роты, я успел проверить вооружение, получил рапорта о состоянии машин, о
расходе топлива и боеприпасов, построил роту и замер посредине поляны в
готовности рапортовать.
Стою, в уме плюсы и минусы подсчитываю, за что меня хвалить могут, а
за что наказывать: рота из парка начала выход на восемь минут раньше
срока - за это хвалят, за это иногда командиру роты и золотые часики
подбросить могут. В начале войны счет на секунды идет. Все танки, все
самолеты, все штабы должны рывком изпод удара выйти. Тогда первый, самый
страшный удар противника по пустым военным городкам будет нанесен. Во-
семь минут! Тут мне плюс несомненный. Все танки мои исправны, и весь
день таковыми оставались. Это моему зампотеху - плюс. Жаль, что из-за
нехватки офицеров нет у меня в роте зампотеха. Я сам за него работаю.
Опорные пункты мы обходили крутым маневром, вовремя и четко сообщая о
них. Это плюс командиру первого взвода. Жаль, что и его в роте нет:
опять же нехватка. Ракетную батарею не проморгали, не пропустили, унюха-
ли, в землю ее втоптали. А ракетная батарея, самая захудалая, может пару
Хиросим сотворить. Прекратив разведку и бросив свои коробки против ра-
кет, я эти самые Хиросимы предотвратил. За такое на войне орденишко на
грудь вешают, а на учениях хвалят долго...
А вот и проверяющий полковник. Ручки белые, чистенькие, сапожки блес-
тят. Лужи он брезгливо обходит, как кот, чтобы лапки не испачкать. Ко-
мандир полка, батя наш, тоже полковник, да только ручищи у него мозолис-
тые, как у палача, к тяжелому труду его ручищи приучены. А рожа у нашего
бати обожжена морозом, солнцем и ветрами всех известных мне полигонов и
стрельбищ, не в пример бледному личику проверяющего полковника.
- Равняйсь! Смирно! Равнение на-право!
Но проверяющий рапорта моего не слушает, он на полуслове обрывает:
- Увлекаетесь, старший лейтенант, в бою! Как мальчишка!
Я молчу. Я улыбаюсь ему: вроде он не ругает меня, а медаль на грудь
вешает. А он от моей улыбки еще пуще свирепеет. Свита его угрюмо молчит.
Знает свита, что статья 97 Дисциплинарного устава запрещает ругать меня
в присутствии моих подчиненных. Знают майоры и подполковники, что, ругая
меня в присутствии моих подчиненных, полковник не мой командирский авто-
ритет подрывает, а авторитет всего офицерского состава доблестной Со-
ветской Армии, и в том числе свой собственный полковничий авторитет. А
мне вроде бы и ничего. Я улыбаюсь.
- Это позорно, старший лейтенант, не слышать команд и не выполнять
их.
Эх, полковник, а я бы на орудийных стволах вешал тех, кто в бою не
увлекается, кого запах крови не пьянит.
Это учения, а кабы в настоящем бою гусеницы наших танков были пере-
пачканы настоящей кровью, не бутафорской, не театральной, так мои азиаты
славные еще бы и не так распалились. Да только это не слабость. Это их
сила. Их никто в мире остановить бы не смог.
- И еще со стенкой! Вы же стенку в парке поломали! Это преступление!
А про стенку я и думать забыл. Велика беда. Ее уж, наверно, восстано-
вили. Долго ли? Пригони с "губы" десять арестантов, они за пару часов
новую стенку сложат. И откуда мне, полковник, знать - учения это или
война? Кто это во время тревоги знать может? А если война и стенка целая
осталась бы, а 2000 человек и сотни великолепных боевых машин все в од-
ной куче сгорели бы? Ась, полковник? Большой титул ты носишь, именуешься
ты начальником разведки 13-й Армии, так поинтересуйся, сколько мои узбе-
ки за день целей вскрыли. Они и по-русски не говорят, а цели вскрывают
безошибочно. Похвали их, полковник! Не мне, так хоть им улыбнись. И я
улыбаюсь ему. К роте своей я спиной сейчас стою, и повернуться мне к ней
лицом никак нельзя. Только я и так знаю, что и вся моя рота сейчас улы-
бается. Просто так, без всякой причины. Они у меня такие, они в любой
обстановке зубы скалят.
