, что нечего ждать и нельзя надеяться, и она тоже знала.
Но снова после зимы открылась весна, впереди маячил новый сезон, и
вместе с ним вновь брезжила надежда.