А полковнику это не нравится. Он, наверное, думает, что мы над ним
смеемся. Озверел полковник. Зубами заскрежетал, как наводчик в бою. Наши
улыбки он понять и оценить не способен. И оттого он кричит мне в лицо:
- Мальчишка, вы недостойны командовать ротой. Я отстраняю вас. Сдайте
роту заместителю, пусть он ведет роту в казармы!
- Нет у меня сейчас заместителя, - улыбаюсь я ему.
- Тогда командиру первого взвода!
- Нет и его. - И, чтобы полковнику всех командиров нижестоящих не пе-
речислять, я объясняю: - Один я в роте офицер.
Полковник угас. Пыл с него сошел. Сошел, вроде и не было его. Ситуа-
ция, при которой в роте один только офицер, по нашей армии, особенно на
территории Союза, почти стандартная. Офицерами быть много желающих, да
только все полковниками быть хотят. А лейтенантский старт мало кого вле-
чет. И оттого нехватка на самом низу. Нехватка офицеров жестокая. Но
там, наверху, в штабах, об этом как-то забывается. Вот и сейчас полков-
ник просто не подумал, что я могу быть единственным офицером на всю ро-
ту. Меня от командования отстранил, у него на это право есть. Но роту
надо возвращать в казармы. А гнать роту, да еще танковую, одну, без офи-
церов, на десятки километров нельзя. Это преступление. Это непременно
расценят как попытку государственного переворота. Тут тебе, полковник,
исход летальный. Если уж ты отстранил командира в обстановке, когда у
него нет заместителей, то этим самым ты роту под свою персональную от-
ветственность принял и никому эту роту доверить не имеешь права. Если бы
такое право предоставили, то каждый командир дивизии мог бы вывести
войска в поле, сместить командиров, заменить их теми, кто ему подходит,
и - переворот. Но нет у нас переворотов, ибо не допущен каждый к дели-
катному вопросу подбора и расстановки командирских кадров. Снимать -
твое право. Снимать легко. Снимать любой умеет. Это так же легко, как
убить человека. Но возвращать командиров на их посты так же трудно, как
мертвого к жизни вернуть. Ну что, полковник, думаешь меня вновь на роту
поставить? Не выйдет. Недостоин я. И все это слышали. Не имеешь права
ставить на роту недостойного. А если наверху узнают, что ты вблизи госу-
дарственной границы снимал с танковых рот законных командиров и на их
место недостойных ставил? Что с тобой будет? Ась? То-то.
Тут бы полковнику с командиром моего батальона или полка связаться:
мол, заберите свою беспризорную роту. Но кончились учения. Кончились так
же внезапно, как и начались. Кто же позволит боевой связью после учений
пользоваться? Тех, кто допускал такие вольности, в 37-м расстреливали.
После того никому не повадно такими вещами баловаться. Ну что же, пол-
ковник? Ну, веди роту. А может быть, ты уж и забыл, как ее водить? А мо-
жет быть, никогда ее и не водил? Рос в штабах. Таких полковников мно-
жество. Любое занятие со стороны пустяковым кажется. И роту танковую
вести тоже несложно. Да только команды нужно подавать так, как они в но-
вом уставе записаны. Люди в роте не русские, не доймут. Хуже, если пой-
мут, да не так. Тогда их и на вертолете по лесам и болотам не сыщешь.
Тяжел танк, иногда на человека наехать может, под мост провалиться; в
болоте может утонуть.
А расплата всегда одна и та же.
Я не улыбаюсь больше. Ситуация серьезная и смеятьиезачем. Мне бы са-
мое время ладонь к козырьку: Разрешите идти, товарищ полковник?" Все
равно я тут теперь посторонний, не командир и не подчиненный. Вы кашу
заварили, вы и расхлебывайте. Захотелось покомандовать, вот, товарищ
полковник, и командуйте. Но злость и злорадство во мне быстро погасли.
Рота родная, люди мои, машины мои. За роту я больше не отвечаю, но и не
брошу ее просто так.
- Разрешите, товарищ полковник, - бросил я ладонь к козырьку, - пос-
ледний раз роту провести. Вроде как попрощаться с ней.
- Да, - коротко согласился он.
На одно мгновение показалось мне, что по привычке хочет он обычное
наставление дать, мол, не гони, не увлекайся, колонну не растягивай. Но
не сделал он этого. Может, у него и намерения такого не было, просто мне
так показалось.
- Да, да, ведите роту. Считайте, что мой приказ еще в силу не вошел.
Приведите роту в казарму, там ее и сдадите.
- Есть! - Поворачиваюсь я резко кругом, только заметил усмешки в сви-
те полковника. Как это так, "пока командуйте"? Понимает свита, что нет
такого положения - "пока командуйте". Командир или достоин своего под-
разделения и полностью за него отвечает, или он недостоин, и тогда его
немедленно отстраняют. "Пока командуйте" - это не решение. И за такой
подход может полковник дорого поплатиться. Мне это ясно и свите его. Но
не до этого мне сейчас. У меня дело серьезное. Я ротой командую. И нет
мне дела до того, что и кто подумал, кто как поступил и как за это будет
наказан.
Перед тем как первую команду подать, обязан командир свое подразделе-
ние воле своей подчинить. Обязан он глянуть на своих солдат так, чтобы
по строю легкая зыбь побежала, чтобы замерли они, чтобы каждый по-
чувствовал, что сейчас командирская команда последует. А команды в тан-
ковых войсках беззвучны. Два флажка в моих руках. Ими я и командую.
Белый флажок резко вверх. Это первая моя команда. Жестом этим корот-
ким и резким я своей роте длинное сообщение передал: "Ротой командую -
я! Работу радиостанций на передачу до встречи с противником запрещаю!
Внимание!" Команды бывают предварительные и исполнительные. Предвари-
тельной командой командир как бы ухватывает своих подчиненных железной
уздой своей воли. И, натянув поводья, должен командир выждать пять се-
кунд перед подачей главной команды. Должен строй застыть, ожидая ее,
должен каждый почувствовать железные удила, должен каждый чуть вздрог-
нуть, должны мускулы заиграть, как перед хлестким ударом, должен каждый
исполнительной команды ждать, как хорошая лошадь ждет удара плетью.
Красный флажок резко вверх, и оба - через стороны - вниз. Дрогнула
рота, рассыпалась, коваными сапогами по броне загрохотала.
Может, прощалась со мной рота, может, проверяющим выучку свою де-
монстрировала, может, просто злость разбирала, и никак эту злость
по-другому выразить невозможно было. Ах, если бы секундомер кто включил!
Но и без секундомера я в тот момент знал, что бьет моя рота рекорд диви-
зии, а может, и какой повыше. Знал я в тот момент, что много в свите
полковника настоящих танкистов и что каждый сейчас моими азиатами любу-
ется. Много я сам видел рекордов в танковых войсках, знаю цену тем ре-
кордам. Повидал я и руки поломанные, и зубы выбитые. Но везло ребятам в
тот момент. И знал я как-то наперед, что не оступится ни один, не пос-
кользнется, совершая немыслимый прыжок в люк. Знал я, что и пальцы нико-
му не отдавит. Не тот момент.
Десять двигателей хором взвыли. Я в люке командирском. Теперь белый
флажок вверх в моей руке Означает: "Я-готов!" И в ответ мне девять дру-
гих флажков: "Готов! Готов! Готов!" Резкий круг над головой и четкий
жест в сторону востока: "Следуй за мной!"
Просто все. Элементарно. Примитивно? Да. Но никакая радиоразведка не
может обнаружить выдвижение даже четырех танковых армий одновременно. А
против Других видов разведки есть столь же примитивные, но неотразимые
приемы. И потому мы всегда внезапно появляемся. Плохо или хорошо, но
внезапно. Даже в Чехословакии, даже семью армиями одновременно. Проверя-
ющий полковник вскарабкался на свой бронетранспортер. Свита за ним. Бро-
нетранспортер взревел, круто развернулся и пошел в военный городок дру-
гой дорогой.
Свита полковника его явно ненавидит. В противном случае ему подсказа-
ли бы, что он должен идти прямо за моим танком. Я ведь теперь никто. Са-
мозванец. Доверять мне роту - все равно как если бы начальник полиции
доверил проведение ареста бывшему полицейскому, выгнанному с работы. Ес-
ли уж тебе и пришла в голову такая идея, так хоть будь рядом, чтобы вов-
ремя вмешаться. Если уж отдал роту кому-то, если не умеешь ею управлять,
так хоть будь рядом, чтобы на тормоза вовремя нажать. Но не подсказал
никто полковнику, что он жизнь свою в руки молодого старшего лейтенанта
отдал. А старший лейтенант, отстраненный от власти, может любую гадость
сотворить, он в роте посторонний. Отвечать же тебе придется. А может
быть, знали все в свите, что старший лейтенант роту приведет без всяких
происшествий? Знали, что не будет старший лейтенант ломать полковничью
судьбу?
А мог бы...
6.
Так часто бывает - хлестнут дивизию плетью боевой тревоги, вырвется
она на простор, а ее обратно возвращают. Глубокий смысл в этом. Так при-
вычка вырабатывается. На настоящее дело пойдут дивизии, как на обычные
учения, - без эмоций. А заодно и у противника бдительность теряется. Вы-
рываются советские дивизии из своих военных городков часто и внезапно.
Противник на это реагировать перестает.
Дороги танковыми колоннами забиты. Ясно, что отбой дали всей дивизии
одновременно. Кто знает, сколько дивизий сегодня по боевой тревоге было
поднято, сколько их сейчас в свои военные городки возвращается! Может,
одна наша дивизия, может, три дивизии, а может быть и пять. Кто знает,
может, и сто дивизий были одновременно подняты.
У ворот военного городка оркестр гремит.
Командир полка нашего, батя, на танке стоит - свои колонны встречает.
Глаз у него опытный, придирчивый. Ему взгляда одного достаточно, чтобы
оценить роту, батарею, батальон и их командиров. Ежатся командиры под
свинцовым батиным взглядом. Здоровенный он мужик, портупея на нем на
последние дырочки застегнута, еле сходится. А голенища его исполинских
сапог сзади разрезаны слегка, по-другому не натянешь их на могучие икры.
Кулачище у него - как чайник. И этим чайником он машет кому-то, навер-
ное, командиру третьего мотострелкового батальона, бронетрансиортеры ко-
торого сейчас втягиваются в прожорливую горловину ворот. Вот минометная
батарея этого батальона прошла через ворота, и теперь моя очередь. И хо-
тя я знаю, что все мои танки идут за мной, и хотя все равно мне теперь,
идут они или нет, я им больше не командир, я в самый последний момент
оглядыватась: да, все идут, не отстал ни один. Командиры всех танков ло-
вят мой взгляд. А я снова резко вперед поворачиваюсь, правую ладонь к
черному шлему бросил, и командиры всех остальных девяти танков четко
повторили это древнее военное приретствие.
Командир полка все еще кричит что-то обидное и угрожающее вслед ко-
лонне третьего батальона и, наконец, поворачивает свирепый взгляд свой
на мою роту. Горилла лесная, атаман разбойничий, кто твой взгляд выдер-
жать может? Встретив взгляд его, я вдруг неожиданно для себя самого при-
нимаю решение этот многотонный взгляд выдержать. А он кулачище свой раз-
жал ладонь широченную, как лопата, - к козырьку. Не каждому батя на при-
ветствие приветствием отвечает. И не ждал я этого. Хлопнул глазами, за-
моргал часто. Танк мой уж прошел мимо него, а я голову назад - на коман-
дира смотрю. А он вдруг улыбнулся мне. Рожа у него черная, как негатив,
и оттого улыбка его белозубая всей моей роте видна и, наверное, гаубич-
ной батарее, которая следом за мной идет, которую он сейчас кулачищем
своим приветствовать будет.
Эх, командир. Не знаешь ты, что я не ротный уже. Сняли меня, коман-
дир, с роты. Сняли с позором. Вроде как публично высекли. Это, командир,
ничего. Думаешь, я заплачу? Да никогда в жизни. Я улыбаться буду. Всег-
да. Всем назло. Радостно и гордо улыбаться буду. Вот как тебе сейчас,
командир, улыбаюсь. Роту я скоро новую получу. Нехватка офицеров, сам
знаешь. Жаль только с моими азиатами расставаться. Уж очень ребята хоро-
шие подобрались. Ну, ничего-переживем.
С меня и того достаточно, что полк вовремя по тревоге выход начал,
что ты, командир, с полка не слетел. Стой тут и маши своим кулачищем. На
то ты тут и поставлен. И не надо нам никакого другого командира в полку.
Мы, командир, нрав твой крутой прощаем. И если надо, пойдем за тобой ту-
да, куда ты нас поведешь. И я, командир, войду за тобой, пусть не рот-
ным, так взводным.
А могу и простым наводчиком.
7.
По возвращении боевой машины в парк, что должно быть сделано в первую
очередь? Правильно. Она должна быть заправлена. Исправная или поломан-
ная, но заправленная. Кто знает, когда новая тревога грянет? Каждая бое-
вая машина должна быть готова повторить все сначала и в любую минуту. И
оттого гудит снова парк. Сотни машин одновременно заправляются. Каждому
танку минимум по тонне топлива надо. И бронетранспортеры тоже прожорли-
вы. И артиллерийские тягачи тоже. И все транспортные машины заправить
нужно. Тут же всем боевым машинам боекомплект пополнить надо. Снаряды
танковые по 30 килограммов каждый. Сотни их подвезли. Каждая пара снаря-
дов - в ящике. Каждый ящик нужно с транспортной машины снять. Снаряды
вытащить. Упаковку с каждого снять. Почистить каждый, заводскую смазку
снять, и в танк его. А патроны - тоже в ящиках. По 880 штук в каждом.
Патроны нужно в ленты снарядить. В ленте пулеметной 250 патронов. Потом
ленты нужно в магазины заправить. В каждом танке по 13 магазинов. Теперь
все стреляные гильзы нужно собрать, уложить их в ящики и сдать на склад.
Стволы позже чистить будем. По очереди, всем взводом каждый танковый
ствол, по многу часов каждый день, повторяя это много дней подряд. Но
сейчас нужно пока стволы маслом залить. А вот теперь танки нужно помыть.
Это грубая мойка. Основная мойка и чистка будет потом. А вот теперь
солдат нужно накормить. Обеда не было сегодня, и поэтому обед совмещен с
ужином. А после все проверить нужно: двигатели, трансмиссии, подвеску,
ходовую часть, траки. В четвертом танке торсион поломан на левом борту.
В восьмом - оборачивающийся редуктор барахлит. А в первой танковой роте
два двигателя сразу менять будут. А с утра начнется общая чистка ство-
лов. Чтобы готово все было! Сокрушу! И вдруг чувствую я пустоту под
сердцем. И вдруг вспомнил я, что не придется мне с утра в моей роте про-
верять качество обслуживания. Может быть, и не пустят меня завтра вообще
в танковый парк? Знаю, что все документы на меня уже готовы и что офици-
ально снимут меня не завтра утром, а уже сегодня вечером. И знаю, что
положено офицеру на снятие идти в блеске, не хуже чем за орденом. И рота
моя это знает. И потому пока я с заправщиками ругался, пока ведомости
расхода боеприпасов проверял, пока под третий танк лазил, уже кто-то и
сапоги мне до зеркального блеска отполировал, и брюки выгладил, и ворот-
ничок свеженький пришил. Сбросил я грязный комбинезон и быстро в душ.
Брился долго и старательно. А тут и посыльный из штаба полка.
Гремит парк. Через ворота разбитый бронетранспортер тягач тянет.
Гильзы стреляные звенят. Гудят огромные "Уралы", доверху пустыми снаряд-
ными ящиками переполненные. Электросварка салютом брызжет. Все к утру
должно блестеть и сиять. А пока грязь, грязь кругом, шум, грохот, как на
великой стройке. Офицера от солдата не отличишь. Все в комбинезонах, все
грязные, все матерятся. И идет среди этого хаоса старший лейтенант Суво-
ров. И умолкают все. Чумазые танкисты вслед мне смотрят. Ясно каждому -
на снятие старший лейтенант идет. Никто не знает, за что слетел он. Но
каждый чувствует, что зря его снимают. В другое бы время и не заметили
старшего лейтенанта в чужих ротах, а если и заметили, то сделали б вид,
что не заметили. Так бы в двигателях и ковырялись, выставив промасленные
задницы. Но на снятие человек идет. И потому грязной пятерней под заму-
соленные пилотки приветствуют меня чужие, незнакомые танкисты. И я их
приветствую. И я улыбаюсь. И они мне улыбаются, мол, бывает хуже, кре-
пись.
А за стенами парка весь военный городок. Каштаны в три обхвата. Но-
вобранцы громко, но нестройно песню орут. Стараются, но неуклюжи еще.
Лихой ефрейтор покрикивает. Вот и новобранцы меня приветствуют. Эти еще
телята. Эти еще ничего не понимают. Для них старший лейтенант - это
очень большой начальник, гораздо выше ефрейтора. А что как-то особо са-
поги у него блестят, так это, наверное, праздник у него какой-то...
Вот и штаб. Тут всегда чисто. Тут всегда тихо. Лестница - мрамор. Ру-
мыны до войны строили. Ковры по всем коридорам. А вот и полуовальный
зал, залитый светом. В пуленепробиваемом прозрачном конусе - опечатанное
гербовыми печатями знамя полка. Под знаменем часовой замер. Короткий
плоский штык дробит последний луч солнца, рассыпает его искрами по мра-
мору. Я приветствую знамя полка, а часовой под знаменем не шелохнется.
Он ведь с автоматом. А вооруженный человек не использует никаких других
форм приветствия. Его оружие и есть приветствие всем остальным.
Посыльный ведет по коридору к кабинету командира полка. Странно это.
Почему не к начальнику штаба?
Стукнул посыльный в командирскую дверь. Вошел, плотно закрыв дверь за
собой. Тут же назад вышел, молча уступив - входите.
За командирским дубовым столом незнакомый подполковник небольшого
роста. Этого подполковника я сегодня в свите проверяющего полковника ви-
дел. Что за черт, дивлюсь, где же батя, где начальник штаба? И почему
подполковник в командирском кресле сидит? Неужели по своему положению он
выше нашего бати? Ну, конечно, выше. Иначе не сидел бы за его столом.
- Садитесь, старший лейтенант, - не слушая рапорта предлагает подпол-
ковник.
Сел. На краешек. Знаю, что сейчас громкие слова последуют, и оттого
вскочить придется. Оттого спина у меня прямая. Вроде в строю стою, на
параде.
- Доложите, старший лейтенант, почему вы улыбались, когда вас полков-
ник Ермолов с роты снимал.
Смотрю на подполковника, на свежий воротничок на уже неновой, но чис-
тенькой и выглаженной гимнастерке. А что ответишь?
- Не знаю, товарищ подполковник.
- Жалко с ротой расставаться?
- Жалко.
- Рота твоя мастерски работала. Особенно в конце. А со стенкой все
согласны: ее лучше сломать, чем полк под удар поставить. Стенку восста-
новить нетрудно...
- Ее уже восстановили.
- Вот что, старший лейтенант, зовут меня подполковник Кравцов. Я на-
чальник разведки 13-й Армии. Полковник Ермолов, снявший тебя с роты, ду-
мает, что он начальник разведки. Но он смещен, хотя об этом еще не дога-
дывается. На его место уже назначен я. Сейчас мы объезжаем дивизии. Он
думает, что он проверяет, а на самом деле это я дела принимаю, знаком-
люсь с состоянием разведки в дивизиях. Все его решения и приказы никакой
силы не имеют. Он распоряжается каждый день, а по вечерам я представляю
свои документы командирам полков и дивизий, и все его приказы теряют
всякую силу. Он об этом не догадывается. Он не знает, что его крик - это
не более чем лесной шум. В системе Советской Армии и всего нашего госу-
дарства он уже ноль, частное лицо, неудачник, изгнанный из армии без
пенсии. Приказ об этом ему скоро объявят. Так что его приказ о смещении
тебя с роты никакой силы не имеет.
- Спасибо, товарищ подполковник!
- Не спеши благодарить. Он не имеет права тебя отстранить от командо-
вания ротой. Поэтому я тебя отстраняю.- И, сменив тон, он тихо, но
властно сказал:- Приказываю роту сдать!
У меня привычка давняя встречать удары судьбы улыбкой. Но удар ока-
зался внезапным, и улыбки не получилось.
Я встал, бросил ладонь к козырьку и четко ответил:
- Есть, сдать роту!
- Садись.
Сел.
- Есть разница. Полковник Ермолов снял тебя, потому что считал, что
роты для тебя много. Я снимаю тебя, считая, что роты для тебя мало. У
меня для тебя есть должность начальника штаба разведывательного ба-
тальона дивизии.
- Я только старший лейтенант.
- Я тоже только подполковник. А вот вызвали и приказали принять раз-
ведку целой Армии. Я сейчас не только принимаю дела, но и формирую свою
команду. Кое-кого я за собой перетащил со своей прежней работы. Я был
начальником разведки 87-й дивизии. Но у меня теперь хозяйство во много
раз больше, и мне нужно очень много толковых исполнительных ребят, на
которых можно положиться. И штаб разведывательного батальона - это мини-
мум для тебя. Я попробую тебя и на более высоком посту. Если спра-
вишься... - Он смотрит на часы. - Двадцать минут тебе на сборы. В 21.30
отсюда в Ровно, в штаб 13-й Армии пойдет наш автобус. В нем зарезервиро-
вано место и для тебя. Я заберу тебя к себе в разведывательный отдел
штаба 13-й Армии, если завтра ты сдашь экзамены.
Экзамены я сдал.
* ГЛАВА II *
1.
От офицерской гостиницы до штаба 13-й Армии - двести сорок шагов.
Каждое утро я не спеша иду вдоль шеренги старых кленов, мимо пустых зе-
леных скамеек прямо к высокой кирпичной стене. Там, за стеной, в густом
саду-старинный особняк. Когда-то, очень давно, тут жил богатый человек.
Его, конечно, убили, ибо это несправедливо, чтобы у одних большие дома
были, а у других - маленькие. Перед войной в этом особняке размещалось
НКВД, а во время нее - Гестапо. Очень уж место удобное. После войны тут
разместился штаб одной из наших многочисленных Армий. В этом штабе я те-
перь служу.
Штаб-это концентрация власти, жестокой, неумолимой, несгибаемой. В
сравнении с любым из наших противников - наши штабы очень малы и пре-
дельно подвижны. Штаб Армии - это семьдесят генералов и офицеров, да ро-
та охраны. Это все. Никакой бюрократии. Штаб Армии может в любой момент
разместиться на десяти бронетранспортерах и раствориться в серо-зеленой
массе подчиненных ему войск, не теряя при этом руководства ими. В этой
его незаметности и подвижности - неуязвимость. Но и в мирное время он
защищен от всяких случайностей. Еще первый владелец - отгородил свой дом
и большой сад высокой кирпичной стеной. А все последующие владельцы сте-
ну эту укрепляли, надстраивали, дополняли всякими штуками, чтобы начисто
отбить охоту через стену перелезать.
У зеленых ворот - часовой. Предъявим ему пропуск. Он его внимательно
рассмотрит и - рука к козырьку: проходите, пожалуйста. От контрольного
пункта самого здания не видно. К нему ведет дорога между стен густых
кустов. С дороги не свернешь - в кустах непролазная чаща колючей прово-
локи. Так что иди по дороге, как по тоннелю. А дорога плавно поворачива-
ет к особняку, спрятанному среди каштанов. Окна его первого этажа много
лет назад замурованы. На окнах второго этажа - крепкие решетки снаружи и
плотные шторы внутри. Площадка перед центральным входом вымощена чистыми
белыми плитами и окружена стеной кустов. Если присмотреться, то кроме
колючей проволоки в кустах можно увидеть и серый шершавый бетон. Это пу-
леметные казематы, соединенные подземными коридорами с подвальным поме-
щением штаба, где размещается караул.
Отсюда, от центрального дворика, дорога поворачивает вокруг особняка
к новому трехэтажному корпусу, пристроенному к главному зданию. Отсюда
можно наконец попасть в парк, который зеленой мглой окутывает весь наш
Белый дом.
Днем на дорожках парка можно увидеть только штабных офицеров, ночью -
караулы с собаками. Тут же, в парке, совсем неприметный со стороны, вход
в подземный командный пункт, сооруженный глубоко под землей и защищенный
тысячами тонн бетона и стали. Там, под землей, - рабочие жилые помеще-
ния, узел связи, столовая, госпиталь, склады и все, что необходимо для
жизни и работы в условиях полной изоляции.
Но кроме этого подземного КП есть еще один. Тот не только бетоном,
сталью и собаками защищен, но и тайной. Тот КП - призрак. Мало кто зна-
ет, где он расположен.
До начала рабочего дня-двадцать минут, и я брожу по дорожкам, шурша
золотыми листьями.
Далеко-далеко в небе истребитель чертит небо, пугая журавлей, кружа-
щих над невидимым отсюда полем.
Вот офицеры потянулись к Белому дому. Время. Двинемся и мы. По дорож-
ке, к широкой аллее, мимо журчащего ручья, теперь обогнем левое крыло
особняка, вот мы снова на центральном дворике среди густых кустов, под
тяжелыми взглядами пулеметных амбразур из-под низких бетонных лбов сум-
рачных казематов.
Предъявим снова пропуск козыряющему часовому и войдем в гулкий белом-
раморный зал, где когда-то звенели шпоры, шелестели шелком юбки и за
страусовыми перьями вееров прятали томные взгляды. Теперь тут юбок нет.
Редко-редко мелькнет телеграфистка с узла связи. Юбка на ней суконная,
форменная, хаки, в обтяжку. Что, полковники, вслед смотрите? Нравится?
По беломраморной лестнице - вверх. Тут уж мне вслед смотрят. Там, на-
верху, часовой. Там еще одна проверка документов. И сюда, наверх, отнюдь
не каждому штабному полковнику вход разрешен. А я только старший лейте-
нант, но пропускают меня часовые. Внизу удивляются. Что за птица? Отчего
по мраморной лестнице вверх ходит?
Предъявим еще раз пропуск и войдем в затемненный коридор. Тут ковры
совсем заглушат наши шаги. В конце коридора - четыре двери, в начале -
тоже четыре. Там, в конце коридора, кабинеты командующего Армией, его
первого заместителя, начальника штаба и политического шамана 13-й Армии,
который именуется Член Военного совета.
А четыре двери в начале коридора - это самые важные отделы штаба:
первый, второй, восьмой и Особый. Первый отдел - оперативный, он занима-
ется боевым планированием. Второй отдел - разведывательный, он поставля-
ет первому отделу всю информацию о противнике. Восьмой отдел названия не
имеет, у него есть только номер. Мало кто знает, чем этот отдел занима-
ется. А у Особого отдела, наоборот - номера нет, только название. Чем
занимается - все знают.
Наш коридор - наиболее охраняемая часть штаба, и доступ сюда разрешен
очень ограниченному числу офицеров. Конечно, в наш коридор и некоторые
лейтенанты ходят: особисты и генеральские адъютанты. Вот и мне вслед
полковники смотрят: что за гусь? А я не особист и не адъютант. Я - офи-
цер второго отдела. А вот наша черная кожаная дверь - первая налево. На-
берем шифр на пульте - и дверь плавно откроется. А за ней еще одна, на
этот раз из брони, как в танке. Нажмем кнопку звонка, на нас глянет бди-
тельное око через пуленепробиваемую смотровую щель, и щелкнет замок -
вот мы и дома.
Раньше тут, видимо, был один большой зал, потом его разделили на
шесть не очень больших кабинетов. В тесноте, да не в обиде. В одном ка-
бинете - начальник разведки 13-й Армии, мой благодетель и покровитель,
пока еще подполковник, Кравцов. В остальных пяти кабинетах работают пять
групп отдела. Первая группа руководит всей нижестоящей разведкой - раз-
ведывательными батальонами дивизий, разведротами полков, внештатными
разведротами, артиллерийской, инженерной и химической разведкой. Пятая
группа занимается электронной разведкой. В ее подчинении два батальона
пеленгации и радиоперехвата, а кроме того эта группа контролирует элект-
